"Мама"

      — Фильм посмотрим, 'мамочка'?       «Во что я превратилась?» — давящим звоном раздавался в моей душе один настойчивый вопрос, вгоняющий меня в крайнюю степень неконтролируемого страха. Моё сознание боролось с осознанием уничтожения мною и без того травмированной личности, ведь буквально на моих глазах происходило преображение из человека в некое подобие животного, ведомого лишь плотскими инстинктами. И что было хуже – мне нравилось то, над чем я имела власть. Мне нравилось это тело, это лицо, доверчиво льнущее нежными поцелуями к моим щиколоткам, что лениво убегали от пышных нежных губ по пушистому ворсу гостиного ковра. Больное увлечение превращалось в одержимость, но в резкие проблески адекватности, прямо как сегодня, когда мальчишка снова мечтал обо мне, не скрывая ни на йоту степень своей неудержимой тоски по моему телу и вниманию в моменты разлуки, ужас сковывал мою израненную душу, мешая мыслить и нормально дышать.       «Я всё для тебя сделаю». — он повторял это неустанно, словно мантру, поклоняясь мне как хозяйке или… богине. А я чувствовала, как теряю связь с реальностью, возвращаясь туда, откуда пыталась сбежать с пятнадцати лет, из-под чувства контроля и власти, из-под влияния безумия. Мои плечи тряслись от страха и больного триумфа, когда мальчишка волочился вокруг меня на коленях, приникая ко мне, как к величайшему сокровищу или чуду, достойному преклонения и тогда я впервые за много лет почувствовала это снова…       — Феликс, — мой голос был слабым тогда. Я помню, как актриса во мне пыталась вытеснить проявляющуюся физиологию, но на самом деле мой пасынок великим чудом не заметил смены настроения с сексуально-кокетливого на совершенно противоположное. — Принеси виноград из холодильника. — да, это было первым, что пришло мне в голову тогда, но на большее я была не способна.       Я не могла сделать вдох.              Я помню, как он поднялся нехотя и направился куда его послали с явными признаками недовольства, но… Едва ли его настроение было моей главной проблемой.       «На колени, Софи» — паническая атака, охватившая моё сознание, заставила меня рухнуть, роняя вино и закуски с журнального столика.       «Хорошая девочка. Открой рот.» — моё ухоженное и подвергшееся пластике лицо растеряло все признаки изящества и женственности, исказившись в гримасе ужаса, когда образы меня самой из далёкого прошлого перетасовывались с образами моего молодого и жаждущего меня сына, проецируя обе ситуации друг на друга.       «Шире, дрянь! Ещё раз подавишься и твоя шлюха мать вылетит из моего дома как пробка от шампанского. Или же… Может обойдёмся пробкой в твою маленькую задницу?»       «Мммм-ммгх…!»       Я становилась как он.       «Нет, папа!!!»       Согласие Феликса – не оправдание.       «Пожалуйста, не надо!»       Чем я лучше него?       «Папа, больно!»       Если унижаю того, кто дорог мне?       «Умоляю, хватит!»       Я стала таким же чудовищем.       «Па-пааа!»       — Софи? … — сквозь удушающее наваждение я с большим трудом доползла до своей сумки и вытащила косметичку. Я помню, как дрожащими руками извлекала из блистела "клоназепам", прекрасно зная, что идея пить его после вина – не самая удачная. Но лишь благодаря этому мне удалось в тот момент выровняться, натянуть маску спокойствия и сделать вид, будто… — Софи, что случилось? Ты упала?       Логичный вопрос. Иначе, почему вокруг такой кавардак.       — Нет, просто… Случайно вышло. Приберись здесь.       А что ещё я могла ему сказать? Сказать правду? Это было бы слишком, хоть я и предполагала, что он поймёт меня и примет мои страхи.       Мы начали отдаляться друг от друга с того дня, да? Я помню, что больше не могла смотреть на тебя. А клоназепам стал моей очередной зависимостью, который я по дурости частенько мешала с алкоголем из-за регулярного посещения официальных мероприятий и просто вынужденного обязательства употребить хоть немного. Но напряжение, страх и чувство вины съедали меня заживо. Моя психика всё меньше и меньше поддавалась контролю. Настолько, что во время съёмок на Карибских островах я впервые в своей жизни не справилась со своей ролью актрисы. А ведь работа держала меня на плаву, кормила и питала моё эго. Именно моя безупречная карьера была тем, что давало мне силы идти вперёд, помогая забыть трагичные муки прошлого, взгляд отца и кипящее чувство ненависти ко всему живому, а также притупляя мой страх… бессилия против мерзких политиканов, коим был мой отец. Ведь им закон не писан.       