Наверно, это тоже любовь?..

Лань Сичэнь испустил тяжёлый вздох и открыл глаза. Помедитировать ему так и не удалось. В голову то и дело лезли отвлекающие мысли и образы, и сконцентрироваться никак не получалось. Прошедший день выдался чрезвычайно богатым на впечатления, и эмоции Сичэня били через край. Первым потрясением стала для него их шутливая схватка с господином Вэем на тренировочном поле. Которая закончилась тем, что Вэй Усянь призвал Тьму и снова напал на Сичэня. Точнее, почти напал. Причинять ему в этот раз вред он явно не собирался. Однако Сичэнь в тот момент сделал удивительное и довольно неприятное для себя открытие, которое его по-настоящему шокировало. Когда господин Вэй, пылая огненным взором, властно притянул его к себе тёмной удавкой и низким, срывающимся от гнева голосом спросил, намерен ли Глава Лань сопротивляться, Сичэнь внезапно осознал, что нет, сопротивляться Вэй Усяню он вовсе не желает. Более того, ему захотелось поднять кверху лапки и сдаться без боя. Впервые в жизни! Взгляд рубиновых глаз, эта властность и сила, сквозившие в каждом движении господина Вэя, неожиданно разбудили всех демонов, до сей поры мирно дремавших на дне мятежной души главы праведного ордена. Сичэнь был неустрашимым бойцом. С самого раннего детства. Он являлся Первым Наследником Великого ордена. Старшим сыном и братом. Сильнейшим заклинателем в своём поколении. В дружеских спаррингах и на поле битвы он побеждал всех своих противников. Никогда не сдавался и не проигрывал. Ни разу. Даже поединки с Минцзюэ у них всегда оканчивались ничьей, невзирая на то, что Глава Не был старше и опытнее. Сегодня же Сичэнь испытал непреодолимое желание уступить Вэй Усяню по всем позициям. Почувствовать себя слабым и уязвимым. Подчиниться. Ему захотелось, чтобы господин Вэй выпустил наружу всю свою Тьму, столь похотливо и жадно ластившуюся к Сичэню, обжигая его своими ледяными прикосновениями. Чтобы опутал его чёрными лентами по рукам и ногам. Чтобы опрокинул его навзничь прямо на стоптанную пожухлую траву. Чтобы, ничего не стыдясь и не боясь, дал себе волю. Сичэнь до неконтролируемой дрожи во всём теле желал позволить Вэй Усяню всё, на что у них обоих хватит фантазии. И позволил бы… Он не знал, было ли это влиянием Тьмы, окутавшей его сладким дурманом и помутившей разум, или же его собственным помешательством, но в то мгновение он был готов абсолютно на всё, что только могло бы взбрести в голову господину Вэю. Однако, слава богам и буддам, у последнего воздержанности и благоразумия оказалось намного больше, нежели у Главы Лань. Вэй Усянь быстро взял под контроль как Тьму, так и самого себя и отпустил Сичэня, внутренне сгорающего от стыда и отвешивающего себе мысленные оплеухи. Случившееся Сичэня встревожило и… сильно напугало. Ведь подобные реакции ему не были свойственны никогда. По-хорошему, ему следовало бы вручить господину Вэю свой подарок и вернуться в Гусу, дабы проанализировать произошедшее в тишине и покое Облачных Глубин. Однако вместо этого он не только безрассудно принял приглашение на ужин, но и отправился за Вэй Усянем в его комнату. Это было серьёзной ошибкой. Господин Вэй пребывал в приподнятом настроении, ярко улыбался и звонко смеялся. Он был явно чрезвычайно доволен внеплановым прилётом Сичэня и в радостном, нетерпеливом возбуждении носился по комнате, с гордостью демонстрируя Главе Лань свои нехитрые «богатства» и полученные сегодня подарки. Сичэнь был взбудоражен не меньше. Близость господина Вэя в уютном уединении его покоев пьянила и лишала самообладания. От вида его сияющих глаз и пленительной улыбки у Сичэня из-под ног уходила земля и отчаянно кружилась голова. Титаническим усилием воли он заставлял себя смотреть не на прекрасное лицо Вэй Усяня, а на картину Хуайсана, на меч и на расписанную