"Мама"

      Моя жизнь была сущим кошмаром.       Я не понимал зачем я существую, зачем родился и зачем вообще люди заводят детей. Особенно это касается неблагополучных семей, где копеек с пособий от государства едва ли на кромку хлеба хватает. И из-за подобной дрянной жизни родители таких детей в какой-то момент хлеб меняют на дешёвое пойло, которым, мало того, что желудок не набьёшь, так ещё и блевать будешь дальше, чем видишь.       Был ли я трудным ребёнком? Да нет, наверное. Вполне себе покладистым, очень скромным и забитым, как в эмоциональном, так и в физическом плане. Мои родители меня по синьке зачали и в таком же положении я и родился. Чудом здоров, на самом деле. Их здоровье меня всегда волновало, особенно после смерти отца в мои восемь лет. Я стал более внимательным к матери, а она стала ещё больше лупить меня и... Однажды в школе заботливая учительница заметила насколько хреново и болезненно я выглядел, не говоря уже о том, что не мог позволить себе школьные обеды в течение всего периода обучения в первом классе. Наш дом посетили сотрудники службы опеки и меня забрали в детский дом, а также отправили на регулярные сеансы психотерапии.       В детском доме было не намного лучше, дети там сумасшедшие, в подворотне тёмной ночью среди чёрных районов побезопаснее будет. Но там хотя бы кормили и одевали по расписанию. Я не жаловался, но... Чувствовал опустошение, будто нажился уже за свои шестнадцать. У меня было несколько друзей и подруга вне интерната, что мотивировали меня побыстрее вырваться из гос. обеспечения, нищеты и бегом бежать учиться и работать, дабы стать нормальным и жить как человек. Но мои страхи, панички и общая апатия часто брали надо мной верх. Я боялся, что не справлюсь со взрослыми испытаниями, ведь у меня не было семьи и средств, которые могли бы поддержать меня в случае провала.       Я никогда не молился. Наивные верят в волшебство, а я, наверное, переболел этой фигнёй намного раньше, лет в десять, когда понял, насколько одинок, никому не нужен и как хреново мне жилось без антидепрессантов. На таблетках и терапии жить ещё терпимо. Не так критично вспоминать озлобленный взгляд отца перед тем, как ударит меня, или заплаканное лицо матери перед тем, как ударит её. И тот ужас предательства, когда я, будучи глупым и отчаянным, кидался перед отцом, защищая мать, а в итоге получал от них обоих. А они, блять, через пять минут уже ворковали и накидывали за воротник дальше, пока я не мог подняться с пола у батареи, где меня и оставили.       Я боялся взрослой жизни и мои тревоги только росли. С каждым днём действие нейролептиков и седативных имели всё меньший эффект и милая молодая доктор, советы от которой воспринимались для пубертатного шестнадцатилетнего меня, скорее, скептически, советовала срочно менять обстановку своей жизни, ибо нынешняя меня закапывает. Я мог только глаза закатывать, но не долго, всё время возвращая взгляд на край её короткой юбки и думая о том, что она одевается слишком вызывающе для сеансов психотерапии, и благополучно пропуская мимо ушей всё, что она говорила.       Да, обстановку. Сейчас, ага, шнурки поглажу. Ты ж моя "психологиня", может ещё посоветуешь на Фиджи слетать?       Естественно, я послушно кивал, ведь образ, сложившийся из-за моей ангельско-детской внешности, нарушать было бы преступлением. Постараться изменить своё окружение и обстановку – да раз плюнуть, в интернатах такое по запросам хоть каждый день проворачивают. Это сарказм, если что.       Я чувствовал себя крупным идиотом. Особенно в момент, когда после возвращения и дрочки на воспоминания о психологе-милашке меня вызвали в кабинет директора для... Какого-то разговора. В целом, я не косячил. Меня пару раз ловили за курением, но алкоголь я ненавидел, ведь эта бадяга буквально превратила моих родителей в подобие хомо сапиенса.       Путь до кабинета показался мне длиннее, чем обычно. Блядская тревожность накатила опять некстати, хотя я сотни раз гонял по этим коридорам за восемь лет жизни в интернате. В висках пульсировало трепетное, но плохое предчувствие и я ускорил шаг, желая избавиться от этого ощущения как можно скорее.       