Я помню тот день, когда ты пришёл ко мне. Помню, как ты нуждался во мне и скучал по моему вниманию, но Феликс, пойми, ты вызвал во мне раздражение не потому, что я тебя ненавидела. А лишь потому… Потому что я ненавидела себя.       Я не справилась.       С ролью родителя, с ролью опекуна и с ролью матери в частности. Я взяла на себя ответственность за жизнь и совершила преступление, за которое должна была как минимум платить своей, ведь я, как никто другой, знала каково это – зависеть, унижаться и быть объектом похоти для того, кто должен был быть твоим наставником в юношеском жизненном пути. Хоть я и не собиралась быть прилежной матерью изначально, но мои чувства к тебе были… Искренними. Я желала для тебя только благополучия, процветания и счастья, а каждое твоё достижение, даже мелкое и незначительное, было сродни моему собственному. Я искренне гордилась тобой, словно ты и правда был моим сыном, которого у меня никогда не было.       Боль, отозвавшаяся в моей измученной тревогами душе при виде твоих мучительных ярких эмоций, пронзила меня словно ножом наяву. Я боролась с собой слишком долго. Боролась одна, не желая привлекать к своим проблемам никого другого, но образы моего отца слишком навязчиво шептали мне гадкие, но истинно верные мысли, выставляющие меня в аналогичной роли доминантного узурпатора для своего очаровательного сексуального воспитанника. И ведь, чёрт возьми, это было правдой. Сколько раз я склоняла его к интимным связям за эти полгода? Сколько раз душила, седлала и вынуждала делать то, что он делал с безумным рвением и охотой, но не должен был даже допускать мысли о подобных действах со мной – островком его безопасности и комфорта?       Эти мысли снедали меня, я бродила по собственным покоям в бессмысленном трансе, опустив момент, когда именно оказалась на полу, залитая слезами и с телефоном в руках. Я не помнила, как звонила Чану. А он, зная только об одной возможной причине моих рыданий, сорвался ко мне среди ночи, бросая все свои контрактные ночные дела.       — Детка, он больше никогда не тронет тебя. Я здесь, я с тобой. Тише-тише.       Да. Я знала, что стала достаточно взрослой, чтобы отец больше никогда не тронул меня, но… Если бы Чан только знал, что именно заставило меня расклеиться и от безысходности взвыть, то он наверняка бы не был ко мне столь снисходителен.       Так было лучше для нас обоих, Феликс. Я знала, что поступала неправильно, оставляя идею элементарно объясниться с тобой, но мои желания в то сложное время выходили далеко за рамки адекватного общения. Я пыталась защитить тебя от того чудовища, в которое обращалась сама и могла лишь надеяться на то, что ты сможешь встать на ноги, окрепнуть и двинуться вперёд во взрослую жизнь без своей непутёвой опекунши, которая вместо благодарности за решение заботиться о тебе, должна была получить пожизненное за совращение малолетнего.       Год без него был трудным. Я помню, как моя прежняя жизнь ворвалась в опустевший дом также внезапно, как и прекратилась. Сперва, в его шестнадцать, я боялась подсознательно не принять чужого, совершенно ненужного в моей жизни мальчика, но потеряв с ним связь, я будто лишилась чего-то ценного, будто... Утратила частичку души. Смотреть на мебель, подоконники, столешницы, ковры, да и всё то, что попадалось нам на пути в моменты пылких страстей, было удушающе трудно, и я затеяла глобальный ремонт во всём доме, желая стереть следы нашей связи хотя бы с внешних сторон.       Не очень помогло.       Гордая и отстранённая сначала, я искала внимания Феликса после его отъезда. Под видом беспокойства об успехах в учёбе и уровне его затрат и достатка, я всё чаще и чаще названивала ему, ощущая себя назойливой приставучей девчонкой из соседского двора. А он, в свою очередь, был холоден, постоянно «цокал», обещал перезвонить позже, но… не перезванивал.       