Сплошной Рок-н-ролл

Он чувствует эту горячую влагу, комками скатывающуюся с его пальцев. Что пробирается дальше — мочит рукава его свитшота. Но он не жалеет об этом. Не вытирает мягко чужие слезы с желанием прижать к себе ближе. Обнять и пожалеть. Нет. Скорее брезгливость по отношению к парню. Неприятно целоваться, захлебываясь соленым нытьем. — Какое же… ты… чмо, — в перерывах задыхаясь, выплевывает Кенма. Куроо ползет рукой по чужому бедру, пробираясь выше. Аккуратно гладит внутреннюю сторону ноги, иногда сжимая с силой. Кенма отталкивает его от себя из последний сил, буквально выкидываясь из кабинки туалета. Они даже не подумали, что снаружи могут ждать люди, которым это помещение нужно по назначению. Однако Куроо всё равно. Глубоко наплевать, если честно. Он выходит за ним, педантично отдёргивая подол своей кофты. Снаружи, в узком коридорчике, его встречает лицом к лицу Сакуса Киёми с Цукишимой Кеем. Какие отвественные работники — и тут, и там. — Не занимайте кабинку на такое длительное время, пожалуйста. Другие посетители жалуются, — очень вежливо говорит Цукишима, в голосе которого сквозит ненависть. Он прижался к стене спиной, чтобы Куроо спокойно прошел. — Я думал, мы уже на ты, алкоголик, — Куроо намеренно задевает его плечом, хотя места вполне хватало. — Может, и сейчас выпьем? Паршивое настроение. — И сейчас? — Сакуса смотрит на Кея с очевидным шоком. Цукишима готов его задушить. А Куроо, чувствуя себя героем боевика, словно за его спиной расстелаются взрывы, а он эпично выходит из огня, спокойно продолжает двигаться к своему столику. Не чувствуя никаких угрызений совести. Если ему испортили настроение — почему, по закону баланса вселенной, он не может поднасрать другому. — У тебя такое лицо, как будто тебе в борщ насрали, — Ацуму не промолчал. — У тебя такое всегда, — Куроо с грохотом падает на сиденье, подзывая официанта, — Я же ничё не говорю. — Кому-то реально в борщ насрали.

***

«Город любви». Сопливая романтика и розовые очки-сердечки вокруг. Очень красиво — несите тазик. Шампанское — вот это точно да. Пить и пить. Можно захлебываться этим божественным напитком. Утопать во вкусне вина, приятно обжигающего трахею своими пузырьками игристого. Единственное развлечение в этих розовых соплях. Его самочувствие, мягко говоря, было не самым лучшим. А внешний вид и вовсе — очень плохо. Хотя некую эстетику можно было найти в заношенной белой рубашке, протёртых серых джинсах и убитых красный конверсах. Чем-то типа гранжа можно назвать, если постараться. Голова ватная от количества выпитого алкоголя. За эти сутки он ни разу даже не оскалился. Кенма его сторонился, приходилось запивать свою скуку. И даже сейчас, казалось бы, в городе мечты, единственное его развлечение — шампанское в ближайшей кафешке. Пока их экскурсоводная группа восхищается видом на Эйфелеву башню. Ацуму уже выложил в историю фотографию Куроо на фоне это башни. С синяками размером в марианскую впадину и бокалом в руках. Какая-то изюминка в этом есть. Его телефон жалостно выбрирует. Куроо даже немного удивляется — за последнее время ему никто не писал, кроме Момои. Но Момои у него на беззвучном режиме. Он с интересом смотрит на экран, а Ацуму пытается заглянуть через весь круглый столик. Они сидели в такой прям парижской кафешке с дикой атмосферой старого Парижа и подьездной романтики. Стол обсыпается, в каких-то местах уже невозможные проплешены гниющего дерева. Восхитительно. suna.rin: скучаешь? Фото Куроо осмелился открыть изображение, но тут же пожалел об этом. Единственное, на что его хватило в срочном порядке, — это сделать скриншот. Зря, абсолютно точно зря Суна скинул свою почти ню фотографию с очень знакомым лицом сзади. Вот только Куроо не может вспомнить, где