чернее солнца над пустошью

рыцарь кичится ослице

ходят слухи, ставят мат, и это притча во языцех

В «гости» они выдвигаются до рассвета, с помятыми от плохого сна мордами и легким рюкзаком, который кочует от спины к спине всю дорогу до лагеря. Андрей с сосредоточенной задумчивостью считает стертыми носками ботинок попавшиеся под них камешки, Охра крутит меж пальцами доисторическую «зиппо», оттачивая простенькие трюки, Слава насвистывает дурные песни из старого фалленовского репертуара. Обстановочка ебнешься. Время от времени кто-то из них все-таки силится завязать бессмысленный диалог, но тот затухает уже после пары предложений, и все трое негласно решают не растрачивать дыхалку понапрасну. Славу вся эта звенящая неловкость люто парит, Рудбой, наоборот, кажется, радуется тишине, а Андрей слишком занят подсчетом камешков, чтобы заметить хоть какое-то напряжение. Слава этой непосредственности почти завидует. К полудню — почти начинает скучать по снобистской компании Мирона. С тем хотя бы поспорить можно было, временами — даже до хрипоты, из Охры же хоть клещами слова выдергивай, и как только Ванька в это полено вляпаться умудрился… До Андрея Слава доебывается во время обеда. — Так и че, — начинает без обиняков, мусоля пальцами затупевшую вилку, — в общине-то вашей дела семейные, получается? — Дела? — переспрашивает Пиро, растерянно моргая. — Ну, братья, сестры твои. Возлюби ближнего своего, все дела, — скалится Слава. Рудбой рядом давится галетой и спешно запивает ее остатками чая, кидая на Карелина осуждающий взгляд. — Слав, отъебись от ребенка. — Ему лет шестнадцать! — Мне двадцать. И нет, мы не спим со своими же. Ну, предположительно, — неуверенно поправляется Андрей, а потом выдыхает. — Ладно, вообще были случаи… Карелин сразу же оживляется. — А сам-то успел с сестричками порезвиться? — выдает он с ухмылочкой. — Серьезно? — перебивает открывшего уже было рот Андрея Охра. — Карелин, тебе спросить больше нечего? Слава измученно закатывает глаза, кривляясь. — Да ладно, ну они же не кровные. Нашелся, бля, мистер Святость. — Если тебе скучно, можешь пока придумать речь. — Да ладно, ты же мне и слова сказать не дашь. — Придется ответить, если спросят. — Так и, — влезает Андрей тихонько, — какой у нас план? С планом у них, если честно, негусто. — Проходим через контрольный пункт. Говорим, что хотим поменять… тебя на место для Славы в лаборатории. Для личных целей. Конкретики как можно меньше, отвечайте емко, по возможности избегайте темы вакцины. — Думаешь, это поможет? Все равно же выпытают, — озвучивает свое сомнение Слава. Не говорит «план хуйня» только потому, что рядом сидит Андрей, и страх от проеба должен сковывать его несоизмеримо, но от нервяка загибается почему-то все равно Карелин. Пиро, с виду кажется, с судьбой своей смирился еще тогда, на аванпосте, оттого и гонит блаженного, зная, что решать не ему придется. Спросят в случае чего не с товара, а с продавца. Гадко все это, до горечи на языке. Слава сплевывает под ноги, Охра скупо пожимает плечами. — Выбора у нас не много. Если что — будем импровизировать, — отвечает чуть погодя. Что в понятия Охры включает в себя импровизация, Слава решает не уточнять. Нахуй надо. Мирон и без этого перед выходом кинул в сторону названого братишки загадочное: «Вань, давай без выкрутасов». Надо полагать, выкрутасы эти с импровизацией — одного поля ягоды, а Славка с куста че попало жрать не рискует. Очередной скупой диалог затухает до самого лагеря. Разрисованного чудилу на входе Слава не узнает, зато остальные, кажется, едва ощутимо вздрагивают, заслышав елейный тон: — Старые лица да в новом свете! И соскучиться не успел, представляешь, Рудбоище? Охру как-то особенно передергивает от этого