Компас

      Четвёртые сутки его личного ада. Умом Кинн понимает, что он далеко не единственный, кто переживает за Порша. К тому же, есть ещё один пропавший телохранитель, его тоже ищут. Но эмоции часто берут верх. И когда кто-то пытается заговорить с ним и проявить сочувствие, Кинн либо резко обрывает разговор и уходит, либо выпаливает: — Не надо его хоронить раньше времени! Порш жив!       Обычно в ответ на его грубость люди понимающе кивают и оставляют Кинна в покое. Но он знает: все они уже сдались. По-настоящему продолжают верить в чудо только он и Пит. Возможно, Порчей. Хотя в свой последний звонок Пит шепнул ему, что мальчик держится и как-то сказал Макао: «мне бы полегчало, если бы брата просто нашли, я бы тогда смирился и знал, что могу оплакивать его». Кинн не держит зла на Чея. В конце концов он ещё ребёнок… ребёнок, на плечи которого уже выпало столько бед. Порш был для него главной опорой в жизни, заменил ему родителей и заботился так, как не каждый отец заботится о сыне.       Но Кинн не может смириться.       Иногда бесцельно бродит по комплексу, чего никогда не позволял себе раньше. И здесь будто срабатывают его персональные алгоритмы, подсказывающие ему все те места, где они были счастливы с Поршем. Всё потому, что Порш давно стал частью алгоритма его сердца. Меньше всего в своей жизни Кинн хотел бы выглядеть жалким, но скорее всего именно так он сейчас и выглядит. Жалкий, разбитый, уничтоженный изнутри своим горем. — Кхун Кинн!       Кинн оборачивается на звук голоса Арма. — Что такое, Арм? Говори! — Кинн в нетерпении таращится на запыхавшегося телохранителя. — Нашли! Нашли одного живым, он едва в сознании, истощен и обезвожен, но всё время бормочет «Порш, Порш, Порш»! Их спасатели уже отправили его с парамедиками в нашу больницу, скоро будет там! — Порш?! — Я не знаю, Кхун Кинн, при нем не было ни документов, ни оружия. Наши люди его пока тоже не видели.       Арм ещё что-то тараторит, но Кинн уже несётся к выходу. Он плохо помнит, как запрыгнул в автомобиль, как, забыв о собственной безопасности, погнал с подъездной дорожки, едва не снеся ворота. Его телохранители отправились следом за ним на другой машине — так положено по инструкции, но Кинну плевать. Он выжимает последнюю скорость, никакой патруль сейчас не сможет остановить его. Маленькая надежда бьётся в сердце. Если сейчас её отнимут — Кинн не знает, сумеет ли пережить это.       В больнице его не хотят пускать к пациенту, но он никого не слушает.       Бэй.       У Кинна всё обрывается внутри. Это третий телохранитель. — Кхун Кинн…       Кинн слышит, как в тумане, зовущий его слабый голос. — Бэй, почему ты назвал себя Поршем?       Парню очень тяжело говорить, слова выходят с глухим свистом, но всё же Кинну удается расслышать: — Кхун Порш… Он вытащил меня к берегу…потом шторм… он не успел выйти на сушу, сильное течение… простите.       Дальше Бэй отключается. Кинна чуть ли не силой выставляют из палаты интенсивной терапии. Позже он узнает подробности. Если верить той скудной информации, что сообщил полуживой телохранитель, он и Порш изначально были единственными выжившими. Порш помог Бэю освободиться от заклинившего ремня безопасности и, пока были силы, плыл с ним до какого-то архипелага. Всю местность, естественно, уже прочесали, но Порша там не оказалось. Опять же, если Бэю не показалось в бреду, едва Порш вытолкнул его на сушу, как его самого, порядком уставшего, снесло течением обратно в море. Больше Бэй ничего не помнит. Архипелаг необитаемый, бедный парень так бы и умер там от ран и обезвоживания, если бы его не обнаружили спасатели.       Почему, Порш? Почему ты спас другого, а не себя?..       