он его видел… Его паршивое настроение улетучивается вмиг. Это шанс! Он глазами выискивает блондинистую голову. Это оказалось несложно — Козуме сторонился всех, загадочно опираясь на быльце моста в гордом одиночестве. — Посторожи место, — кидает Куроо напоследок. Когда Ацуму очнулся — друга и след простыл. Кенма дёргается, ощутив резкую хватку на своём плече, но Куроо не заботится о том, насколько он его напугал. Он обнимает его сзади, включает фронтальную камеру и «тонет» в чужой макушке, пафосно показывая в обьектив фак. — Чё ты творишь? — Кенма пытается с силой отпихнуть Куроо. ОН больно штрыхает того острым локтём в пресс, но Куроо ведь не зря ходил в зал. Он своей хватки не ослабляет, открывая галерею со свеженьким скриншотом. И суёт Кенме едва не в нос. Кенма смотрит сначала раздраженно. На его лице читаются все проклятия мира. Но после он заливисто смеется. Куроо следует за его зрачками и видит, что он пробегается по фотографии сверху вниз. И смеётся еще громче. — Я даже не знаю, рад ли я, что он заставил тебя сосать по гланды. Или разочарован, что этот урод сделал то же самое со мной, — вдоволь нахохотавшись, Кенма картинно смахивает несуществующую слезу. — Хотя, наверное, всё-таки рад. Увидеть твою кислую рожу… Да я бы отдал все свои бабки, чтобы видеть это каждый день. — Пошёл ты нахуй, — Куроо щурится. Мелкий засранец. Ну что за характер! С ним вообще нельзя иметь никаких дел. Невозможно. — Да ладно, — Кенма смахивает с себя эту напускную весёлость. — Дай фотку, я гляну, кто бы это мог быть. Куроо отдаёт телефон, но противоречит: — Какая к чёрту разница? Просто надо отплатить ему той же монетой. Куроо не может держать в себе эту агрессию. Волнение в животе подкатывает к горлу и обратно — катается как на качелях. Голову дурманит чувство собственничества. Просто невозомжно. Желание оказаться на месте его нового ебыря борется с желанием задушить его своими руками. Какой-то парадокс — то он не мог избавиться от Суны. Он был везде, в каждом рецепторе Куроо. Ему даже пришлось взять билеты и с мольбой отсчитывать дни до отьезда. А теперь он не может и дня провести без мыслей о Ринтаро. Он скучает (выд). Он так хочет его чувствовать. Под собой, над собой, обнимать с утра и пить отвратительный кофе с его рук. В штанах аж свербит от недостатка Ринтаро. «Сука». Он влип по уши. — Понятия не имею, кто это, — Козуме обратно тянет мобильный и возвращает взгляд к башне. — Придумай что-то. У Куроо даже не хватает внимания на то, чтобы сделать замечание по поводу того, что это, вообще то, их общее дело. Он настолько сосредоточен мыслями о мести. Ублюдок. Это какая-то магия? Никто и никогда не мог вертеть Куроо Тецуро. — А на чей концерт мы сегодня вообще идем? — вдруг прозревает Куроо. Если это то, о чем он думает, то шанс растоптать Суну Ринтаро ещё есть. Нагрузка на мозг заставила отрезветь. И стало даже обидно. — Ты чё, буклетики не читал? — Кенма смотрит на него так, как будто он полный идиот. — На «Тенсов». — Тенс? Это у которых Сатори барабанщик? — Ну да. Твой идол? — Мой сенсей. Лицо Козуме надо было сфотографировать. Его челюсть едва не пробила асфальт. Куроо аж гордость взяла. Он мало кому рассказывает, что учился у одного из лучших — короля барабанов Японии. Тендо Сатору старше его на двенадцать лет и за эти двенадцать лет он смог опередить всех барабанщиков голов на пятнадцать. Как бы Куроо не старался — вряд ли он сможет. — Ты издеваешься? — Мы познакомились в Токио на его концерте, мой отец заплатил нехило и Сат согласился повидаться. А после увидел во мне потенциал, — почти скромно он пожимает плечами. — Не стоит оваций. — Ты с золотой ложкой в жопе родился, — констатирует Кенма. — Я мечтал с ним хотя бы поговорить, я уже не говорю