Цитринитас

      — Почему так долго, Северус? Я отправил Люциуса за тобой три четверти часа назад.       Он стоит в полумраке, спиной к стене с изъеденными плесенью облупившимися обоями, избегая смотреть Темному Лорду в глаза. Мысли лихорадочно бьются о череп, причиняя почти физическую боль. Визжащая хижина переполнена звуками: скрип дерева, стон ветра, отголоски бушующей вдалеке битвы, но тишина здесь плотнее любого шума. Она давит на грудь, впивается в сознание. Тягучая тишина, пропитанная присутствием Темного Лорда, змеится вокруг и заполняет легкие, подобно густому дыму.       Его все еще колотит от бессильной злости — на себя, на Аберфорта, на Поттера, на Альбуса, и снова на себя…       Все пошло не по плану.       Столько сил было брошено на то, чтобы соединить кабак Аберфорта с Хогвартсом в обход всех защитных и сигнальных барьеров, и все лишь затем, чтобы Гарри в урочный час смог сразу попасть туда, где находится то, что он искал — в Тайную комнату Кандиды Когтевран! В том, где спрятать заключенный в ее диадему крестраж, Темный Лорд принял самое изящное решение из всех возможных. Настолько же безупречно логичное, насколько и очевидное… Но почему, почему этот старый кретин не вырубил Поттера на месте, как только тот переступил порог его треклятого трактира? И почему сообщил о том, что мальчишка направляется в замок, так поздно?! Или это все снова Альбус?.. Поттер был у цели, но ничего об этом не знал, да и отыскать диадему, пока в Выручай-комнате находилась куча народу и выглядела она вовсе не так, как то хламохранилище, в котором остался крестраж, было невозможно… Каким же он сам был идиотом, что не забрал крестраж из Выручай-комнаты до того, как в ней организовался этот штаб стихийного партизанского движения! До чего же абсурдно все вышло…       Если бы только Поттер не сунулся в башню Когтеврана, если бы только не выдал себя сперва там, перед Кэрроу, а после в Большом зале… Перед всей школой.       Когда он, наконец, увидел его, спустя бесконечно долгих четыре месяца с той ночи в королевском лесу Дин, сердце на долю секунды остановилось. Он стоял, будто высеченный из камня, на виду у всей школы, под гнетом сотен взглядов, но видел перед собой только одно лицо…       «Скажите им, что произошло в ту ночь. Как вы смотрели ему в глаза, он вам доверял, а вы убили его!»       Каждое слово — точно плеть. Голос Поттера дрожал от едва сдерживаемой ярости и отвращения, но не слабел — эта же ярость придавала ему сил.       «Скажите им!»       Он хотел отступить. Уйти. Исчезнуть. Но все, что мог сделать — удерживать выражение лица неподвижным, пока то, что осталось от некогда целой души металось и выло где-то глубоко внутри.       «Трус. Это все, что он видит. Это все, чем ты для него стал, Северус».       Он стоял, цепляясь за боль в груди, словно та была единственным, что еще держит его в живых. Стоял, точно прикованный к этому месту, к этому взгляду, смотрел на Гарри и пытался запомнить каждую черту лица, каждую искру ярости в глазах.       Он не заслуживал облегчения.       «Ты хочешь моей крови, Гарри? Забери ее всю. Хочешь, чтобы я объяснился? Я не могу. Как я могу тебе ответить? Что я могу тебе сказать? Что я убил Дамблдора, потому что он сам меня об этом просил? Или что, если бы это только могло тебя спасти, я бы вернул его и убил заново — столько раз, сколько потребуется? Что я каждую секунду в течение всех этих лет балансировал на краю ради тебя, что все это время защищал тебя, или что всегда хотел быть для тебя чем-то большим, чем мрак, который меня окружает?.. Ты не поймешь. Не должен понимать. Я не могу заставить тебя носить еще и это! Ты думаешь, я хотел власти? Что мне нужна была эта грязь?! Проклятье, Поттер, если бы ты знал… Если бы ты знал, ради чего я это делал. Ради чего я жил… Но я не могу тебе сказать. Ты не должен знать. Иначе как ты выдержишь все, что придет за этим? Я защищаю тебя, Гарри. Даже сейчас. Защищаю от правды, которая сделает только хуже. От себя. Это единственное, что я могу тебе дать. Ты так искренен в своей ненависти — так ненавидь меня. Поверь, это легче, чем знать правду. Легче, чем знать, кем я был для тебя все это время… И кем был для меня ты».       Тишина между ними горела. Он сжимал палочку в руке до боли, но не сделал ни единого движения, пока Минерва не выступила вперед…       — Хогвартс в огне, повелитель. Уверяю вас, Люциус не виноват в этой задержке. Я был у себя, так что ему стоило немалых трудов, чтобы пробиться.       — Вот как? — алые зрачки в темноте сверкнули. — Должно быть, сверху вид потрясающий. Что ни говори, а все-таки ты унаследовал от Дамблдора немало приятных привилегий.       — У себя в подземелье, мой лорд.       В ушах незатихающим эхом все еще звучит брошенное Миневрой в спину: «Трус!» и звон разлетевшегося на тысячу осколков витражного стекла. Впервые в жизни он с таким трудом удерживал себя в воздухе, чтобы не рухнуть вниз и не размозжить себе голову о камни в основании замка…              «Ты сделал все, что мог. Ты заставил их страдать, заставил ненавидеть тебя, но только ради одного — чтобы сохранить их жизни. Ты защитил их. До этой ночи. Но теперь ты бессилен. Сейчас от Люциуса зависит гораздо больше, чем от тебя».       