лотосами изящную ширму. За которой (о пресвятая Гуаньинь!) Глава Лань краем глаза разглядел разобранную постель со смятыми шёлковыми простынями, вероятно, ещё хранившими тепло разгорячённого юношеского тела. Лань Сичэнь страдальчески морщился. Мысленные пощёчины уже не помогали. До зуда в ладонях хотелось влепить себе настоящую. И поувесистей. От нанесения себе телесных увечий удерживало лишь то, что господина Вэя наверняка крайне удивило бы подобное поведение Главы Лань. И может так статься, навело бы на ненужные мысли. А невыносимей всего было то, что Вэй Усянь постоянно к нему прикасался. Будто задался целью добить его окончательно. Нет, Сичэнь понимал, что господин Вэй делает это без всякого тайного умысла. Ему просто нравилось прикасаться к людям. Глава Лань заметил это уже давно, ещё во времена учёбы Вэй Усяня в Гусу. Хотя после травмирующего опыта с Ванцзи господин Вэй с трудом терпел прикосновения других людей, сам он при этом довольно часто дотрагивался до тех, кому, видимо, доверял. Он постоянно обнимал своего брата. То и дело брал под руку и дёргал за рукав Хуайсана. Время от времени дружески хлопал по плечу Не Мина. И Сичэнь в этом смысле вовсе не был для господина Вэя кем-то исключительным. Однако чувствовал себя таковым каждый раз, когда рука Вэй Усяня ложилась на его предплечье, пуская по телу крохотные, но жгучие молнии. Всё это… искушало. Невероятно сильно. В конце концов Глава Лань, будучи не в силах более противостоять этому искушению и всерьёз опасаясь ему поддаться и выкинуть что-нибудь крайне бесстыдное и неприемлемое, поблагодарил господина Вэя за приятное времяпровождение и поспешил покинуть его комнату. Объяснив свою поспешность тем, что внезапно вспомнил об одном весьма важном и неотложном вопросе, который ему необходимо срочно обсудить с Главой Не. К которому тотчас и отправился, зацепившись за друга как за единственный во всём этом безумии островок незыблемой стабильности и здравого смысла. Минцзюэ крайне удивился неожиданному и столь скорому возвращению названого брата в Нечистую Юдоль, однако был очень рад, что Сичэнь решил принять приглашение Вэй Усяня и остаться на торжество. Потому что «с этими мелкими ведь не о чем даже толком поговорить». Ужин, как и сказал господин Вэй, был почти семейным. Но от этого не менее роскошным. Хуайсан расстарался на славу. Украсил зал так богато и в то же время изысканно, словно в нём должно было состояться по меньшей мере чествование новобрачных. И выставил на ломившийся от изобилия яств стол немалое количество дорогих и редких вин из своей коллекции. Гостей было немного. Кроме Сичэня и Минцзюэ за столом сидели господин Цзян, Хуайсан и примелькавшийся уже Не Мин. Ну и сам именинник. Так как все присутствующие поздравили Вэй Усяня раньше, то во время ужина ему вручил свой подарок только Минцзюэ. Точнее не сам подарок, а его малую часть — красиво украшенную и богато выделанную уздечку для лошади. Сам же подарок находился в конюшне Нечистой Юдоли. Минцзюэ подарил господину Вэю… коня! Для Сичэня было загадкой, куда Вэй Усянь сможет выезжать на этом коне в ближайшее время, если ему пока нельзя покидать резиденцию, но, поразмыслив, пришёл к выводу, что это полезный и хороший подарок. Учитывая то, что господин Вэй не может летать на мече, лошадь могла стать прекрасной альтернативой для дальних путешествий. В будущем, когда ему позволено будет путешествовать. Вэй Усянь же был в полном восторге. Поблагодарив Главу Не низким поклоном, он набрал со стола полный подол яблок и почти вприпрыжку выскочил из зала, незамедлительно отправившись знакомиться со своим новым другом. И вернулся спустя некоторое время весь искрящийся счастьем и довольством. Видимо, знакомство прошло удачно, и подарок пришёлся господину Вэю по душе. Дождавшись Вэй