Сплошной Рок-н-ролл

Казалось бы: взлетная полоса, паспортный контроль и высокие потолки. Синие абсолютно неудобные сидения и гул от самолетов. Потные и уставшие, но счастливые люди вокруг. Ничем не отличается от миллиона остальных аэропортов. Вроде и никакой изюминки. Но Рио-де-Жанейро отличается своим воздухом. Этот аромат свободы развязывает руки. Это мир безнаказанности: здесь хочется потерять себя, чтобы заново обрести это чувство гармонии. Здесь хочется разбиться на машине на скорости сто сорок, напиться вдребезги до состояния отказа конечностей. Хочется отпустить всё, что грузит, и скинуть в Атлантический океан. Куроо здесь всего второй раз. В первый он закинул в здешний фонтан целый мешок монет. И, видимо, не зря. Не побывать в Бразилии ни разу в жизни — это преступление. Улица пестрит ярко-зеленым цветом. Если семьдесят процентов земли состоит из воды, то семьдесять процентов Бразилии заполняет собой хлорофил. Здесь не существует пожелтевших листочков на деревьях, эти цветущие круглый год пальмы покрывают всю поверхность Рио-де-Жанейро. Но и без них трава цветёт и радует глаз, не пересыхая каждый сезон. Администраторы попытались собрать их, как муравьев, чтобы завезти в отель. Но все то и дело разглядывали город, окунаясь в порывы горячего ветра, гоняющего по легким запах моря и опустошенности. Этот город — не то место, в котором хочется думать про чьи-то закидоны. Даже, если они твои. Хочется отпустить все мысли и забыться в океане алкоголя и прогулок. Но самое главное — конечно, музыка. Это место помогает найти творческим людям свою музу таким органом чувства, как обоняние. Достаточно лишь закрыть глаза, отдаваясь вспышкам раскованности — и ты чувствуешь, как запах этой игривой мелодии разрывает тебе перепонки. Тут не существует грешности и вины — здесь прощается всё, но стоит учесть, что как раз здесь ты сполна за все заплатишь, как только решишь покинуть прекрасные окрестности Бразилии. Ацуму как раз прикупил себе новые очки в дютифри. Какая же Бразилия без очков-авиаторов, если это писк моды в стране. Надо ведь следовать тенденциям, чтобы сильно не выделяться из толпы. Хотя Куроо своей гавайской рубашкой уже всем показал, с какой целью приехал. Как и самый обычный турист: наесться, напиться, навеселиться и уйти в полный отрыв. И даже всякая живность в виде пауков или тараканов не испортит ему отдых. Он сам кого хочешь напугает — попробуй только нарушить идиллию Рио-де-Жанейро. Его счастливые хромовые очки, купленные в том же дютифри три года назад, уже красовались на чёрной макушке. Это приятно, когда ветер щекочет бока, подрывая полы рубашки, а от яркого солнца хочется беспрерывно чихать. Он уже чувствует, как его лицо начинает подгорать от приема таких теплых ванн более десяти минут. В те времена, когда он еще считался самодостаточным японцем, ему посчастливилось взять билеты высшего класса на этот тур. А Ацуму, как безусловному советчику, выпала честь попасть под горячую руку подарков, поэтому их номер раздельный. По пути сюда они уже наслушались жалобы соседей на двойные номера. И под каждой Куроо благодарил Бога за то, что он успел ухватить эту возможность. Сейчас его вид расстелается на ряд шезлонгов, выстореных словно под линеечку у берега моря. Чуть левее на территории отеля — бассейн огромных размеров, а с другой стороны — бар. Если бы не официанты в красных нарядах, сносящие туда-сюда, была бы сплошная тишь и благодать. А так его внимание рассеивается, отбивая всё желание отдаваться распростертым объятиям океана. — Эу, — Ацуму кричит с соседнего балкона. Они располагаются совсем рядом — практически касаются бортиками, сплетая какие-то вьющиеся растения между собой. — Хороший номер? — Восхитительный, — мечтательно вздыхает Куроо. — Я бы остался здесь жить. Не так давно для него не было роскошью переночевать в таком отеле месяц-другой, но сейчас он хватается за последний вагон, надеясь прокатиться ещё хоть немного во всей сладости этой жизни. Вид