Впрочем, теперь все это не имеет уже никакого значения. Что сделано, то сделано. Диадема уничтожена, Малфой, насколько он его знает, подвести не должен, а Поттер с друзьями, пусть и не без его незримого содействия, но все же благополучно выбрался из школы и прямо сейчас направляется в Хогсмид. Проход под Гремучей ивой открыт, свернуть из него некуда, и если их больше ничего не задержит, через двадцать минут вся компания будет здесь… От внезапного дежавю в голове на секунду туманится. Неужели прошло уже шесть лет? В тот раз он так же открыл для этой неугомонной троицы проход на третьем этаже, оставил арфу, чтобы усыпить цербера, а сам отправился вперед, чтобы дать мальчишке возможность безопасно пройти сквозь последний барьер, запечатанный черным пламенем… Но сейчас Поттер ни за что не должен оказаться лицом к лицу с Темным Лордом. Слишком рано.       Он делает шаг в сторону, загородив собой ящик, приваленный к входу в комнату. Половица под ногой жалобно скрипнула. Остается только молиться, что мальчишке в этот раз достанет здравого смысла не выдать своего присутствия… Возможно, стоило все же помешать? Им незачем здесь быть, с Нагайной просто так не справиться…       — Я призвал тебя по очень важному и, боюсь, уже совершенно неотложному делу, Северус.       Вдох. Выдох. Совсем неслышно. Только сердце глухо бьется на фоне тихих, едва различимых голосов, которые удается расслышать, но невозможно разобрать. Кажется, их издают сами стены. Холодно. Чем-то сырым, лишенным запаха тянет изо всех щелей.       — Но прежде я хочу задать тебе несколько вопросов. Первый — что произошло с твоим отцом-маглом?       Темный Лорд пристально наблюдает за каждым его движением. Он медленно заводит руки за спину, чтобы скрыть дрожь. Пальцы правой мертвой хваткой вцепляются в левую ладонь.       — Мой лорд?       — Это было твое первое убийство?       Приглушенные, но резкие звуки вдалеке: раскаты заклинаний, короткие взрывы, отдаленные крики. Что-то резкое, холодное скользнуло вверх по позвоночнику к шее. Страх. Впервые за долгое время — настоящий, животный страх.       На одно бесконечно долгое мгновение их взгляды встречаются.       — Я не уверен, что причастен к тому, что произошло, повелитель. Его убило электричество.       Алые глаза сузились, хищное выражение стало еще более осязаемым.       — Не нужно скромничать, мой друг. Ты причастен к гораздо большему, чем хочешь показать.       Сквозь щель в стене врывается ветер, принеся с собой запах дыма, обгоревшей земли и еще чего-то горького.       — Знаешь, Северус, у каждого в жизни есть момент истины, момент, когда судьба берет его за руку, и после жизнь меняется раз и навсегда. Мне было шестнадцать. Как и многим мальчишкам, мне хотелось ответов. Почему я? Почему они? Почему всё? Ответ почти всегда один: сила и слабость. Они сильные или они слабые. Ты сильный или ты слабый. Мой отец был слабым. Не потому, что не обладал магией. Нет. Он был слаб, потому что считал себя выше других, не обладая при этом ничем, что делало бы его достойным. Он презирал магию. Презирал мою мать.       По спине пробегает холодок, пальцы рук сжимаются еще сильнее.       Несмотря на все доверие, на то, насколько близко он был допущен… Темный Лорд никогда прежде не заговаривал об этом. Зачем сейчас? Зачем раскрывает то, что, казалось бы, должно быть сокрыто за семью замками? Это не было устрашением. Это было… чем-то большим. Исповедью? Адресованным ему, Северусу Снейпу, как будто Темный Лорд искал в нем… что? Сочувствие? Согласие? Ответ?       — Я нашел его. Мне потребовалось время, чтобы добраться до того дома, где он жил, защищенный от всего того, что, как он думал, угрожает его жалкому мирку. Он был таким… обычным. Ничтожным настолько, что я почти засомневался. Стоило ли?.. Слабость — это зараза, Северус. Ее нельзя терпеть. Ее нужно вырезать, как болезнь. Я вырезал ее из себя в тот день, когда убил своего отца. Он умер, как животное. Когда я произнес заклинание, он даже не понял. Не осознал. Его глаза — это был чистый животный страх. Без понимания. Он умер, как и всякий другой. А я… я в тот момент почувствовал эйфорию. Абсолютную свободу. Больше никто не мог сделать меня слабым. Никогда. Но это был только миг. Очень скоро пришло осознание: всего этого было недостаточно. Убить его — этого было недостаточно. Его смерть не сделала меня сильнее. И я понял, что сила не в убийстве. Сила в том, чтобы держать жизнь, смерть и слабости других под своим контролем. Ты ведь знаешь, Северус, что значит убить? Не просто уничтожать тело, но отнять контроль, вырывать из мира чью-то душу. Это не просто действие силы. Это рождение. Ты становишься кем-то новым. Мое первое убийство сделало меня тем, кто я есть.       Где-то внизу, под половицами, слышится шуршание. Наверное, крысы.       — Сколько раз ты чувствовал, что хочешь уничтожить каждого, кто заставил тебя страдать? И сколько раз сдерживался? Почему, Северус? Почему ты до сих пор боишься своих благих желаний?       — Я не боюсь, мой лорд. Вы научили меня, что боль — это лишь инструмент. Ее можно использовать, если знаешь как. Я научился не бояться ее, не поддаваться. Вы научили меня быть сильнее ее.       Тонкие губы чуть заметно изогнулись.       — Сила, Северус, всегда начинается с боли. Когда я убил своего отца, я породил адскую боль внутри себя, но не из-за него, нет. Она была глубже. Это была боль осознания, что больше я никогда не смогу быть слабым. Я понял, что в этом мире нет места для жалости. Ни к другому, ни к самому себе. Но, как бы я ни хотел избавиться от его присутствия — мне это так и не удалось. Том Реддл по сей день продолжает существовать. Я ношу его в себе, и подножие моего величия сложено из его костей. Мы с тобой очень похожи, Северус. Я почувствовал это сразу, как только тебя увидел. Ты стыдился отца — он стыдился тебя. Ты ненавидел его — и он отвечал тебе тем же. Твоя пропащая мать предала свою кровь — в точности так же, как это сделала и моя. Из-за какой-то глупой любви… Это из-за нее мы сейчас здесь, Северус. Я, ты…       Взгляд Темного Лорда неподвижен. Он снова встречается с ним всего на мгновение и сразу отводит глаза. Все это слишком. Слишком много того, что он не может себе позволить чувствовать. Особенно сейчас…       — Гарри Поттер сейчас в замке, не так ли?       Шорох под полом слишком слажен, слишком ритмичен, чтобы принадлежать крысиным лапам. Шаги, но слишком осторожные, чтобы быть человеческими… Может быть, не такой уж нелепой байкой были слухи об этом месте…       — Да, мой лорд.              «Ну, и что ты собираешься делать? Вернуть мальчишке память обо всем, что между вами было, и благословить на верную смерть, заверив, что и сам вскоре отправишься следом?! Ты знаешь, мальчик был прав. Прав, и даже примерно не представляет, насколько. Ты действительно трус, Северус. Весь этот год только и жил мыслью о том, как вернешь ему память и избавишь от этой ненависти к себе. Потому что так было бы легче для тебя. Но для него это будет ад. И этот ад будет длиться столько, сколько он будет помнить твое имя — живой или нет…»       — Я найду его и приведу к вам немедленно, повелитель.       — Не торопись. Подойди, Северус.       Он не может ослушаться.       Алые глаза в свете единственной масляной лампы кажутся огненной бездной. Она поглощает все мысли. Все, кроме одной. Лицо остается бесстрастным, но за маской бесстрастности — такая знакомая смесь интереса, нетерпения и чего-то, что могло быть почти… уважением. Или презрением. Такой близкий… такой ненавистный. И все же…       «Не смотри! Не вспоминай!»       Невозможно. Сколько бы лет ни прошло, он не может не видеть перед собой того, кто когда-то был его миром. Он, отчаявшийся, молодой и наивный, был не просто покорен. Он хотел принадлежать. И принадлежал, пока реальность не сбросила маски.       «Он был для тебя всем. Помнишь?»       Помнит ли он? Помнит ли, что когда-то любил — любил настолько слепо, что почти забыл себя? А теперь… Эта любовь стала отвращением, которое он, точно отравленный нож вонзал в себя снова и снова все эти двадцать лет.       Да, он помнит. Помнил всегда.       «И все же ты хотел быть рядом. Хотел заслужить его внимание, его одобрение. Ты был готов отдать ему все… Почти все».       Все силы уходят на то, чтобы загнать этот чертов голос вглубь сознания. Он просто был наивным, глупым, слепым… слабым… Он ослепил себя этим чувством, чтобы скрыть собственную слабость.       — Северус… — голос Темного Лорда внезапно мягкий, почти ласковый. — Почему ты отказал мне тогда?       Собственное тело вдруг становится тяжелым, как свинец, сердце больно сжимается. Он заставляет себя поднять глаза и посмотреть в лицо двум мирам одновременно. Том Реддл. Лорд Волан-де-Морт. Один был его началом, другой станет концом.       «Все еще цепляешься за призрак прошлого, а, Северус? Хватит! Он больше не тот. Он даже больше не человек. И ты знаешь это лучше других».       Он снова чувствует этот запах — тонкий, холодный запах тумана над мертвыми листьями. Едва уловимый, с привкусом чего-то горького. Запах жженного дерева и холодного металла. Запах безысходности и силы, от которой невозможно сбежать. Да он никогда и не пытался. Этот запах всегда был с ним. Всегда вызывал трепет. Когда-то — восхищение, сейчас — …       — Я был влюблен в вас.       Голос звучит низко, почти сонно, но внутри все кричит. Темный Лорд слегка склоняет голову. Змееподобные черты на мгновение смягчаются.       — Это я знаю, — медленно, почти с наслаждением. Со всегда присущей себе хищной грацией медленно обходит его и становится за спиной. — И именно поэтому спрашиваю — почему ты отказал? Почему отверг то, чего сам хотел? Я смотрел на тебя, я видел, как ты сгорал. Не от страха — от желания. Почему ты предпочел пытку удовольствию подчинения?       Чужое горячее дыхание обжигает затылок. Удержать дрожь с трудом, но все же удается, но что-то внутри необратимо ломается. Напряжение достигает предела.       Ему было семнадцать, когда он впервые услышал этот голос — мягкий, почти ласковый, проникающий прямо в сердце. Он был ничем. Никем. И вдруг его заметили. Вдруг ему дали цель, дали силу, дали надежду.       «Неужели все еще болит? Почему ты держишься за эту боль, Северус? Когда-то ты хотел принадлежать ему, хотел быть частью его мира, но что все это значит для тебя сейчас?.. Очнись от этого наваждения, Северус. ГАРРИ. Только он — остальное неважно! Не смотри на Лорда, не вспоминай его прикосновения, не вслушивайся в его голос. Думай о мальчике! Он скоро будет здесь. Ты должен продержаться. Должен успеть».       — Ваша природа не позволит вам понять, мой лорд. Вы слишком могущественны, и потому никогда не знали, что чувствует человек, которого используют, и в особенности, когда это делает тот, кому он и без приказа готов отдать всего себя до последней капли. Если бы вы были для меня только повелителем и никем более — я бы подчинился. Как подчинялся всему остальному. Вы захотели меня — но только как вещь, как инструмент… Мне тогда хватало дерзости мечтать о другом.       — Продолжай.       Он почти видит, как тонкие губы изгибаются в легкой, почти насмешливой улыбке.       — Я хотел этого, но не от не повелителя, который взял бы меня по праву силы.       Тонкие пальцы неторопливо коснулись волос на затылке, проведя по всей длине вниз. На этот раз сдержать дрожь ему не удалось.       «Не дай ему увидеть!»       Тело вытянулось в струну, разум подстреленной птицей заметался между прошлым и настоящим. Темному Лорду не нужно произносить заклинания, не нужно прибегать к легилименции — его пальцы сами по себе магия, одним прикосновением возрождающая то, что он давным-давно похоронил.       — Ты мог получить то, чего желал, но вместо этого выбрал страдать. Пятнадцать лет, Северус.       Голос ниже обычного, тягучий, почти ласковый, но от этого, кажется, стал только страшнее — тихий, почти интимный тон проникает в самое сознание, обволакивает, отравляет. Он не слышал его таким почти никогда. Наяву.       — Ты думаешь, я наслаждался тем, что сделал с тобой? Думаешь, мне доставляло радость наблюдать, как ты страдаешь, как сгораешь изнутри от желания, которое сам же подавляешь? — пальцы неспешно очертили линию подбородка, коснулись шеи. Сердце пропустило удар и рухнуло куда-то вниз. — Это было жестоко, я не отрицаю. Но в этом была цель. Я хотел, чтобы ты понял… Это было необходимо. Ты был слишком горд, слишком упрям. Ты отверг меня, и я должен был показать тебе, что за это бывает. Но это не должно было продлиться так долго. Я ждал, что ты придешь ко мне сам. Я бы простил тебя, Северус… Конечно, простил бы. Разве я не был к тебе всегда великодушен? Я дал бы тебе все, что ты хотел. Все, чего ты заслуживал. Но ты сделал другой выбор. Ты всегда делаешь другой выбор. Почему, Северус? Почему ты предпочитаешь страдать, когда мог бы быть счастлив?       Кажется, Темный Лорд впервые подошел так близко. Каждое слово взвешено, каждый жест продуман, точен — он все так же играет на его душе и теле, как если бы они были инструментом. Ничего нового… Разум надрывается, требуя прекратить все это немедленно, но проклятое тело не слушается, предательски отзываясь на каждое мимолетное прикосновение.       — Ты дрожишь, Северус, — едва громче шепота. — Я помню, как ты ненавидел это чувство. Как сопротивлялся самому себе. Но сейчас ты не отстраняешься. Почему?       Прохладные пальцы, чуть надавливая, скользят по шее, и дыхание окончательно сбивается. «Почему?» Если бы он знал! Он молчит, глядя прямо перед собой, но не видит ничего, кроме болезненных вспышек воспоминаний, когда он разрывался между желанием и ненавистью, между жаждой близости, страхом перед ней и отвращением к самому себе. Тогда Темный Лорд для него был всем: учителем, господином, мечтой, кошмаром… А теперь… Теперь между ними почти никакого расстояния. Воздух стал густым, тяжелым, почти вязким. Он чувствует, как начинает тонуть.       — Зачем вы это делаете, мой лорд? — хрипло, на выдохе, пытаясь собрать остатки воли.       — Потому что ты позволяешь, — все тот же легкий шепот, едва громче вздоха — как приговор. Невидимая рука властно легла на горло. — Потому что ты всегда позволял. Я видел тебя насквозь, Северус. Даже когда ты говорил «нет», твоя душа кричала «да». Ты мой, Северус. Ты всегда был моим. И ты это знаешь.       Молодой, влюбленный, раздавленный, склонившийся перед Темным Лордом… Слишком готовый принять каждое его слово, каждую его прихоть. Как же он ненавидит себя сейчас!..       «Может, хватит самообмана, Северус? Ты же прекрасно знаешь, зачем он это делает… Ему нужно согласие того, что в тебе, чтобы завладеть желаемым, но не ты сам — как тогда, так и сейчас».       — Я чувствую, как ты борешься. Как трогательно. Ты всегда был таким. Страсть, зажатая в холодную броню. Тебе доставляло удовольствие сопротивляться, не так ли? Но в конце концов, ты всегда проигрывал мне. Всегда.       Глупое сердце не оставляет попыток разорвать грудную клетку — так, словно его могли услышать…       — Сопротивляться мне — это ведь всегда было твоей искренней страстью, не так ли? Скажи мне правду, Северус. Если бы я сейчас протянул руку, если бы захотел овладеть тобой полностью, без остатка — живым или мертвым — что бы ты сделал? Снова отказался? Или на этот раз… ты бы позволил себе упасть? Ты сыт своей свободой? Или ты все так же голоден?       «Вот мы и подобрались к сути всего этого спектакля. Это твой последний выход, Северус, так что не подведи — так рассчитывавшего на тебя Дамблдора, все магическое сообщество, но главное — мальчика, который вот-вот будет здесь и которому ты шестнадцать лет назад пообещал, что он будет жить. Помнишь, ради чего ты сам тогда выбрал жизнь? Давай, солги в лицо своему наваждению в последний раз, пусть думает, что ты сделаешь это ради него, пусть чувствует, что победил».       Он прикрывает глаза. Лицо Темного Лорда, бледное, прекрасное в своей чуждости, стоит перед ним — в точности такое, каким было тогда, в тот момент, который он так долго старался забыть.       — Сейчас это не имело бы смысла, повелитель. Теперь уже нет.       — И все же?       «Соглашайся, Северус. Ему нужно твое согласие, и твоя смерть для Гарри — единственный шанс! Ты жил ради него шестнадцать лет, умереть — отнимет куда меньше времени».       