Далеко не уйдёшь

      Убаюканный Коля вскоре успокоился и заснул, наклонив головку маме на плечо. Тося, убедившись, что он точно не проснётся, осторожно положила его на кровать, а рамку с фотографией поставила на место и, не заостряя на ней больше внимания, вышла из тесной, немного душной комнаты, приложив руку ко лбу. Уже несколько дней она чувствовала небольшую слабость в руках, а по ночам открывался сильный влажный кашель, однако к врачу сходить не было ни времени, ни желания отстаивать большие очереди на запись и приём. Тося твёрдо уверяла саму себя, что сможет вылечиться в домашних условиях картофельным паром и чаем с мёдом, но ожидаемый результат не спешил себя проявлять.       В зал с балконом, тоже не очень большой, Тося приходила редко из-за отца, очень любившего репетировать именно здесь и выпивать, как в сегодняшний вечер. Валера стоял у открытого балкона и пил из горла бутылки вино. — О чём ты беспокоишься? — робко спросила она, заходя в почти пустую комнату, увешанную белыми театральными плакатами спектаклей «Пиковая Дама», «Вишнёвый сад» и что-то ещё под низом. — Как любой другой артист, я обязан переживать. — смотря в окно балкона, выходящее на дубовые ветви, холодно ответил Валера. — За репутацию, манеру и качество игры и многое-многое другое, что присуще творческим людям. — Верно, переживать надо, — Тося расправила слегка помявшуюся юбку платья, разгладив стрелки по бокам, — но не в таких количествах. — Ничего, — махнул рукой он, — поймёшь когда-нибудь меня, если сложится.       Ностальгически осмотрев полностью комнату, обратив внимание на каждую мелочь, будь то столик на четырёх ножках, стоящий у стенки, небольшой мягкий и с выскочившей пружиной диван или висящая в рамочке кинокарточка с изображением Олега Янковского, Тося легко и тепло улыбнулась светлым детским воспоминаниям, как отец, держащий нотную тетрадь в руке, учил её брать высокие ноты, приговаривая на каждое возмущение своей ученицы, что «актёр, если он актёр, а не дырка от бублика из неоткуда, должен уметь всё или немного меньше» (в дальнейшем брать высокие ноты она так и не научилась); вспоминала, как с замирающим сердцем наблюдала, с какой открытостью и чувственностью читал он наизусть ахматовский «Реквием». Бывало вернётся Тося домой из детского сада, Валера посадит её на стул перед собой и начнёт зачитывать, а потом ещё спросит, понравилось ли ей. А Тося всегда была рада, даже если с приходом лет и понимания подмечала, где сыграно «не чисто». Всё равно. Она слушала. Внимала. Просвещалась. И под влиянием примера и любви к сценической культуре взрастила глубоко внутри мечту стать актрисой. Но вместо театрального кружка пришлось пойти в бордель. Судьба распорядилась так, что ей чуть ли не нагой перед богатыми гостями приходилось танцевать. На большее она не соглашалась и все с этим соглашались, пока очередного вдруг охота не взяла. О дальнейшем Тося с тех же самых пор старалась больше не вспоминать, и без того хватает бед. — Я помню всё, что было в этой комнате: как ты меня учил и просвещал. — останавливая внимание на столике с одиноко стоящей бутылкой из-под вина, Тося продолжала погружаться в дежавю. Ёмкость была пуста. — Потом только, — бледное лицо тотчас же потемнело, — когда я Колю понесла, ты мне велел забыть о планах на театр.       