про совместную работу. А ты так спокойно говоришь «Сат», словно это дефолтный чувак с перехода. Как он мог учить тебя, если в итоге ты оказался «среднячком» в среде барабанов. — Среднячком? — Куроо задыхается от возмущения. — То есть сам Тендо Сатори взялся за работу надо мной, а ты называешь меня среднячком? — Да. Ты пиздецки хорош в такте, чувстве ритма, гармонии, да и в целом: музыка — определённо твоя стихия, но… Твой уровень игры посредственный. Может, ты проявишь себя с другим инструментом. — Я тебя не учу струны перебирать, а ты меня не учи инструменты выбирать, — Куроо очерчивает границы, которые Кенма нахально переступил. Как вообще язык такое поворачивается говорить? Куроо ведь такой ранимый. — Я сказал, что думаю, — Кенма вернулся к созерцанию Эйфелевой башни. — Спасибо. — За что? — За то, что подарил мне возможность быть здесь. Куроо явно не ожидал от Козуме такой чувственности. Он не делал это с целью услышать благодарности, покупка ещё одного билета для него тогда не казалось проблемой. Он на чай официантам оставлял больше. Это скорее его личная выгода — в потоках какой-то неизведанной симпатии хотелось познакомиться поближе. Сейчас же его уже тошнит от постоянного пристуствия Козуме. Однако совесть всё равно загрызла. Этот парень не просто хотел сюда попасть — это была его недосягаемая мечта. На своих трынчаниях, хоть и непривзойдённых, ему бы пришлось собирать лет десять столько денег. А Куроо взял и испортил чужой отдых своими личными отношениями. Как будто не очень приятная вышла ситуация. — Не говори мне таких слезливых фраз больше. Всё, что я делаю — я делаю исключительно ради себя. — Ради себя… — эхом вторит Кенма, словно в забвении. — Как я мог забыть. Эгоистичная мразь. — Да, я такой, — Куроо деланно поправляет несуществующий галстук. Отлично, его образ поддержен и его больше не считают добрым. Доброта — слабость. Ни малейшего желания переходить с Кенмой в какие-то дружеские интимные отношения. Исключительно деловые. Выслушивать его нытье он не собирается, слишком много воды. — Так что, отправляемся к Сат… — Куроо довольно громогласно перебивает чужой вопль. — Куро! Куроо, ты видел? Что он должен увидеть? — Что я должен увидеть? — Увидеть два халявных билета закулисы, — уже тише говорит Ацуму, прекращая орать на весь Париж. Алкоголь померк на фоне всех прошедших эмоций, что не может не огорчать. Так что сегодня они берут по бутылочке текилы на каждого, и заливаются дружескими историями после концерта. — Три билета. — Не понял. Куроо старается очень осторожно моргнуть в сторону Кенмы, чтобы Ацуму всё понял без дополнительных намёков и молчал. Но он, кажется, расценил это немного иначе. — Какого хера? Ты меня познакомил с Тендо, мать его, Сатору, через херову тучу лет, а его проведешь спустя два дня?! — Не надо кричать, Цуму… — Какой я тебе к черту Цуму? Уебок! Куроо жестом призывает Ацуму остановиться. Он поднимает обе руки ладонями вперёд в успокаивающем жесте. Потом берет его за руки, аккуратно разворачивает и поглаживающими движениями по спине, начал утанцовывать его отсюда. Пусть Кенма побудет со своими мыслями, а Куроо с Ацуму — с его. — Мне показалось, что я слегка подпортил время препроваждения в путешествии его мечты. А исполнить его другую мечту — достаточно, чтобы искупить вину. — Чтоб ты передо мной так грешил, — Мия всё ещё заливается если не яростью, то хотя бы полным негодованием. А дальше что? Он перестанет покупать ему круассаны перед универом? Усесться обратно уже не получается: их места благополучно заняли. Было бы странно, если бы в Париже никто не уселся на свободное место в кафе с видом на Эйфелеву башню за три минуты. Поэтому пришлось взять кофе на вынос и освежаться уже по возможности. Или по пути. На