Время…       Взгляд скользит по обшарпанным стенам. Это место примет его. Он останется здесь — один из многих. Еще один дух в ее стенах. Шепот или просто тень… А может призрак? Он, Северус Снейп — вечно блуждающая в стенах этой хижины бесплотная тень, чье присутствие навеки станет ее частью. Быть может, отпечатку его покинувшей землю души — бескровному, бестелесному, бессердечному — удастся сделать то, на что при жизни у него, кажется, никогда не хватит духу. Сообщить правду мальчишке, который знает о призраках только то, что «они просвечивают»… Нет, все-таки он был слишком лоялен, подобное невежество должно было стоить Поттеру как минимум трех отработок… Призрак. Мысль обжигает и леденит одновременно. Но разве это несправедливо? Разве он заслужил свет, когда столько лет жил во тьме?       Внезапно тьма внутри всколыхнулась, заставив сбросить минутное наваждение. Крестраж. Ему не стать призраком. Его душа расколота, и вторая ее половина по-прежнему в Хогвартсе…       Хижина ждет. Дышит, стонет и живет своей, ни на что не похожей жизнью, в ожидании его неизбежного конца. Воздух обжег легкие, наполнив их запахом гнили и пепла. Чем-то окончательным.       — Я всецело в ваших руках, повелитель.       — Ты всегда был прозорлив, Северус, — подобие удовлетворения пробегает по тонким бескровным губам, и Темный Лорд делает несколько скользящих шагов в сторону единственного не заколоченного кривыми досками окна. — Хогвартс в огне…       «Вот так, Северус, хорошо. Видишь, это не так уж сложно. А теперь думай. И просто держись. Ты знаешь, это твой конец, но это не конец всего. Главное — Гарри Поттер должен узнать правду!»       Каждое мгновение этой абсурдной битвы — новые невинные жертвы. Может быть, еще удастся остановить…       — Повелитель, их сопротивление сломлено…       — Без твоей помощи, — непреклонно отзывается Темный Лорд. — Ты, Северус, искусный волшебник, но не думаю, что сейчас ты нам особо нужен… Мы почти у цели… почти.       «Гарри должен знать…»       Тихий голос внутри головы все громче, все пронзительнее. Но что бы он ни говорил, что бы ни пытался сказать — это уже не важно.       — Позвольте, я найду вам мальчишку. Позвольте мне доставить вам Гарри Поттера. Я знаю, как его найти. Прошу вас.       «Ну, конечно, же ты знаешь, Северус, кому, как не тебе знать, что Гарри Поттер прямо в этот момент находится всего в нескольких футах прямо за твоей спиной! И знаешь, о чем он думает, наблюдая за всем этим фарсом? О чем думает, глядя на тебя?..»       — Я в затруднении, Северус.       — В чем дело, повелитель?       Бузинная палочка в руке Темного Лорда взметнулась в воздух.       — Почему она не слушается меня, Северус?       «Завещай Бузинную палочку мальчишке, пока не поздно, передай дар, и даже думать не смей о том, чтобы деблокировать его память! Всего этого не должно было быть, твой план с самого начала был провальным, признай уже это наконец! Пусть узнает только то, что необходимо, а остальное сгниет здесь вместе с тобой! Останься для него тем, кого он помнит».       — Повелитель? Я не понимаю. Вы совершали этой палочкой непревзойденные чудеса волшебства.       «Он должен умереть, но он ДОЛЖЕН ВЫЖИТЬ! Жизнь за жизнь, Северус, сделай то же, что и она!»       — Нет. Я совершал этой палочкой обычное для меня волшебство. Я — непревзойденный волшебник, но эта палочка… нет. Она не оправдала моих ожиданий. Я не заметил никакой разницы между этой палочкой и той, что я приобрел у Олливандера много лет назад… Никакой разницы.              «Палочка подчиняется тебе, так сделай, что должен — спаси мальчишку! Лорд не направит ее на тебя, у твоей смерти холодная кожа и острые зубы. Но она может дать тебе время. Ты ведь уже просил отсрочку у смерти. Давай, Северус. Она смотрит на тебя, и она тебя услышит».       Темный Лорд снова стоит у окна. Вспышки слабого света от всполохов заклинаний то и дело выхватывают из тьмы отрешенное матово-бледное лицо.       Нагайна…       Неизвестно, как защитная сфера может отреагировать на попытку дотянуться. Да и удастся ли вообще? Бесконтактно. Без палочки. Он никогда прежде не применял легилименцию ни к одному животному… Но она и не животное. Способна ли она принять невербальное послание не от змееуста? Собственного знания парселтанга достаточно, чтобы понимать, но чтобы говорить самому… Он ни разу даже не пытался. Это опасная игра, но змеи понимают такие вещи — власть, страх, намерение. Она ближе к Темному Лорду, чем кто-либо. Ближе, чем когда-либо был он сам… Но он спасал ей жизнь не один раз. Она должна помнить…       — Я думал долго и напряженно, Северус… Ты знаешь, почему я отозвал тебя из битвы?       Он проходит сквозь барьер защитной сферы, как будто того и вовсе не существует. И без того смазанные сумерками контуры мира вокруг расплываются, и, сжатый в одну точку, он отражается в ледяном блеске ее глаз: безжизненный свет масляной лампы, далекие вспышки битвы за окном, ободранные стены жалкой хижины и… его собственное отчаяние. Не просто магия — прикосновение к чему-то древнему, почти нечеловеческому, чему-то, перед чем можно только склонить голову. Последний хрупкий барьер между ним и сознанием Нагайны пройден. На долю мгновения все наполняется хаосом: шипение, черная бездна, странный ритм, напоминающий пульсацию крови…       — Нет, повелитель, не знаю, но умоляю вас: позвольте мне туда вернуться. Позвольте мне отыскать Поттера… Слушай меня. Слушай, Нагайна…       Голову пронзает резкая острая боль, как будто ледяная игла вонзилась в череп. Его качнуло, но он все же удержался на ногах. Непонятно, слышала ли она его, но не нападала. Еще нет.       — Ты служишь своему повелителю, Нагайна. Ты служишь силе. Ты знаешь, что это значит. Сила требует жертв. Я не прошу спасти меня. Но, прошу, дай мне время. Немного времени. Немного больше, чем нужно для того, чтобы умереть на месте.       — Ты говоришь совсем как Люциус. Вы оба не понимаете Поттера — в отличие от меня. Его не нужно искать. Поттер сам придет ко мне. Я знаю его слабость, его, так сказать, врожденный дефект. Он не сможет смотреть, как другие сражаются и гибнут, зная, что все это из-за него. Он захочет прекратить это любой ценой. Он придет.       Образ Гарри на секунду мелькает в голове, но он тут же подавляет его. Змея не должна видеть. Пульсирующая боль нарастает и он едва удерживает себя от того, чтобы сжать виски руками.       — Но, повелитель, его может случайно убить кто-нибудь другой…       Дыхание едва удается удержать ровным. В этот момент Темный Лорд уже не просто наблюдает за битвой. Он впитывает ее, вбирает в себя каждую вспышку, каждую смерть, каждую каплю пролитой крови.       — Ты знаешь, что такое служение. Ты делаешь это, как и я. Позволь мне исполнить долг. Дай мне время… Дай время, Нагайна, умоляю.       Неизвестно, понимает ли она, верит ли. Ее сознание чуждое, непостижимое. Глаза, блестящие и бесчувственные, утягивают в пропасть. Ее присутствие становится ближе, плотнее, обвивает разум тугими кольцами, давя и изучая одновременно. Ее хищная натура ищет ложь, ищет слабость, но, очевидно, находит только обнаженное отчаяние. Она не человек. Ее не обмануть.       — Я дал Пожирателям смерти совершенно ясные указания. Схватить Поттера. Убивать его друзей — чем больше, тем лучше, — но только не его самого. Однако я хотел поговорить о тебе, Северус, а не о Гарри Поттере. Ты был мне очень полезен. Очень.       Нагайна стала чуть более настороженной. Его коснулось легкое дрожание ее разума. Не ответ, не согласие… Усталая заинтересованность.       — Повелитель знает, что услужить ему — мое единственное стремление. Но позвольте мне пойти и отыскать мальчишку, повелитель. Я уверен, что сумею…       Слова разрывают горло, но он не может позволить себе промахнуться. Он надевает эту маску в последний раз.       Вдруг голову обжигает звук шипения — тягучий и липкий, как ядовитый дым — и растекается по сознанию холодной, нечеловеческой ясностью. Она чувствовала его. Она заметила. Ответила. Ответила не словами, а холодным потоком чувств: голод, сила, превосходство. Древний страх кажется живым существом, пульсирующим где-то в груди, но он все же заставляет себя выровнять дыхание.       — Я уже сказал: нет! Сейчас меня волнует другое, Северус: что произойдет, когда я наконец встречусь с мальчишкой?       Воздух в комнате — густой, едва проходимый — безжалостно давит на грудь. Хочется разорвать контакт, но он не может. Если он сделает это, все пропадет. Все, ради чего он жил и все, ради чего собирался умереть.       — Но какие тут могут быть вопросы, повелитель, ведь вы…       — Тут есть вопрос, Северус. Есть.       Темный Лорд останавливается напротив, и, небрежно поигрывая Бузинной палочкой в белых пальцах, смотрит на него в упор.       — Почему обе палочки, которые у меня были, отказались служить, когда я направил их на Гарри Поттера?       — Я… я не знаю ответа на этот вопрос, повелитель.       Гарри… Гарри совсем рядом, там, за тонкой стеной…       Только не выдай себя, мальчик… Оставайся на месте. Оставайся в безопасности…       — Правда?       — Ты готов умереть и просишь ради него?       В ответ на шипящие звуки в голове, зубы рефлекторно сжимаются. Кого она имела в виду? Ментальный контакт с Нагайной оказыватся не простым взаимодействием — это вторжение в чужой, совершенно иной мир. Все, что было привычным, стало размытым, искаженным, непереносимым. Но ее слова — четкие, ясные, тонкие, как будто вырезанные ледяным острием прямо на живых тканях его мозга.       Может, стоит сказать правду прямо сейчас… Открыть, что Гарри Поттер — последний крестраж, возможно, удалось бы выиграть время. Остановить все это безумие…             Правда… Перед глазами внезапно — яркий, свежий шрам на тыльной стороне ладони мальчишки: «Я не должен лгать».       Темный Лорд, словно хищник, наблюдает за ним, но его глаза по-прежнему прикованы к змее, свернувшейся в магическом шаре. Он не стал лгать.       — Ради него.       — Моя тисовая палочка, Северус, исполняла все мои приказы, кроме одного, — убить Гарри Поттера. Она дважды не смогла этого сделать. Олливандер под пыткой рассказал мне об одинаковой сердцевине, сказал, чтобы я взял другую палочку. Я так и сделал, но палочка Люциуса раскололась при встрече с Гарри Поттером.       — Я… я не знаю, как объяснить это, повелитель.       Ее сознание отступило, отпустило его, тугое кольцо разжалось, но не полностью. Она все еще рядом — как кошмар, выжидающий в тени.       — Я нашел третью палочку, Северус. Бузинную палочку, Смертоносную палочку, Жезл Смерти. Я забрал ее у прежнего хозяина. Я забрал ее из гробницы Альбуса Дамблдора.       Он поднимает глаза.       — Повелитель, позвольте мне привести мальчишку…       — Я просидел здесь всю эту долгую ночь перед самой победой, — почти шепотом произносит Темный Лорд, — неотрывно думая о том, почему Бузинная палочка отказывается выполнять то, для чего она предназначена, отказывается сделать то, что она должна, по легенде, сделать для своего законного владельца… и мне кажется, я нашел ответ.       