За распахнутыми дверями стояла она – Богиня или... Господи, как банально, но... Никак иначе я не могу вспомнить её тогда, образ греческой дивы небесной красоты в нежных лучах скромного оконного света кабинета директора заставил меня застыть многовековой статуей и прорости мхом на входе. Я подумал, что ошибся и, возможно, пришёл не к назначенному времени. Такой красивой женщине не стоило даже близко подходить к грязному, дешёвому приюту вроде нашего, но... Она была здесь. Её загорелые европейские черты, словно с обложек глянцевых журналов, устремились на меня, а голубизна её глаз, почти синих, будто под фильтрами инстаграма, пронзила меня оценивающим взглядом. Директора я и не заметил. Её образ деловой элегантной женщины в строгом, но обтягивающем белом костюме, с высокими каблуками и провокационно выглядывающей из жакета кромкой чёрного топа, сразили меня настолько, что подросток во мне буквально съедал её глазами. Удлинённое завитое каре, с мелированием точно из дорогущего салона, выгодно подчёркивало изящный изгиб её шеи и острые плечи, а на ключицах красовалось золотое колье. Я никогда не видел столько золота в одном месте, и я сейчас, чёрт возьми, не об украшении.       — Это он? — Спросила она у директора и они продолжили диалог обо мне, но я не слышал ничего, кроме отголоска её вопроса из-за нарастающего шума в ушах. Мысль о том, что такая красивая женщина пришла сюда ко мне, или... За мной, заставляла моё сердце колотиться как сумасшедшее. Я испытывал новое чувство тревоги, но пока что не совсем понимал корень его характера.       Меня ни о чём не спрашивали. Лишь осмотрели ближе, словно экспонат на выставочной витрине в музее, и я помню лишь как был напуган и заворожен одновременно, когда изящная маленькая кисть с тонким запястьем потянулась к моему лицу, приподнимая пальцами с чёрным маникюром подбородок повыше и ворочая меня из стороны в сторону. Я послушно следовал, и я... И я хотел следовать. Возбуждение, охватившее меня в ту секунду было самым больным и самым правильным в моей жизни.       Женщина забрала меня.       Её красота и вызывающая внешность оказались не случайными. Я мало интересовался шоу-бизнесом в свои шестнадцать, но мне пришлось начать это делать, ведь моя... Эм... "мать" оказалась голливудской актрисой с очень большой фильмографией.

***

      Софи Лоуренс. Так звали женщину, которую директор велел мне отныне называть матерью, но не она сама. Казалось, ей плевать было на такой важный процесс, как усыновление ребёнка. Софи вела себя отстранённо и сдержанно, словно щенок или котёнок в её огромном пентхаусе на берегу сказочного Малибу доставили бы ей куда больше радости или вызвали бы больше эмоций, нежели живой человек. Нет, я конечно понимаю, что люди - отстой. И сам так думаю, но в дополнение к борьбе с собственными страхами в моей жизни прибавилась ещё и презумпция ненужности в этом доме. Вот только, мне ли жаловаться? Ведь паста с говядиной и вялеными томатами, которую я попробовал, когда меня впервые привели в этот дом, была самой вкусной в моей жизни. Хотя бы потому, что она была первой.       Моей опекунше было всего двадцать шесть. Об этом я узнал из слухов от домашней прислуги, со мной лично Софи мало говорила. Лишь об успеваемости в школе и потребностях в отдыхе или шопинге. Доченька богатого политикана, выбившаяся в шоу-бизнес тоже не без его помощи. Мне сливали информацию небольшими, невнятными обрывками, не давая общей картины, и так я прожил в доме Лоуренс почти полгода, охреневая от масштаба роскоши, который упал мне на голову в сравнении с моей прошлой дрянной жизнью. Иногда мне казалось, что я усну и проснусь вновь в своей лачуге с крысами, но нет, каждый раз, когда я открывал глаза, меня приветствовал яркий солнечный свет из панорамного окна с видом на Тихий Океан, комната неадекватных размеров со всеми удобствами для подростка, включая игровой ПК и консоль, а внизу завтрак, приготовленный лично для моих желудка и предпочтений персональным шеф-поваром нашей семьи.       Я не понимал зачем я ей и что ей от меня нужно.