Усяня, все приступили к трапезе. После сегодняшних треволнений Сичэню безумно хотелось напиться до беспамятства. Однако он не стал этого делать, вполне обоснованно опасаясь, что, захмелев, может вытворить нечто такое, после чего он уже точно не сможет смотреть в глаза ни Вэй Усяню, ни другим свидетелям своего позора. Поэтому он пил жасминовый чай, с тоскливой завистью наблюдая за тем, как остальные смакуют цишаньские и заморские вина, громко их нахваливая и откровенно наслаждаясь изысканным вкусом. Сичэню это казалось вопиюще несправедливым. А ещё более несправедливым было то, что господин Вэй, по случаю торжества облачившийся в чёрные с красными вставками одеяния, подаренные ему Не Мином, был сегодня вечером вызывающе, преступно красив. Настолько, что от него нельзя было отвести глаз. И Сичэнь не отводил. Весь вечер. Молча пил свой чай, пьянея без вина, и смотрел на Вэй Усяня не отрываясь. До тех пор, пока не заметил, что внимание гостей всё чаще переключается с виновника торжества на него, Сичэня. Минцзюэ начал беспрестанно подкладывать ему еду, что-то бормоча себе под нос и неодобрительно хмурясь. Хуайсан то и дело бросал на Сичэня быстрые, короткие взгляды из-за веера. Поначалу удивлённо-озадаченные, затем — заинтересованные и исполненные жгучего любопытства. Лань Сичэнь читал искреннее недоумение и вопрос в обращённом на него встревоженном взоре господина Цзяна, который время от времени сурово сдвигал брови и ёрзал на месте, словно пытаясь загородить своего брата от излишне назойливого внимания Главы Лань. Пару раз Сичэнь встретился взглядом с Не Мином, одарившим его печальной и, кажется, сочувственной улыбкой. Единственным, кто не замечал, что Лань Сичэнь откровенно и совершенно неприлично пялится на него в течение нескольких последних часов, был сам Вэй Усянь. Или усиленно делал вид, что не замечает… Глава Лань почувствовал глухое раздражение и стыд. Быть паяцем и всеобщим посмешищем он не привык. И становиться не собирался. Поэтому он стремительно поднялся, принёс свои извинения всем присутствующим, ещё раз поздравил господина Вэя и поблагодарил его за приглашение и, сославшись на то, что у него разболелась голова, покинул пиршественный зал. Придя в свои покои, Сичэнь лёг спать. Однако ему ни на минуту не удалось сомкнуть глаз. Он долго ворочался с боку на бок, анализируя историю своих взаимоотношений с Вэй Усянем и тщетно пытаясь понять, как он дошёл до такой жизни и в какой момент всё пошло не так. А ещё он пытался найти ответ на самый главный вопрос, который не давал ему покоя, — как он вообще мог позволить себе провалиться в чувства, которых старательно и довольно успешно всегда избегал. Кроме того, Сичэнь был обескуражен тем, что случилось сегодня на тренировочном поле. Точнее — своей реакцией на произошедшее. А также теми ненормальными эмоциями и желаниями, которые вызвал у него господин Вэй. Вэй Усянь был ровесником Ванцзи, и Сичэнь всегда относился к нему как к младшему. Когда они познакомились, Сичэню было восемнадцать, а Вэй Усяню — пятнадцать. И разница в три года тогда казалась огромной. Между восемнадцатью годами и пятнадцатью лежала целая пропасть. Сичэнь был уже взрослым, а Вэй Усянь — совсем ещё ребёнком. Никак иначе Сичэнь его тогда не воспринимал. Во время войны он, как и большинство заклинателей, расчеловечил господина Вэя, считая его кровожадным чудовищем и мерзким отступником, презревшим все устои светлого заклинательства и поправшим основы мироздания. Потом, в Облачных Глубинах, когда они с Вэй Усянем стали общаться и сблизились, Сичэнь стал относиться к нему с заботливой внимательностью старшего друга. Он искренне восхищался блестящим умом господина Вэя и его неисчислимыми талантами. А ещё его привлекала яркая красота Вэй Усяня и его лёгкий, смешливый нрав, оставшийся