Моя мисс радуга 🌈

Несмотря — на его внешнюю уверенность, Ёнми про себя решила, что если он думает, что сможет и ею командовать, то сильно ошибается. Мятежный настрой, поддерживавший ее весь день, нисколько не ослабел. Она не станет послушно сидеть на том месте, которое ей отвел Хосок. — Я и не подозревал, что ты так рвешься делить со мной спальню. Ёнми, — с саркастической усмешкой бросил он. — Мне казалось, ты считаешь, что в браке есть вещи поважнее, чем прислушиваться к желаниям сердца. — Почему ты так решил? — спросила Ёнми, очень желая узнать, чем вызвано такое превратное мнение о ней. Она не могла отрицать, что действительно никогда не давала ему почувствовать, как он нужен ей, но и никогда не заговаривала о раздельных спальнях, даже во время беременности. Хосок бросил на нее насмешливый взгляд. — Для начала ты выбрала для нашей спальни такую кровать, где ничего не стоит заблудиться, — прорычал он. — Мы с таким же успехом могли бы спать на разных кроватях. Он осуждает ее за кровать, которая ей самой не нравится! Ёнми фыркнула в ответ на его неуместную иронию: — Кровать выбирала дизайнер. Она сказала, что для комнаты такого размера и кровать должна быть подходящая. Не я придумывала такой дизайн комнаты. — Тогда почему ты с ним согласилась? Явно ее доводы оказались неубедительными. — В то время я не знала, что возразить дизайнеру. — У тебя было почти что семь лет, чтобы узнать. Ёнми. По этой кровати между нами мог проехать грузовик, нимало не задев нас обоих. Только не говори, что не замечала этого. Его сарказм больно ранил. — Мне она нравилась не больше, чем тебе, — попробовала защищаться Ёнми. Они дошли до дверей спальни. Хосок остановился, взялся за ручку и впился острым взглядом в ее приподнятое кверху лицо. — Почему ты думаешь, что ложью можно чего-то добиться? — Я не лгу! — отчаянно возразила Ёнми. Он медленно, глядя ей в глаза, произнес: — За прошедшие семь лет ты сколько угодно раз могла избавиться от этой кровати. Ты поменяла массу вещей, которые тебе разонравились или надоели. Именно ты — полновластная хозяйка всего, что находится в доме и вокруг него. — Приподняв одну бровь, он закончил свое логическое рассуждение: — Если тебе не нравилась кровать, почему ты ее не заменила? У Ёнми подвело живот. На этот вопрос ответа не было. — Не знаю, — пробормотала она. Хосок открыл дверь и пропустил ее вперед. Оказавшись перед громадной кроватью, Ёнми спросила себя, почему на самом деле не заменила ее. Кровать меньшего размера не вписывалась бы так хорошо в просторную спальню, и, кроме того, подобная замена вызвала бы массу расспросов у тех, кто видел, какая кровать стояла здесь прежде. Было бы стыдно и унизительно объяснять, что на огромной кровати они с мужем спят друг от друга слишком далеко. Но даже если бы никто и не спросил, все равно меньшая кровать отлично показала бы, что замена сделана для более интимной обстановки — а истинная леди никогда не должна допускать такой мысли у посторонних. Ёнми попыталась представить, что же в ее поведении могло ограничить их свободу в занятиях любовью на этой супружеской кровати. Ей хотелось закричать, что не она в этом виновата. Ее мать, жизнь единственного ребенка в семье, которому не давали общаться с другими детьми, то, что вышла замуж она невинной девушкой… она совсем не знала, как себя вести. Дверь захлопнулась, и они остались наедине. Хосок и она — в спальне, которая была как ее, так и его. — Ты мог сам сказать мне насчет кровати, Хосок, — выпалила она, поворачиваясь к нему лицом. — Почему ты этого не сделал? — Вопрос был вполне резонный. Он старше и опытнее ее, и она не одна должна решать вопросы их брака. — Если мужчина не учится на собственных ошибках, то он просто болван, — сквозь зубы сказал он. — На каких еще ошибках? — уже с яростью спросила она. Он насмешливо поклонился: — Из опыта с моей бывшей. Ёнми покачала головой. Она была уверена, что с ней у него подобного опыта быть не