чернее солнца над пустошью

и пока беда народ привела на порог

панихида на рот не посмела садиться

на серых болотах стянулась водица

Ржавчина никак не хочет оттираться с плотной ткани штанины, Фаллен пуще прежнего трет основательное пятно покрасневшими ладонями, но в итоге издает вымученный смешок и с досадой смотрит на Славку. — Мама меня прибьет, — заключает он, бросая свои тщетные попытки. — Да будет тебе, ну, покричит немного. Хочешь — пошли до меня. Замочим на пару часиков, глядишь отстирается, — подбадривает неунывающий Карелин, которому-то хватило ума лезть на водонапорную башню в старом тряпье, что не жалко. Фаллен на предложение комично морщится. Славины сестры обязательно запрягут его играть с ними в куклы, или портреты им рисовать, или не дай бог в очередной раз позарятся на его волосы и домой придется идти мало того, что в мокрых штанах, так еще и с дурацкими косичками. — Я сам лучше. Справлюсь. Славка только простодушно жмет плечом, и они, доковыляв в потемках до перекрестка, разбредаются в разные стороны, попрощавшись мудреным рукопожатием. Мама возвращается домой как обычно к полуночи, смертельно уставшая после смены, и, судя по возмущенному вскрику из ванной, все-таки замечает замоченную в тазике одежду. — Иван, это что еще такое? Фаллена слегка передергивает от этого тона, как и всегда, когда мать называет его полным именем. Он осторожно заглядывает в крохотную комнатку, прислоняясь плечом к дверному косяку. — Мам, ты только не нервничай. Не отстираются — я куплю новые, — вверяет он дипломатичным тоном, но все его убеждения рассыпаются горсткой песка на языке, когда он ловит перепуганный взгляд матери. — Что ты наделал, Ваня? Откуда кровь? — Какая… кровь? — непонимающе хмурится Фаллен и встревоженно заглядывает за плечо матери, прямиком в тазик. До краев залитый густой, практически черной кровью, с замоченными в ней вещами. Ноздри в ту же секунду заполняет характерный удушливый запах железа. Фаллен неверяще пялится на поблескивающую в тусклом свете лужу, и на секунду ему кажется, что края одежды начинают в ней шевелиться, подобно омерзительному клубку змей. Он перепугано отталкивается от дверного проема, едва не споткнувшись о низкий порожек. — Я… это… — Убийца, — всхлипывает мать, вцепившись за его предплечье мертвой хваткой. — Мой сын — убийца. — Мам, — губы сами расплываются в нервной улыбке, — ну что ты такое говоришь… Он встречается с ее потухшим стеклянным взглядом, не в силах вымолвить больше ни слова. Легкие начинает нещадно печь. — Ты убийца, Ваня. Ва-а-аня, Ванечка… И язык ее валится в ноги, а в прогалине вместо рта распускаются шляпки пористых бирюзовых грибов. Фаллен приходит в себя от крика. Своего собственного. В горле першит до острой рези, перед глазами то и дело мельтешит чужое лицо, и, только приспособившись к полной темноте, он угадывает в нем знакомые черты. Прохладные пальцы бережно жмутся к его скулам, собирают с них влагу, уходят дальше от лица, на затылок, путаются в грязных волосах. — Все хорошо, тише, тише, мой хороший, это кошмар, просто очередной кошмар, — Охра заговаривает его вкрадчиво, как кобру из плетеной корзины, а у самого руки дрожат так, что Светло до позвоночника прошибает. Очередной? Сколько он спал? Что вообще… В голове рваной нарезкой мелькают обрывки разговоров и яркие воспаленные картинки: кровь на руках, ворота аванпоста, бледное лицо Славки, капельница, респиратор. Руки заботливые — снова и снова, подушка пахнет пылью и кислым потом, суп — рыбными консервами, Охра — домом. — Больно, — хрипит Фаллен. И понимает — не так, как раньше, не до отключки. Его сминает в резком приступе сухого кашля, и Рудбой тут же подрывается с кровати, звенит на периферии какими-то склянками и уже через десяток секунд сует под нос металлическую кружку с теплой, пахнущей зверобоем жижей. Фаллен проглатывает ее, прерывая накатывающий по новой приступ кашля, жмет ладонь ко рту, влажно, до слез морщится. — Я капельницу снял минут двадцать назад, Слава сказал часто