Тщетные попытки побороть тяжёлые, мелькающие как кадры события из прошлого обернулись сильным, похожим на стук молотка ударом в затылок. Валера находился в не лучшем положении, ведь, как и дочь, помимо бессмысленной работы в местном театре, ушёл развлекать богатых, чем умеет. А умел он много: и частушки напеть, и лезгинку сплясать, и поэму, как сам пережил, рассказать. Но порою, попадал в немилость и оказывался на грани между жизнью и адом. — Полагаю, у тебя тоже произошло. — предположил он, закручивая горлышко бутылки крышечкой и отходя от балкона к дочери.       Случай наконец представился. У Тоси действительно имелся вопрос, пылившийся несколько дней и ожидающий своего часа, но с утруждающим, порой непосильным графиком отца не получалось сказать. — Рассказывай. — Валера присел напротив дочери на диван, взял её за руки и поцеловал обветренные костяшки. Его щёки имели здоровый красноватый оттенок, а беспардонный поясок халата так и норовил развязаться.       Немного помявшись, не зная, как подступиться к столь интимной теме, но через силу Тося призналась: — Я поняла, что у меня пропадает молоко.       Сведя редкие брови в одну линию, Валера нахмурился и провёл пальцами по подбородку. — Ты лук давно ела? — вспомнив рекомендации пожилой соседки бабы Нюры, решил уточнить он.       От тошнотворного слова «лук», Тося позеленела, выражение лица сделалось похожим на вид человека, которого несколько часов мучает тошнота. Ещё с рождения Коли она наблюдала, что молоко прибывает туго, и даже идея кормить сына позже обычного не увенчалась должным успехом. Тогда слово за слово обратилась Тося к доброй, но темпераментной соседке, взрастившей троих детей в одиночку. Муж погиб после войны. Так и пришлось одной и за домом смотреть, и на поле ходить на жатву. «Ты мне поверь, деточка, — говорила она сиплым голоском, — я всю жизнь одна прожила, жизнь заставила в одиночку дом держать с тремя детьми. Ешь лук, деточка, чтобы молоко было».       Дословно запомнив каждое «золотое» слово соседки, Тося начала есть лук как отдельно, так и добавляя во все возможные блюда, где этот продукт был уместен. И помогло! Но не надолго и немного. — Меня, знаешь, воротит уже от него. — с явным отвращением процедила сквозь зубы она, пока Валера с подозрительностью трогал её лоб. — Бледновата ты. К врачу нужно обязательно записаться. — Ай, ну тебя. — Тося потрясла головой. — Пока до него доберёшься и век пройдёт, дела накопятся. — Какие у тебя дела? — посмеялся нервным смехом Валера, отставая от лица дочери. — Посидишь ты до обеда на рынке, может, продашь что-нибудь, а дальше... Весь оставшийся день свободен.       Как любящий отец он смотрел на неё с теплотой, смешанной с глубокой печалью. Видел Валера, как страдает Тося, но, ставя перед собой приоритет помочь ему, отставила свои желания на второй план. Даже при поступлении на работу в бордель, чему он старался восприпятствовать, она понимала, на что идёт. Валера тоже понимал и каждодневно переживал, хоть Тося и говорила, что «это просто танцы», всё равно чувствовал он недоброе. Как видел наперёд, беда случилась: дочку подловили и через девять месяцев появился Коля. — Сходи пройдись хотя бы во двор. Глядишь, может, получше станет. И Колю прихвати. — Я только с улицы. Весь день там пробыла. — Сходи, сходи, — Валера взял Тосю под локоть и вывел в прихожую, — а то пацан неделю из дома не выходил, будет таким же хилым, как и ты.       Спор затевать абсолютно бессмысленно. Тося, ощущая в теле томимую усталость, не хотела никаких пререканий, и поэтому молча вернулась в свою комнату, замотала спящего Колю в колючий серый с белой клеткой плед и поспешила покинуть пропитанную сыростью и вином квартиру.

