All the Young Dudes — Sirius's Perspective

Это было не описать словами. Боль прорывалась глубоко внутрь; она жгла, разрывала, грызла, скрежетала зубами, разрушала, порабощала, терзала и поглощала. Его кости превратились в зубы; его тело пыталось пережевать само себя. И вдруг всё прекратилось. Это произошло так внезапно, что на мгновение — всего на долю секунды, — Сириусу показалось, что он умер. Это было невероятно, что он снова мог чувствовать, как двигаются его конечности, как бьётся его сердце, как расширяются его лёгкие, хватая воздух, когда всего за мгновение до этого единственное, что он чувствовал, — это ужасную, жгучую боль. — Поклянись в верности! — резкий голос матери вернул его обратно в реальность, и Сириус судорожно втянул воздух. Он был в порядке, с ним всё было в порядке. Проклятие на самом деле не вредило телу, оно атаковало лишь его разум. — Нет, — выдохнул он, пытаясь встать. Когда он успел упасть на колени? — Круцио! Он рухнул, лишь отдалённо замечая, что его голова ударилась о деревянный пол. Это было ничто по сравнению с мучительной агонией, охватившей его, когда каждый нерв в теле словно пронзили раскалёнными ножами. Он не слышал собственного крика — не слышал ничего, кроме предательского биения сердца, колотившегося о грудную клетку с такой силой, будто пыталось вырваться из тела. А потом всё снова прекратилось, и он обнаружил себя, лежащим на полу, выпотрошенным, как рыба. — Поклянись, Сириус. Она стояла над ним, так далеко. — Мам… — выдавил он сдавленным от слёз голосом, но на этот раз палочку подняла не его мать. — Круцио! Боль, причинённая отцом, была холодной, сковывающей мышцы, замораживающей до мозга костей. Она пронеслась по его телу подобно зимнему шторму, сметая всё на своём пути. — Тебе пора знать своё место, мальчишка! — Нет, пожалуйста, папа, не… — Круцио! Они не останавливались, этому не было конца. Они собирались убить его, и он умирал. Было больно, больно, больно. — Круцио! Это было больнее, чем сломать лодыжку, больнее, чем эффект анимагического зелья, больнее, чем порезы на ногах. Сириус и представить себе не мог, что его собственное тело способно испытывать такую боль. — Поклянись, Сириус! Он не мог этого сделать — он должен был согласиться, но он не станет. Чернила и змея — кровь, извивающиеся кольца, яд… — Поклянись Ему! Стань достойным этой семьи! Он бы никогда не согласился — он не станет, не станет. Разрозненные мысли ускользали от него, и Сириус пытался найти в этих обрывках что-нибудь — что угодно, — за что можно было бы ухватиться. Всплыло воспоминание: библиотечная книга. Его исследование, несколько лет назад. «Волшебники, страдающие ликантропией, описывают боль трансформации как равносильную проклятию Круциатус». Римус кричал, его тело ломалось, извивалось, разрывалось на части, пока его голос не превращался в вой… и луна… они бежали… — Круцио! Это то, что Римус испытывает каждый месяц? Боль, охватывающая всё пространство в груди, как зверь? «Если Лунатик может это вынести, то и я смогу». Он цеплялся за эту мысль, даже когда его родители поднимали свои волшебные палочки, снова, и снова, и снова. Он цеплялся за неё, пока боль терзала его, накрывая и отступая в паузах между заклинаниями, как волны на берегу. Он цеплялся за неё до тех пор, пока не смог больше держаться, пока мысли не утекли из его разума, как вода сквозь пальцы, пока весь мир не превратился лишь в череду боли и попыток вздохнуть. В тот момент он мог бы согласиться, если бы ещё мог говорить.