нельзя, — объясняется зачем-то Охра, присаживаясь как неродной на край кровати. Фаллен вяло кивает, ставит опустевшую кружку на пол и обессиленно рушится обратно на подушки. — Долго меня ебенило? — Двое суток, — тоскливо отвечает Охра, разглаживая складки на покрывале. — А ты как? Почему не на карантине? — голос то и дело проваливается в откровенные хрипы. — Нормально. Не могу там без тебя, вдруг что. — И Слава тебя пустил? — Я не спрашивал. Светло стебливо прицокивает. Ну еще бы. — Ты заболеешь. И тогда Карелин вообще на говно изойдется. — Не утруждайся, балалаечник. Я выйду отсюда только с тобой, — Охра кисло усмехается и ныряет пальцами под одеяло, прощупывая острую коленку. — Ага, вперед ногами, — упрямо надавливает Фаллен, но разводить бессмысленный спор сил нет. Он сам бы сделал то же самое, для пущей наглядности еще бы и наручниками себя приковал, но Славка ведь не в курсе, он так и не рассказал, как Охра стал Ваней и при каких обстоятельствах. — Славче тебя спрашивал? — Предпочел остаться в блаженном неведении, — расплывчато поясняет Рудбой, смешливо прищуриваясь. — Ясно, — в тон ему хмыкает Фаллен. — А свет наш Мирон? В курсе? — В курсе. Может, мне народ на собрание созвать? Чтобы уж точно ни у кого сомнений не осталось, — Охра обнажает ряд зубов в улыбке и крепко хватает ладонью Ванечку повыше колена. Фаллена прошивает до костей — от неожиданности и острого удовольствия. Тело запомнило, каждое движение запомнило и успело соскучиться так, что вмиг похуй стало и на слабость, и на зудящую, непрекращающуюся боль в легких. — Собери конечно, а то ты парень завидный, уведут еще, пока я тут без дела валяюсь, — подыгрывает Светло, расплываясь в ленивой улыбке. Охра внезапно серьезнеет. Отпускает из хватки ногу, ложится рядом на край, забираясь под одеяло, близко до одури. Ванечка только и успевает к стене подвинуться, прежде чем раствориться в сжимающей нутро ласке. Охра пальцами снова в волосы, мягко сжимает затылок, прядь заправляет за ухо и таращится с такой ломающей нежностью, что охота то ли выть, то ли спрятаться. — Нельзя так, Ванечка. Я ведь твой теперь с потрохами, а ты меня бросить собрался. А говорил, что не убежишь. Голос у Охры как ножом по маслу отдирает от Фаллена куски зараженной плоти. Глаза от сучьей тоски разъедает солью, и Фаллен ластится ближе под руку, целует огрубевшие костяшки пальцев такими же огрубевшими, иссохшими губами. Ванечке хочется навзрыд и в шею чужую уткнуться, но остатки стойкости шепчут в нем: — Сдохну, блядь, но выживу. Ради тебя — выживу. И это не обещание — клятва. Фаллен скрепляет ее коротким касанием рта, но Охра настойчивей припадает к его губам с несдержанным гортанным рыком, широко лижет небо, кусает кончик языка, вжимает в себя так горячечно, что Ванечка распадается на стон и совсем уж жалобный всхлип. Охра зовет его по имени, шепчет в рот сбито и жарко влюбленные глупости, метит горло, ямку пониже кадыка. В груди у Фаллена снова болит, но сейчас — болит правильно. Андрей говорит ему: — Когда отец с братьями нашли меня, мне не было и девяти. В деревне случился пожар, родные погибли, а я пустился в бега по руслу реки на восток. Так и наткнулся на Око. Они заменили мне семью, дали кров, научили чтению и письменности, игре на лире… — Ближе к делу, чудик, — перебивает Слава, не впечатленный рекламой общины религиозных шизов. — Однажды я провинился. Сильно. Усомнился в трактовке священного писания на глазах у всего класса, и отец вначале велел меня выпороть, но этого оказалось недостаточно. И тогда меня отправили в клетку. — Клетку? — Туда отправляют тех, кто плохо учит матчасть, — с вымученным смешком объясняет Андрей. — В подвале ставится клетка, а снаружи запускают буйных. Это должно напомнить тебе, как слаба и ничтожна человеческая плоть, как хрупок рассудок неверующего. Но, если честно, я думал лишь о том, что будет, если замок на клетке не выдержит. — И он не выдержал, — мрачно подытоживает Слава. Андрей виновато закусывает губу и разводит руками. — За мной пришли, когда