Я знала, что заслужила это. Ведь я сама привязала его к себе, когда поощрила нашу больную и неправильную связь, лишая его возможности на нормальную, здоровую социализацию в обществе со своими сверстниками. А добившись полного фокуса внимания на одну меня, просто выбросила его как надоевшую, потрёпанную игрушку, охладев к нему и лишив его всякого тепла.       Да, я заслужила его холодность.       Но лучше бы он меня ненавидел, ведь так я смогла бы получить хоть чуточку его внимания, необходимого мне как воздух в моменты удушающей тоски. Мои попытки отвлечься на других мужчин были жалкими и тщетными, ни один из них не мог дать мне того, что давал мне мой Феликс, и я нашла утешение в том, что представляла его образ в соитии с каждым любовником, с которым делила постель.       Я считала, что подобного рода слабость не выйдет за рамки моего воображения и останется моей тайной до конца моих дней. Я собиралась унести её с собой в могилу.       До того дня…       Жизнь не готовила меня к подобного рода испытаниям, хотя, я считала себя сильной женщиной, готовой вынести многие потрясения стойко и с высоко поднятой головой. Но трудный, изнурительный день после очередного закрытого приёма в честь завершения съёмок второго сезона сериала «The last of us», где я была просто гостем, стал для меня переломным моментом в мои двадцать девять лет. Ведь вместо отдыха и спокойной, тихой обстановки в гордом одиночестве своего пентхауса я застала… Своего сына, налетевшего на меня в притворной радости и сбившего меня с толку, и почти с ног. Я помню, как моё сердце бешено стучало под тонким шёлком короткого платья от Gucci, а тело вздрогнуло от резкого резонанса с окутавшим меня теплом. Я едва не задохнулась, но не от того, что меня душили, а потому что забыла дышать, ведь всего на миг мне показалось, что все обиды уже стёрты новой, внезапно приятной встречей и у нас всё ещё есть шанс начать строить наши отношения сначала, может, более адекватно, или…       — 'Мам' , познакомься… — я помню, как в моей душе что-то натянулось и с треском оборвалось, когда немного уставшее сознание связало нестандартное поведение моего пасынка с тем, что я услышала и увидела после. Немного поодаль, справа от его плеча, стояло милейшее, скромнейшее создание, один взгляд на которое вызвал в моём желудке предательский болезненный спазм. Нежная, очаровательная девушка, что с таким обожанием и восхищением взирала на меня, спровоцировала всё моё внимание на себя, а я забыла о необходимости контролировать выражение своего лица на публике. Наверное, я молчала слишком долго, ведь не услышала как её зовут и всю ту невероятно важную информацию, которую мне излагал Феликс. Он толкнул меня в плечо, возвращая в реальность и я не могла не отметить его ухмылку при виде моей растерянности.       Паршивец.       Мари была очень милой. Она обладала теми качествами, о которых грезит каждая потенциальная тёща, но в мои двадцать девять одна мысль о подобной роли вызывала у меня приступ паники.       Феликс вёл себя сдержанно по отношению к нашему прошлому, но настойчиво по отношению к своему будущему. И я, вроде бы, должна была радоваться тому, что он вновь обращался ко мне за помощью и просил совета в делах актёрства, модели и бизнеса, но шестое чувство подсказывало мне, что его поведение прилежного мальчика-зайчика прямо пропорционально связано с вьющейся вокруг нас белокурой девчушкой в милом сарафане. Наверное, мне не стоило так кривиться при виде его молодой и ещё совсем зелёной пассии, ибо не это ли служило причиной самодовольной победной ухмылки на лице моего значительно за год повзрослевшего пасынка?       Я старалась избегать его ещё больше, но он будто бы специально ловил меня спозаранку, чтобы предложить провести с ними немного времени, где-нибудь пообедать или поехать развлечься куда-то вечером под странным предлогом «Мари хочет, чтобы ты присоединилась». А у меня, как назло, был перерыв в работе и Чан был заграницей, чтобы спасти меня из этого пиздеца. К третьей подобной «встрече» у меня знатно тряслись руки от переполняющего меня раздражения и я уехала пораньше домой с пляжного кафе Малибу, оставив молодых миловаться друг с другом и избавив себя от унизительной участи "третьей лишней".       Я не могла смотреть на него.       