могло. Видя, что она не понимает, что он хочет сказать. Хосок пояснил, проходя к своей половине кровати: — Я оказался виновным во всех грехах, которые может совершить партнёр. Я требовал от нее больше, чем она хотела дать. Не считался с ее достоинством как личности. Не принимал ее решения. И, черт побери, хотел, чтобы она считалась со мной, когда что-то задумывала. Ёнми потрясла горечь в его словах. Хосок насмешливо фыркнул. — Не говоря о ее нарушенных обещаниях! Конечно, женщина имеет право изменить свое решение. — Я никогда ни в чем подобном тебя не обвиняла, — горячо возразила она. — И не жаловалась… Хосок засмеялся. — Я никогда не подавал тебе для этого повода. — Его глаза сверкнули. — Я не хотел, чтобы мой брак закончился так же, как те отношения. Как те отношения? Отношения, которые ее муж тщательно прятал в прошлом… Он никогда ничего не говорил о той девушке, даже когда они видели ее репортажи в новостях по телевидению. Хосок смотрел на их расход как на естественное следствие того, что они не сошлись характерами и планами на будущее: он — семейный человек, а она — женщина, посвящающая всю свою жизнь работе. Но неожиданно его отношения с той девушкой, легли тенью на его "идеальный" брак. Слова, брошенные Хосоком Ёнми, открыли для нее завесу его прошлого. Эгоизм… Игра в своих интересах… — Я всегда прислушивался к твоему мнению, Ёнми, — продолжал Хосок, и в его голосе снова задрожал гнев. — Я старался выполнять все твои пожелания или давать тебе возможность самой это сделать. — Я — не твоя бывшая. Хосок. У меня нет ничего общего с ней, — попыталась защититься Ёнми. — Я тоже так думал, — с горечью сказал Хосок. — Этим ты мне нравилась больше всего. Между нами была даже некоторая гармония, потому что мы хотели одного и того же. Он говорил так, будто она обманывала его. Ёнми нахмурилась, не зная, что ответить. Он взял с кровати одну из декоративных подушечек и стиснул ее в руках. — Разве я когда-нибудь отказывался поддерживать какое-либо из твоих желаний, Ёнми? — Нет, ты всегда был очень внимателен, — тихо сказала она, не двигаясь с места. Ей хотелось, чтобы Хосок наконец высказал все, чем раньше с ней не делился. — На самом деле у тебя все шло гладко до прошлой ночи, ведь так? — Да. Гладко и ясно, — с легкой иронией согласилась она. Его ироничная злость вдруг перешла в несдерживаемую ярость: — Тогда какого черта ты решила, что можешь лезть не в свое дело, не спросив меня, только потому, что что-то получилось не по твоему вкусу? — Он швырнул подушку в кресло, куда их обычно складывали на ночь. — Тебе плевать на мое решение, — рявкнул он, хватая другую подушку. — Требуешь от меня отчета, да? — вторая подушка полетела на кресло, и Хосок обвиняющим жестом указал рукой в ее сторону. — И это после того, как я заверил тебя, что твое положение вне опасности. А я тебя не обманывал, Ёнми. Да, он ее не обманывал. Это верно. Она ни разу не слышала, чтобы он кого-либо обманул. Взяв следующую подушку, Хосок снова смял ее. — Я ненавижу вранье, — с жаром сказал он. — Особенно ненавижу, когда из-за него другие люди попадают в дурацкое положение и должны подыгрывать против своей воли. Это ты сделала со мной, со мной, со мной! — он швырнул подушку к первым двум. Рубя воздух ладонью, он продолжал: — Я еще раз говорю тебе. Ёнми, что тебе не надо делать ничего, что тебе неприятно… — Но я… — Выслушай меня! Ты можешь оставаться такой, какая ты есть, — у меня нет никакого права пытаться тебя изменить, я лишь отнесусь к этому с уважением. С уважением, — для пущей убедительности сообщил он. — От меня ты не услышишь ни одного плохого слова. Мы муж и жена и ими останемся. — О, какая потрясающая честность! — усмехнулась Ёнми, уже и так вне себя от услышанного. — Да, — ответил он. — Я всегда стараюсь быть предельно честным. И по-моему, таковым и был. Даже насчет сегодняшнего ланча — раз уж я обещал его. — А с чего ты вдруг решил, что брак — это просто список прав и