Я тебя подожду

Я искал тебя, заглядывал во все магазины Прилавки хранили твой запах тёплого смеха и сухого вина Подозревал в твоей краже всех, включая кассиров Они ведь тоже могли смотреть в твои стеклянно-пустые глаза Я обезумев бросаюсь за каждым прохожим, чьи волосы цвета ржи А тонкие запястья, лишь слегка на твои похожи Через пару дней, из трещин в потолке, составляю твои черты Я искал тебя в каждой чёртовой очереди Где ты?

«где ты ft. лампабикт»

      Он надеялся на что-то изобретательное. Может, на грушу, которая разорвёт его органы изнутри, или прижигание калёным железом, или в очередной раз зашитые губы — раз уж его гнилой рот приносит одни страдания.       Но Фаразон не сделал ничего из этого. Трясся за свою драгоценную спину.       Надо было возвращаться в храм. Надо было придумать тему для уроков. Надо было обрабатывать короля, чтобы он не соскочил с крючка. Надо было отомстить. Надо было приготовить новую порцию мази. Надо… надо… надо…       У Саурона не было сил даже умыться. Простые действия — встать, заплести волосы, побрызгать водой на лицо — казались непосильными.       Ошейник на него не надели и Кольцо не забрали. Нет ни одного оправдания бездействию. Почему же просто не встать?       Когда он хотел хотя бы сесть в постели, волна мыслей сбивала его с ног — и Саурон отвлекался, рассматривая белоснежный потолок. Один раз он повернул голову — и полчаса изучал стенку, покрытую тонкой шёлковой бумагой. В дверь барабанили, но майа даже не поднял головы. Стенка смотрела на него холодно и мёртво, как серебристые глаза келебримборова трупа.       Стенка выглядела угрожающе, но у Саурона не было сил отодвинуться от неё. Он перевернулся на живот и уткнулся лицом в подушку.       Позаботьтесь о нём. Я сейчас уезжаю в Гелёкче. Надеюсь, когда я вернусь, он будет посговорчивее.       Что ты такое?! Скажи мне!       Как он мог такое брякнуть? Почему его гнилой язык не отсох, когда он отдал приказ? Почему его гнилые руки не отвалились, когда он попытался схватить Тьелпе за горло?       Поднять голову от подушки не было сил. Если сейчас кто-то войдёт и захочет воспользоваться… Плевать. Какая же это ерунда. Столько раз он лежал лицом вниз, вздрагивал от толчков Фаразона и чувствовал себя самым несчастным существом в Арде — хотя потом Тьелпе приходил и жалел его. Серебряный, сияющий, прекрасный. Он приходил, но больше уже не придёт. Никогда.       Надо было встать. Умыться. Заплести волосы.       Сил нет.       Сейчас он перевернётся набок, спустит одну ногу с кровати. Это такое простое, такое отработанное действие…       Позаботьтесь о нём. Я сейчас уезжаю в Гелёкче. Надеюсь, когда я вернусь, он будет посговорчивее.       Что ты такое?! Скажи мне!       …Сейчас он перевернётся набок, спустит ногу с кровати…       Саурон продолжал лежать, уткнувшись лицом в подушку. Как жаль, что майа не могут задохнуться. Дверь скрипнула. Кто бы это ни был, хорошо бы у него имелся нож. Хорошо бы у него имелся кнут. Может, наказание упростит дело.       – Зигур… - тихо сказал король, - Тар-Майрон… Этот Бенуа — он навредил тебе?       Саурон засмеялся. Хохотать, лёжа лицом вниз — непростая задачка, но он преуспел. Его тело содрогалось в спазмах хохота. Навредил! Бенуа! И кто спрашивает! Фаразон!       – Я казню всю его семью, если хочешь, - пообещал король.       Наверное, стоило что-то ему сказать. Обернуться, улыбнуться, отсосать. Пойти в храм. Что угодно. Саурон не пошевелился. Ему было всё равно. Король прошаркал к нему, нежно коснулся неприбранных золотых волос. Майа не пошевелился.       – Вставай, - попросил король, - ну вставай же!       Будто маленький ребёнок.       Саурону было всё равно.       – Вставааай! - капризно протянул Фаразон и потянул его за золотую прядь.       Саурон не шевелился. Тьелпе смотрел на него усталыми серебряными глазами, вжимаясь в оконную раму. Тьелпе смотрел на него, лёжа на залитом кровью чёрном полу. Тьелпе больше никогда не посмотрит. Я сейчас уезжаю в Гелёкче… Наверное, надо встать, подойти к этому самому окну и выйти из него. Станет легче. Но даже на это у Саурона не было сил. Он просто лежал.       – Вставай же! - Фаразон встряхнул его. - Вставай!       Майа хотел бы. Просто повернуться набок, спустить ногу с кровати, потом вторую, потом перенести на них вес, пара шагов — и окно. Но он не мог пошевелиться. Король схватил его за руку и потянул вверх, пытаясь поднять на ноги. Наверное, это выглядело смешно со стороны. «Горхауэр, вставай, там какие-то странные орки, надо бы допросить! — Отвали, Тхури. У меня голова раскалывается… — Не моя беда. Я сказала ВСТАВААААЙ!»       Разум отказывался переварить это как шутку. Рот отказывался смеяться.       Положение было ужасно неудобным — ткань и перья забивались в нос, и получалось делать затруднённые, медленные, неглубокие вдохи. Но зачем переворачиваться? Зачем тратить энергию на капли такого ненужного, такого бесполезного комфорта?       Просто повернуться набок, спустить ногу с кровати, умыться-заплестись-окно.       Просто повернуться набок…       Как?       Усилия короля наконец-то увенчались успехом. Он смог скатить майа с кровати, и тот рухнул на пол точно мешок с костями. Тело обожгло болью, и Саурон увидел потолок. На мгновение. Но смотреть — это так утомительно. Он закрыл глаза.       Фаразон бил его по щекам. Потом схватил за шею, сдавил — почти не больно, в поражённых ядом суставах осталось не так много сил. И, наконец, упал ему на грудь с хныканьем:       – Я не могу без тебя…       Саурон отстранённо заметил, что рубашка стала мокрой. От слёз, наверное. Похоже, монарх не собирался заканчивать представление, и майа наконец прошептал:       – Пожалуйста, уйдите.       – Ты смеешь изгонять своего короля? - Фаразон поднял красное заплаканное лицо.       – Да, - последствия сейчас волновали Саурона меньше всего.       – Я прикажу тебя наказать, - не очень уверенно пообещал король.       – Сделайте милость.       В голосе Фаразона зазвучали прежние жёсткие нотки:       – Совсем страх потерял, Зигур?       Майа не ответил. Ему было всё равно. Ремень короля скрипнул. Звякнула пряжка. Какая теперь разница? Удар пришёлся прямо по груди. Второй — по животу. Можно было бы встать, скрутить короля в бараний рог. Можно было бы повернуться набок, спустить ногу с кровати… какой кровати, он же на полу. Повернуться набок, подтянуть под себя ноги, потом встать на колени, потом… куда там дальше? О Эру, как много дополнительных пунктов. На это совершенно нет сил.       Хлёсткий удар будто разрезал напополам плечо и грудь. Король берёг его лицо для службы в храме. Наивный, думает, что Саурон вернётся в храм.       Получать пряжкой в пах оказалось неприятно. Получать в пах второй и третий раз за минуту оказалось ещё неприятнее.       Майа приказал ремню рассыпаться в пепел, и услышал потрясённый вздох Фаразона. Король был утомительно шумным. Саурон забрал его голос.       Может, вернуться на кровать? Это будет ещё утомительнее, чем умыться, заплестись, выйти в окно. Или в другом порядке. Интересно будет умываться после выхода в окно. Высота такая, что ему точно понадобится хорошая такая уборка.       Надежды на тишину не оправдались. Король дико, испуганно мычал, стучал по телу Саурона своими ослабевшими кулачками, плакал и брызгал слюной. О Эру…       – Я верну тебе голос и ты уйдешь, - отчётливо сказал тёмный майа.       Едва обретя способность говорить, Фаразон попытался возмущённо что-то брякнуть, но Саурон прервал его:       – Готовь корабли к штурму Валинора. Я помогу тебе завоевать бессмертие.       Это решит все проблемы. Минус Фаразон, минус боевая мощь его армии. Мириэль будет в безопасности, как и хотел Келебримбор. Саурон даже позволит ей стать королевой — маленькой королевой безопасного, нейтрального Мордору Нуменора.       …Только зачем? Осознание бессмысленности и тщетности всего, что он делает, снова накатило на майю. Он даже не заметил, как Фаразон ушёл, действительно воодушевлённый идеей. Какой смысл придумывать какие-то планы, какой смысл бороться? Зачем вообще что-то делать? О Эру, дай мне умереть.

