Сердца трёх

Орочимару молчит. Крепко сжимает окровавленный свиток. Щурится — не зло, не обиженно, а... изучающе?.. Джирайя не может подобрать верное слово. Он особо и не старается: слова здесь не нужны. Они ничем не помогут смертнику, балансирующему на верёвке над пропастью... Разговор с Орочимару иначе и не описать; одно неточное слово, один неправильный взгляд — и всё, ты падаешь. Так было всегда... Разве?.. Внутренний голос — как же ты, сволочь, невовремя — звучит укоризненно. Джирайя глубоко вдыхает. Медленно выдыхает. И шагает вперёд, протягивая руку. — Отдай мне свиток. Слова ожидаемо оказываются не теми: прищур жёлтых глаз становится хищным. — Иначе? Да, не силён он в дипломатии... Вот же... — Отдай мне свиток, — повторяет Джирайя; нравится рыть себе могилу, идиот?.. — звенит в пустой голове. — Я не стану с тобой драться. — Разумеется, не станешь, — Орочимару выпрямляется и дёргает уголком рта; он выглядит неестественно бледным, неестественно спокойным и просто — неестественным. — Ты ведь знаешь, что не победишь. Мы оба знаем. Судя по побелевшим костяшкам, он не до конца честен, но Джирайе плевать на это. Он вздыхает, прикрывает глаза и сильно сжимает переносицу. — Орочимару, ты... — О, не утруждайся, — теперь хриплый голос звучит по-настоящему ядовито. — Я помогу. Зашёл слишком далеко? Ты это хотел сказать? Джирайя, всё так же не открывая глаз, пожимает плечами. — Наверное. — Наверное?.. Удивление Орочимару звенит в воздухе; протяни руку — коснёшься. — Ты ведь меня перебил, — Джирайя тихо хмыкает. — А я не придумал, как красиво закончить фразу. Творческий кризис, чтоб его. Орочимару молчит — так долго, что Джирайя уже не надеется на ответ. И не только на него — вообще ни на что. С Орочимару так всегда: чем больше взываешь к его совести, тем меньше шансов до неё докричаться. Нужно искать другой путь. Знать бы ещё, какой... — Хорошо, — наконец говорит Орочимару медленно; Джирайя так же медленно открывает глаза — и, конечно же, видит на бледном лице напротив холодную сосредоточенность. — Если представить, что я отдам тебе свиток... Что ты с ним сделаешь? Джирайя через силу улыбается. — Ты не отдашь его мне, если я скажу правду. — Ожидаемо. Они молчат — достаточно долго, чтобы Джирайя успел возненавидеть свист ветра и шорох падающих листьев. Отращивать волосы, конечно, было ошибкой... Но не самой страшной из возможных. Самая страшная вот-вот случится. Орочимару легко подбрасывает свиток на ладони и криво улыбается. — Скажи мне одну вещь, Джирайя. — Скажу, — Джирайя кивает. — Спрашивай. Орочимару щурится снова. — Зачем ты делаешь это? — Забираю у тебя свиток? Орочимару склоняет голову набок, совершенно по-змеиному пытливо глядя ему в глаза. — В том числе. — Это не зачем, — Джирайя вздыхает и с силой проводит по волосам; вот же проклятые листья... — Это почему. Ты видишь разницу? — Нет, — Орочимару легко усмехается. — Но ты её видишь. Можешь объяснить. Я никуда не спешу. Естественно. Ещё бы он спешил на встречу с огромной змеёй, которой нужно скармливать людей... От этих мыслей в груди что-то сжимается; Джирайя усилием воли отсекает их — и кивает. — Я объясню. Когда ты отдашь свиток. — Не когда, а если, — Орочимару издаёт смешок и убирает волосы с лица. И как давно он стал настолько бледным?.. — Если ты убедишь меня. Или если заберёшь его силой. Я сомневаюсь в обоих исходах. — Я тоже, — честно признаётся Джирайя. Орочимару приподнимает брови. — Тогда зачем? — Я ведь уже сказал. Не зачем. Пауза. — А почему. Ещё одна. — Потому что я боюсь, — Джирайя вздыхает. — И тебя, и за тебя. Признать это оказывается настолько просто, что Джирайя, собиравшийся продолжить, осекается. — Ты так легко говоришь об этом, — задумчиво тянет Орочимару — и снова подбрасывает на ладони проклятый свиток. — О своём страхе. Зачем мне знать о нём? Я ведь могу этим воспользоваться. Джирайя невесело улыбается. — А ты воспользуешься? Ответ до противного очевиден... Но Орочимару почему-то молчит. — Ты ведь понимаешь, — начинает он медленно, — что это неизбежно. Правда? Джирайя кивает. — Понимаю. Сегодня что, праздник слабоумия и отваги?.. — Но не принимаю. Определённо... — А-а, — Орочимару понимающе усмехается. — Ты ведь разделяешь заблуждения старика, верно? О Воле Огня, — он кривит губы, — вечных ценностях, взаимопомощи, дружбе и... Что там следующее по списку? Эта провокация слишком неприкрытая. Даже для него. Как давно?.. — Не знаю. Молчание Орочимару кажется ему удивлённым. Снова. И это более чем закономерно: где ещё он, со всей своей исключительностью, найдёт настолько тупого собеседника?.. Эта мысль почему-то приободряет — и Джирайя продолжает уже увереннее: — Ты так говоришь, будто это какой-то свод законов. Который надо выучить, как на экзамене, и только попробуй что-то забыть. Сразу все кости переломают. Он не смотрит в сощуренные змеиные глаза — так говорить было бы в разы сложнее. Он смотрит на окровавленное тонкое запястье. На мятую ленту свитка. Куда угодно, лишь бы не... — Разве это не так? Мысль растворяется в пустоте. — Не знаю, — повторяет Джирайя глухо. — Я не могу говорить за всех. Только за себя. Бледные пальцы сжимают свиток ещё сильнее. Нервничает? Злится?.. Наверное, всё и сразу. — Тогда ответь на вопрос. — А я уже не помню, что ты спрашивал, — Джирайя устало дёргает уголками губ. — Честно. Из меня этот разговор все силы выпил. Брось уже чёртов свиток, и пошли пожрём рамена. Я угощаю. Тонкая нить тянется от него к Орочимару; касается худого запястья. Джирайя коснулся бы его и сам. Смыл бы с него грязь, стёр бы кровь, осторожно прошёлся платком вдоль ладони... И переплёл бы их пальцы. Чтобы удержать на краю этой проклятой пропасти? Чтобы не дать гениальному придурку радостно туда прыгнуть и сломать себе все кости, и заодно — себя?.. Вот и ответ на его дурацкое зачем. А ответ на почему не прозвучит нигде и никогда. Даже в его собственной голове. Орочимару изучает его взглядом. Долго-долго. А потом — осторожно прячет свиток в карман и шагает вперёд, всё так же пытливо глядя ему в глаза. — Ты ведь понимаешь, — начинает он вкрадчиво, — что не сможешь побеждать меня вечно? Джирайя кивает: — Конечно, не смогу. Поднимает глаза и через силу дёргает уголками губ. — Я и не побеждал тебя. Свист ветра. Шорох листьев. Вдох. Выдох. — Невозможно победить того, с кем никогда не сражался.