Он молчит. Взгляд падает на Бузинную палочку в тонких белых пальцах. Оружие абсолютной силы, которому отведено право решающего хода в шахматной партии Дамблдора…       «Это был твой план, не так ли, Альбус? Чтобы я убил его, когда все будет кончено. Гарри чист, он не сможет. Не должен. Он не убийца. Но я? Для этого я был нужен. Для этого я жил. И ты знал, что я смогу… Ты, а не Лорд сделал из меня убийцу».       — Может быть, ты уже догадался? Ты ведь вообще-то умный человек, Северус. Ты был мне хорошим и верным слугой, и я сожалею о том, что сейчас произойдет.       — Повелитель…       «Северус, скорее! Передай Бузинную палочку мальчишке так же, как Дамблдор передал ее тебе! Время уходит. Ты должен успеть!»       Он снова встречает взгляд алых глаз, и в этот момент страх исчезает. Остается только цель.       — Бузинная палочка не повинуется мне по-настоящему, Северус, потому что я не законный ее владелец. Бузинная палочка принадлежит тому волшебнику, который убил ее предыдущего хозяина. Ты убил Альбуса Дамблдора. Пока ты жив, Бузинная палочка не может по-настоящему принадлежать мне.       — Повелитель!       Он вскидывает руку, направляя острие своей палочки туда, где за грудой деревянных обломков притаилось его отчаяние. Солнечная нить больно натягивается и вибрирует, резонируя с его агонизирующим сердцем.       — Tibi lego animam et sanguinem, voluntatem et magiam meam.       Hoc Instrumentum, hoc Donum, hoc Onus — tibi relinquo.       In luce et tenebris, in vita et in morte.       Accipe tibi, serva tibi, plena potentia utere!       Взгляд с трудом фокусируется на пустоте перед собой, но магия откликается на волю. Последний импульс, направленный на Гарри, вспыхивает и затихает.       — Иначе быть не может. Я должен получить власть над этой палочкой, Северус. Власть над палочкой — а значит, и власть над Гарри Поттером…       Последнее, что он успевает понять, прежде чем тонкие острые клыки впиваются в сведенное мучительным спазмом горло — произнесенное «Убей!» адресовано Нагайне.       Мир в одно мгновение сворачивается до одной всепоглощающей боли. Из разорванной плоти хлестнуло что-то горячее, соленое… Воздух моментально наполнился густым тошнотворным запахом.       «Гарри…»       Мысль путается и рвется — слишком скользкая, чтобы удержать.       Тепло. Сила. Жизнь… Рука судорожно дергается к горлу, в попытке остановить…       «Прекрати… это яд… нельзя… Гарри…»       Кровь быстро сочится сквозь пальцы, стекает на ладонь, пропитывает рукав. Воздух разрывает легкие, каждый вдох отдается оглушающей болью.       Руки дрожат… Хочется сжать кулаки, ударить в грудь, сделать хоть что-то, чтобы остановить этот бешеный стук внутри себя, который толкает яд все ближе к сознанию, разгоняет его по венам, но тело больше не слушается. Затхлый запах деревянных досок смешивается с удушающим металлическим запахом крови.       Его отчаяние всегда пахло кровью. Ему было четырнадцать, когда он впервые узнал этот запах… Кажется…       Мрак комнаты такой же удушливый, давящий. Он сидит на каменном полу, прислонившись спиной к холодной стене, сжимая палочку в руке. Исколотые и обожженные пальцы заметно дрожат. Он не может вспомнить, когда спал в последний раз.       Боль уже давно стала привычной. Она вошла в кровь, точно яд, заполнив собой все его существо. Она тянулась за ним повсюду — из каждого унижения, которое он вынудил себя стерпеть, каждого удара, который не смог отразить; она была в каждом слове, которое он так и не решился сказать, в каждой насмешке, в каждом мгновении его жалкого существования; от тех, кто издевался над ним годами, от тех, кого он пытался любить, от себя самого… Каждое утро, каждый вечер, днем, ночью… Он окружен врагами, но худший из них всегда жил внутри.       Довольно.       Мысль приходит внезапно — неожиданно ясная, как глоток холодного воздуха. Он выпрямляется. Губы трогает едва заметная усмешка — горькая, почти безумная. У него есть сила. Все это время была. Ее нужно только направить. Ее нужно освободить.       Он поднимает палочку.       Они должны исчезнуть. Они все. Их лица, их голоса…       Конец палочки касается предплечья — странный контраст черного на бледной коже.       — Сектумсемпра.       Новорожденное проклятие блеснуло острой, невидимой сталью, и на руке тут же появляется тонкая алая линия. Глубокий, ровный разрез, точно нанесенный клинком. Кровь быстро заполняет рану и льется рваными толчками вниз. Физическая боль приходит не сразу, а когда приходит — он по-прежнему улыбается, глядя, как вместе со стекающей на пол густой, липкой, почти черной в тусклом свете комнаты влагой уходит страх… гнев… отчаяние… Все, что тлело и гнило внутри столько лет.       Лица, тени, призраки прошлого… Магическое лезвие снова и снова разрезает плоть, и все, что ему оставалось — наблюдать, как вместе с кровью они уходят из тела.       Он вскрывал своих врагов. Он побеждал их.       Ненадолго.       Плевать.       Он повторял заклинание снова и снова. Да, оно не лечит. Оно только режет… Странное, извращенное облегчение. Но зачастую и этого было довольно.       Он больше не чувствует своих конечностей, только разрывающие грудь удары сердца. Оно все еще бьется, все еще гонет по телу отравленную кровь… все еще предает его.       