Сердца трёх

— Неповтори-имый… Так, здесь нужна драматичная пауза. Раз. Два… Отлично! А теперь обернуться — и… — Джирайя! Он замирает на одной ноге, выставив большой палец и широко улыбаясь отражению; отражение, разумеется, улыбается в ответ. Ему положено. Только глаза почему-то совсем невесёлые — не-ет, нет-нет-нет, так не пойдёт. Поза, впрочем, тоже подкачала: она, пусть в мыслях и выглядит безумно круто, в действительности оказывается… не такой уж и крутой?.. Да чего уж там: откровенно дурацкой. И над самим текстом стоит поработать… Что ж, вот и вердикт: никуда не годится. Наверное, однажды на его надгробии напишут что-то в этом же духе. Едкая мысль вызывает усмешку; Джирайя выпрямляется, небрежно отряхивает рукава кимоно… И, повинуясь странному импульсу, подходит к зеркалу вплотную. Касается пальцами стекла — холодное, зараза, да и в комнате холодно, нужно окно закрыть… Мысль оказывается на удивление вялой и не задерживается надолго. Ну, помёрзнет немного, ничего с ним не случится. Всяко лучше, чем просыпаться от духоты… И когда это вообще началось?.. Отражение больше не улыбается: оно выглядит на редкость сосредоточенным. Надо же. У него и правда такое идиотское выражение лица, когда он о чём-то задумывается? Неудивительно, что девчонки разбегаются с визгами-воплями. Прыщи ещё эти дурацкие. И синяки под глазами… Джирайя с досадой хлопает по щеке отражения. Упирается лбом в стекло. Прикрывает глаза. Нет, понятно, что красавчиком — таким, на которых девчонки падки, вот как Орочимару — он не был никогда и вряд ли станет. Но можно хоть чуть-чуть менее ужасно выглядеть? Ну так, ради разнообразия. И так природа умом обделила, так хоть дала бы что-то взамен… Тук-тук. Стук в окно совсем тихий, но этого более чем достаточно: Джирайя едва не подпрыгивает, отшатывается от зеркала; и кого принесло на ночь глядя?.. Сердце, конечно же, знает ответ — потому, наверное, и стучит так неровно. Оно вообще глупое. Даже глупее, чем он сам. — Привет, — говорит Джирайя, рассеянно поправляя волосы; спросонья голос звучит отвратительно хрипло. — Что-то случилось? Нужна помощь? Шелестящий смешок, раздающийся за спиной, особо не успокаивает. — Почему ты так думаешь? Джирайя вздыхает — и всё-таки оборачивается. — А почему ты отвечаешь вопросом на вопрос? Орочимару тихо хмыкает и перелезает через подоконник — конечно же, в обуви, и, конечно же, без спроса. Знает ведь: можно. Зачем тогда все эти ритуальные танцы?.. — Потому что я так хочу, — говорит он бесстрастно и небрежно отбрасывает волосы за спину. — Твоя очередь. Джирайя пожимает плечами и нехотя улыбается — наверняка выходит неестественно. — Просто... странно. Что ты пришёл так поздно. И вообще — пришёл. Конечно же, он не говорит этого: в конце концов, Орочимару — как и Цунаде, как и кто-либо другой — не обязан навещать его, и общаться помимо тренировок, и звать куда-то, и... Джирайя понимает это, потому и не позволяет себе обижаться. А глупое сердце — нет. Глупое сердце стучит быстро-быстро — так, будто вот-вот случится что-то невероятное. Будто уже случилось. Орочимару ожидаемо не отвечает, только склоняет голову набок, глядя на удивление пытливо. И как у него вообще получается двигаться вот так — изящно и в то же время естественно? Спросить бы... Когда-нибудь — обязательно. В другой жизни, например. В этой есть вещи поважнее. Джирайя давит очередной вздох. — В общем, если тебе что-то нужно, ты скажи. Разберёмся вместе. Воспоминание оказывается удивительно ярким, острым: отчаяние в глазах Цунаде, Орочимару заигрался, его так и не прозвучавшее вместе... Это было так давно, что будто бы и не было. Интересно, она помнит?.. Едва ли. Судя по тому, как усердно она строит глазки тому высокому, крепкому и, чтоб его черти драли, красивому джонину, плевала она на все их вечерние разговоры. Нет, разговоры-то, может, были и хорошие. Просто человек оказался не тем. И стать тем не сможет, сколько бы ни старался. Что ж, бывает. Сейчас болит, конечно, как без этого, но... Поболит и пройдёт. В конце концов, Цунаде не единственная девчонка в Конохе — и уж тем более не единственная в мире. — Нет. Мне ничего не нужно. Джирайя встряхивает головой — и с запозданием понимает, что