***

      На выходе из подъезда столпились старушки, различимые в основном только цветастыми куртками, больше ничем. Тося вежливо, но без особого на то желания поздоровалась с ними и спустилась со ступеньки на тротуар под гулкое аханье соседок. — Ой, ну какой же у тебя мальчик славненький. — начала одна, Тамара Андреевна, самая на вид истощённая и дряхлая: с её сморщенного, закрытого круглыми и с толстыми линзами очками лица свисала кожа как содранная шкура. — А как, как его зовут, напомни? — залепетала другая, более полная, в шапочке-петушке и находящаяся ближе всех к Тосе, Нина Петровна, любопытно заглянувшая на сладко дремлющего младенца, отчего Тося, прижав сына плотнее к себе, отошла чуть дальше. — Колей его звать, в честь прадеда-ударника, Николая Степановича. — Ох-ох-ох. — всё дивились старушки, не скрывая своего излишнего любопытства. — А кто же отец его? — спросила ещё одна, где-то стоящая в толпе сплетников, на что Тося, растерявшись, не смогла дать внятного ответа. Вместо этого она, пересекая поперёк весь квадрат двора, направилась в сторону единственного выхода и завернула за соседний дом, надеясь на спокойную прогулку там, в полной тишине. — Ох, бедная, бедная девочка. — охала с сожалением Нина Петровна, засовывая руки в карманы розовой ветровки с глубоким капюшоном. — Помню всё одна со своим брюхом таскалась да с сумками. Туда-сюда, сюда-туда. — наблюдала вместе с остальными за уходом Тоси Тамара Андреевна. — Баба Нюра всё с ней, как с родной, возилась. — А Валера-то как внуку рад был. А-а-ай! Мама моя родная. Хотя какой с него дед, ещё и сорока нет. — Да что гадать? — заявила третья, самая низенькая, горбатая и, более того, сварливая Светлана Семёновна. — Отец в театр, а дочь по борделям, по квартирам. И к цыганке не ходи. Тьфу! — То есть как? — кладя руку на грудь, удивилась Нина Петровна, и все остальные на неё посмотрели, делая глаза большими. — Нагуляла она. Уже давно эта дрянная особа по рукам пошла. Правда, не знаю, от чего именно: то ль Варела наш в воспитании упустил, то ль в долги влезли. Кто их разберёт?       Простояли ещё старухи, вдоволь посплетничали о правдах и неправдах, что крутились около дома спокойных Ларионовых, кто-то верил в порядочность Тоси, кто-то без горечи на языке и бликов в глазах не мог и слова произнести в её защиту, немного пытались спорить, да и переменили тему.