я потерял сознание. Поняли, что что-то не так. Две недели меняли бинты и поили отварами, но никто не верил… все думали, что я обращусь. Или сдохну от заражения. А когда этого не случилось, отец назвал это чудом. Сказал, что я избранный, как великие мученики, и мой дар может понадобиться многим. Злые люди захотят применить его в своих целях, а их цели противоречат божественному. Поэтому я должен оставаться там, в общине, и, в отличие от других воспитанников, не понес бы надежду в пустошь, потому что я и есть… надежда. — Ты сам-то в это веришь? — скептично отзывается Карелин спустя минуты задумчивого молчания. — Я верю, что Фаллен не злой человек. Поэтому хочу помочь. — Но то, что ты чудом выжил, еще не значит, что у тебя есть иммунитет. Может, ваша народная медицина действительно ушла куда дальше лабораторной, и тебя вовремя… ну, обеззаразили. — Ты можешь… сможешь это проверить? — с чаянием вопрошает Андрей, накидывая кофту обратно на острые плечи. Слава задумчиво тарабанит пальцами по неровной столешнице, сверля Пиро внимательным хирургическим взглядом. — Мне надо подумать. И поделиться твоим маленьким секретиком с Мироном. Прости уж. Андрей понимающе кивает, вновь заваливаясь на скрипучую кушетку. — Делай, что считаешь нужным. Слава считает нужным выкурить две подряд, прежде чем ввалиться в каморку Мирона без стука, едва не снеся стопку пылящейся макулатуры, подпирающей треногий комод. Мятое ото сна ебало Мира смотрит на него осуждающе, но по мере беглого Славиного повествования меняет свой оттенок на осуждающе-заинтересованный с легким налетом циничного скепсиса. — Допустим, — первым делом хрипит Яныч спросонья, приподнимаясь на локтях и выпутываясь из слоя тонкой простыни. — Предположим, что это правда. Поверим на минуту в маленькое чудо. Ты сможешь найти в его крови вещество и сделать из него вакцину? Слава досадливо поджимает губы, бесцеремонно усаживаясь на край кровати. — Я смог бы заебашить тут целое производство уже завтра, будь у меня под рукой нормальная лаборатория. Но с дедовской горилкой и плохеньким микроскопом мы далеко не уедем. Химия — это не руку пилой отхерачить, тут нужно учесть кучу тонкостей, да и даже при таком раскладе уйдут недели. Может — месяцы, но… сам понимаешь, не факт, что они у нас есть. Как думаешь, кто-нибудь из ближайших соседей промышляет медициной? Мир массирует переносицу, помедлив, сдержанно кивает. — Я знаю, где достать тебе лабораторию. Но Охре это не понравится. — При чем тут Охра? Мы собираемся устроить набег? — невесело хмыкает Карелин. — Только он сможет договориться с техниками. Он на хорошем счету у этих ублюдков, а лучше лаборатории, чем у них, в пустоши ты не сыщешь. — Погодь… это те бичи поехавшие, которые дозу добывают? — Да, — кивает Мирон, — и их лагерь где-то тут, в сутках ходьбы. У Вано с ними рыночные отношения, ширево он на аванпост не таскает, ты сам в курсе наших правил, но в пустоши наркота и патроны — валюта. — И они вот так, по доброте душевной, выделят мне угол в лаборатории? И даже не спросят? Ну какие дивные соседушки, — иронично тянет Слава. — Придется предложить им что-то взамен. Помощь. Брать в долг у уебанов себе дороже, но выбора у нас негусто. — Да я жопу продать готов, — серьезно заявляет Карелин, прекращая паясничать. — Заделаюсь к ним бесплатной рабочей силой на год-другой, если это плата за спасение Ваньки. Мирон устало прицокивает и одаривает Славу говорящим взглядом. — Никто твою жопу продавать не собирается. Во-первых, там нечего выкупать. Во-вторых, спецов им и так хватает, а тебя, кадра золотого, хуй прокормишь. Завтра решим. Иди спать. Слава возмущенно вскидывает брови и уже собирается открыть рот, чтобы высказать все, что он думает о бесценном мнении Мирона о его жопе, но тот лишь переворачивается на бок, тычась еврейской мордой поближе к стенке, и лениво машет культей в сторону выхода. — Не пойду, — насупленно бубнит Слава, добавляя чуть тише: — Док уже спит, у детей внизу Женька сегодня дежурит. Мирон разочарованно бубнит