всё это время буравил Орочимару взглядом — и взглядом наверняка отсутствующим. Ну, ничего. Орочимару на все его тревоги глубоко плевать, так что... Орочимару, словно откликаясь на его мысли, щурится. — Мне ничего не нужно, — повторяет он на удивление мягко. — Но кое-что нужно тебе. И я здесь, чтобы дать тебе это. Та-ак, а вот это уже интересно... Орочимару, поймав его взгляд, вдруг негромко смеётся. — Ты так удивлён, — говорит он всё так же мягко и — самую малость — вкрадчиво. — Готов оказывать всем помощь, но не готов принимать её сам? Забавно. Джирайя пытается улыбнуться снова: даже натянутая улыбка лучше искренне сжатых кулаков. А кулаки сжать хочется. Потому что это хреново забавно входит лезвием под рёбра. Забавно. Забавно, мать его. То, что он закрылся дома? То, что приходится болтать с зеркалом, чтоб не свихнуться от тишины окончательно? То, что Цунаде никогда не улыбалась ему вот так и уж тем более не строила глазки? Прыщи? Синяки? Творческий кризис? Что?.. Кажется, всё это читается в его взгляде: Орочимару дёргает уголками губ и медленно выпрямляется. — Не злись, — ровно говорит он. — Ни на меня. Ни на неё. Ни на себя. Джирайя рвано выдыхает; кулаки сжимать уже не хочется. Хочется сразу — башкой в стену. Чьей именно — их Великая История умалчивает... Потому что не было никакой Великой Истории, и быть не могло. С ним в главной роли — точно нет. — Я не злюсь, — выдавливает Джирайя через силу. — Я просто... — Просто в ярости. Джирайя поджимает губы, молчаливо принимая поражение. Пусть. Орочимару всё равно не переспорить — хотя бы потому, что он всегда тошнотворно прав. — И что за помощь? — наконец спрашивает Джирайя нехотя. — Что ты уже придумал? Сжечь этого придурка-джонина заживо с помощью очередного свитка? Или змее его скормить? Орочимару издаёт смешок. — Нет. И нет. Хотя мне нравится ход твоих мыслей. Если захочешь их воплотить, дай знать. Его голос звучит настолько серьёзно, что Джирайю передёргивает; Орочимару приподнимает брови: — Что-то не так? Не так. Уже очень много лет. И с тобой, и со мной, и с миром. — Я пошутил, — отвечает Джирайя сипло и всё же отводит взгляд. — Я... не буду никого сжигать и скармливать. И, раз уж ты догадался про Цунаде... Не доставай её, ладно? Если ей так нравится этот... джонин, — он почти выплёвывает последнее слово, — пусть так и будет. Главное, чтобы ей было хорошо. — А тебе? Джирайя, не поднимая глаз, усмехается. — А я переживу. — Переживёшь, — легко соглашается Орочимару. — Но стоит ли жить так? Пауза. Пауза-пауза-пауза... Обжигающая горечь в груди. Тихий скрип створок. — Подумай об этом. — Я не буду убивать человека, — начинает Джирайя раздражённо, — просто потому, что девчонка, которая мне нравится, в него влюбилась. Смешок — настолько тихий, что могло и показаться. — Конечно, не будешь, — в мягком голосе прячется такая же мягкая улыбка. — Ты будешь убивать себя. Плечи трясутся. Губы трясутся. Руки трясутся — и всё-таки сжимаются в кулаки... — Это путь в никуда, Джирайя. Эх, вот зажать бы сейчас уши... — Ты не заслуживаешь жить тенью. Нет, лучше оглохнуть. Пусть там что-то в ушах порвётся, и всё, ни одно слово не просочится к глупому сердцу. Просто и со вкусом... Жалко и трусливо. — А чего я заслуживаю? Ну вот, теперь и рот нужно заклеить. Или всё же лучше вырвать язык?.. Джирайя не смотрит на Орочимару, но смотреть и не нужно, чтобы видеть: он улыбается. — Всего, чего захочешь. Джирайя не выдерживает: замирает натянутой струной и плотно зажмуривается. Хватит с него напутствий. Хватит прощаний. Хватит... Хватит. Он стоит так долго-долго — до тех пор, пока за окном не воцаряется тишина, а дрожь от напряжения не сменяется дрожью от холода. Нужно открыть глаза, нужно лечь, нужно поспать хоть немного: завтра ведь очередная сраная тренировка... Нужно, да. Безусловно нужно. Безусловно правильно... Но всё это, нужное, безусловное и правильное, не помогает уже очень и очень долго. Не помогает ничего: лавочка всепонимания и всепрощения прикрылась на переучёт, сиди и жди, пока откроется снова... Или не жди. Иди за Цунаде. Иди за Орочимару. Иди. Ками, если бы они только знали, насколько нужны тебе, они бы в жизни не поверили. Именно поэтому они не узнают.