с третьего этажа даже лучше, чем вблизи. Ведь никто не будет пьяным залазить к тебе в комнату, а в Рио-де-Жанейро это частая практика. Он сам практиковал. — Ну что, в бар? — заискивающе предлагает Куроо, когда Ацуму задумчиво уткнулся вглубь моря. Что он там разглядывал — непонятно. — Ты там акул глазами ловишь? — А когда концерт? — А кто вообще выступает? Ты брал листовки? Куроо не удосужился за всё это время изучить детальный план их маршрута. Для него самым важным является времяпрепровождения. Отдых, подаренный ему вселенной, должен быть использован сполна и до последней капли. — Заглянем к администраторам по пути? — риторически обращается Куроо, закидывая в свою сумку пачку сигарет, уже лежавшую на балконе. Ему всё равно: будь хоть тридцать секунд до начала, он должен что-то выпить. Его спальня вела как раз к балкону, так как он отметил, что номер для курящего. Приятно, когда даже такие мелочи учитывают и любезно предоставляют все условия для комфорта. Ещё приятнее — дышать полной грудью, не боясь цепануть какой-то вирус по пути. Он никогда не думал, что брезгливый, но после жизни в месте, где живут простолюдины из типа бедных музыкантов, это качество теперь ему присуще. Аромат непонятной свежести окутывает весь номер вплоть до выхода. Такой запах даже навевает некой уверенности перед выходом. Скрепя сердце Куроо прощается со своими покоями и роскошной золотистой отделкой, громко хлопая дверьми. — Холодильником так гупать будешь, — недовольно замечает Ацуму, с которым они вышли в одну ногу. Словно Ацуму сидел и считал шаги Куроо, чтобы пафосно порадовать коридор своим присутствием. — А где этих админов-то найти, — Куроо игнорирует замечание и уверенным шагом направляется направо. Только потому что там выход. Почему-то, когда он предлагал это, ему в голову пришла маленькая коморка, как у уборщиц. Но ведь администраторы — тоже гости для этого отеля, значит у них должен быть свой номер. Но для приличия, они бы могли расположиться на ресепшене, чтобы желающие всегда могли их найти. И критическое мышление Куроо его не подводит, когда они оказываются при входе, их встречает желаемое. И это он даже не про длинные ножки Цукишимы Кея. Администраторское ложе со стороны казалось сектой: люди, облаченные в одинаковую одежду одинакового цвета расселись на диванах, расположенных кругом, и раскидали кучу бумаг на кофейный столик в центре. Нечто иное, как не свидетели Иеговы? Но тут, среди всех «зелёных футболок», Куроо замечает ещё одно знакомое лицо. Хоть он, Куроо, и был увлечён пристальными гляделками с длинным и белобрысым, его внимание отвлёк подающих все возможные в мире сигналы Ацуму. — Ты тоже его видишь? — Ацуму, не в состоянии поверить своим глазам, почти открывает рот от удивления. — Нет, это твоя галлюцинация, Цуму. Сходи к врачу, — Куроо не так рад, как его друг. Теперь придётся выслушивать его пьяные пиздострадания всю дорогу. А ведь они договаривались: никакой Санта Барбарры в туре. Но без этого, видимо, не судьба. — Сакуса? — пробует Мия так, словно это может оказаться не он. Словно он сейчас ответит: «Нет, это не Сакуса, это его брат близнец, прилетевший с Токио в тот же тур администратором по счастливой случайности. И по той же случайности сейчас смотрю на тебя так, как будто хочу убить». Или убиться. — Верно, Шерлок, — встряёт в разговор девушка рядом. Она указывает на их бейджики. Вот у неё написано Шимизу. — А как я к вам могу обращаться? — говорит парень невозмутимо. И ни один мускул не дрогнул — вот актёрище. — Как ко мне обращаться? — Ацуму не то чтобы закипает, но уже и не держит себя в руках. — Я бы вам напомнил, многоуважаемый администратор, да вот что-то из головы вылетело, как вы меня называли. — Извините? Может я могу помочь вам как-то? — считывая возрастающее напряжение, упомянутая ранее Шимизу вновь становится между ними, прерывая зрительный контакт. — Себе помоги, — кидает Ацуму необдуманно, но он сейчас чересчур эмоционален, чтобы подбирать слова. Оно