погоняла, будто тот не ожидал услышать его из этих уст. — Бред, — кивает он, поправляя платок, — я по делу. Другому. Надо старшего. — Всем надо, — складывает руки на груди разукрашенный, неприятно скалясь. — Не боишься с божком под ручкой разгуливать? Ловко вы тогда нас объебали, конечно. Я такое уважаю, но Дэну вот взгрустнулось, что такой товар профукали. Не это дело ли? — тычет пальцем в сторону Андрея. — В том числе, — сдержанно кивает Охра. — Ну так? Хаски на месте? Бред жует губу, прикидывая, а после равнодушно жмет плечом, понимая, что спектакля сейчас не добьется. — Ладно, ща сгоняю спрошу. Трое вас будет? — Нет, блядь, четверо, — угрюмо огрызается Охра. — Голоса в голове можешь не считать, они места не занимают, — потешается патлатый, а потом вприпрыжку упиздохивает куда-то вглубь извилистых коридоров, хлопнув перед носом Охры металлической дверью. Слава не успевает пошутить насчет уровня охраны объекта, поскольку тут же различает на затылке Рудбоя красную лазерную точечку и с тяжелым сердцем понимает, что был неправ. Поэтому начинает увлеченно вертеть башкой в сторону вышек позади забора, пытаясь отгадать, на которой из них сидит снайпер. — С гостеприимством у них так себе, — режим клоуна на нервах включается сам собой. — Мы и не чаи гонять пришли, — подчеркивает очевидное Охра. — Я бы выпил, — жмет плечами Слава и ловит легкую улыбку Андрея. — Я бы на твоем месте не стал, — тактично намекает тот, не переставая улыбаться. — Но мне тоже пить хочется. Охра выдыхает, кидает усталый взгляд через плечо. — Просто уточняю: мы не пьем чай с незнакомыми наркоторговцами. Понятно? Уголки губ у Славы начинают истерично подрагивать как раз в момент, когда монументальная дверь открывается во второй раз. — Милости просим, гости хорошие, — патлатый изгибается в карикатурном поклоне, что выглядело бы комично, если бы не пара амбалов по обе стороны за его спиной. — Но для начала — оружие в корзиночку, личные вещи на стол, руки на стену. Охра, по всей видимости знакомый с проверкой, без лишних расспросов сдает рюкзак и снимает броник. — Но-но, Рудбоище. Ботинки на этот раз тоже, наслышаны, — ебануто хихикает разукрашенный, приваливаясь задницей к обувной полке рядом. — Всех касается, господа. — Может, еще и трусы снять? — недовольно прицокивает Карелин, разуваясь. — Это уже по желанию, красавчик, — подмигивает Бред и растекается по краю полки в ожидании. — Он че, вмазанный? — шепотом интересуется Слава. — Этот? — кивает Охра на разукрашенного. — Пока трезвый, — отвечает в тон и кисло усмехается в приступе редкой солидарности. Нестройной толпой они петляют по витиеватым внутренностям лагеря, карту которого Слава бросает строить в голове после третьего поворота, пока не оказываются в уютненькой по общим меркам комнатке-приемной. Местное искусство в виде картин с гипертрофированными человеческими телами Карелина интересует мало, а вот продавленный диванчик в клеточку приходится кстати. Совсем как у бабули в Городе. Из кресла напротив щербато лыбится бритый дрыщ с наружностью клинического быдла. Слава против воли проникается симпатией — к уебищному он страсть питает с детства. Симпатия, впрочем, держится до первой же мысли о том, что Андрюху сейчас придется менять. — Господа, — кивает бритый, присербывая из чашки, и спотыкается взглядом о Рудбоя. — Охра, братик, лицо сменил? Уважаю ребрендинг. — Семейные обстоятельства, — коротко поясняет Охра. — Нам нужна помощь. Выслушаешь? Хаски прихватывает со столика початую пачку сигарет, зажимает одну в зубах, кивает пару раз, прикуривая. — Наш человек захворал. Слава медик, — продолжает, кивая на Карелина. — Лекарств нет. Нужна лаборатория. — Не проще до рынка? Аптечников там полно, — резонно отмечает