"Мама"

      Она открыла для меня врата рая.       Из моей дрянной собачьей жизни моя серафима открыла мне небесные врата в райские сады и предоставила себя в качестве главного приза, а я всё ещё не мог поверить в то, что не сплю каждый раз, когда её шёлковые, отливающие золотом подкрученные локоны небрежно струились по моим пальцам, а её выразительный, отливающий океаническими глубинами взгляд, доверительно успокаивал моё ноющее сомнениями сердце в моменты наших единений и страсти, когда мы оставались одни. Я был словно за вратами Эдема, выиграл билет туда ещё при жизни, но моё наполненное тревогами подсознание билось в конвульсиях в попытках доказать мне, что я не замечаю чего-то очевидно важного.       — Фе-еликс, как насчёт просекко? Принесёшь? — заигрывала со мной очередная вертихвостка из моей танцевальной студии, преследуя меня до самой кухни. Хорошо, что я успел её заметить тогда и спрятать тебя за барной стойкой, помнишь, Софи? Мы ведь тогда чуть не попались.       Наверное, я выглядел крайне нелепо, когда делал вид, что ищу что-то в полках под баром.       — Конечно, Лили. Я сейчас, вернись к ребятам. — она хотела побыть со мной наедине, я понимаю. Девчонка весь день проявляла знаки внимания ко мне, стоило ей только ступить за порог нашего дома и увидеть, насколько богат и обеспечен смазливый и тихий парень в брендовом шмотье из танцевальной школы, в которую она ходила. И ей, паршивке, даже удалось повлиять на мои физиологические потребности.       — Что ж… Ладно… Я тогда… — она неловко попятилась, понимая, что я ждал, когда же она наконец-то свалит и оставит меня одного. Или…       — Сейчас вернусь, иди. — кивнул я ей, натянуто улыбаясь и чувствуя, как мышцы вокруг берцовых костей сводит приятной судорогой. Я помню, как ухмылялся, наблюдая за удаляющейся фигурой, что уже вышла на свежий воздух через заднюю дверь для летней площадки, и как сжал мягкие волосы моей мачехи в своём кулаке крепче, толкаясь в её сладкий рот уже увереннее и громче, прижимая её легко подающееся тело к шкафчикам и опуская взгляд на её раскрасневшееся лицо.       — Мм-гм… — моя идеальная женщина, всегда готовая для меня. Такая податливая и послушная, мог ли я мечтать об этом, когда впервые её увидел? Её тёплая пещерка рта обволакивала меня, окутывая приятным ласковым теплом, а язык нежно и умело подталкивал к необходимой нам обоим кульминации. Нам обоим – чтобы я не пялился на других молодых девок. — Да, умничка, продолжай. — шептал ей я, другой рукой оглаживая её лицо, подбородок, шею и горло. Идеальная, прекрасная во всём. И такая наивная. О боже, она ведь и правда думала, что я могу взглянуть на кого-то другого, когда уже один раз моё семя побывало в её чреве. С того дня я был словно сам не свой, желая и преследуя больную цель повторить это запрещённое, но полное соблазнов действо снова и снова, а спустя недели и вовсе, наплевав на мнение прислуги и домоправительницы, переехал в спальню к Софи, засыпая с запахом её сладости и вкусом её тела на моих носовых и языковых рецепторах.       Не было ничего необычного в том, что я устраивал вечеринку в нашем доме. Я часто так делал, Софи позволяла мне это, а сегодня наша команда уличных танцоров взяла небольшой приз, что позволило нам засветиться даже по федеральному телевидению, и это было небольшим способом отпраздновать, а также поднять мою репутацию как сына для своей матери в лице полезной и талантливой единицы общества. Я знал, что меня снова попытаются склеить наивные глупые барышни, но едва ли они знали, что в голове у такого повёрнутого извращенца как я в моменты подступающей эрекции.       Чавкающие звуки с области моей ширинки вывели меня из воспоминаний о причинно-следственной связи моего пребывания на кухне и коленопреклонённой позы моей сексуальной мачехи и я низко простонал, сжимая острый женский подбородок в ладони.       — Вставить тебе? — шёпотом спросил я, а она усилила давление, проглатывая меня и сшибая к чертям мою уверенность. Да я не смогу, если она продолжит так страстно сосать.       — Тебя будут искать, так что нет. Оставь эту идею до вечера. — каверзная ухмылка тронула мои губы, когда я вновь и вновь сопоставлял в голове сказанные слова и образ личности, произнёсшей это. Её хотят миллионы, но она вернётся ко мне. В мою постель, в постель подростка. Блять. Идея придушить её и заставить давиться моим членом была настолько соблазнительной, что я едва держал себя в руках, а мои пальцы подрагивали от желания схватить её за горло. Но мне хватало и одной мысли об этом, если честно.       — Тогда проглоти всё, «мамочка». Ни капли не пролей. — на выдохе прошипел я, теряясь от её ласковых облизываний, врезаясь в её спазмирующее горло по самый конец и вжимая её лицо в свой пах. Она захлебнулась мной и всем тем, что мешало ей дышать, но я видел, какой довольной она была, когда сжимала мой зад и глотала всё, что я извергал в её тёплую, гостеприимную глотку.       И, возможно, я бы не вёл себя так. Но мысль о «папочке», что всё ещё изредка посещал наш дом, пусть и по деловым вопросам, заставляла меня порой вести себя, как настоящий ублюдок. Вот только ошибкой Софи было поощрение подобного моего поведения и она никак не пыталась исправить меня. Меня никто не воспитывал, у меня не было отца, а на тот момент ещё и мать слегонца забила на свои основные функции, видя во мне взрослого, хотя уже сейчас, в силу возраста, я понимаю, что многие вещи стоило бы обязательно исправить уже тогда и до взрослой, сформированной личности мне было ещё далеко.       Мы проводили с ней до ненормального много времени. Мои друзья в шутку называли меня «мамкиным сынком», ведь я был единственным взрослым лбом, который гордился, словно элитная шлюшка, когда Софи подбирала меня со школы в своё свободное время на белом Chevrolet Corvette. Она делала это, как правило, потому что у нас были общие дела и рабочие контракты, но я трепетал и нетерпеливо ёрзал на месте каждый раз, когда элитный спорткар подъезжал к задней парковке под завистливые взгляды зевак-учеников и преподавателей.       Кстати, я не говорил? Ближе к восемнадцати на меня положил глаз Николя Жескьер, директор женской линейки Louis Vuitton в Париже, на одном из приёмов и предложил попробовать себя в модельном бизнесе. Я не был идиотом и не стал упускать этот шанс проявить себя, тем более, когда у меня были не только смелые возможности проваливаться, зная, что мне ничего за это не будет, но и также шансы на ошеломительный успех под чутким руководством самой Софи Лоуренс. Она тоже была чьим-то там амбассадором. Вроде бы Dior, хотя, съёмки для модельных журналов были для неё скорее развлечением, нежели способом реального заработка. И конечно же я не мог не воспользоваться шансом на ещё больше личного времени Софи с целью получить побольше… Личных уроков.       Совместное времяпровождение было для нас чем-то сродни свиданиям. Я, в силу своей пубертатной подростковой натуры видел во всём намеки и сексуальный подтекст, а Софи… Одному Богу известно, что именно было у неё в голове в моменты, когда мои пальцы исследовали её мягкое и податливое тело под тканью очередного ебейше дорого платья за суммы, стоимости которых мне ранее и в мечтах не снились. Но то, как она сжимала мою ладонь между своими бёдрами, с каким удовольствием тёрлась своей задницей о мой напряжённый пах даже на гала-вечере после чёртовой церемонии вручения «Оскара», где она была номинантом, почему-то убеждало меня, что это – не простая похоть и что мы… Любим друг друга?       Я зависел от неё. Она была мне нужна, я знал это на уровне животных инстинктов. Без Софи, когда она отсутствовала ввиду заграничных командировок, я чувствовал, как хрупкий мир в моей душе рушится, а я сам вновь тону в психосоматических тревогах собственного организма, вспоминая вдруг о своей депрессии и всех её сопутствующих «прелестях». Я был жалким. Вместо попыток сепарироваться и отделиться от «сиськи», которая меня кормила, одевала и давала комфорт, я стал искать ещё больше её тепла, дурея от одиночества, когда не мог связаться с Софи из-за её работы или разницы в часовых поясах. Мне всё труднее было оставаться хорошим мальчиком. Я больше им не был и, что хуже, совершенно перестал замечать насколько поганым и эгоистичным человеком я становился, опьянённый своей шикарной жизнью.       И, конечно же, на тот момент я ещё не знал, насколько сильно я мучаю мою любимую и не менее влюблённую в меня Софи.       Я много где ошибся. Я был жадным и дурным подростком, вкусившим вкус славы, денег и лучшей женщины, которую мог бы себе представить.       