таковым даже невзирая на все перенесённые им тяготы войны и жестокого плена. Вместе с этим Сичэню хотелось помогать господину Вэю и защищать его. Быть ему опорой и поддержкой. А когда ему стало известно о том, что сотворил с Вэй Усянем Ванцзи, отношение Сичэня к господину Вэю стало ещё более трепетным и бережным. Он стал его всячески опекать, желая уберечь от всех возможных горестей и невзгод. Боясь при этом даже лишний раз к нему прикасаться, словно Вэй Усянь был драгоценной и хрупкой фарфоровой вазой, которая может разбиться от любого неосторожного жеста. Конечно, Сичэнь прекрасно понимал, что это не так. Он знал, что господин Вэй вовсе не беспомощная, слабая дева. Вэй Усянь всегда был храбрым, сильным и стойким. Однако это никак не отменяло желания Сичэня оберегать его. Дарить ему нежность и ласку. Окружать его теплом и заботой. Сичэнь всегда смотрел на господина Вэя чуточку сверху вниз. Не потому что считал себя выше и лучше него, вовсе нет. Это был взгляд с позиции старшего. С позиции человека более взрослого, опытного и мудрого. Человека, волею судьбы наделённого большей силой и властью. Сичэню никогда не приходила в голову даже мысль о том, чтобы позволить господину Вэю (как, впрочем, и кому бы то ни было ещё) доминировать над собой. Но сегодня там, на тренировочном поле, ему неожиданно захотелось именно этого. Что это было?.. Он, Сичэнь, окончательно сошёл с ума, увязнув в паутине своих чувств? Или это всё же было влиянием Тьмы, при каждом взаимодействии будившей в нём нечто такое, что Глава Лань тщательно старался скрыть даже от самого себя? Ведь ранее он никогда не замечал за собой подобных желаний. Да, Сичэнь был пламенным и страстным. Также он был донельзя азартным и охочим до острых ощущений. Однако несмотря на это, в отношениях он предпочитал быть хоть и пылким, но мягким и чутким. Сичэнь умел сохранять идеальный баланс между страстностью и нежностью. И от других ожидал того же. Он никогда и ни с кем не переступал черту, за которой страсть переходит в грубость и несёт с собой боль. К последнему Глава Лань всегда питал крайнее отвращение. И такого рода взаимоотношений не понимал и категорически не принимал. Подобное всегда вызывало у него отторжение и чувство гадливости. Поэтому свои сегодняшние эмоции Сичэнь счёл противоестественными и в крайней степени нездоровыми. И чрезвычайно встревожился. Ему совершенно не нравилось то, что происходило с его сердцем, душой и телом. Это показалось ему опасным звоночком. Если сегодня он захотел, чтобы насилие совершили над ним, то кто может гарантировать, что завтра он не пожелает совершить его сам? И при таком раскладе совсем неважно, Тьма ли является тому причиной или внутренние демоны самого Сичэня. Он больше не мог себе доверять. Наверно, Минцзюэ всё же был прав. Сичэню следует держаться от Вэй Усяня на расстоянии вытянутой руки. А возможно, и ещё дальше. Сичэнь понятия не имел, куда его заведёт дурная наследственность. Сегодня он внезапно осознал, что вполне может упасть на самое дно. И утянуть туда господина Вэя, который лишь совсем недавно избавился от нездоровых, пагубных отношений. Заставлять его повторно проходить через нечто подобное Сичэнь не собирался ни в коем случае. Он всё больше склонялся к мысли, что ему следует оградить Вэй Усяня не только от Ванцзи, но и от самого себя. Обуреваемый всеми этими беспокойными, пугающими размышлениями, Сичэнь так и не сумел заснуть. Поэтому, решив больше не мучить себя бесплодными попытками погрузиться в сон, он поднялся с кровати и опустился на пол, дабы успокоить свои растрёпанные мысли и чувства с помощью медитации. Однако это начинание также не возымело успеха. Раздражённый и уставший, Глава Лань снова прикрыл глаза, не оставляя попыток сосредоточиться. Внезапно тишину недавно заснувшей