Хаски. — Редкая патология. Нужно готовить самим. Бритый хмыкает, дымка от сигареты облизывает острое лицо. — А вы нам боженьку? Андрей рядом даже не дергается, только боевито поднимает голову. Слава поджимает губы. Не лезет. — Его люди дают скота и зерна, обменяешь пацана, все в плюсе. — Ну кто же святых на зерно меняет, братик? Вдруг он воду в вино, а мы его как товар. Нехорошо получится. От тона этого блядоватого, с искоркой, у Славы затылок немеет. Бритый все понимает. Или не все, но многое, таких прохаванных сказочкой не наебешь, но Слава пытается. — Скорее пищу в говно. Он для общины талисман, выгодней, чем они, уже никто не купит. — Я бы поспорил. Лицо-то у божка вон какое смазливое, — Хаски неприятно ухмыляется. В гортани у Славы привкус металла — хоть сцеживай. Дурно. Ему дурно, и идея дурная была. Ванька, — вспоминает. Лихорадка, кашель, кровь. И тошнота подотступает, как и вгрызшаяся в загривок давно похороненная совесть. Бритый считывает напряжение, забавляется. — Хватит юлить, Охра. За дорогих сердцу людей платят дорого. Зачем вам лаба? — Я же сказал… Хаски делает жест. Взмах кисти, и лимит гостеприимства заканчивается. За спинами щелкают предохранители. — Попробуй еще раз. — Вакцина, — цедит Охра, и взгляд его тяжелеет на тонну тротила. — Мой человек болен. Слава знает, что делать, но без оборудования не справится. — Мои парни — лучшие химики нового мира. Думаешь, мы не пытались? Или Слава в карманах носит антитела? — Хаски давится смешком, а потом лицо его нехорошо проясняется. — Или, может, ты, боженька? Где-то там, за животным страхом, Карелин досадливо отмечает — до него доходило до смешного дольше. И до сих пор до конца не верилось. — Хотите проверить? — с вызовом бросает Андрей, стреляя воинственным взглядом. — Надо же. Я разгневал небеса, и они со мной заговорили, — хрипло смеется Хаски и бычкует окурок в грязной пепельнице. — Пиро, не надо, — чеканит Рудбой. — Так это правда? — бритый вздергивает брови. — Мальчик верит, что он избранный? Интересно. Вариант худший из имеющихся — вызвать у ублюдка интерес. Но все остальные успешно проебаны. — Если пустите к лаборатории, я смогу доказать факт иммунитета, — предлагает Слава. — Не утруждайся, Славик. Мы сделаем проще, — Хаски легонько машет в сторону выхода. — Бред, приведи буйную. — Дим, опомнись, — напрягается Охра. — Если это выдумка, ты пацана даже на скот не выменяешь. — Иногда хочется поверить в чудо, братик. Грибницу приводят через десять минут. Слава смотреть не хочет, но и взгляд оторвать не может: обезумевшая тварь хрипит, слюну роняет на пол, слепо мотает башкой. Не гневно, не голодно… растерянно. Буйную Слава видит впервые, и кроме как тиками и лязганьем челюстей от остальных сородичей та отличается мало. Да уж, ожидал увидеть монстра, а увидел больного, что держат за поводок на привязи. Андрей, отойдя от секундного ступора, ступает ближе и осторожно протягивает вперед ладонь. Грибница замирает, прислушивается, голову наклоняет по-птичьи, и что-то в бельмах ее с опасной скоростью меняется. Буйная дергается вперед так, что держащий повода Бред едва успевает шагнуть назад для баланса. Тварь зубами впивается в ребро ладони Андрея, тот вскрикивает от боли, из глаз брызжут непослушные слезы. — Хватит! Бред, оттяни ее, — Охра кидается к Андрею, но Хаски удерживает его за плечо и очередным небрежным жестом отдает команду охране. Один из шкафов тут же грациозно лупит прикладом буйную, и та падает Андрею под ноги, пачкая пол слюной и кровищей. Слава подрывается следом за Охрой, отнимает у стенающего Андрея руку, оценивает ущерб. Связки не порваны, кость с виду тоже в порядке, но зараза… зараза уже течет по лучевой артерии, марает аорту, липнет к внутренним