что-то невнятное, а потом небрежно ведет плечом, двигаясь на узенькой полуторке к стене до упора. — Ложись. — Что, даже так? И сухоцветов букет не подаришь? — нервно хохочет Слава. — Карелин… — Да понял я, понял, Мирон Яныч. Не дурак. Помявшись для проформы еще с полминуты, Слава скидывает шмотки в небрежную кучу и ныряет под тонкую простыню, задыхаясь от непонятно откуда взявшегося волнения. Он безуспешно пытается пристроить свои мослы то над головой, то под единственной подушкой, чем вызывает у Мира пока еще тихое, но растущее в геометрической прогрессии раздражение. На третьей минуте невнятного копошения Яныч ощутимо тычет ему локтем под дых, переворачивается на спину и возводит очи горе. — Ты всегда в постели такой бойкий? — А ты всегда такой ласковый? — язвительно парирует Слава, потирая ушибленную грудь. Мирон отчего-то залипает на этом нехитром движении, и Слава чувствует, как начинает равномерно заливаться краской до самой шеи. — Вопросом на вопрос — это моя тема, — прочистив горло и отведя взгляд, напоминает Мирон. — С кем поведешься, Мирон Яныч, — Слава смешливо закусывает губу и кладет голову обратно на подушку, закидывая тяжелую конечность Миру поперек груди и, наконец, успокаиваясь. Мирон не возражает. Вместо овец перед сном Слава считает чужие удары сердца и веснушки на выразительном носу. От их ебанутой затеи Охра вначале отказывается наотрез. Слава пытается загасить аргументами, Мирон — авторитетом и здравым смыслом, но Рудбой, не дрогнув ни единым мускулом на хмуром еблете, только встает с края койки Фаллена и объясняет тоном таким, что и пятилетка бы обиделся: — К жадным до выгоды выблядкам обращаться себе дороже. Я для них не авторитет, вообще. Просто еще одна деталька в механизме. — Тогда мы предложим им. Что-нибудь. Старые добрые корыстные условия, от которых грех отказываться, — тут же подхватывает Карелин. — Нам нечего им предложить, Слава, — надавливает в ответ Охра. — Мы с Фалленом пошли в город, потому что сами хуй без соли дружно доедаем. Мирон под фанатиков стелиться готов, чтобы аванпост прокормить, а ты говоришь… — Пацан этот. Андрей, — вдруг подает голос Миро, отсутствовавший продолжительную часть спора где-то у себя в голове. — Мы можем предложить его. Охра задумчиво колупает языком уголок рта, кивает согласно, подтверждая: — Люди Андрея и правда назначили за него неплохую награду. Техи в курсе. Вся пустошь в курсе, раз уж на то пошло. — Тогда Слава сделает вакцину, но после пацан останется с техниками. — А вы Андрея спросить не забыли? — язвительно интересуется Фаллен со своей койки, и все вздрагивают. Охра виновато тупит взгляд в пол, Слава тут же срывается с места, помогая Ваньке сесть поудобнее, сжимает его плечо. — Друже, ты как? Давно проснулся? — Заснешь тут, блядь, с вашими дебатами, — ворчит Ванечка, отбиваясь от всякой помощи. — Вань, ладно эти, но ты-то хоть мозгами пораскинь, мы же были там. Техи в курсе, что мы их наебали. Ну приведете вы пацана в лагерь, думаешь, вас там с хлебом да солью встретят? В лучшем случае — отнимут трофей и выставят за двери. В худшем — там и прикончат. — Не совсем, — с заминкой откликается Охра. — Не так. Техники ублюдки, но не отморозь. Не будь у них маломальских правил, держали бы они под контролем полпустоши? Они согласятся на обмен, если мы заявимся с выгодным предложением. Фаллен закатывает глаза. — Поверить, блядь, не могу, — а потом закашливается так, что всем становится страшно. — Ванечка, — Слава осторожно кладет руку на плечо друга, поглаживая, пока судороги не прекращаются, — если иммунитет Андрея — правда, то это единственный шанс. Я и сам не в восторге, но я, блядь, костьми лягу… — Делай, что знаешь, — сипловато отмахивается Фаллен. — Но только, если Андрей согласится. И вы вернетесь живыми. Слав, я серьезно, хватит лыбиться. Следи за языком. Эти чуваки в мозгах у трупов ковыряются, на их ширеве весь обозримый мир торчит. Я не хочу, чтобы вы из-за меня… — Ванечка осекается, дергает заостревшим плечом. — Ну, ты понял. И, Славче… осмотри