Нечистой Юдоли пронзил протяжный и чистый звук флейты. Сичэнь прислушался. В безмолвии прохладной осенней ночи разлилась чарующая, пленительная мелодия. Глава Лань затаил дыхание. Эта манера игры была ему хорошо знакома ещё со времён войны. Так божественно играл на флейте только господин Вэй. Правда тогда, на поле боя, его музыка была совсем иной. Все благие мысли о том, чтобы держаться от Вэй Усяня подальше, тотчас напрочь выдуло из головы Сичэня. Он рывком поднялся, распахнул окно и резво перемахнул через подоконник. Оказавшись на карнизе, Сичэнь обернулся туда, откуда раздавались звуки завораживающей мелодии, и тотчас увидел исполнителя. Вэй Усянь сидел на крыше соседнего жилого строения и играл, самозабвенно закрыв глаза и полностью отдавшись волшебным звукам флейты. В несколько стремительных прыжков Лань Сичэнь перебрался к нему и опустился рядом. Вэй Ин почувствовал его присутствие, однако продолжил играть. Сичэнь закрыл глаза, весь обратившись в слух, невольно поддаваясь магии хрустально-чистого звучания инструмента. Мелодия, которую исполнял господин Вэй, показалась ему странно знакомой. Но будучи талантливым музыкантом и обладая великолепной памятью, Сичэнь с ходу запоминал любую мелодию, даже услышанную случайно и вскользь. И был уверен, что эту он не слышал никогда. И тем не менее словно узнавал. Было в ней что-то такое, необъяснимое, что по какой-то причине казалось ему близким и каким-то… родным. Хотя возможно дело было в блестящем таланте как её создателя, так и исполнителя. Музыка была прекрасна и выворачивала душу наизнанку. Задевала самые тайные и невидимые её струны. Флейта несомненно пела о любви. Бескрайней, как раскинутое над землёй небо. Бездонной, как самое глубокое море. Сокрушительной, как яростный шторм в непогоду. Бурной и страстной, словно горный поток. Сичэнь был потрясён глубиной и силой заключённых в этих звуках чувств. Для него в этих эмоциях всего было слишком. Слишком много страсти и боли. Надрыва и глубины. Огня и горечи. Он подумал о том, что никогда не смог бы так полюбить — безоглядно и безрассудно, полностью растворившись и потерявшись в своих чувствах. Да и, если быть до конца честным с самим собой, никогда бы и не захотел. Для этого нужно было обладать особой храбростью. Сичэнь не был трусом. Но подобного рода бесстрашие безумца было не для него. Тем временем мелодия неуловимо изменилась. Зазвучала медленно и плавно. Перестала терзать сердце мучительной болью. Стала ласковой и нежной, словно материнские объятия. Свежей и тёплой, как дуновение весеннего ветерка. Теперь она полнилась светлой печалью, смирением и робкой, но такой яркой надеждой, что глаза Сичэня невольно увлажнились. Ему почему-то пришло в голову, что создатель этой песни был, вероятно, очень юн, потому что лишь в юности можно так отважно мечтать и надеяться. Так отчаянно и смело распахивать душу. И так безрассудно впускать в неё настолько сильные, пылкие чувства, нисколько не боясь, что они спалят эту душу дотла. Флейта замолчала. Сичэнь открыл глаза, и, сморгнув набежавшие слёзы, запрокинул голову, бездумно уставившись в усыпанное холодными звёздами чернильное небо. Он пребывал под сильнейшим впечатлением. Ему показалось, будто последние звуки прекрасной мелодии внезапно стали видимыми и осязаемыми и, обретя душу, взмыли ввысь, уносясь к божественным чертогам Небесного города. Словно там они и родились. Вэй Ин, прекратив играть, лёг на спину, заложив руки за голову, и тоже поднял взор к небу. Музыка растревожила его сердце. Как и всегда, когда он её играл или напевал. Он вновь мучительно попытался вспомнить, где он её слышал. Но снова не смог. Это причиняло боль. Вэй Ина каждый раз охватывало странное, волнительное и одновременно тоскливое чувство, что ему непременно нужно это вспомнить. Что