органам. Карелин, не думая, отрывает от набедренной рубашки рукав, наскоро делает тугую повязку. — Что теперь? — выплевывает Охра, сбрасывая чужую руку с плеча. — Ты знаешь что. Отдыхайте, друзья, — прохладно бросает Хаски и выходит в коридор, раздав пару команд подчиненным. Вскоре в комнате остаются они втроем и лужа, натекшая от ранения Андрея. — Хоть бы бинтов дали, уебки, — возмущается Слава для проформы, потому что башка сейчас занята совершенно другим. Башка лихорадочно перебирает варианты событий, в которых чудо не срабатывает. В которых Андрей через пару часов сваливается в лихорадке, через сутки — заражает их с Охрой. Через неделю их мозги пускают на дозу. — Блядь, — звук вылетает из горла, как сквозь игольное ушко. — Ты наебениваешь, — с леденящим спокойствием встревает в мысленный поток голос Охры. — У вас с Фалленом это семейное? Мысль о Ваньке смещает хаос в голове в правильное русло. — Как думаешь, каковы их условия? — пытается успокоиться Слава. — Если с вакциной все получится — они отожмут патент себе. Будут торговать жизнью за бешеные суммы. Как и всегда, — жмет плечом Охра. — А Андрей? А мы? — Слав, — устало выдыхает Охра. — Давай разбираться с проблемами по мере их поступления. Мы можем уйти, нас никто не держит. Но… — Ванька, — кивает Карелин. — Прости. Обстановочка давит. Охра кивает. Слава переводит взгляд на притихшего Андрея и пытается вспомнить хоть одну молитву, но дальше «да будет воля Твоя» так и не получается. Часа через два приходят трое в респираторах. Бритого и разукрашенного Слава узнает с ходу, третий же, судя по белому халату и резиновым перчаткам, работник лаборатории. — Как настроение, мальчики? — нараспев интересуется Бред, силясь подскочить ближе к растерянному, сонному Андрею. Тот, что в халате, перехватывает его за плечо, молчаливо призывая к осторожности. — Жара нет, вены и зрачки в норме. Я проверил, — рапортует Слава. — Никаких следов заражения, но нужно обработать руку. Хаски неверяще, с толикой восторга таращится на Андрея. Совершенно, блядь, здорового Андрея, который трет ото сна ясные глазища и спросонья опирается на больную руку, тут же болезненно ойкая. Слава с безымянным тут же дергаются в его сторону, как по команде. Точно медик, — отмечает Карелин. — Мукка, проверь, — командует бритый. Медик кивает, осмелев, подходит ближе и садится на корточки перед Андреем, разматывает промокшую, присохшую к ладони тряпку. Из кармана достает флакончик, льет на руку. Слава отмечает движения — техничные, но ласковые, как у детского врача. — Подтверждаю, следов заражения нет. Небольшое воспаление от укуса, — Мукка затягивает чистый бинт, Андрей морщится. — Потерпи, — бросает вполголоса. — Возьми кровь на анализ. Через сколько будет готово? — восторженность Хаски за считаные секунды сменяется практицизмом. — Часа два, — отвечает медик, заканчивая с перевязкой. Щелкает фонариком, проверяет Андрею глаза, слушает пульс. Хмыкает. Шепчет что-то совсем тихо, Славе с другого конца комнаты не слышно. Андрей неуверенно жмет плечом. — Бред, принеси нашим друзьям поесть. Они задержатся, — подытоживает Хаски. Мукка отлипает от Андрея, кивает в сторону двери. — Я за шприцем. — Дай знать, как закончишь с анализами. Хлопает дверь, за ней вторая. Их снова остается трое. — Что он тебе сказал? — вырывается у Славы с Охрой одновременно. Андрей моргает. Опускает взгляд на перебинтованную ладонь. — Спросил, сильно ли болит. Карелин поджимает губы и пристыженно тупит глаза в пол, проглатывая бесполезное извинение. Потому что за долбаные пару часов спросил только Мукка. Белый халатик возвращается минут через десять, с целым сестринским саквояжем и стаканом воды в свободной руке. Кладет чемоданчик на стол, лезет в