***

      Следующим утром он наконец-то дошёл до храма — с невероятно тяжёлой, болючей головой. И встречен был громкими возгласами:       – Учитель! Учитель, вы не представляете, что вчера было…       – И что же? - потирая больную голову, поинтересовался Саурон.       – Отец Эледвень пытался её забрать! А мы не дали!       Детки хорошо прибрались, но в золотых стенах майа чувствовал ауру недавнего побоища. Участники драки были разной степени побитости — у Эледвень красные следы чужих пальцев на запястье, у Морвен выдран клок, у мальчишек подбиты носы и глаза. Папаша Эледвень прихватил с собой братьев и жениха, которому обещал дочь, но юные слуги Мелькора смогли дать достойный отпор. Саурон различал что-то похожее на гордость. Он повёл рукой, исцеляя их синяки.       – А теперь за работу! - приказал он, хлопнув в ладоши. - Берём уголь, бумагу и рисуем… - он обвёл храм долгим взглядом в поисках наглядного учебного пособия, - рисуем… меня.       Ничего красивее, чем он, в этих стенах точно не было.       Почему-то эта самодовольная мысль больше не приносила ни гордости, ни даже веселья.       Заскрипели угольки, ребята уткнулись в листочки. У Саурона в тот же момент пропали все желания — даже дышать. Он опустился на холодный камень у подножия трона. Как странно. Он мог говорить, мог двигаться, на короткое время мог даже улыбнуться. А потом тяжесть произошедшего снова придавливала его, и встать, сделать шаг, казалось непосильным. Исчезнуть бы.       За узкими витражными окнами подымалась буря. Когда король начал готовиться к походу на Валинор, море и ветра стали неспокойны. Воды чернели, словно грозовые тучи. Солёно-ледяной воздух обжигал лёгкие.       Нуменор казался великим, вечным и сильным, но в мрачную непогоду Саурон кристально ясно понимал, как хрупок и ненадёжен этот остров. Валар дали его людям и вольны были забрать. И, хотел майа того или нет, его судьба была накрепко связана с судьбой этого клочка суши.       В один момент ему было всё равно.       В другой момент он вспоминал Келебримбора, который был рядом, когда он возводил храм. Вспоминал Мириэль на балу — прекрасную и лёгкую, впервые, за десятилетия, радостную. Переводил взгляд на макушки учеников, которые старательно что-то калякали на листочках. И понимал, что не готов потерять всё это. Не готов.       …А потом память о том, что Тьелпе больше не вернётся, захлёстывала его, как гигантская волна. И ему снова было плевать и на судьбу острова, и на свою собственную…       – Учитель, вам нравится? - голос Эледвень вывел его из раздумий.       Саурон обнаружил, что уже стемнело, а он и не заметил. Сколько часов прошло: пять, шесть? Ученики разошлись кто куда.       – Мы побоялись вас тревожить, - сказала девушка.       – А ты, значит, не боишься? - хмыкнул майа и забрал из рук Эледвень бумагу.       С сероватого листа на него смотрела собственная физиономия. И она была жуткой — бессмысленное пустое лицо и мёртвые глаза. Как он дошёл до такого состояния?       – Красиво, - дрогнувшим голосом сказал Саурон.       – Спасибо. И за… за то, что приняли меня сюда… тоже спасибо. Мне некуда идти…       В её глазах была робость, надежда, благодарность, и что-то ещё. Что-то горячее, заставляющее внутренности Саурона сворачиваться в тугой узел. Желание.       – Скажи мне, чего ты действительно хочешь, - приказал майа, вложив в голос совсем немного силы.       Сердце девушки стучало учащённо.       Кто в юности не влюблялся в своего учителя?       Она сделала шаг вперёд и смяла его губы поцелуем. Неумело, слишком резко. Саурон подхватил её на руки и посадил на алтарь. Её юбка скользнула вверх. Бесстыдно, слишком неловко. В её худых голых коленках было что-то доверчиво-уязвимое. Саурон раздвинул эти хрупкие коленки ещё шире и коснулся губ — тех, что внизу живота. Девушка откинулась назад. Пальцы майа лежали на нежной плоти, ритмично надавливая, массируя точку удовольствия сквозь складки кожи. Он не торопился, пока влага не смочила его пальцы, пока движения не стали скользкими.       Эледвень больше не лежала, как жертва на алтаре. Она стала беспокойной, извивалась, пытаясь ощутить больше прикосновений, больше его жара на своей коже.       Саурон освободил свою плоть и вошёл в девушку одним плавным движением. Он грубо вбивался в неё в погоне за собственным удовольствием, не обращая внимания на её жалкие стоны. В иное время, другому партнёру, он доставил бы самое изысканное и тонкое наслаждение. В этот раз не было ни сил, ни желания. Он опутал её нервы тонкой сетью иллюзий, заглушил центры боли, заставил девушку корчиться от удовольствия от любого прикосновения. Она приходила снова и снова, и её тело горело, требуя большего.       Майа тоже пришёл, но оглушительное блаженство сменилось оглушительной болью. Голова стала совершенно пустой, лишь агония росла в груди, захватывая каждую клеточку его тела. Слёзы полились из глаз. Он едва замечал их.       Тьелпе уже никогда не вернётся.       Эледвень приподнялась на локте. В её взгляде мешались беспокойство, возбуждение и страх. Саурон взмахнул рукой, отправляя девушку в сон. Потратил секунду, чтобы поправить её платье. И, задыхаясь, вышел из храма.       Грохотал прибой. Ураганный ветер швырял ему в лицо пригоршни брызг, и они оседали в груди солёным холодом.