это жизненно необходимо. Почему-то он бы убеждён, что, вспомнив источник этой мелодии, он непременно узнает, поймёт и осознает нечто крайне важное. Значимое и судьбоносное. Что-то, что изменит его судьбу, придаст его жизни особый смысл. Но всё связанное с этой музыкой, было покрыто мраком забвения. Вэй Ин не находил в своей памяти ни единой подсказки, которая позволила бы ему узнать, откуда она ему известна. Известна давно. На протяжении многих лет. Вместо столь желаемых им воспоминаний о мелодии перед взором Вэй Ина вдруг нежданно-негаданно предстал образ Ванцзи. Нарисовался прямо на звёздном небе. Яркий, почти осязаемый, будто живой. Его чёрные волосы словно стали продолжением ночной тьмы, а золотые глаза засияли ярче всех звёзд на небосклоне. Сердце Вэй Ина сладко заныло. Ему вдруг мучительно захотелось увидеть Ванцзи. По-настоящему. Всей грудью вдохнуть исходящий от него чистый аромат сандала. Ощутить его крепкие объятия. Не те — грубые, исполненные дикой страсти и безудержного желания — что он дарил ему по ночам, а другие — надёжные, сильные, полные заботы и тепла. Так Ванцзи обнимал его, когда Вэй Ину снились кошмары. Или когда он болел. Или когда впадал в полную апатию и трупом лежал в кровати, не имея ни сил, ни желания с неё подняться. Тогда Ванцзи заваривал какие-то ароматные травы, добавлял в приготовленный отвар немного душистого мёда и поил Вэй Ина с рук, словно ребёнка. Затем садился рядом на кровать и заключал его в объятия. И они долго сидели вдвоём в уютном, умиротворяющем молчании. До тех пор, пока Вэй Ин не засыпал, пригревшись и оттаяв в его сильных руках. Шокированный и ошеломлённый этими внезапными мыслями и пронзившей сердце острой тоской Вэй Ин резко сел, схватившись за болезненно ноющую грудь. И тут же преисполнился ненавистью, отвращением и гневом по отношению к самому себе. Как он может испытывать подобные чувства?!. После всего, что с ним сделал этот человек?! После предательства, каждодневного насилия и унижений?! Почему он, Вэй Ин, позволяет себе думать о нём в подобном ключе?! Смеет желать его видеть?! Тоскует по нему?!. Вэй Ин глухо рыкнул в бессильной ярости. Что, ну что, яогуаи его сожри, с ним не так?! Он рывком вскочил на ноги, с неимоверным трудом сдерживая порыв спрыгнуть с крыши и разбиться всмятку о серые грубо отёсанные камни, которыми был выложен двор резиденции. Лань Сичэнь, заметив внезапную перемену его настроения, тоже быстро поднялся и, приблизившись, с беспокойством заглянул ему в лицо: — Что случилось, господин Вэй? Что с вами? Вэй Ин тяжело покачал головой. Боль и обида, разрастающиеся в его сердце, становились нестерпимыми. Душили и не давали свободно дышать. Ему срочно нужно было что-то сделать, чтобы унять эти распирающие его изнутри гнетущие эмоции. Но он не знал, что он должен сделать. Не знал, как вытащить себя из полного мрака и боли тёмного омута, в который в очередной раз начал погружаться. Глядя на стремительно бледнеющее лицо Вэй Ина, Лань Сичэнь разволновался. Он осторожно взял его за руку и кончиками пальцев прикоснулся к запястью, считывая пульс. Сердце господина Вэя колотилось так, словно вот-вот готово было выскочить из груди. Сичэня это не на шутку испугало. Он бережно, но настойчиво потянул Вэй Ина вниз, принуждая его вновь опуститься на черепичную крышу. Сел рядом. — Вам плохо, господин Вэй? — встревоженно нахмурившись, Глава Лань продолжал прощупывать пульс Вэй Ина. — Нездоровится? Вы что-то не то съели? Или, может быть, выпили слишком много вина за ужином? Вэй Ин хотел было ответить, что с ним всё в порядке, но вдруг замер, привлечённый последней фразой Лань Сичэня. Вино! Вот что ему сейчас нужно! Ему срочно необходимо выпить и отвлечься! А ещё лучше — нажраться до полной отключки. Тогда ему, возможно, полегчает. Хотя бы