пальцах не пересчитать, сколько раз Куроо был во Франции, поэтому его эти пейзажи вовсе не радуют, не вдохновляют и не удивляют. Время от времени по дороге в отель всё-таки приходится останавливаться, ведь Ацуму-то первый раз в этом прекрасном городе великой романтики. А если каждый в соцсетях не услышит, что Ацуму был в Париже — мир схлопнется. — Ну чё, уже встал на него? — Ацуму дёргает головой в заднюю сторону. Куроо понимает, о ком он. Ведь сейчас они шли более-менее сплоченной кучкой: вначале стаи вышагивали администраторы, прямо за ними — Куроо с Ацуму, а сзади уже все остальные. — Чувак, у меня сейчас вообще нет настроение для шуток ниже пояса, — честно признаётся Куроо. — У меня эта сука патлатая из головы не выходит, Момои голову ебёт, а гитарист-гений замыкает всю эту шайку людей, которым что-то надо от моей головы. — Нормально ты влип, — констатирует Ацуму, перешагивая через ручеек, который произошел в результате скопления осдаков в какой-то из труб от зданий. — Я по уши в дерьме, — Куроо шлепает кроссовкой по воде. Брызги разлетаются во все стороны, пачкая брюки. — Так что меня вообще не привлекает этот дрыщ с вечно грязной головой. Ацуму неодобрительно цыкает, слегка покачивая головой. От этого его уже отросшие волосы по инерции падают ему на лоб, а он машинально сдувает мешающую челку. Если б Куроо не знал его полжизни — может быть, смог бы разглядывать внешность друга в ином ключе. Встретившись они сейчас на этом перекрёстке с кирпичной плиткой под ногами, вечером они бы точно оказались в одном номере вдвоём. Жаль, что всё куда сложнее. — Ты себя уже запрограмировал так, как будто этот гитарист, который абсолютно точно не гений, — наибольшее зло. Не понимаю тебя, ведь ты всегда отделял секс от личности. — О чём ты говоришь? — пока Ацуму с интересом разглядывал всё вокруг параллельно их сеансу психотерапии, Куроо уткнулся взглядом в нос ботинок и с невероятной тягой рассматривал каждую царапинку своих некогда белоснежной обуви. — Не пытайся меня вынудить трахнуть его из чувств. — Я вообще не имею ни малейшего желания, чтобы вы с ним сношались, — Ацуму характерно выгибает бровь. — Я просто говорю, что вижу. Он симпатичный, а ты осёл ослепленный своим идолом. Не мучай парня. Куроо остановился так резко, что шедшие сзади люди впечатались в его спину и с неовольным бурчанием обходили стороной. Он меедленно, растягивая момент, поворачивал в голову с таким страдальческим выражением лица, что Ацуму попытался его пресечь. — Нет, — отрезает Куроо. — Что «нет»? Ацуму возобновляет шаг, чтобы не отставать от группки, а то администраторы сзади стали бы их поторапливать. Куроо с явным нежелением, но всё-таки пошел за ним. — Нет, не надо мне говорить, что он тебе понравился. Ты должен его ненавидеть — этот парень забирает твою популярность. — Во-первых: он ничего не забирает, во вторых — он мне не понравился, но в отличие от тебя у меня довольно трезвая голова, — читая во взгляде Куроо «в твоей крови спирта больше, чем в саке», Ацуму театрально вздыхает: — В этом отношении. Я просто говорю, что вижу. Он умный и достаточно сексуальный, как для тебя. Просто ты уже заведомо решил, что он чмо. И скорее это решил не ты, а этот японский чертик-наркоман. Иногда Куроо забывает, насколько высокий коэффициент интеллекта у Ацуму. Именно за это он его и любит — так умело совмещать ум с бесбашенным юмором и кончеными поступками не всем удаётся. С этим парнем можно и поговорить о глубоком, и кидаться голыми в фонтан на центральной площади. Поэтому он не пытается спорить, а пробует анализировать эту информацию. Если Мия прав и им действительно просто профессионально манипулировали — это в корни меняет дело. Суна Ринтаро лишь прикидывается глуповатым нимфоманом. На