***

Сириус приходил в себя по частям. Сначала вкус — медь и железо там, где он прикусил язык. Он сплюнул кровь на ковёр. Затем слух — голоса, доносившиеся откуда-то издалека, резкий стук каблуков, звук ключа, проворачивающегося в замке. Щелчок. Тишина. Нет — его собственное горло, хватающее воздух, настолько измождённое криками, что он едва узнавал свой голос. Зрение — когда он приоткрыл глаза, вся комната была размыта, как если бы мир был слегка вне фокуса. Он сморгнул слёзы. Открытая пасть камина манила, обещая что-то, шепча: «Беги». Осязание — он чувствовал, как его тело тащится по полу, чувствовал мелкий, рассыпчатый порошок на пальцах. Боль в языке, когда он заставил его двигаться, касаться зубов и произносить слова, молитву, спасение. И вот он исчез. И в следующее мгновение появился там, где его окружили новые голоса, новые цвета, новые текстуры, но он стремительно тонул. Вода была такой тёмной. А он так сильно устал.

***

Когда Сириус очнулся, он уже был в постели. Он пришёл в себя, яростно отбиваясь от тяжёлого одеяла, его тело кричало от избытка адреналина, когда он пытался отползти назад. Уйти, убежать прочь… — Сириус, милый, ш-ш-ш, всё хорошо, ты в безопасности! Ему потребовалась пара секунд, чтобы осознать, чей это голос, — когда он повернулся, то увидел миссис Поттер. Она стояла рядом, наклонившись вперёд и протянув руки, словно хотела прикоснуться к нему. — Ты в безопасности, — прошептала она. — Всё хорошо, дорогой, ты в безопасности, — она сжала его руку, поглаживая большим пальцем его костяшки успокаивающими круговыми движениями, и это прикосновение было таким невероятно нежным, что Сириус почувствовал, как разбилось его сердце. Он заплакал. Он не понимал, что происходит, — ему не было грустно. Если уж на то пошло, он чувствовал себя отстранённым, оторванным от реальности и онемевшим, словно парил где-то в стороне от собственного тела, связанный с ним только лишь биением пульса. Он не хотел рыдать в объятиях миссис Поттер — он просто не мог остановиться. Его тело превратилось в мокрое кухонное полотенце, выжимающее само себя; солёные слёзы по своей воле брызнули из глаз. Миссис Поттер обнимала его, а он дрожал, задыхаясь от собственных вдохов. К тому времени, как он успокоился, он чувствовал себя ободранным до крови, опустошённым и ещё более потерянным, чем до этого. Мама Джеймса ушла за зельями, оставив его на минуту одного. Сириус слышал, как она разговаривает с кем-то в коридоре, но он слишком устал, чтобы пытаться разобрать смысл слов. Он уставился в стену, размышляя о том, что с ним будет дальше. Попытаются ли его родители вернуть его домой? Или официально отрекутся от него? Останется ли он с Поттерами? Вернётся ли в школу? Будет ли его семья игнорировать его, как в прошлом году, — придётся ли ему вернуться домой на лето и делать вид, что ничего не произошло? Он смутно осознавал, что то, что сделали его родители, было незаконным. Круциатус — это одно из непростительных заклятий. Технически, они могли бы сесть за это в тюрьму. Хотел бы он этого? Знать, что его родители заперты в Азкабане? Заслуживают ли они этого? Что будет с Регом? Сириус решил, что всё это, наверное, не имеет значения. Он сомневался, что Министерство вмешается, — они не склонны совать нос в семейные дела, пока всё происходит за закрытыми дверями. Часы на стене напротив кровати пробили двенадцать. Наступило Рождество. Когда миссис Поттер вернулась со снотворным, Сириус смеялся.