Ваньку. Он тут без маски ночью тусовался, вдруг что, — скомкано, тише обычного завершает Фаллен. И начинает краснеть некрасивыми пятнами. Слава смыкает веки и нервно, истощенно смеется. — Да вы, блядь, издеваетесь. — Нужно сказать Андрею, — озвучивает очевидное Мир, как только входная дверь изолятора остается за их спинами. Карелин вдумчиво кивает, мусоля краешек ногтя между зубами. Еще одна дурацкая привычка, вернувшаяся за последние недели от лютого стрессняка. — Речь-то подготовил, оратор? — бросает в сторону, не вынимая кончик пальца изо рта. Мир педантично, будто и на автомате вовсе, шлепает его по руке, подталкивая вперед плечом. — По ходу дела разберусь. Слава смешливо фыркает от абсурда ситуации. — Ага. Да. Так и вижу. Андрюх, ты там помочь хотел? Мы тут в общем посовещались и решили тебя продать, — энергично разводит руками для пущей экспрессии. — Так, что ли? — Не так, — цедит Мирон, не сбавляя шага. Слава выдыхает, устало массирует переносицу. — Не ситуация, а пиздец. И Мир с ним, конечно же, согласен, но лицо держать — его прямая обязанность. — Пошли, — говорит он, кивая на дверь. — Времени у нас и так негусто. Всю усталость с лица Славы как ветром сдувает, стоит им пересечь порог комнаты. Андрей напуганным не выглядит, но у Карелина сердце в пятки уходит за них двоих, когда Рестор вздергивает брови и небрежно ставит чашечку чая прямо аккурат с дулом пистолета, лежащего на обеденном столике. — Интересная получается ситуация, Миро, — затягивает Рестор бархатным баритоном, и Слава понимает, что все, пиздец, слушать им карикатурный монолог злодея до старости. — Выходит, мы уже несколько дней покрываем ценный объект, и знают об этом, кажется, все вокруг, кроме меня, — Саша кидается кусачим взглядом в сторону Славы. — Саш, давай не здесь, — пробует смягчить Мира. — Как это не здесь? Мы же такая дружная семья, выходит, секретов у нас друг от друга нет. — Рест… — Хуле «Рест»?! — взрывается Саня, поднимаясь со стула. — Я жопу рвал месяцами за благо да идею твою сраную, а ты у меня за спиной схемы какие-то плести взялся? И чего ради? Совесть взыграла? Или этот, — кивает на Андрея, — че-то наплести тебе успел? — Не в совести дело, — обрывает Мирон холодно. — Уже. Андрей нужен нам здесь. Точнее… — кидает беглый взгляд на Андрея. — Блядь, Сань, хорош в позу вставать, не собирался я тебя наебывать. Дело серьезное. Пошли. Мирон решительно кивает на дверь, и Рестор, кривя губы, все-таки нехотя подается за ним. Хлопает хлипкая дверь. Спор за стеной так и не смолкает, но слов и сути уже не разобрать. Слава, тяжело вздыхая, падает рядом с Андреем на куцую кровать. — Он допрашивал тебя? — начинает он тоном мозгоправа. Давай, Андрюша, покажи на кукле, где тебя трогал дяденька. — Да нет, не особо, — отзывается Андрей, усаживаясь в позу лотоса и перекатывая в руках какой-то прозрачный кубик. Головоломка, понимает Карелин, приглядываясь. — Поглумился только и уселся ждать, когда кто-нибудь из ваших войдет. Видно, и сам не ожидал главу увидеть. Ты рассказал ему, да? Слава неловко жмет плечом. — Я же сказал, что мне придется. Мир должен знать. И Охра. В одиночку мне не справиться. — Они тоже медики? — непонимающе хмурится Андрей. — Нет, не в этом дело, — Слава кусает губу, тормошит волосы. Выдыхает до боли в диафрагме. — Слушай, сейчас Мирон закончит и придет сюда, ссать тебе в уши. Фигурально, — поправляется он, различая во взгляде собеседника ощутимое смятение. — Делает он это убедительно, но Ванечка попросил меня… дать тебе выбор. Демократия, мужик, вся хуйня, сечешь? Андрей неуверенно кивает. Слава проглатывает смешок. — Если твой иммунитет — это не воспаленная шиза твоих многочисленных родственничков, то я сумею помочь Ваньке. Но здесь, на аванпосте, у нас нет подходящих инструментов. Лаборатории. Поэтому нам придется… нам придется тебя продать. — П-продать? — переспрашивает Андрей, отрываясь от головоломки и хлопая глазищами. Славе хочется слиться с ебаным покрывалом, хочется спрятать взгляд, но он