Кинн покидает больницу на глиняных ногах. У него отняли надежду. Нет, он не собирается сдаваться, но это правда был шанс…       На обратном пути он не в состоянии сам сесть за руль. Его отвозит домой телохранитель. Сидя на заднем сидении, Кинн всё прокручивает и прокручивает в голове скудные детали информации, пытаясь сложить их вместе как кусочки пазла. Его всё ещё раздирает досада, он даже немного злится на Порша за то, что тот выбрал спасти не себя. А потом в памяти всплывают образ Бига, когда тот заслонил Порша собой, спасая от пули. Выходит, ты просто отплатил кому-то другому за то, что другой человек когда-то отдал за тебя жизнь? Порш… как же так? Почему ты не думал ни о себе, ни о Порче, ни о маме… ни обо мне?       Кинн знает, что слишком эгоистичен, что из всех трёх, его больше всего задевает то, что Порш не подумал о том, как он здесь будет выживать без него. А затем Кинну вновь становится совестно: как в той ситуации вообще можно было рассуждать здраво?       Хуже всего, что шансов выжить, как бы Кинн не гнал от себя эти мысли, у Порша действительно остаётся всё меньше и меньше. Но Кинн не отступиться, пока не найдет его.       Отец вызывает его к себе. Кинну меньше всего хотелось бы сейчас выслушивать от него из-за того, что он отошёл от дел, забыв о своих прямых обязанностях. Но отец, на удивление, ни слова не говорит о делах. Без всяких словесных прелюдий, Корн сообщает ему: — Рано или поздно придется сообщить Нампхынг. И это сделаешь ты. Так что в ближайшее время возьми себя в руки. — Что сообщить?       Кинн прекрасно понимает отца. Но все равно спрашивает.       Корн вздыхает, отвечая невозмутимым тоном: — Что её старшего сына больше нет. Но она должна знать, что мы полностью возьмём на себя заботу о ней и Чее. В этом смысле ничего не поменяется. — Ничего не поменяется лишь потому, что Порш вернётся сюда. Живым, — на последнем слове голос Кинна срывается, но он собирания с духом. — И что значит «больше нет»? Ты видел его… его тело? — Кинн усилием воли заставляет себя произнести это «тело».       Корн качает головой. — Тогда почему ты говоришь об этом так, будто видел и знаешь наверняка? — Включи голову, Кинн. Ты слишком много дал воли эмоциям. Ты же сам всё понимаешь.       Кинн бросает на отца полный решимости взгляд: — Это всё? Или будут какие-то реальные поручения? — Это всё. — Я могу идти? — Подумай над моими словами.       Кинн хмурится и прощается с отцом. Одна из самых тяжёлых вещей сейчас — это люди вокруг него, которые призывают его — гласно или негласно — смириться с утратой.       Уже лёжа в постели, он вдруг сам себя обнимает руками и, свернувшись калачиком, в таком положении тщетно пытается согреться. Каковы бы ни были новости завтра, он твёрдо решает навесить Порче. Технически, он не сваливал на плечи Пита заботу о нем, тот сам предложил забрать мальчика к себе. Но Кинн всё равно испытывает чувство вины: в одном отец прав — ему жизненно необходимо взять себя в руки и взять на себя ответственность за близких Порша.       Ночью ему снится мама. Впервые за очень долгое время. Он видит её в саду. Мама улыбается ему и манит к себе. Она показывает ему пышный куст жасмина, снова улыбается и кивает, привлекая внимание Кинна к цветам. Кинну одновременно легко и тревожно. Во сне он не может осмысленно проживать эмоции, но испытывает что-то подобное. Затем сновидение обрывается.       Утром Кинн просыпается оттого, что кто-то нежно гладит его по плечу. Спросонья Кинну кажется, что это Порш, как будто ничего не случилось и сейчас Кинн нарочно не будет открывать глаза, чтобы Порш разбудил его поцелуем. Кинн накрывает гладящую его руку своей и тут же подскакивает на постели.       Нампхынг. — Э-э… Доброе утро… а вы… почему вы здесь? — Кинн наспех закрывает оголённую грудь халатом.       Женщина улыбается ему, совсем как мама во сне, и манит за собой.       Кинн закатывает глаза, но повинуется. Нампхынг ведёт его в свою комнату — её маленькое убежище. Здесь она показывает Кинну свеженаписанную картину. Кинн, шокированный, щурится и вдруг широко распахивает глаза: там тоже сад и жасмин. Много жасмина. А из его зарослей вверх взмывает феникс. Кинн сглатывает, бормочет банальное «красиво получилось» и, пока Нампхынг не увидела его слез, выбегает из её комнаты.