***

      Зайдя за дом, Тося пришла к дорожке, по которой они с Петей сегодня шли, вернее это он за ней увязался. И, боясь повстречать его вновь, недоверчиво оглядела округу. В радиусе всё чисто: по направлению и навстречу торопились с работы пасмурные люди, глубоко задумавшиеся о своём и не имеющие никакого дела до Тоси и Коли, правее простиралось оживлённое шоссе и торговые ряды на другой стороне улицы. В тишине, как оказалось, пройти здесь не удастся, но по крайней мере не будет никаких обсуждений за глаза. «Ну и что ж ты мне на́ голову свалился-то? — думала Тося по пути, наблюдая за издающим сдавленные звуки Колей, спросонья вяло протягивающего к ней маленькие пухловатые ручонки, — Несчастное создание».       Навернув большой круг вокруг квадрата, Тося, запыхавшись, заметила лёгкую усталость, приятно тянущую мышцы, и решила передохнуть, только скамейки стояли во дворах, а ближайшие (без гарантии, что свободные) находились у каждого подъезда в её сплетническом дворе. Очень хотелось провести последние десять минут на воздухе без обсуждений со стороны, и Тося остановилась возле ближнего к себе, второго подъезда, придержала низ платья и присела. Неугомонные старухи всё ещё топтались у подъезда, откуда выходила Тося пятнадцать минут назад, о чём-то звучно, оживлённо дискутируя. Тося улавливала краем уха обрывки фраз, а другим вслушивалась в приятный шелест листьев. Старухи, как сложилось в представлении у Тоси, обсуждали Жигалинскую бандитскую группировку, добравшуюся и до этого, чуть ли не самого крайнего района города. Говорят, видели недавно здесь, в этом самом дворе толпу «чёрных» людей, или братков, как они себя любят величать. Ходили и что-то (или кого-то выискивали). От этих, казалось бы, пустых разговоров Тосе сделалось ещё хуже, чем когда она ещё находилась дома: дрожащие колени намертво прилипли к друг другу, руки, утонувшие в пледе, покрылись обильным горячим потом, а к горлу вновь подступил ком. С чего вдруг Жигалину забредать сюда, в самый отсталый (по вине мэрии, не желающей спонсировать на жилищное и культурное обустройство) и «неперспективный» район — хотелось спросить, а не у кого. Да и не толки сейчас приоритетны.       Почувствовав беспокойство своей матери, Коля, точно проснувшись, начал переключать всё внимание на себя, выводя Тосю из погружений в нежелательные раздумья. — Тшш! — начала укачивать сына она. — Ну чего же ты? Голодный? Потерпи немного. Так через этих трещоток идти неохота. — все старания успокоить ушли впустую, и Тося поняла, что Колю немедленно стоит отнести домой, или же он не успокоится.       Пересилив бьющую ключом гордость, Тося резко встала со скамейки и как могла быстро направилась к своему подъезду. Минув надоевших соседок, которые, увидев её, попытались бросить ещё несколько вопросов, Тося с силой открыла ненадёжную дверь и зашмыгнула внутрь, большими шагами переступая через одну ступень. — Обиделась, тьфу. Небось она от этих группировщиков и родила. — с особой надменностью и неприязнью в слове «группировщиков» проговорила Светлана Семёновна, когда Тося уже скрылась за стенами дома.

***

      Ощущение безопасности наступило только с приходом в квартиру. — Тише, Коля, тише. — от детского плача голова уже пошла кругом, и Тося, желая того или нет, начала понемногу срываться, но на полноценный крик не переходила, опасаясь вызвать недовольство у отца. — Папа? — заглядывая сперва на кухню, позвала она Валеру. — Ты дома? — затем в зал, но никого в комнате, кроме сквозняка, не было.       Положив сына на свою кровать, Тося поставила руки на поясе и задумалась, куда мог уйти Валера.

***

      Когда же Коля снова уснул, Тося смогла выделить время на отчётную книгу — обычную тетрадь, в которой она записывала наименование товара, его закупочную цену, цену сбыта и общую сумму выручки за неделю. Так, подводя месячные итоги, провела она анализ продаж и выяснила, что хозяйственное мыло и коробки спичек продаются лучше, чем вязальные нитки, те идут лучше чайного сервиза и фарфоровой вазы, а полотенца для пыли не продаются вообще. О Валере вспомнила, когда оторвала голову от записей и обнаружила, что за окном уже давно царствовала глубокая темь. Посмотрев на тихо сопящего Колю, Тося встала из-за стола, выключила в комнате свет и накинула пальто. Валера никогда без предупреждения не пропадал надолго, даже если дело касалось театра. Открыв в мутной спешке дверь, Тося с ужасом завопила. В тамбуре, еле держась на ногах, стоял Валера, побитый, помятый и подозрительно мокрый. — Что случилось? — паника чуть ли не переходила на истерику. — Заходи же скорее. Обопрись на меня. — заводя отца в квартиру, Тося закинула его руку себе на шею. — Вы уже дома. Как хорошо. — то ли нетрезвым, то ли голосом человека, у которого онемела челюсть, сказал Валера, непрерывно кивая головой. — И-и-и ещё... Не ходите больше на улицу вдвоём. — Да что произошло? — повторила она, и осознание тут же посетило её, пока с невозможностью отойти от шока разглядывала красные следы от ударов и запёкшуюся под носом струйку крови на его лице. — Жигалин, да?       Валера не стал ничего говорить и обнял дочь, неизбежно принимая, что настоящий кошмар только начинается.