Я тебя подожду

      Он медленно брёл между леса колонн. Это почти милосердно — нуменорцы потеряли одно древо и обрели шесть. Белые, увитые золотыми змеями стволы поддерживали красно-золотой свод. В храм Мелькора не проникало чистых солнечных лучей: в окнах горели тёмно-алые, изумрудные и синие стёкла витражей. Свет преломлялся в них и скользил по плиточному полу разноцветными огнями. Разбивался на тысячу осколков, отражаясь в статуе Учителя…       Прежде, чем фигуру Мелькора отлили из золота, Саурон собственноручно слепил его из глины. Если бы не Келебримбор, который постоянно лез под руку с нравоучениями, этот опыт был бы почти… целительным.       Глина хранила тепло земли. Майа вдавливал пальцы в мягкие податливые глазницы. Царапал, раздирал их — только чтобы нежно замазать глиняные раны через минуту. Разглаживал высокий лоб. Прорисовывал сеточку морщинок вокруг огромных мудрых глаз. Эру не одарил айнур ни даром смерти, ни даром забвения. Их память напоминала шкаф, где воспоминания хранились неизменными и неприкосновенными за тоненькими дверцами. Саурон помнил — каждую чёрточку, каждый шрам, каждую прядь волос.       Он слепил руки Мелькора здоровыми и сильными. Но по щекам почему-то побежали быстрые слёзы, когда он вспоминал об ужасных ожогах, нанесённых Сильмариллями.       Проклятые камни. Проклятые, проклятые камни. Лучше бы их никогда не было. Хуже было только тогда, когда их забрали. Саурон помнил разорванное горло, помнил гнев Учителя — но ещё он помнил вспышку собственной ненависти к себе. Мелькор почти потерял руки ради этих камней. И теперь лишился Сильмарилля — из-за своего любимого ученика, кто бы мог подумать! Боль, принесённая гневом Учителя, была почти облегчением. Это было так освобождающе. Так правильно.       Теперь Мелькор снова сидел перед своим учеником. Тихий. Неподвижный. Безопасный, но до одури, до слёз молчаливый. Мёртвый. Холодный. Саурон привалился к колонне.       – Он ушёл, - тихо сказал Тьелпе, - ты наконец-то свободен.       – А что если… если я не хочу быть свободным?       Келебримбор подошёл ближе. Невесомо коснулся его плеча:       – Не ври себе. Я видел тебя в кузнице. Я видел тебя на троне. Ты наслаждался этим.       Пожалуй, он прав, но... Саурон сглотнул, снова посмотрел на Учителя. Мелькор глядел прямо перед собой мёртвыми сапфирами глаз.       Скоро начнётся церемония. По правую руку от статуи стоял железный столб, уже основательно закопчённый. Майа поправил маленькие вязанки дров, принесённые с вечера прислужниками.       В это время как раз привели жертву.       Матрос. Драная рубаха, огромная ссадина от глаза до подбородка, взгляд жуткий, сумасшедший. Трясётся от ужаса и осыпает окружающих проклятиями. Его приковали к металлическому столбу, и прислужники быстро покинули храм, глядя в пол.       Стыдно им. Наверное, думают, что Верного сжигают.       – Помнишь меня? - ухмыльнулся Саурон жертве.       От страха у матроса стучали зубы. Он пытался что-то сказать — но растерял своё красноречие.       – А вот я ничего не забываю, - невозмутимо продолжал майа, - помню, когда вы захотели развлечься со мной на корабле, именно ты меня держал. А потом забрал всё, что не успели растащить твои соратнички. Кажется, из них всех только ты жив остался. Но это ненадолго.       Саурон достал из-за трона бутыль с ароматным маслом. Плеснул на дрова и на рубаху пленника. Тот наконец отмер. Заорал:       – Ублюдок! Надо было тебе ещё тогда горло перерезать!       – Надо было, - пожал плечами майа, - жаль, поздновато. Однако твои вопли меня утомили. Может, мне зашить тебе рот?       – Жопу себе зашей, - дыша ненавистью, посоветовал матрос, - хотя она ещё пригодится королю…       Саурон ничего не забывал. Он помнил холод иглы, пронзающей губы. Он не желал этого ни себе, ни злейшему врагу.       Он вырвал ему язык.       Затем, чтобы вор не истёк кровью раньше времени, майа прижёг рану. Тот уже почти не дёргался, лишь хватал воздух безгласными устами.       Храм постепенно заполнялся народом. Король не почтил очередную церемонию своим присутствием — годы брали своё, у него разболелась спина. Саурон только немножко ускорил процесс. В конце концов, если вы насилуете майю и думаете уйти без последствий — то вы либо безнадёжно пьяны, либо безнадёжный идиот. Фаразон подходил под обе характеристики.       В красных витражных лучах пред нуменорцами предстали Тёмный Валар и его Ученик. Мелькор — средоточие мудрости и скорби, полный боли взгляд сапфировых глаз. Зигур — тонкая фигурка в чёрно-золотом одеянии, высокий воротник скрывает шею, длинные рукава прячут запястья, лишь светлые волосы свободно лежат по плечам. Проповеди Зигура — словно песни. Голос льётся свободно, торжественно-грустно, и люди стоят будто в трансе, заворожённые.       – …и был снег, и был завывающий ветер, и были могилы в мёрзлой земле. И кружева инея покрывали прекрасные тела, что остались нетленны. Спустя века Учитель рассказал мне, что случилось. Валар доставили его и уцелевших Тёмных эльфов в Валинор. Счастье, какое счастье, что Элхэ, горькая полынь, нежная травинка, Элхэ, не дожила до этого момента. Она упала, словно обрезанный цветок, заслонив Учителя собой… Там, в Валиноре, живые позавидовали мёртвым. Наконец, не в силах выносить страданий учеников, Учитель забрал их жизни. Вы спросите — почему он сразу этого не сделал? Почему позволил им страдать хотя бы какое-то время? Но разве вы сами могли бы лишить жизни своего ребёнка? Разве не ждали бы до последнего, надеясь на спасение?       Люди в толпе шмыгали носом, кто-то открыто рыдал.       – …Увы, в проклятом Валиноре спасения не было… Века Учитель провёл в плену, скованный… И мне больно, когда я понимаю — он вернулся в ту камеру, прежде, чем его ослепили, прежде, чем его вышвырнули в Пустоту. Он знал, он всегда знал, что его ждут мучения, но он никогда не опускал рук. Он продолжал безнадёжный бой ради каждого из нас.       Сапфировые глаза Мелькора устремляли неподвижный взгляд в толпу. Аромат благовоний плыл над храмом.       – …и в наших силах помочь ему вернуться. Каждый раз, когда мы сжигаем предателей и убийц в этом храме, Пламя Утумно горит ярче. И однажды, я верю, это Пламя сожжёт проклятый Валинор до основания, и Мелькор будет свободен. Мы все будем свободны от горя, болезней. И смерти…       Его голос потонул в торжествующих криках. Улыбаясь, Саурон зажёг факел. Глядя в глаза матросу, он поднёс огонёк к дровам. Подождал пару секунд — хотел убедиться: до вора дошло, что сейчас произойдёт. И только после этого майа подпалил поленья. Пламя взметнулось до самого свода, и даже благовония не могли до конца скрыть запах горелой плоти.       Люди расходились неохотно. Какая-то очаровательная семья упросила Саурона благословить их ребёнка, и теперь майа неуверенно держал на руках крохотный комочек и не знал, что с ним делать.       – Поцелуй его в лоб, - тихо предложил Келебримбор, - и пожелай ему хорошей долгой жизни.       «Не уронить бы», - стучало в ушах Саурона. Прошли, кажется, столетия в тех пор, как он прикасался к младенцу. Если не считать волчат. Он осторожно провёл скользкой от масла рукой по щеке ребёнка. Малыш был таким хрупким.       – Как его зовут? - спросил майа, стараясь спокойно улыбаться.       – Её. Анариэль, - просияла мать.       – Счастья тебе, Анариэль. И долгой жизни. Да хранит тебя Мелькор, Дающий Свободу, Великий Учитель, Спаситель людей…       Келебримбор хихикнул:       – Надо признать, ты неплохо ладишь с детьми. Ну, когда не пытаешься перерезать им глотку…       – Исчезни, - прошептал Саурон.       Краем глаза он заметил молодую девушку, которая стояла возле статуи Мелькора и сосредоточенно разглядывала постамент. Майа мысленно застонал. Симпатизанты Верных не раз и не два пытались уничтожить или испортить статую. Воевать с этими неумелыми детьми было как-то… противно. Унизительно. Это тот случай, когда и победа, и поражение были одинаково позорны.       Саурон аккуратно передал младенца родителям, извинился и поспешил к трону. Девушка даже не заметила его появления.       – Судьба Учителя растрогала тебя, дитя? - спросил майа.       Незнакомка вздрогнула. Саурон отметил, что ей не больше шестнадцати лет. Волосы светлые, а вот глаза — серо-стальные, нуменорские.       – Не очень-то, - наконец буркнула она.       – Что — не очень-то?       – Не очень-то меня интересует мёртвый дядька, из-за которого приходится сжигать живых людей.       Но прежде, чем Саурон успел вставить хоть слово, она продолжала:       – Но скульптура… да и сам храм… это потрясающе. Так всё просчитано с математической точки зрения. Такие чёткие, прекрасные линии.       – Спасибо, - улыбнулся майа.       – Я тоже так хочу. Вы меня научите?       Сперва Саурон собирался отказать. Ему определённо следовало отказать. За ним и так стайка молодых архитекторов и скульпторов бегала, покоя от них не было, всё объясни да покажи. Девчонка ещё эта…       Но в глубине души он не мог отрицать, что ему это нравится. Он скучал по шумному Аст-Ахэ, по ещё более шумному и беззаботному Хэлгору.       – Приходи завтра в девять, - сказал Саурон, - надень что-нибудь, что не жалко.       