и понятно. Куроо бы тоже был вне себя от злости, когда после секса партнёр сначала морозился кучу времени, а потом и вовсе решил делать вид, что его не знает. — Прошу простить моего друга, — галантно влазит Куроо, когда на улице девушки достаточно быстро рисуется замешательство. — Он просто не выспался с перелёта. Мы хотели поинтересоваться, есть ли у нас ещё какая-нибудь минутка-другая перед концертом? Куроо профессионально сгладил все углы. Взаимное уважение отблестнуло в зрачках каждого, кроме его прелюбимого Цукишимы Кея — в его глазах читалось что-то вроде: «ну и подхалимец. Как вы на это ведётесь, друзья?» Но ему, как он помнит, запрещает регламент так высказываться. К сожалению. Он бы померился остриями с этим парнем. — Три часа, — кинув быстрый взгляд на часы, ответил уже знакомый Сакуса. — Но, быть честной: четыре. Там на подготовку уйдёт уйма времени, — и вновь Шимизу. Какой прелестный сотрудник. За четыре часа Куроо успеет напиться, отрезветь, два раза сделать сальто и рубануть в карты. Или он — вундеркинд, или времени чересчур много. Кстати, о картах: будет невежливо играть, когда их друг-мастак тут отсиживается всё время. Надо ему настоятельно зарекомендовать поход в бар вместе с ними: заодно и выяснять, почему его лицо на всех мероприятиях Японии светится. — Сакуса, вы не будете любезны проводить нас до ближайшего бара? — произносит Куроо реплику, после которой на него устремились аж три взгляда: Ацуму — проклинающе, Сакуса — раздражённо и Шимизу — разочарованно. Она так старалась ему понравиться. Интересно, им можно давать чаевые или это невежливо? — Конечно, — сквозь зубы цедит Сакуса Киёми — примерный сотрудник кучи компаний из Японии. — И друга возьми — нас ведь двое. Вдруг тащить пьяных придётся, — Куроо весело подхватывает Сакусу и Ацуму под руки. — Поверьте, я справлюсь, — отчеканивает каждое слово Сакуса, явно недовольный подобным панибратством. — Я настаиваю, — обходительно заверяет Куроо. — Длинненький, ты похож на спортсмена. Пойдём с нами. На лице «спортсмена» нарисовалось столько эмоций, что Куроо даже названия всех сложно всомнить. Все возможные стадии принятия он прошёл за миг и вновь вернулся на контрольную точку. Его идеально прямой нос дернулся, выражая скептичность в отношении возможной компании, а тонкие брови оставались нахмуренными всё время. И если бы не светлые волосы и не острый подбородок с ярко выраженными скулами — он бы был достаточно обычным уродцем. Сакуса, почему-то находя в этом спасение, пытается показать мимикой мольбу пойти с ними. Хоть до этого и сопротивлялся, но после взгляда руководительницы-Шимизу, всё-таки понял, что это было гиблой идеей. — Я очень занят, — почти искренне говорит Цукишима, незаметно открывая журнал, что первый попался ему под руку. — Эротический вестник? — Куроо с хохотом читает название. — Тогда мы не будем мешать. Цукишима с яростью откидывает газету и очень нехотя поднимается. И при этом кряхтит так, словно ему уже восемьдесять лет и его заставляют делать бессмыслицу, а не около двадцати пяти и он выполняет свою работу. — Конечно, мы проводим вас туда и обратно, — даже не удосужившись на натянутую улыбку комментирует администратор и с самой угрюмой аурой выдвигается в сторону выхода. А Куроо только дай потешаться над человеком, который в потенциальной угрозе нервного срыва от его персоны. Иногда ему кажется, что это его призвание — провоцировать, доводить, разжигать. Вызывать эмоции. Если бы за это платили деньги — он бы никогда не унижался перед матерью и не просился обратно. Ему уже вдоволь хватило прочувствовать нищенскую жизнь. И хоть все свои двадцать один год Куроо считал, что материальные ценности никак не играют роль в его жизни и он спокойно может отказаться от этого всего, романтизируя жизни других музыкантов в трущобах, — полная ложь. Как оказалось, жить больше суток в таких условиях — это невероятного уровня мучения. А те, кто осиливают пройти целый жизненный путь в таком