на время. Может, даже удастся по-настоящему забыться. В Цинхэ довольно крепкие вина. Цинхэ! Вэй Ин поднял полный надежды взгляд на Главу Лань. — Цзэу-цзюнь… — тихо позвал он. — М-м-м? — отозвался Лань Сичэнь, продолжая прислушиваться к сердцебиению Вэй Ина. — Я могу вас кое о чём попросить? Глава Лань поднял голову и с беспокойством посмотрел на Вэй Ина: — Да, конечно, господин Вэй! Чем я могу вам помочь? — Я хочу в Цинхэ! Согласно решению суда, я могу появляться где угодно в вашем сопровождении. Верно? — Верно, — кивнул Глава Лань. — Если хотите, мы можем завтра туда отправиться. — Нет! — в отчаянии замотал головой Вэй Ин. — Не завтра! Сейчас! — Сейчас?.. — растерялся Лань Сичэнь. Брови его удивлённо взлетели. — Но ведь время уже за полночь, господин Вэй… Вам не кажется, что для прогулки как-то поздновато?.. Вэй Ин сник. Плечи его опустились. Конечно, уже слишком поздно… Главе Лань давно пора быть в кровати и видеть десятый сон. Тем более что он плохо себя чувствовал ещё с вечера. Даже не смог присутствовать до конца на праздничном ужине. А он, Вэй Ин, сначала потревожил его сон своей игрой на флейте, а теперь ещё предлагает лететь в Цинхэ на ночь глядя. Он давно уже должен научиться самостоятельно справляться со своими проблемами! Без оглядки на Лань Сичэня! В последнее время Вэй Ин настолько привык во всём полагаться на Главу Лань и взваливать на него все свои трудности, что совсем уже потерял всякий стыд! Ему стало крайне неловко за свой эгоизм и беспардонность. — Простите, Цзэу-цзюнь! — виновато понурившись, произнёс Вэй Ин. — Вы устали и, наверно, хотите отдохнуть. Я не буду вас больше задерживать! Спокойной ночи! — он поднялся, почтительно поклонился и шагнул к краю крыши, приготовившись спуститься и отправиться в свою комнату. Лань Сичэнь колебался лишь пару мгновений. Умом он понимал, что поступает неправильно. Сичэнь был уверен в том, что самым верным решением сейчас было бы пожелать господину Вэю доброй ночи и удалиться в свои покои. Но внимательно всмотревшись в его расстроенное, искажённое затаённой мукой лицо, он осознал, что господину Вэю по какой-то причине в данный момент крайне необходима эта вылазка в Цинхэ. Сичэнь видел острую нужду, таившуюся в глубине его серых глаз. Видел безысходную, глухую тоску и боль. И он понял, что не может ему отказать. Не сейчас, когда господин Вэй смотрит на него с немой мольбой и молча просит о помощи. Кроме того, Вэй Усянь позвал его, Сичэня, на ночную прогулку! Впервые! Сам! И Сичэню было неважно, почему господин Вэй это сделал. Неважно, что у него на уме и каковы его мотивы. Важно другое — они смогут провести вместе несколько часов. Наедине. Вдали от резиденции и излишне любопытных и придирчивых взоров. Они смогут делать то, что захотят — гулять по городу, пить вино, любоваться звёздами. Вдвоём! И у Сичэня не хватило ни сил, ни здравомыслия, чтобы отвергнуть это столь заманчивое и соблазнительное предложение. Он встал, достал меч и, вскочив на него, окликнул Вэй Ина: — Господин Вэй! Вэй Ин обернулся. — Вы готовы лететь навстречу ночным приключениям, господин Вэй? — на губах Главы Лань заиграла лукавая, чуточку коварная улыбка. Лицо Вэй Ина просияло. Взгляд загорелся радостью и предвкушением. — К ночным приключениям я готов всегда, Цзэу-цзюнь! — мягко рассмеялся он, почувствовав, как по его телу прокатилась волна облегчения, а саднящая боль в груди начала отступать. — Тогда прошу! — Лань Сичэнь кивком указал на меч позади себя. Вэй Ина не нужно было просить дважды. Он ловко запрыгнул на Шоюэ и крепко обхватил Главу Лань за талию, памятуя о его пристрастии к чрезмерно быстрым и совершенно безумным полётам. — Держитесь, господин Вэй! — с шутливой угрозой произнёс Лань Сичэнь, имея в виду далеко не только предстоящий полёт, и стрелой взмыл ввысь.