деле нарциссизм процветает. Ему хватает только того, что Куроо будет просто всю жизнь гоняться за ним в попытках мести — и это будет слаще любой награды. Ацуму читает мысли Куроо: — Ты знаешь это, ты ведь сам такой, — продолжает наседать Ацуму. Неприятно, грубо — но только таким образом он может достучаться. Он переходит на какой-то заговорческий тон, но остаётся максимально расслабленным: — Представь, что у тебя изначально нет ничего: разве не было бы для тебя лакомым кусочком заставить харизматичного богатея носиться за тобой на коленях? Богатея, которого все любят. Да ничего в мире не дёрнуло твоё эго вверх настолько сильно. Подумай об этом на досуге. — Это ты черт, — выдыхает Куроо вместе с дымом. Если ему уже в лицо тычут то, на что он не мог открыть глаза, хотя было у него под носом, то это полный провал. Как сказал Ацуму? Ни что не дернёт его эго настолько сильно. Куроо Тецуро никогда не загонялся насчёт интеллекта. Он всегда считал себя умнее всех и не раз подтверждал это. Но сейчас ситуация повернулась к нему жопой. Осознание больно бьёт по его стене из самооценки и раздутого самомнения. Этот невидимый враг просто в крошки растаптывает то, что он строил всю свою жизнь. С детства со всех сторон только и было слышно, какой он умный, красивы и харизматичный. Прививали статус с рождения. И когда всё это всего одним месяецм разрушает наркоман из трущоб — это невыносимо. Унижение разьедает нутро, отзываясь волнующей пульсацией в животе. Самое противное чувство, когда невозможно его остановить никаким способом и приходится лишь мириться со своей никчемностью. В голову закрадываются мысли о будущем. О том, что его независимость — это лишь образ. Что об этом догадываются все, что никто не воспринимает его всерьез. Тошнота комом поднимается к горлу. Сигарета не помогает — только ухудшает ситуацию, подогревая волнение. Паническая атака? Хавали, знаем. Вот только ему нельзя показываться в таком состоянии никому. Эта слабость уничтожает чертоги разума, разрастается, как опухоль в теле. Мать была права. Все уроды, которые говорили, что без фамилии Куроо он никто были правы. Такой позор признавать это. — Братанчик, — Ацуму деликатно ухватывает его под локоть. Куроо рефлекторно дёргается от него, как если бы его отвлекли, когда он сосредоточен. — Чета тебе поплохело. Ты чертовски прав, друг. Поплохело, когда осознаешь свою ничтожность. Да, точно, ничтожество — вот каким его считают. Люди — лицемеры. И если в лицо его боготворят, это не значит, что его не могут считать ничтожеством. Даже в музыке, где он считал себя Богом, Козуме открыл глаза на его изъян. Он — дилетант. Просто избалованный мальчик, решивший, что он всё умеет. Нет, просто ему расстелили денежную дорожку. Дай идиоту в руки самую дорогую технлогию — он с ней разберётся. Дай гению палку — он сделает так, чтобы она стреляла. А Куроо Тецуро лучше вовсе ничего не давать. Придурок. Кем ты себя возомнил? — Ты вообще слышать меня можешь? — Ацуму аккуратно пихает его под рёбра. Он почти шепчет, чтобы рядом проходящие не обращали внимания. Но Кенма Козуме, конечно же, уже образовался сзади. Он — гений. — Че ты несёшь? — Куроо берёт себя в руки. Не настолько низко он пал, чтобы унижаться перед этими плебеями. Ещё одна ошибка в обществе — и он абсолютно точно повесится. — Конечно, в норме. Он показательно вырывается из его хватки, одаряя одним из своих лучезарных оскалов. — Слушай, — Куроо начинает заискивающе. — Нет, — рубит с плеча Ацуму. — Чтобы это ни было — нет. — Мне всё равно. Ты меня выслушаешь, — с нажимом говорит Куроо. Это оказалось резче, чем планировалось, но и он сейчас не в том состоянии, чтобы подбирать выражения. Любишь общаться с Куроо Тецуро — люби и саночки возить. — Тендо