состоянии, — никак иначе как герои. По-другому нельзя окрестить человека, который сознательно решил идти по пути «творчества» вместо заработка денег. И если бы эта бедность не коснулась Куроо, он бы восхищался такими «героями», но сейчас он понимает, что всё дело лишь в моральных ценностях. Интересно, каких принципов придерживается Цукишима? Хотел бы расспросить Куроо, но его мысли перебивает Ацуму. — Может расскажешь, как ты тут оказался, мульти-работник? — с некой долей скептицизма спрашивает друг у их общего знакомого. В каких ролях они его только не видели: и крупье, и судья в музыкальном конкурсе, теперь ещё и менеджер фестиваля. Либо ему очень нужны деньги, либо очень скучно дома. — Это не твоя забота, — отвечает Сакуса дерзко. Чересчур, как для того, кто извивался вдоль и поперёк на постели Ацуму. — Ты что, издеваешься? — у Ацуму глаза навыкат. И вправду: такой наглости ещё поискать. Куроо, как самый лучший в мире друг, испытывает некую эмпатию по отношению к Мии. Ведь Сакуса сейчас поступает довольно эгоистично. Когда он видел в глазах парня звериное желание — и бровью не повёл, но как только получил желаемое — не при делах и в ус не дует. — Мы можем поговорить наедине и расставить все точки в наших недопониманиях, — обычно молчаливый Сакуса невероятно разговорчив сегодня. Видимо, выбить из колеи этого уравновешенного человека оказалось проще, чем Куроо думал. И, что странно, этим занялся даже не он, но всё равно чувствует какое-то нездоровое удовольствие. — Я не собираюсь выслушивать это нытье всю поездку. Туше. Куроо бы даже хохотнул от нахальства такого уровня, но как-то некрасиво. Ацуму и так до невозможности подавлен. Его хрупкое эго трескается так громко, что аж режет перепонки. Отойти немного назад — это хорошее решение. Их скромный квартет покидают две личности для выяснения отношений и, как бы это не было двулично, Куроо даже рад. Теперь он может заняться своим любимым занятием — издевательством. — Даже не думайте, — пересекает на корню администратор, смирно вышагивающий рядом. Он даже идёт так идеально, словно по скрипту. Как будто этого парня просто вписали в код жизни Куроо Тецуро со всеми параметрами на максимум. И за словом в карман не лезет, и привлекательный, а его осанка — это что-то. Монотонно выстукивая по асфальту подошвой своих рабочих ботинок, Цукишима не оглядывается, не пытается рассмотреть виды сего прелестного города. И Куроо бы хотел ему указать на эту ошибку, ведь упускать такой шанс — просто глупо, каким бы умным этот парень ни был. Они как две противоположности. От наглаженного до последней складки Цукишимы Куроо отличается всем: деланная неопрятность придаёт его харизме шарм. Походка вразвалочку, а взгляд блуждает по всему, что движется и стоит мимо них. Никто не должен заподозрить, что футболка из-под его свитшота торчит намеренно и он специально добивался этого результата перед зеркалом. Шнурки на каких-то новороченных кроссовках в полуразвязаном состоянии. Взлохмаченные волосы — это, наверное, самое явное отличие от аккуратно уложенной прически администратора. И едиснтвенное, что выглядит дорого и опрятно в Куроо — это очки. Рэйбан впутан в его «гнездо» на голове, дополняя образ. — Вот мы и остались наедине, красавчик, — паясничает Куроо несмотря на то, что его уже предупредили. — Я не понимаю, с какой целью вы клоуничаете и почему эта цель — я? Искренне, — какой-то у этих администраторов сегодня неприятный настрой. Как будто нельзя уже и слова сказать. — Мы тоже будем выяснять отношения, как та милая парочка сзади? — Куроо не собирается останавливаться. Их спор разгорается, когда Куроо учтиво открывает дверь для того, чтобы Цукишима прошёл в помещение первым. Очень по-джентельментски, Куроо видит в чужих глазах, как он оценил этот поступок. — Конструктивного диалога не выйдет, я понял, — к большому сожалению, этот парень более собранный, нежели Сакуса. Он свою меру в эмоциях ощущает. — Ну почему же? — Куроо делает вид, что