Серьёзно, я думал, что вкусил запрещённый райский фрукт и погряз в зыбучих песках греха, расцветая или же наоборот деградируя в мерзотное похотливое чудовище, за что мне было стыдно уже спустя долгие годы после, когда я осознал, насколько мало я думал о её чувствах и насколько эгоистичным я был мудаком. Моя жадность снедала меня днями и ночами, а ревность уничтожала самые лучшие качества моей личности, превращая мою одержимость в маниакальное преследование собственной мачехи, которая велась на мой больной эгоизм и потакала каждому моему неадекватному требованию её тела и внимания. Днём, ночью, неважно. Мне плевать было, устала ли она, больна ли или измучена. Я думал, что знаю лучше и видел в её глазах отдачу и необходимую мне любовь, а поэтому считал, что поступаю правильно.       Я был счастлив, если честно. Я думал, что мы любим друг друга.       Но однажды всё прекратилось также резко, как и началось. Вернувшись со съёмок на Карибах, Софи была в подавленном настроении. Она часто возвращалась уставшей и дезориентированной с очередных съёмок, а потому требовала отдыха и тишины. Я понимал её и думал, что моё внимание – это именно то, что ей нужно, вторгаясь в её личное пространство снова и снова, ведь это уже стало моей привычкой. Но в тот злосчастный день я не понял её намёков. Я должен был оставить её или… Хотя бы понять что с ней происходит.       Перепуганный, озлобленный взгляд Софи прожёг моё уязвимое сердце и я впервые за два года жизни в её доме не узнал её. Отчаяние и настоящий дикий страх в её глазах говорили мне о признаках расстройства более глубокого, нежели простой стресс на работе или усталость, и я вдруг, раскрыв рот, понял, что… не имею права задать интересующий меня вопрос. Ведь с момента, когда она отдалась мне, я… ни разу не интересовался тем, что у неё на душе.       Я помню, как почувствовал, что между нами выстраивается крепкая, незримая и непреодолимая стена. Она делала Софи недоступной для меня, хотя я внятно видел её и вполне мог вытянуть свою руку, чтобы сжать её плечо, тряхануть хорошенько и вытащить нужную мне информацию, но чувство отрешённости и ненужности вновь охватило меня вместе с холодом, что окутал моё тело при её простой команде «Иди к себе». Я давно не ночевал у себя. Слишком давно, несколько месяцев так точно. Её комната стала мне как родная, но, услышав её приказ, я вдруг почувствовал, как… Как меня выбросили. Как щенка или котёнка в дождь. Конечно, это сегодня я могу понять все причины её боли и попытку закрыться от меня, но тогда, двадцать лет назад, я был подростком, заканчивающим школу. И то, с каким грохотом я захлопнул дверь в её кабинет было тоже жалкой попыткой выразить мои несогласие и протест.       Я был капризным. Обижался на неё, словно маленький ребёнок, и думал, что наделаю глупостей назло Софи, а она увидит и будет сожалеть о том, как поступила со мной. Я засыпал с ворохом подобных мыслей, полных эгоистичного гнева и обиды, но спустя несколько часов меня разбудили шум и суета посреди ночи. Вдоль всегда тихих коридоров кто-то торопливо топтался и тихо переговаривался, а я тут же сорвался с места, на ходу натягивая шорты и бросаясь к двери. Наши спальни были совсем недалеко. На дворе стояла глубокая ночь, а вокруг спальни Софи ощущалась какая-то пугающая возня.       Я помню, как желудок скрутился от нарастающей тревоги, когда я, открывая дверь, заметил обеспокоенную горничную с полотенцем, несущуюся прочь от комнаты Софи. Я сорвался с места и, не разбирая дороги, рванул в сторону комнаты, которую уже долгое время считал нашей совместной, но едва её достигнув, словно врезался в невидимую стену, возвращаясь к началу наших отношений и ощущая самый мерзкий из приступов дежавю в своей жизни.       — Эй, взгляни на меня. — прошептал тот самый ублюдок сахарным голосом, а мои губы тронула кривая ухмылка.       Опять. Он опять был в нашем доме. В спальне Софи посреди ночи. И будь я умнее, заподозрил бы менее низменные причины, чем те, что приходили мне на ум, но ревность и собственничество окутали мои мозги, словно лианы, и я окончательно ослеп из-за собственной тупости.       Но Бог, наверное, существует. Ведь он уберёг меня от того, чтобы устроить скандал прямо там, поведя наши жизни с Софи по совершенно иному пути.       Ведь едва я ступил к дверному проёму и раскрыл рот, набрав побольше воздуха для громкого возмущения, я им же и подавился.       — Детка, он больше никогда не тронет тебя. Я здесь, я с тобой. Тише-тише. — он шептал ей эти слова с серьёзной, взрослой и мужественной нежностью, а я чувствовал, как перед глазами пляшут звёздочки от подскочившего давления.       Моя драгоценная Софи сидела на полу, забитая в угол между кроватью и длинной шторой, залитая слезами и в отчаянии стискивала в пальцах собственные волосы, словно пыталась вырвать их с корнем. Болезненный слезливый ком подкатил к моему собственному горлу, когда я осознал, что прекрасно понимаю это чувство. Чувство, когда ты задыхаешься от болезненной нехватки воздуха, а глубоко в груди саднит и нарывает так сильно, что хочется выть и кричать, но кричать нельзя, ведь тебя сочтут сумасшедшим. А что хуже, если и закричишь во всё горло, выплёскивая всю накопившуюся боль, пока кортизол вымывается вместе с горьким слезами – легче всё равно не будет. Никто не поймёт, ничто не изменится, и ты так и останешься гнить в своём аду один, натягивая маску и играя на публику «нормального» человека. Вот только нормальных в мире нет, самый нормальный – это ты, а те, кто довели тебя до ручки – ёбаные психи.       Она страдала давно. И я видел это по уровню отчаяния в её рецидивирующем приступе, но сказанные только что Баном Кристофером Чаном слова были сродни живой и самой реальной пощёчине для меня.       Она страдала и мучилась от последствий нашей связи и именно я был причиной её отчаяния и страха.       Я не знал, что мне делать.       Я считал, что мы близки, что понимаем друг друга, как никто другой, что оба нашли друг в друге утешение, но я был глуп, слеп и эгоистичен тогда, ведь упустил эмоциональное падение моей возлюбленной женщины в пучины глубочайшей бездны, куда уже было недостаточно просто протянуть ей руку. Она позвала на помощь другого человека, вычеркнув меня из жизни также резко, как и впустила в неё, и я с горечью на языке понял, что для наших отношений это самый запредельный конец.       Я ушёл тогда. Глотая слёзы вины и отчаяния, падая в глубины самокопания и, если честно, я смутно помню, как справился с этим в одиночку. Я вернулся на препараты, тайно известив домоправительницу о том, что нуждаюсь в помощи и вновь отдался сеансам психотерапии. Мне было трудно лгать доктору и себе о том, что со мной происходит, я старался деликатно обходить истинную природу моей трагедии и это делало лечение неэффективным, ведь я должен был напрямую наладить отношения с Софи, а мы с ней вновь… не общались. Она закрылась от меня, я совсем её не видел и тоска по ней порой была столь невыносимой, что хотелось волком выть от безысходности. И я, чёрт возьми, выл, зарывшись носом в её вещи, пробираясь тайком в её спальню ночью, когда она вновь отсутствовала дома из-за рабочих поездок.       Я деградировал. Мне становилось хуже и хуже, я забил на модельные контракты, ссылаясь на занятость в школе и перестал заниматься своими соц. сетями, но уже не для того, чтобы Софи «заметила и начала сожалеть». А потому что чувствовал апатию, опустошение от жизни в свои восемнадцать, после дня рождения, который она пропустила, ссылаясь на плотный рабочий график.       Она бросила меня. Даже не объяснившись со мной. И я чувствовал, как она ждала моего поступления и скорейшего отъезда, дабы избавиться поскорее от надоедливой ноши на её хрупких плечах. Поступать мне никуда не хотелось и, соответственно, покидать дом тоже, но я выбрал школу искусств, просто следуя по стопам своей матери актрисы. Единственным отличием был хореографический уклон выбранного мной факультета.       И я сделал, как она хотела. Успешно, насколько это было возможно, сдал экзамены и поступил в Juilliard School в Нью-Йорке, решив избавить Софи от своего присутствия окончательно и предоставить ей возможность наконец-то появляться дома.       Кажется, Софи даже загордилась мной, ведь я смог поступить туда без её помощи, денег и наставничества. Но я не стал ждать её возвращения домой для того, чтобы попрощаться перед своим переездом в общежитие института. Мне было трудно представить свою жизнь без неё, но… Мысль о том, что именно я являлся причиной её страданий не давала мне нормально дышать.       Я съехал из нашего шикарного дома в Малибу и с каждым месяцем всё реже отвечал на её звонки и сообщения, хотя знал, что она обо мне волнуется.       А спустя год я приехал домой на каникулы, чтобы погостить, потусоваться на море и… познакомить свою девушку с матерью.