***

      Мы редко общались, но спустя полгода моей адаптации к жизни в Малибу, где меня в школу отвозила охрана на чёрном седане (объясняться было сложно, но школа была обычной, поэтому из-за брендовых шмоток и регулярных наличных в кармане я просто всем нравился и никто не донимал меня вопросами), Софи всё же начала проявлять ко мне некоторый интерес. Я бы назвал это попыткой подружиться и научить меня чему-то из сферы её жизни, типа гольфа или сёрфинга, чтобы брать с собой на официальные мероприятия и вынуждать глупо и молча улыбаться рядом с ней. Как выяснилось позже, я был частью её пиар-кампании перед премьерой фильма, где она играла сердобольную, страдающую мать. В жизни от страдающей я в ней ничего не видел, конечно, лишь холодный расчёт, бизнес-хватку и умение моделировать стратегии. И я был стратегией. Бедным ребёнком, со сломанной психикой из-за родителей-алкоголиков, к которому милостивая Софи протянула свою длань надежды. Я бы посмеялся, ведь за всё это время я ни разу не слышал, чтобы она обратилась ко мне хотя бы "Феликс", не говоря уже о каком-то тактильном контакте вроде объятия или чего-то более родительского. Но оно было и не нужно. Мне было трудно называть её мамой, но иногда между сдержанным и скромным "мисс Лоуренс" в моменты особой благодарности у меня всё же проскакивало что-то типа "мам". Зачем – не знаю. Маму я в ней не видел. Да, она делала всё, что делают мамы, кроме любви: давала мне кров, еду, позволяла учиться, развлекаться, гулять допоздна и даже приводить друзей, но только тех, кому я действительно доверяю. Но для матери Софи была слишком молодой и отчуждённой, скорее - опекун, а в лучшем случае: старшая сестра.       И... И я бы не грезил о большем. Ладно. Немного было. Когда случайно увидел её в шёлковом халатике после душа с влажными, липшими к острым чертам расслабленного и отдохнувшего лица, волосами. И нет, халат был приличной длинны, это я... Это я хотел видеть больше.       У нас был бассейн. Она любила этот бассейн, и я, как человек от природы нищий, не понимал зачем ей ёмкость с водой если до океана идти минуту. Не понимал и до крови кусал свои губы, бледнея от стыда, за свои собственные мысли, когда она ныряла в него с бортика, проплывая по всей его глубине и выныривая как русалка. И почему в её портфолио одни боевики да драмы? Ей ужасно подошла бы роль сказочной, мифической женщины, типа нимфы или феи, а лучше – дриады, ведь они создания, живущие в единении с природой.       И полностью нагишом.       Все женщины купаются в купальниках, в этом нет ничего необычного, но её фигура была чем-то, что запрещено обрамлять в купальные костюмы. Слишком идеальная, слишком подтянутая, слишком сочная, слишком...       Блять, это сложно объяснить.       С каждым днём моего нахождения рядом с ней, я терял себя среди того, что чувствовал. Я забыл о тревогах, сосредоточившись на учёбе, ведь однажды за хорошие оценки она купила мне iPhone 16 Max Pro. Есть предположение, что она и так бы его купила, но похвала и тёплый взгляд, следующий за подарком, заставили моё сердце совершить полный оборот вокруг планеты. Это тепло, которого мне не хватало, которого мне никогда никто не дарил. Она меня не трогала, даже не коснулась, но я чувствовал, будто меня обняли, успокоили и как минимум поцеловали в лоб. Наверное, я покраснел. Ведь Софи в тот момент удивилась довольно сильно, и я впервые увидел на её лице столько эмоций за одну чёртову минуту.       