настраивается. Деланно прокашливается в кулак, вновь проявляет воспитание — аккуратно отодвигает стул (Цукишиму начинает это раздражать), и кидает бармену что-то вроде виски. — Если есть замечания — я выслушаю их и серьезно приму к сведению. Пожалуйста. Он видит недоверие. Чувствует и ощущает кожей, с каким подозрением Цукишима Кей на него смотрит. Ну как будто он какой-то злодей, право слова! — Я крепко сомневаюсь в этом, если быть честным, — он садится на предложенное место у барной стойки, но не расслабляется. Его спина остается такой же ровной, а руки аккуратно сложены на коленях. — Выпей, может твой скептицизм немного спадёт, — Куроо салютует стаканом, отпивая приличную дозу алкоголя. Он бы не стал так расходиться, если бы не хотел создать комфортную обстановку. — Не положено, я на работе. — Да брось, кто узнает? — Вдруг Вы со своими идиотскими шутками решите рассказать моему начальству, Куроо-сан. — Как ты умудряешься оскорблять меня на «Вы»? — Куроо искренне удивляется. — Мы ровесники, а я чувствую себя твоим сенсеем. — Не льстите себе, — Цукишима хмыкает и выдавливает из себя саркастичную полуусмешку. Это, пожалуй, первая эмоция, которую Куроо видит на его лице. Это уже успех, на самом деле. Возможно, ему удастся его разговорить. Куроо оставляет эту неловкую паузу открытой. Ему больше нечего сказать администратору, да и молчание никогда не смущало Тецуро. Несмотря на то, что он вечно пытается его заполнить своими язвительными репликами. Как ни странно, все колкости вмиг исчезли из его головы и захотелось просто расслабиться. Позволить этому бейлису окутать разум и тело, чтобы пойти на концерт с удовольствием. Вот только там его ждёт один сплошной комок напряжения — Козуме Кенма.

***

— И что ты предлагаешь? Опять эти злосчастные места, с которых всё началось. Они сидят тут уже битый час, полупьяные и до невозможности уставшие. Куроо едва соображает и анализирует информацию, поступавшую ему в уши размеренно. Кенма говорил тихо и небыстро, но Куроо всё равно нервничал. Эта бриллиантовая ночь выжала из него все соки. Восхитительный концерт и невероятное количество алкоголя окунуло Куроо в забвение, пока Кенма не пристал со своими разьяснениями. Что будет, если он согласится на эту авантюру? В целом план сработал: он хотел манипуляцией надавить на эго Козуме, якобы его оскорбили, а значит Суну надо оскорбить втройне. И это сработало вкупе с врожденным обаянием Куроо. Разве Кенма мог отказаться от подобного предложения? — Пошли, покурим, — Куроо казалось, что силой и частотой, с которой он дергал ногой, можно было бы обеспечить целый район электроэнергией. Кенма смотрит на него с вопросом, мол: ты видел вообще размер этой туалетной кабинки? Но Куроо ответно ему посылает: — Если ты хочешь просидеть за этим разговором еще час, то сиди. Одной сигаретой я не ограничусь. Когда-то он уже бросал. Жаль, не срослось. Они уютно расположились в тесноте самолетного туалета. Куроо умостился на крышку унитаза, закинув ногу на ногу, а Кенма остался стоять. Теперь он мог разглядеть парня под другим ракурсом, снизу он кажется невнушительнее, чем сверху, хоть и умудряется смотреть свысока в обоих случаях. Ради приличия Кенма не отказался от предложенной сигареты. — Мне ты вообще не нравишься, — сразу заверяет Куроо. — Чтобы ты не думал, что вся эта заваруха — мои личные мотивы. Вообще клеить кого-то так яро — не моя стихия. Кому надо — вешается сам. — Мне всё равно, — Кенма прерывает его тираду на полуслове. Очевидно, что ему явно некомфортно находится в подобной обстановке и обсуждать подробности личности Куроо Тецуро. — Я и не думал так. Твоя аналитическая способность тебя подвела. Этот сукин сын ещё и огрызаться вздумал! Куроо делает несколько вдохов-выдохов, прежде чем начать говорить. Это даётся ему тяжело, ведь всё время в его голове кружится вопрос о том, а оправдывает ли цель средства. Почему он вообще должен унижаться настолько, чтобы доказать нищите из трущоб свою значимость? «Боже, Тецуро, ты