***

На этот раз сон отступал постепенно. Не было ни всплеска адреналина, ни инстинкта бежать — Сириус чувствовал тепло одеяла вокруг себя и понимал, что он в безопасности. Он медленно открыл глаза, прогоняя спутанный клубок снов, словно отмахиваясь от паутины. Он был не один — его глаза несколько секунд не могли сосредоточиться в сумрачном свете комнаты, но Сириус быстро узнал силуэты своих друзей, сидящих рядом с кроватью. Его сердце сжалось, когда он увидел выражение их лиц — полное скорби, жалости и тревоги. Это вызвало волну мурашек на коже. «Не смотрите на меня так», — хотел было сказать он, но не стал. Вместо этого он выдавил из себя улыбку, прохрипев: — Чёрт возьми, кто умер? Джеймс рассмеялся, и жалость сменилась облегчением: — Мудила. — Дрочила. — Конченый. — Эй, — ухмыльнулся Сириус, приподнимаясь на локте. — Можно повежливей, я же инвалид всё-таки. — Вот что я тебе скажу, — ухмыльнулся Джеймс, — ты точно умеешь эффектно появиться. — Это умение течёт в моей благородной крови, — пошутил Сириус и осёкся, когда в его голове раздался пронзительный голос матери: «Твоя кровь всё ещё чиста!». Друзья заметили выражение его лица, и настроение вновь омрачилось, когда все замолкли. Сириус уставился на простыни, смущённый моментом слабости. — Простите, — пробормотал он, теребя выбившуюся нитку. — Чаю? — ловко сменил тему Джеймс, и Сириус благодарно кивнул. — Да, пожалуйста. — Галли! — позвал Джеймс домашнего эльфа, которая поспешила собрать поднос. — Так что, — спросил Сириус, снова начиная расслабляться, — вы двое дежурили у моей кровати? — На самом деле, это мама сидела с тобой всю ночь. — А, да… — он вспомнил, как миссис Поттер бормотала что-то, пытаясь успокоить его, пока он рыдал в её руках, и его охватило чувство вины из-за стресса, который он, должно быть, причинил ей. — Конечно, я поблагодарю её. Извинюсь, что появился вот так… — Не неси херни, — махнул рукой Джеймс. — Она сделает для тебя всё, что угодно. Она тебя любит. Он сказал это так легко — для Джеймса это и было легко. Он вырос в безусловной любви Юфимии Поттер, в тепле её улыбки, в нежности её объятий. Он, конечно, не знал, что это ударит Сириуса, словно кулаком в лицо, выбивая слёзы из глаз и сжимая горло. Он отвернулся, разбитый этими словами. «Она тебя любит». К счастью, в этот момент вернулась Галли с чайным подносом, уставленным чашками, блюдцами, тостами, кексами, сосисками, яйцами, копчёным лососем, селёдкой и хлопьями. У Сириуса всё ещё перехватывало горло, и он не смог бы сейчас поесть, но всё же благодарно выпил чашку чая. — О, — Римус вдруг выпрямился. — Я должен был позвать твою маму, Джеймс. Как только Сириус проснётся. — Дайте ей поспать, — сказал Сириус, отставляя чашку и откидываясь назад на подушки. — Нет, она просила, чтобы позвать Дамблдора. Дамблдора? Сириус почувствовал дрожь беспокойства. — Зачем? — озадаченно спросил Джеймс. — Сейчас же всё нормально. — Он хотел задать несколько вопросов… — Нет! — воскликнул Сириус, прежде чем смог себя остановить. Мысль об их директоре, смотрящем прямо сквозь него своими бледно-голубыми глазами, просящем его рассказать о… о том, что… Он не мог этого сделать. Не сейчас. Джеймс и Римус уставились на него, поражённые вспышкой. Сириус смотрел на них в ответ с отчаянием. — Пожалуйста, — пробормотал он. — Не сейчас, просто… Можно хотя бы не на Рождество, ладно? Я не хочу об этом говорить. — Ладно, брат, всё хорошо… — мягко сказал Джеймс, похлопывая его по плечу жестом, который был до боли похож на жест его матери. — Мы не будем её будить. Можешь притвориться спящим, если хочешь. Всё, что захочешь. — Спасибо, — ответил Сириус, задыхаясь от облегчения, и лёг обратно на кровать. — Простите. — Пф-ф, — Джеймс сдул волосы со своего лба. — Сегодня же Рождество, всё-таки.