И я хотел ещё.       Вызвать больше её эмоций. Посмотреть, как она радуется, злится, как смеётся, как плачет, увидеть её всю за фасадом чётко выстроенной баррикады из масок и фальши. Я не хотел больше видеть её роботизированную сущность, которой сделала её работа в шоу-бизнесе. Я хотел быть как она, во всём её великолепии, но не потерять самого себя.       И я начал стараться.       Я спросил у Софи могу ли я начать заниматься чем-то кроме школы и она разрешила мне без вопросов. Кружки, дополнительные занятия, клубы, личные преподаватели: она оплачивала мне всё. Ещё в детстве я нашёл для себя интерес к музыке и танцам, но у меня никогда не было возможности попробовать. Я пошёл на плаванье, чтобы укрепить тело, увлекся кавер-денсами и залип в прогах по склейкам роликов и сводке аудиодорожек. Ведь теперь у меня были все средства и возможности для того, чтобы стать лучше. А если я стану, то...       То что?       Я не задавал себе этот вопрос, пока был занят персональным ростом. Только слушался, посещал с ней приёмы, понемногу набирал аудиторию в соц. сетях из-за собственной смазливости и довольно сносных танцев, пока однажды ночью моё спокойствие не было нарушено одним тяжёлым для меня событием.       Я ничего не знал о личной жизни Софи, ведь она вела себя довольно сдержанно и прилично. По официальным данным у неё не было ухажёров, и по неофициальным тоже. Я бы заметил. По крайней мере, так я думал.       В ту ночь я засиделся со своей тимой в Fortnite допоздна. До четырёх утра, если быть точнее, на дворе были приятные весенние выходные, но в Малибу тепло круглый год вообще-то. И лучше бы я просто сходил по туалетным делам на своём втором этаже, да спать пошёл, но невидимая сила, переплётшаяся с чувством голода, потянули меня на первый, к холодильнику на нашей стерильно богатой кухне. Я не ем по ночам, я вообще примерный пасынок и ложусь не позже одиннадцати обычно. Обычно. Но с того дня что-то в моей жизни пошло по пизде, я клянусь.       Сперва я увидел приоткрытую дверь в ванную комнату и ламповый свет, приглушённо мерцающий в темноте коридора. Я нахмурился и хотел сделать шаг вперёд, но замер, услышав... Вздох. Её вздох. Не такой как будто устала, а немного... Другой, какой ранее никогда не слетал с её уст при мне.       И шёпот.       Холодок пробежался по моей спине, а волосы по всему телу встали дыбом от ужаса, ведь... Шёпот был мужским.       Я не помню всех чувств, что испытал в тот момент. Помню лишь, что не мог сопоставить то, что слышу, со своими фантазиями, а потому решился скользнуть ближе, чтобы из-за скудного обзора приоткрытой двери увидеть её оголённую ножку. На столешнице. И мужскую руку на её загорелом, нежном бедре, медленно задирающую чёрное, классическое платье. Я помню, как мой рот наполнился слюной с привкусом горечи, помню жгучую, болезненную ярость в груди, помню, как разболелось что-то под ложечкой и, кажется, меня даже затошнило. Помню, но...       — Ах, Чан, не томи, прошу... — Умоляла она, а я от её мурлыкания терял дар речи, хоть и не говорил ни слова. Говорила ли Софи так нежно хоть с кем-то? Так страстно и так... Жаждуще?       Господе Иисусе, я должен был сразу уйти. И я ушёл бы, если бы услышанное следом не выкопало мне в том скудно освещённом коридоре блядскую могилу.       — Ммм, какая ты влажная, Софи. Ждала папочку?       "Папочку?" — Как сейчас помню, я чуть вслух это не ляпнул.       