тонешь», — прорезается в голове, но он запихивает этот голос куда подальше. Ведь если он не воспроизведет всю эту месть, он попросту не сможет дальше жить. Эта ситуация не даст ему покоя и каждый раз он будет вспоминать, как опозорился. — Мы делаем истории вместе, как нам весело, как мы развлекаемся и пьем вдвоем, — Куроо режет прямо, без каких-либо разъяснений и прологов. И так потеряли уже достаточно времени. — Он палит каждую мою публикацию, так что это точно выбьет его из колеи. Добьет — наше совместно выступление. У меня уже подготовленные рифы, с тебя — только выучить. — То есть для этого ты меня просил тебя научить, — Кенму озаряет, но Куроо не дает ему время размышлять о хитростях его действий. — Какая разница, каким методом я к этому пришел? — Это все мелочи, — бросает Кенма. — Так мы не придём к желаемому результату. — Есть мысли? — Куроо понимает, к чему Кенма ведет. — Нужен поцелуй на публике. Так, чтобы все наши знакомые это видели, ведь Суна пытается построить репутацию разбивателя сердец. А так — его опозорят. Куроо положительно хмыкает. — Ты быстро учишься. — Но я не понимаю, почему для твоего коварного плана нужен именно я, — Кенма честно делится с Куроо. На его лице — сложная гримаса размышлений. — Мог бы с кем угодно на его глазах в десна долбиться. Теперь Куроо неодобрительно машет головой. — Ты не понял, — констатирует Куроо зачем-то. Кенма только что это сказал. — Ты сам только что дал ответ на свой вопрос. Репутация некого ловеласа. Типа его невозможно задеть. Но ты — тот, кого он морально уничтожил. Не оставил в тебе ничего живого. Если он увидит, что ты развлекаешься с другим — он выпадет в такой осадок, подумав, что не играл в твоей жизни на самом деле такой ключевой роли. Поверь, такого, как он, это заденет. Кенма скептически сужает глаза. — С чего ты взял? — этот пристальный взгляд начинает надоедать. — Потому что сам такой же? Они молчат с полминуты, просто глядя друг друга в глаза — кто кого первый задушит. Куроо не понимает, зачем парень всё так усложняет. Почему пытается копаться в его чувствах, когда им вместе просто надо выполнить несколько простых действий в месте и не заморачиваться ни о чем. Это не какой-то сверхдетальный план. — Да, — просто отвечает Куроо после их молчаливых гляделок. — Потому что я такой же. И мне не по себе от мысли, что я не нужен ему так, как он нужен мне. Что я попался на крючок привязанности. Видимо, жизнь действительно возвращает всё бумерангом. Такой откровенности Козуме явно не ожидал. Это видно по его озадаченному взгляду. Рассчитывать в серьёзном диалоге с Куроо на то, что он отшутится, — обыденная вещь. Но когда Куроо говорит правду — это действительно может застать врасплох. — Теперь мне всё понятно, — Кенма тушит сигарету. — Вы просто два моральных урода. Он намеревается выходить, Куроо встаёт за ним. В этой коморке невероятно тесно. — А ты святой, — язвит Куроо, уже делая шаг, когда упирается в чужую спину. Кенма останавливается, оборачиваясь одной головой, и вновь смотрит в глаза с немым вопросом. — Вместо того, чтобы остановить абъюз в свою сторону, ты продолжаешь это хавать как ни в чем ни бывало. Мол, так и надо — в карму зачтётся, — Куроо отрезает ему пути обхода, оставляя руку покоиться на стене прямо перед чужим лицом. Ему надоело, что этот парень смотрит на него исподлобья. — Ты делаешь из меня изверга, как будто я домогался этого клятого Ринтаро и проходу не давал. Думаешь, что твоя сраная позиция жертвы — беспроигрышный вариант и тебя все будут жалеть до скончания веков. А Ринтаро вместе со мной и еще кучей его хахалей закидают помидорами. Его тон не пересекает грань с яростью. Он не задыхается от гнева, захлебываясь слюнями от эмоций. Но такой холоодный и спокойный говор заставляет напрячься еще больше. Кенма хотел вырваться и покинуть помещение, но Куроо пересек это сразу. Он должен был закончить. — В твоем мире я должен был простить и забыть, а после — помолиться за ваше