карман, извлекает оттуда желтенький пузырек. — Пей, — говорит Андрею, высыпая ему в руку пару пилюль. Подает стакан и начинает копаться уже в чемоданчике. — Что это? — интересуется Слава. — Обезбол, — бесцветно отвечает Мукка и для убедительности не глядя кидает в его сторону пузырек. Слава читает состав — ничего криминального. Кивает Андрею, тот пьет. Док достает жгут, шприц, колбы. Достает ватную палочку и сует ее Андрею в рот. — Уколов боишься? — спрашивает, затягивая жгут повыше локтя. — Не знаю, — растерянно отвечает Пиро. — Не пробовал. Их озадаченные полуминутные гляделки Слава официально считает лучшей частью сегодняшнего сраного дня. Мукка, прочищая горло, берет в руки проспиртованную ватку. Говорит: — Ладно. И спустя одну короткую инструкцию по сжиманию и разжиманию кулаков берет порцию крови и разливает ее по пробиркам. Потом зовет Славу и торжественно вручает ему перекись и пачку бинтов. Скомкано прощается, но застревает на выходе, когда Андрей его окликает. — Мукка?.. Спасибо. Тот оглядывается через плечо и, помедлив, кивает. — Серафим. Не за что. Разукрашенный приносит поесть и по просьбе Карелина даже откапывает художественную книжку. Слава игнорирует подозрительные белые следы на форзаце «Маленького принца» и читает Охре с Андреем вслух, пока святая троица не приходит во второй раз. В этот раз без респираторов. Слава не может сдержать победной улыбки, но спотыкается о взгляд Охры и вспоминает, что радоваться рановато. — Теперь верите? — прохладно уточняет Рудбой. — Можно сказать уверовали, — каламбурничает Бред. Хаски довольно кивает, продолжая смолить крепкую сигарету, прищуром лижет профиль Андрея, как чудную диковинку. — Теперь к условиям, — тянет, облокачиваясь о косяк двери. — Мои парни подкованы в химии. Некоторые даже в медицине. Мы поможем с вакциной. — Но? — спрашивает очевидное Слава. — Но без вашего участия. Парень останется с нами. — Хаски, — Охра делает шаг вперед, и что-то во взгляде его неуловимо меняется в страшную сторону. — Советую подумать еще раз. — Полегче, братик, — искрит насмешливым взглядом Дима. — Все мы в курсе, что бывает, когда такие, как ты, злятся. Я предлагаю хорошую сделку. Для вас — просто отличную. Вашему человеку требуется уход, а вы хотите оставить единственного медика у нас в лагере. Глупо выходит, правда? Мы пришлем посыльного, когда все будет готово. На живом примере покажем, что вакцина работает. Выделим вам столько, сколько сочтете нужным. Но право на торговлю останется за нами. Кровожадность из позы Охры слегка стекает, но кулаки так и остаются сжатыми. Слава смотрит на Андрея. Андрей почему-то на Мукку. — И что у нас будет по итогу? Кроме твоих слов. Хаски пожимает плечами. — Можете взять кого-нибудь из моих на обмен. Это будет наша гарантия. Гарантия вшивая, если взять кого-то посредственного. Три пары глаз скашиваются в сторону Серафима. — Я нужен тут, — тактично сливается тот, кивая на Андрея. — Возьмите Бреда, — предлагает Хаски. — Нет, — в один голос отказываются от щедрого предложения они с Охрой. Дима понимающе гогочет. — Тогда могу дать кого-то из охраны. Или из лабы, но Бред — моя правая рука. — Он притащит на аванпост наркоту, — отрезает Охра. — Да я чистый уже шесть часов! — возмущается патлатый. Слава жмурится. И просто, блядь, хочет, чтобы цирк поскорей закончился. — Похуй, берем разукрашенного, — соглашается он. — Посыльного не нужно, сами придем. — Дивно. Мукка? — Две недели, — подсчитывает тот на ходу. — Хорошо, две недели, — заключает Хаски, роняя пепел. — Денис, веди себя в гостях прилично. На пороге Андрей робко улыбается им обоим. Говорит: — Как вернетесь, дочитаешь мне сказку, ладно? — Ладно, — отвечает Слава. И раскатывает по языку горький привкус наебалова.