Уже развернувшийся для того, чтобы быстро ретироваться, я остановился и резко обернулся, с ужасом и новым пониманием вглядываясь в скудные кадры открывшихся мне откровений. Это не просто рандомный хахаль, он уже трахал её и не один раз. У неё всё это время кто-то был, кто-то, кого она называла...       — Yeah, Daddy, please...       Вот так и называла. Её скулёж заставил меня дёрнуться на месте. Дрожь пробрала меня с головы до пят от её жалобной мольбы и я почувствовал, как кровь с титанической скоростью мчится к дёрнувшемуся члену в домашних шортах. А моя рука предательски ныряет следом.       Он, вероятно, что-то сделал. Что-то ещё, я не видел ни его тела, ни лица, но услышал, как восторженно дёрнулась Софи, усмехнувшись и охотно принимая его дерзкие действия, и только спустя секунд десять до меня дошло.       Он вжал её маленькое тело в огромное зеркало над столешницей и я чуть отступил в сторону, чтобы не быть замеченным, а когда поднял глаза снова, едва не выронил на пол челюсть... О Боже. Я никогда не молился, помните? Но с тех пор, кажется, стал слишком часто обращаться к Господу за советом. Она так красиво хныкала, когда этот крупный мужчина вбивался в её податливые бедра. Я сжал зубы, щурясь от досады в силу собственной неопытности в делах интимных. Не так сильно, чёрт возьми, да будь ты нежнее. Ей же больно...       — Ах, блять, да! — или... нет?       Я растерянно уставился на женщину, которую считал сильной снаружи, но хрупкой внутри, узнавая её... с новых сторон. Впервые в жизни, услышав от элегантной и всегда вежливой Софи её грязное "блять", я вдруг понял, насколько очаровательно это звучит из её уст. А пока я думал, то и параллельно наблюдал с задержанным дыханием, поглаживая себя за твердеющую длину, как она изящно выгнулась навстречу врезающемуся в неё мужчине, подставляя ему шею и грудь, а бретелька её чёрного платья дрязняще соскользнула с её плеча. Он содрал платье, обнажая её идеальную кожу, и с громким чавканьем припал к подпрыгивающему ореолу одной из грудей. О, те самые сиськи в чёрном откровенном бикини, что манили и зазывали зарыться в них возле блядского бассейна, и смесь всех этих образов чуть не выдала моё присутствие и не разрушила мою новую жизнь.       — Ты сегодня особенно горяча, детка. Просто супер. - Шептал он ей, а она восторженно скулила ему в ответ.       Я захрипел, когда увидел, обхватывающие талию мужчины, горячие бедра Софи. Мои яйца сжались, приближая меня к сладостно-мерзкому краю, когда её протяжный стон и страстная мольба толкнули меня в мой собственный похотливый ад. Мои глаза закатились, а пальцы на ногах подогнулись. Затаив дыхание до звездочек в глазах и напрягая пресс живота, я кончил себе в шорты, изливая пульсирующую горячую сперму в свою ладонь.       Ёбаный стыд.       Какой-то мужик трахал мою мачеху у нас дома, а я дрочил на это.       Я помню, как торопливо, почти спотыкаясь, убрался оттуда. Помню как еле дополз до собственной кровати. Как чувство отвращения к самому себе, к ней, к тому ублюдку заполонило меня настолько, что я не смог заснуть ещё целые сутки. Помню, как вернулись мои панички. Помню, как терпел удушье и онемение конечностей, молча сжав зубы, ведь я слез с препаратов и мне стыдно было бы признаваться Софи в том, что я снова в них нуждаюсь.       Однако на тот момент я ещё не знал, как же круто повернётся моя жизнь из-за идеи поиграть до поздней ночи пару лишних каток. И хорошо, что я не знал, что моя мать заметила моё присутствие в ту злополучную ночь.