благополучие? — Кенма отражает его настроение, окутываясь почти такой же агрессией. Хоть и до этого он был настроен не миролюбиво. — Прости, что этого не случилось. Но, как ты и подчеркнул, — мне стоит перестать «хавать» такое отношение. Ты первый попал под раздачу. — А, ну да. Твой мир кардинально отличается. Ты решил осквернить мой образ в своей маленькой черепушке подобно Сатане. Я виноват во всех грехах человечества — и никак иначе, — Куроо контролирует себя. У него даже нет порывов переобразовать эмоции в физическую силу. Раньше ему помогала музыка, но теперь… Сейчас на него падает, словно Дамоклов меч, осознание — он не хочет играть. Его больше не тянет к барабанам так, как должно. Апатия, что привязалась к нему хвостом, отсекла напрочь его минувшее рвение. И Куроо это отяжеляет — новый повод для размышлений. Чёртов Суна Ринтаро перевернул его жизнь с ног на голову. Или с головы на ноги… — Да что ты несёшь, твою мать? — Кенма срывается, но не кричит. Куроо читает весь масштаб трагедии у него в глазах — он на грани. — Раз мы решили обмениваться синдромами, тебе тоже кое-что поведаю о твоих болезнях, друг. Избавься от своего синдрома Бога, чтобы коммуницировать с людьми адекватно. Ты дохуя на себя берешь. Я не думаю о тебе так много, как твоё раздутое эго считает. Никто не думает. Куроо хотел вывести на чистую воду своего нового друга. Задеть, ранить словами и как всегда уйти, оставив позади себя шлейф из растормашенных травм. Но его приемы использовались против него — теперь ему придется прорабатывать это заново. Это его страх — остаться покинутым. Забытым. Ведь если никто не будет говорить о Куроо Тецуро — в чем тогда и вовсе смысл его существования. — Ах, ты не думаешь… — Куроо не оставляет попыток. «Раздутое эго» не упустит шанса отомстить, когда ему резануло по забытым обидам. Как будто соли насыпали на свежую рану — вот, с чем можно провести аналогию. — Почему тогда каждая вторая реплика связана со мной? Адресована в мою сторону. Почему почти во всём, что ты говоришь, читается между строк желание меня вывести на эмоции? Объяснишься? Кенма тушуется. Он вдруг теряется в напоре Куроо, стыдливо пряча взгляд. Смотрит себе под ноги, разглядывает грязные шнурки на протёртых до дыр вансах. Куда угодно — лишь бы не на Куроо, которому это уже не нравится. — Почему ты кричишь о том, что я никому нахуй не сдался, но первый же на каждом углу вспоминаешь про меня? Он явно нарушает все нормы приличия и чужие личные границы, но они уже копаются в друг друге — куда еще ближе? — Отпусти меня, — без единого намека на сопротивление, спокойно и устало просит Козуме. Едва не умоляет. Но Тецуро продолжает властно держать его за подбородок, чтобы услышать правду. — Почему? — Потому что я не хочу утопать! — первый раз за всю их поездку, да и в общем — знакомство, Кенма повышает голос. Правда это больше похоже на истерику. — Я убеждаю себя в том, что ты никому нахуй не сдался, чтобы поверить в это. Чтобы не пытаться думать о чем угодно, кроме тебя. Ты урод. Такой же урод, как и Рин. И я не понимаю, почему меня к вам притягивает. Я не хочу. Я люблю его, но ты такая мразь… Что мне даже нравится. Чертов стокгольмский синдром. Чтоб вас всех переебало, конченые уроды. Столько оскорблений в его сторону в одной реплике. Сначала он просто прижимает его спиной к стенке, чтобы припугнуть, но… Куроо не понимает, чем он руководствуется, но он делает это. Горячо, страстно и самозабвенно. Он делает это снова. Снова целует его с мотивом заткнуть. Их окутывает ярость вселенского масштаба, словно столкнулись два апокалипсиса. Их симбиоз может взорвать весь его мир, но это необходимо также, как воздух. Это драка — не поцелуй. Соревнование — кто кого больше ранит. Он чувствует эту горячую влагу, комками скатывающуюся с его пальцев. Что пробирается дальше — мочит рукава его свитшота. Но он не жалеет об этом. Знает, что молча уйдёт, оставив Козуме самого разбираться со своими чувствами, ведь это не его забота.