обязанностей? — вызывающе спросила Ёнми. — Лично я такое впервые слышу. Мне всегда казалось, что брак в первую очередь — это любовь и привязанность. — Конечно! Если ты веришь в сказки, — хмыкнул он. — Но нужно быть очень везучим, чтобы найти себе партнера, с которым можно решить: я делаю это, — Хосок взял одну подушку, — а ты делаешь это, — он взял еще одну подушку, — а это мы делаем вместе, — он приложил их друг к дружке и швырнул обратно. Прежде чем она успела открыть рот, он поднял руки кверху, сжал их в кулаки и протянул вперед, словно чаши весов. — У нас с тобой вполне упорядоченная жизнь.Ёнми, и я не хочу все испортить. Надеюсь, ты тоже не станешь этого делать. Потому что в реальном мире не место сказкам. Здесь надо довольствоваться тем, что имеешь! Его цинизм и согласие довольствоваться меньшим, нежели у них могло бы быть, больно ранили Ёнми. — Я не согласна. Хосок, чтобы ты один устанавливал правила. Это и моя жизнь тоже, и сегодня я пришла… Он жестом велел ей замолчать. — Ты пришла потому, что подумала, что твой маленький уютный мирок в опасности и тебе надо спасать положение. Верно, но это было только частью правды. — Ёнми, я уже сказал тебе, что беспокоиться не о чем, — уже не страстным, а проникнутым глубокой иронией тоном продолжал Хосок. — Ты хороша такая, какая ты есть. А для привязанности и любви у нас есть наши с тобой дети, — на его губах появилось подобие улыбки. — Ты подарила мне моих детей, а это, я думаю, самое большее, что мужчина может просить у женщины. У Ёнми дрогнуло сердце. Кто может преодолеть такую стену разочарования? Хосок глубоко вздохнул и протянул ей руку. — Давай забудем сегодняшний день и прошлую ночь, как какое-то наваждение. — (Но я не могу, — подумала Ёнми.) — Надеюсь, мы сможем найти какой-нибудь предлог, чтобы отложить твою поездку в Европу. Мама не станет заострять на этом внимание, так что все в порядке. Он ставит крест на их браке. Ёнми была так потрясена, что смогла только качать головой в такт его словам, пока он говорил об их будущем. — Мы и дальше можем спать на разных сторонах нашей кровати, — он отбросил последнюю декоративную подушечку и положил посередине кровати большую подушку, — а когда я вернусь, маленькие недоразумения между нами уже отойдут в прошлое и все пойдет по-старому. — Нет, — твердо сказала Ёнми. Единственным выходом для нее теперь были активные действия, если только уже не слишком поздно. Я не верю, что уже слишком поздно! И не позволю поверить в это Хосоку, безмолвно кричала она. — Эту кровать вывезут отсюда завтра же, — решительно сказала она. — Какой будет наша новая кровать? Двуспальной или все же пошире? Хосок покачал головой, словно совсем не понимал, что она говорит. — Ради Бога! Разве дело только в размере кровати? Дело в том, как она используется. Зачем ты настаиваешь? — сердито воскликнул он. — Потому что ты не прав! Ты ужасно, ужасно не прав! — Я не прав? Похоже, он снова пришел в ярость, но Ёнми уже не могла отступать. — Да, не прав. Я пришла сегодня к тебе, чтобы ты понял, что я хочу быть к тебе ближе. Я хотела дать… — Дать! — передразнил Хосок. Его глаза блестели от гнева на нее за то, что она не соглашалась принять его предложение — честное предложение. Его грудь высоко вздымалась от тяжелого дыхания. — Это ты называешь «дать». — Да, называю. Я подумала о том, как могу дать тебе удовольствие, — с горячностью защищалась Ёнми. — Как дать тебе почувствовать себя хорошо, а не так, как прошлым вечером. — Для этого ты и приложила все эти невероятные усилия, — он сделал такой глубокий вдох, словно для того, чтобы не взорваться, ему требовалось огромное количество кислорода, — и когда ты не получила желаемого ответа, то вернулась к своим эгоистическим соображениям и махинациям у меня за спиной, ничуть не интересуясь, как на это посмотрю я. — И с едкой нескрываемой желчью добавил: — Да, отличный способ доставить удовольствие. Ёнми не хотела глотать обвинения. Возможно, у него были