любит брать меня с собой на сцену. Я уже с пять лет не был на его концертах. Может, сыграем сегодня вместе с ним? Эмоции Ацуму было не передать. — Ты сегодня безмерно щедрый на подарки. За что я это получил? — Видимо, тебе я тоже нагрешил. Ацуму не очень расстроен этим. — А его команда? На кой хрен на сцене два барабанщика и лишний гитарист? — А я выйду с гитарой. К черту эти барабаны, да, Козуме? Куроо довольно резко поворачивается, чтобы шедший позади Кенма дёрнулся, как будто его застали за чем-то незаконным. — Я не имею никакого отношения к твоим загонам, не надо. — Ты сольником сможешь? — он обращался к Козуме и Ацуму явно оскорбился. — Я готов уступить фон ради такого, — иногда, засунув свою гордость в жопу, Ацуму может уступать и не кричать о том, что он лучший гитарист столетия на каждом шагу. — но предупреждаю, что со мной было бы явно лучше. А нет, вряд ли. — Нет, как раз будет два соло, а я — фоном и вокалом. Вы же никогда не играли вместе, посмотреть на это стоит. Куроо имеет великолепную интуицию на музыкнтов. Сатори доверится ему, если он заверит его в том, что они сделают его выступление. — Я — за. — Ты серьезно задаешь мне такие вопросы? У нас нет ни концепта, ни совместного репертуара. Скажи честно: ты просто хочешь, чтобы мы опозорились на половину Франции? — Какой ты скучный, — тянет Ацуму. — Можем не брать его с собой. Куроо игнорирует сладкое предложение ожившего Ацуму. Он уже вышел из образа психолога и сейчас скорее просто дурачился. — А что ты теряешь? Тебя и так никто не знает и не узнает, если ты будешь отсиживаться в тени. Тебе просто повезло, что я протянул тебе руку. — Спасибо, великодушный, — Кенма не настолько артистичный, чтобы кланяться в ног, но все это прочитали сквозь реплику. — Я не буду тебя утруждать. Кенма разворачивается бегло, мягко огибая прохожих. Сейчас их туристическая толпа рассеялась по широкой плиточной дороге. Кто-то фотографировал, кто-то разговаривал, кто-то просто наслаждался эстетикой города, но все они шли вместе бесформенной кляксой. Но вместе. Кенма направился в левую сторону, где распологался длинный и высокий забор, под которым расстелался вид на голубую реку. Видимо, выбрал для себя типаж «наслаждаться эстетикой». Но Куроо оказался проворнее, быстрее и больше. Он схватил его за руку и развернул на себя с силой. Козуме по инерции кинуло назад и, закрутившись, он оказался едва ли в обьятиях своего неприятеля. Всё это произошло за считанные секунды, но, как во всех слащавых фильмах, для них двоих это стало пыткой длительностью в бесконечность. Они так и замирают в опасной близости, но в этом расстоянии с дюжину сантиметров пробегает такая молния, что кажется, их могло бы отшарашить друг от друга током. Куроо первый нарушает их безмолвное зрительное противостояние. — Я не пытаюсь тебя загасить, — он, кажется, впервые заговорил с ним честно без притворства. — Я просто делаю то, что хочу. И пока связи позволяют я хочу услышать твою музыку на большой сцене. Всего лишь правда. Без меня ты не выплывешь. — Ты решил мне отплатить за то, что я назвал тебя бездарным барабанщиком? — спрашивает Кенма. Он перестал ёрничать, когда почувствовал искренность — это всё, что нужно было для нормального разговора. — Возможно, — Куроо пожимает плечами с загадочной ухмылкой. Наконец их замок из рук разрывается. Цепкая хватка Козуме, словно за спасательный круг в океане, слабеет и Куроо отпускает его. Теперь нет смысла удерживать внимания — он уже вовлечён в процесс. Он уже часть корабля. — Теперь мы можем нормально обсудить, что делать? — Кайфовать в радушном приёме Тендо Сатори, — Куроо подаёт руку проверяющему на входе в зону концерта. Ну слава богу, они преодолели этот долгий путь до концертной площадки.