У него снова будут ученики. Подумать только. И где? В Нуменоре! Под носом у Валар! Да они захлебнутся от злобы, а Мелькор за Вратами Ночи помрёт со смеху…              Вечером король нежно спросил его:       – Как прошла церемония?       – Прекрасно, - отозвался Саурон, втирая мазь в спину Фаразона.       В моменте прохладная масса с апельсиновым запахом дарила облегчение, но в перспективе только ухудшала состояние короля: проникала сквозь кожу и разрушала кости. Изысканная, медленная смерть, которая растянется лет на пять. Причём последний год королю предстоит провести прикованным к постели, с болью во всём теле. Была и ещё одна приятная побочка — у Фаразона совершенно не стояло. Уже месяц он не трогал ни Саурона, ни Мириэль.       С тех пор, как в жизнь короля пришла постоянная боль, у него поубавилось желания издеваться над заложниками.       – Я мог бы сделать для вас больше, ваше величество, - промурлыкал майа, - если только вы снимете ошейник. Кажется, я уже доказал, что не собираюсь бежать…       «Даже если бы хотел, твой ошейник меня не остановил бы».       – Хорошо, - согласился король.       Показалось, или в его тоне звучало что-то… подобострастное?       Пока его пальцы скользили по тонкой шее Саурона, того скручивало от отвращения. Какое же мерзкое, уродливое, отвратительное животное. Лучше уж оказаться на необитаемом острове с Лютиэн… даже с Хуаном. Всё лучше, чем с Фаразоном. Мерзкое, трусливое животное, которое сразу становится шелковым, едва его прижмет.       Король стянул ошейник. На какое-то мгновение воздуха стало так много, что Саурон чуть не захлебнулся им. Руки сами потянулись к шее. Плевать на мазь, для майа она безвредна. Он тёр шею, тёр синяки, тёр — будто смывал с кожи месяцы агонии. Пытался смыть. Теперь, без ошейника, сила свободно текла в него, и Саурон лучше чувствовал свою фану. Она напоминала дырявое одеяло, где непонятно, чего больше — ткани или дыр.       И всё же феа пела от счастья. Он свободен, наконец-то свободен!       От радости он влил глоток силы в Фаразона — пусть поживёт без боли денька три. К обезболивающему коктейлю Саурон добавил капельку сонливости. В спящем виде король ему больше нравился.       Когда Фаразон уснул, майа завинтил пузырёк с мазью и поставил его на стол. Там осталось немного, завтра надо сделать новую порцию.       – Может, антран-травы добавить? - негромко спросил самого себя Саурон.       – Не советую, - отозвался Келебримбор.       Он сидел на своём любимом месте — на подоконнике, обняв колени руками.       – Почему? - удивился майа.       Какая-то мысль крутилась у него в голове, и он всё никак не мог ухватить её за хвост…       – Это харадская трава, которая и правда даёт сонливость. Но она также влияет на разум, и порой приводит к плохим, мучительным снам. Ты правда хочешь, чтобы Фаразон просыпался в плохом настроении?       Саурона осенило, и будто холодная рука сжала его сердце. В ушах нарастал противный писк.       – Тьелпе, - осторожно спросил он, - а откуда ты это знаешь?       – Как откуда? Из книги «Травы Харада»…       Тоненький писк в ушах превратился в набат.       – Я перефразирую, - сказал Саурон, - ты плод моего воображения. Ты можешь знать только то, что знаю я. Так вот, я не читал «Травы Харада».       Келебримбор нахмурился:       – Видимо, читал, а потом это вылетело у тебя из головы. Такое бывает…       – Не со мной. Я майа, помнишь? Я ничего не забываю. Эту книгу мне подарил Хамул. Он ушёл в самоволку на две недели, хотел повидать внучку. Потом вернулся, и, чтобы меня задобрить, подарил книгу. Потом мне было не до этого — волчата болели. Мишварпыг заразила своих щенков через молоко, а Шакхварг и Умайварпыг разнесли заразу по питомнику. Я месяц не вылезал оттуда, пытался вылечить хоть кого-то. Потом пришли нуменорцы, и мне было не до книг. Я не читал её. Никогда.       Келебримбор нежно коснулся его плеча прохладной рукой. Слова мёртвого эльфа были нежными. Успокаивающими.       – Ты перенёс ужасное испытание, Аннатар, - мягко сказал Тьелпе, - немудрено, что твой разум в смятении. Тебе нужно отдохнуть.       Саурон моргнул. Неуверенно кивнул головой.       – Да… нужно, - его голос дрогнул.       Но, оказавшись в постели, майа не мог сомкнуть глаз. Одно из двух — либо у него и правда основательно поехала крыша. Либо… либо всё это время рядом с ним был не плод его воображения, а самостоятельная сущность. Демон, умайа? Эру? …Мелькор? Это пугало так, что сердце выскакивало из груди.       Объятия «Тьелпе», которые прежде были приятно прохладными, теперь казались ледяными.       Что он вообще такое?