причины злиться, но и он повинен в случившемся. — Ты меня совсем не слушал. Хосок. По крайней мере я заставила тебя выслушать. Может быть, ты даже услышал, что я тебе говорила. Он, сколько ни сдерживался, наконец Хосок сдернул покрывало с кровати. — Слова ничего не стоят, — рявкнул он, отбрасывая преграду в виде подушки, которую сам соорудил. — Даже розы ничего не стоят, когда у тебя денег куры не клюют. И обещания не стоят ничего, когда нет доверия. Хосок выпрямился и встал, уперев руки в бока и глядя ей в глаза. — Если я так не прав, докажи мне это! Дай мне почувствовать вкус того самого второго медового месяца, о котором ты пела песни Ан Хе Джин за моей спиной. Покажи, что я потерял, не приняв твоего предложения сегодня днем. За что теперь и расплачиваюсь! Злость и гнев в его голосе повергли Ёнми в шок. Ее мозг вопил: Вот твой шанс! Смелее! Докажи ему! Но ее тело одеревенело. Казалось, что ее ноги разучились ходить. Ей необходимо было поощрение, тепло, одобрение… чувство, что ее любят. — Давай же. Ёнми, — ядовито сказал Хосок. — Разве ты не хочешь проверить, не остался ли на мне запах духов Ли ДжиЫн? От этих слов она будто бы очнулась. Внутри ее словно вырвался наружу огонь, до того запертый. Теперь она не испугалась бы даже разъяренного быка. — Что ж, дорогой муженек, ты рискуешь! — прошипела она и, сбросив с себя туфли, шагнула к нему. Хосок мягко, поощрительно засмеялся. Ёнми заставила его замолчать. Она схватила мужа за рубашку и распахнула ее, причем пуговицы полетели в разные стороны. Просунув колено между его ног, она хотела уже сделать провоцирующее движение и взялась за застежку брюк, но Хосок ее не так понял. — О, нет, не нужно, — усмехнулся он, твердо беря ее за плечи, и через секунду она уже летела на кровать. Он упал сверху, и теперь его колено протиснулось между ее ног. — Ты хочешь поиграть в шлюху, так я тебя поддержу, — пообещал он. Ёнми, теряя голову, вцепилась в плечи Хосока и заставила его отпустить руки. С невероятной силой она вывернулась из-под него и села верхом. Хлопнув мужа по груди, выпалила: — Пусть так! — Я не считаю насилие средством достижения удовольствия, — прорычал он. — Я тоже. Может быть, ты наконец перестанешь видеть в моих поступках только ошибки? И подозревать самое худшее? — А колено? — У меня не три руки. Как я должна, потвоему, ласкать и раздевать тебя одновременно? — с жаром возразила она. На его лице расплылась медленная улыбка. — Ну, раз уж ты теперь сидишь на мне сверху, я сам позабочусь о том, чтобы раздеться, — глухо сказал он. — А ты могла бы тем временем расстегнуть пуговицы на своем платье, чтобы меня возбудить зрелищем того, что находится под ним, — его глаза блеснули, — если, конечно, ты того хочешь. В него словно дьявол вселился. Эта мысль подстегнула Ёнми. Желание подыграть ему и превратиться в порочную женщину прогнало прочь всю злость. У нее есть разрешение. У нее есть поощрение. Она теперь может делать все, что хочет. Терять ей нечего, но зато сколько она может завоевать! Эта перспектива смела с пути все преграды. — Тогда отпусти мои руки. Хосок, — довольно улыбнувшись, ласково сказала Ёнми. Она ощутила невероятный подъем. И полностью владела собой. Он отпустил ее руки, но Ёнми все равно чувствовала оставшееся напряжение, готовность Хосока немедленно перехватить инициативу, как только она сделает что-то не так. Он все еще ей не доверял. Ёнми отлично чувствовала, что он следит за ее действиями. Но, несмотря на это, у нее есть великолепный шанс, и к тому же ее подбадривало воспоминание о том, чему она научилась прошлой ночью. Конечно, сегодня она не станет вести себя как примерная девочка, сегодня нет места чопорной скромности. В мозгу Ёнми мелькали смелые картины, жаркие и сконцентрированные исключительно на сексуальности. Ее откровенные действия не дадут ни малейшей возможности вернуться его сомнениям или попыткам уклониться от вызова, не говоря уже о циничном недоверчивом выражении