За год разлуки мне казалось, что мои больные желания немного поутихли и ослабили хватку на моём одержимом Феликсом сознании, но вид его окрепшей молочной шеи и мужского выпирающего горла во время, вроде бы, простого и обычного глотания пищи в прибрежном кафе, заставил меня слишком громко и рвано вдохнуть и спрятать лицо в ладонь и салфетку. Он стал ещё красивее. Оброс мышцами, отрастил волосы, научился следить за лицом, выбрал собственный стиль в одежде и… Чёрт, его тёмные, почти чёрные глаза во время простого, повседневного общения не могли восприниматься мною нормально. Я помню его темнеющие и расширенные зрачки в моменты когда он желал нашей близости в прошлом, и сегодня я едва сдерживала кашель, цепляясь за абсолютно идентичные взгляды, направленные на меня, даже в присутствии его краснеющей девушки.       Я была уверена, что спятила, что надумываю и моё одурманенное сознание играет со мной злую шутку, а потому позорно удрала оттуда, оставив этих двоих наслаждаться обществом друг друга.       — Софи, я приготовил пасту и брауни. Поужинай с нами. — да он просто издевался надо мной. Вместо того, чтобы гулять, развлекаться и тратить бесконечные суммы с моих счетов, эти щенки припёрлись домой и разгромили мою кухню, возомнив себя поварами! Бедный мистер Уилсон прибежал ко мне практически в слезах, сетуя на лишение его рабочего места посреди белого дня.       Эти два, раздражающих моё подсознание уже более недели объекта, выглядели крайне довольными, когда я с десятком обречённых вздохов спустилась на летнюю площадку и застала их обоих за сервировкой стола.       Немного тоскливо было наблюдать за тем, как он отдаляется от меня. Хотя… Были ли мы вообще близки хоть когда-то? Феликс вёл себя так галантно и заботливо по отношению к чужому для нас человеку, но по-настоящему чужой для него ощущала себя здесь… Я.       Мне пришлось приложить немало усилий тогда, чтобы не удрать снова, позорно поджав фантомный хвост. А также вновь натянуть маску спокойствия и играть, играть себя саму на сцене своего дома, ведь искренностью в нашей странной компании не пахло и за милю: Мари точно хотела быть наедине с моим сыном, я же хотела сбежать, а Феликс… Я не знаю чего он хотел, но все его действия были покрыты и пронизаны многослойной, змеиной фальшью. Он не простил меня. Вот, это я знала точно.       — О Боже, прости, ты в порядке?       Притворное беспокойство, озорной огонёк в глазах и настороженная, готовая к манёвру поза в окрепших мышцах плеч под тканью белоснежной облегающей футболки. Игра отменная, и твой план изначально я не уловила.       — Всё в порядке. Пойду переоденусь. — я поднялась спокойно, сдерживая переполняющие меня эмоции недоумения и раздражения. Эта блузка мне нравилась, но я не носила испорченные вещи, даже если химчистка и смогла бы справиться с выведением пятна от Chateau Latour Pauillac на отлично.       Он пролил вино чётко на область моей груди, ловко подхватив стакан в моменте и не позволяя ему разбиться, когда обслуживающий персонал засуетился, а бедная наивная Мари вскрикнула от испуга. Мысль о том, что Феликс специально потянулся к напитку на подносе прислуги, ещё не успевшей подступить к столу и обслужить нас как положено, била тревогу и заставляла меня думать за троих. Но всё указывало лишь на то, что думать я разучилась, ведь стоило мне только с облегчением уединиться в ванной (из-за так желанного мне одиночества, ввиду слишком душной атмосферы за столом), как дверь в ванную вновь открылась и торопливо захлопнулась с характерным щелчком внутреннего замка, а в широком зеркале над раковиной я снова увидела этот пронизывающий, темнеющий взгляд.       Мои губы приоткрылись, когда лёгкие набрали побольше воздуха для негодующей речи, но я им же и подавилась, краснея в зеркальном отражении наших тел, когда мой мальчик подошёл и встал позади меня, нежно и почти невесомо огладив мою талию ладонью, и с шумным вдохом зарылся в мои волосы в область шеи, прикрыв глаза.       Я должна была оттолкнуть его. Должна была сказать хоть что-то, но предательская дрожь восторга в моём теле охватила меня, когда низкий, хриплый и слегка насмешливый голос моего пасынка раздался в самых недрах моей души, а мои бёдра инстинктивно сжались, когда он прикусил мочку уха, задав вопрос:       — Скучала?