выдерживает. За последние дни Слава выдержал много хуйни, и укол совести — просто щекотка по сравнению с тем, что он чувствует, каждый раз глядя на Ваньку. — Слышал за дозу? Местный наркотик. В пустоши им промышляет лагерь техников. Там, в лагере, есть нужное оборудование, но за спасибо нам никто не поможет. Твои тебя ищут, и техи об этом знают. Нам нужно… убедить их, что ты — хорошая награда за содействие. А дальше, — Слава закусывает щеку, жмурится, — дальше мы найдем способ тебя вызволить. Ложь, наглая ложь. Этого не было в плане, никто из них и понятия не имеет, как в случае чего спасать беглого пацана из капиталистической ловушки. — Это лишнее, — мягко успокаивает Андрей спустя долгие секунды молчания. — Отец все равно нашел бы способ меня вернуть. Об этом… об этом мне и говорили. День ото дня твердили, что там, за воротами города, такого, как я, не ждет ничего хорошего. Люди науки захотят использовать меня в своих целях, остальные же… будут считать ценным призом. Я верю, что у Фаллена не было цели продать меня подороже. Потому что он не знал. Он и Охра помогли мне из лучших побуждений, зная, что я несу лишь сплошные проблемы. И я… — Пиро снова переводит взгляд на головоломку, щелкает кубиком пару раз и загонят металлический шарик прямо в центр лунки. — Я готов помочь в ответ. Все это звучит как ебаное дурное самоубийство. Но не в Славиных интересах ему препятствовать. — Знаешь, — невесело хмыкает он, — мы с Фалленом тоже несли сплошные проблемы. И Мирон нам помог. И если бы… если бы эта хрень случилась с ним, и моя жизнь ценилась хоть в половину так же дорого, как твоя, я бы продал себя на рынке первому, кто согласился бы. Я буду рядом с тобой, в лаборатории. Если… — Карелин пожимает плечами и берет из рук Андрея кубик, рассматривая филигранную работу, — если только меня не пристрелят при первой же возможности. Андрей кивает. Андрей говорит: — Спасибо. — Не благодари, — Слава подбрасывает кубик в руках и откладывает его на край кровати. — Я этого не заслуживаю. Он встречает Мирона на входе в столовую. — Ну че там? — кивает куда-то себе за плечо, в метафорическое «ранее». Мир кислит рожу, пропускает парочку людей в шатер, отходя от входа, сообщает на полтона ниже: — Саня не согласен. Не видит смысла жертвовать десятью головами скота ради Светло. Слава закатывает глаза, губы ломаются в циничной усмешке. — Еще бы. Ты не рассказывал ему? Ну, в чем козырь. — Нет, конечно, — мотает головой Яныч. — Сказал, что ты у себя в книжках вычитал формулу и тебе нужна лаборатория… в общем, нет. Он не знает. Иначе бы точно ничем хорошим не закончилось. Ладно, бери еду и пошли, нам все равно надо перетереть. — Я уже сказал, — виновато бормочет Слава. — Что сказал? — настораживается Мирон. — Ну, правду. — Карелин… Славу от всех этих грозных интонаций не пробирает в принципе, с самого начала, только раззадоривает. — Выдыхайте, товарищ староста, — хлопает он Мира по плечу панибратски. — Мы обо всем договорились. — И ты просто вот так взял и оставил его там без присмотра?! Он же, блядь, сбежит, дура ты продольная, — шипит Мирон, и, бросая на ходу поднос с едой на ближайший стол, срывается на бег. Слава разочарованно прицокивает и семенит за ним вслед, оставляя весь запас невысказанных язвительных комментариев при себе. В конце концов, Мир не слышал их заговор, да и знает об Андрее два слова. Не сказать, что Слава много больше. Андрей вообще тот еще ребус, на отгадывание которого Карелину и полжизни не хватит, не то что каких-то вшивых пары суток. Слава останавливается в проеме, успокаиваясь, подтверждая свои же догадки. Андрей все так же сидит на кровати, прислонившись затылком к стенке, и только скашивает любопытный взгляд на замершего посреди комнаты Мирона. — Вы пришли фигурально ссать мне в уши? — вежливо интересуется Андрей, расплываясь в довольной улыбке, когда брови Мирона начинают стремительно ползти вверх. Слава, не выдержав, ржет так громко, что спугивает с карниза облысевшую от старости, возмущенную его поведением ворону.