лица. Она уперлась коленями в кровать, наклонилась вперед и, дразня его взглядом, принялась расстегивать пуговицы на платье — ярком, непривычном для нее платье, благодаря которому ей удалось привлечь внимание Хосока. — Тебе нравится этот цвет? — промурлыкала она. — По-моему, он очень зазывный и сексуальный. — Ёнми с трудом верила, что это именно она произносит такие восхитительно-порочные слова. — Это правда или просто кокетство? — выдохнул он, приподнимаясь, чтобы снять брюки. — И то, и другое, — ответила она, распахивая платье. — Переходим к этой вот штуке, которую тоже надо расстегнуть. Так или нет? Его взгляд пробежал по ее груди, затянутой в черный бюстгальтер, фасон которого открывал все достоинства тела, по кружевному поясу для чулок, обтягивающему бедра, к черным шелковым трусикам — Это придает женскому телу больше привлекательности, — суховато согласился он, резкими движениями сбрасывая обувь. — С другой стороны, постарайся не переборщить в откровенности своих нарядов, чтобы под них не мог заглядывать кто попало. — Вряд ли кто-то в здравом рассудке вздумает заглядывать под это платье. Очень уж неудобно, — весело сообщила она, оттягивая одну из подвязок. — У него есть только одна цель — пробуждать желание. Это мне сказала одна из продавщиц. — А в тебе оно пробуждает желание? — насмешливо спросил Ёнми Хосок, отбрасывая брюки в сторону. — Ммм… — она стянула платье через голову и бросила его на пол, не желая отвлекаться на детали раздевания. — В нем я себя чувствую больше женщиной. Этот лифчик очень тугой, и мне все время кажется, что грудь вот-вот из него вырвется. Честно говоря, очень приятно наконец его снять. Она немедленно претворила слова в действие, и эта часть ее туалета полетела на пол. Улыбнувшись Хосоку, она провела ладонями по своей груди, чтобы снять ощущение стянутости. Раньше она уже видела, как это делали танцовщицы в эротических фильмах. Пусть он изображает иронию сколько хочет. Ей плевать. Она затеяла эту игру, чтобы доказать, что он не прав, и поэтому надо использовать каждый подходящий момент. — Хочешь, я скажу, что на этот счет думают мужчины? — спросил Хосок, не отрывая глаз от колыхающейся перед ним груди. — Я хочу знать, что думаешь ты, — ответила Ёнми. — Сексуальность не ограничивается одной грудью. Трепет всех женских форм — вот что сексуально. А раз уж мы перешли на личности, то могу тебе сказать — твое тело необыкновенно сексуально. Впервые Хосок произнес такие слова! Ёнми ощутила огромный прилив энергии, не говоря о наслаждении, разлившемся по ее телу от услышанного. Зависть, которую она неизменно испытывала к высоким стройным женщинам — вроде Ли ДжиЫн, — немедленно улетучилась. Хосоку нравится ее тело. Ее улыбка сверкнула нескрываемой радостью, которую он ни за что не смог бы охладить, и она вопросительно, как не могла раньше, взглянула ему в глаза. Проявляя чудеса гимнастической ловкости. Ёнми стягивала чулки и подвязки, наслаждаясь собственными движениями. Она чувствовала себя все сексуальнее и сексуальнее. Ёнми с наслаждением снова опустилась на него, извиваясь всем телом. Она почувствовала его напрягшуюся плоть, его нетерпение. Ей доставляло неизъяснимое наслаждение сначала подразнить его прикосновением шелка и только потом сдвинуть трусики в сторону. — Так хорошо? — спросила она. — Да, — хрипло ответил Хосок. Шаг за шагом его недоверие и цинизм исчезали. — Но лучше больше не тянуть, — добавил он, определенно желая немедленного соединения. И она сделала то, о чем он просил, впустила его в себя, и началась самая волнующая игра, в которой Ёнми сама меняла позы и положения. И было неописуемо волнующе смотреть на его лицо, видеть, что ему нравится все, что она делает, видеть искру одобрения в его взгляде, а потом потерю контроля над собой, судорогу наслаждения — и сознавать, что это она доставляет наслаждение ему. В ее голове беспрестанно стучала лишь одна мысль: мой муж, мой мужчина, мой любовник, мой!..