Сердце предателя…       «Гарри, Северус… Ему очень страшно. Не оставляй его одного. Северус, пожалуйста…»       Он хочет произнести имя — в последний раз, — но вместо этого из горла вырывается лишь хрип, и кровь с новой силой толчками вытекает изо рта. Шепот — почти неслышный — срывается с губ. Как будто уже чужих.       «Я не могу… остаться…»       Сердце стучит. Медленнее, но стучит. Глаза закрываются и открываются снова. Впереди — черная размытая тень, выхваченная очередной вспышкой света в окне.       «ГАРРИ!..»       Имя так и осталось где-то внутри, застряв между отчаянием и страхом. Ослабевшая, дрожащая рука вцепляется в одежду, притягивая ближе.       Сосредоточиться!       Кровавая пена и хрипы в груди. Глупое сердце отсчитывает последние удары.       — Собери… это… возьми…       Десять… девять…       Он тянет за нити прошлого, вырывая из собственной памяти лишь то, что нужно для победы. Дамблдор, Лили, долг… Все было только ради нее… Все остальное останется здесь. Пусть так. Это будет его последняя ложь.       Восемь… семь…       Гарри… Рваное дыхание, лихорадочный румянец на бледных щеках, кровь на лбу. Искусанные губы с еще не запекшимися трещинами… Теплая ладонь на шее. Хочешь помочь? Конечно, хочешь, ты ведь всегда был таким. Но сейчас помощь нужна тебе, а не мне.       Шесть… пять…       Забвение… Все, чем я был, все, что я сделал, не должно остаться. Ты потом наверняка посчитаешь меня бесстрашным. Ты не узнаешь… у моего страха твое имя.       — Взгляни… на… меня…       Кажется, просто звук в никуда… Ее глаза… Нет. Твои глаза, Гарри. Живи… Ничто не привяжет тебя к моей душе.       Четыре… три…       Брови сходятся у переносицы. Почему, Гарри? То, что ты видишь, не должно приносить тебе страдания…       Два…       Я еще здесь… еще рядом… Я ведь обещал, что буду рядом…       Один…       …всегда…

***

      Пустыня рассыпается в пыль, голодные птицы с безумным криком бросаются вниз и солнце гаснет. А я все стою и не могу заставить себя отвести глаза.       Ты умираешь. Как ты мог? Дыхание — хриплое, едва слышное — становится все реже, все слабее. Глаза по-прежнему открыты, но взгляд уже мутный, полуслепой. И он все еще прикован ко мне. Ладонь точно окоченела там, где секунду назад билось твое сердце. Я прикоснулся к нему и неловким движением остановил. Вслушиваюсь, но знаю — все напрасно. Ты уходишь.       — Северус… — голос срывается. Я даже не знаю, что хотел сказать.       А ты смотришь на меня — как смотрел почти всегда — безмолвно, отрешенно, — но в этом взгляде — всё. Вся боль, вся тяжесть твоих решений, вся твоя непроизнесенная правда. Когда я в последний раз видел тебя так близко? Кажется, это было в прошлой жизни. И она только что закончилась.       — Ты умер, — хриплю я, и слова звучат, как чужие. Дыхание срывается. Я захлебываюсь в слезах, дышать становится невозможно, а сердце колотится так, будто хочет вырваться наружу.       — Гарри… все закончилось… все хорошо.       Ты произносишь это ровно, но голос рвется, и я понимаю, что ты лжешь. Для кого эта ложь? Для меня? Или для себя?       — Замолчи! — я срываюсь в крик, но ты тут же прижимаешь меня к себе — так крепко, что кажется, хочешь втиснуть внутрь себя, растворить. — Замолчи, Северус! Хватит говорить ерунду!       — Гарри, я жив, и я с тобой. Я здесь… — твои губы беззвучно шепчут что-то мне в макушку, но я не слышу. Или не хочу слышать. Я сыт твоей ложью по горло.       Тишина растягивается и накрывает нас, как саван. Молчишь. Только тяжело, неровно дышишь, точно каждый вздох не приносит облегчения, а лишь отнимает остатки жизни. Тепло твоего дыхания дрожит у меня на щеке — сначала осторожно, едва касаясь, но затем ближе, настойчивее, будто ты решился наконец на то, чего избегал всю свою жизнь, — и вдруг я понимаю: все это не просто так. Ты пришел, чтобы попрощаться. По-настоящему.       Берешь мое лицо в ладони — так неожиданно, что я вздрагиваю, вырываюсь и вжимаюсь в тебя еще сильнее, комкая мантию на спине.       — Не смей… не смей, ты слышишь?! — твои руки совсем ледяные, точно и вправду мертвые. — Не смей меня оставлять!       Медленно поводишь головой из стороны в сторону и даже пытаешься улыбнуться. Я не вижу, но эта улыбка доводит меня до грани. Внезапный взрыв гортанного крика сотрясает стены полуразрушенного дома:       — Ты пришел сюда, чтобы просто сказать мне, что тебя больше не будет?! Чтобы снова оставить меня наедине со всем этим?!       Голова кружится — еще мгновение, и я упаду. Хотя — куда? Я и так распластался на пыльном полу у тебя на коленях. Наверное, таким близким к безумию я не был еще никогда. Точно в подтверждение медленно проводишь рукой по моей голове.       — Это неправда, Гарри.       — Неправда?.. А что правда?! Ты лжешь мне всю мою чертову жизнь!       Ободранные стены давят, воздух становится как будто разреженным. Каждое слово отдается эхом внутри невыносимо пульсирующей головы.       — Ты что… ты не понимаешь? Ты думаешь, я справлюсь без тебя?!       Кричу все громче, но, точно в вакууме, не слышу собственного голоса. Только в груди с каждым звуком что-то рвется на части.       — Если решил уходить — уходи сейчас… Не заставляй меня снова смотреть, как ты исчезаешь!       Тянусь наверх, утыкаюсь лицом в шею, обхватываю руками изо всех сил — только попробуй уйти!       — Пожалуйста… Северус, пожалуйста, не оставляй меня… — голос срывается, превращается в едва слышный шепот. — Я не выдержу один.       Серп молодой луны длинным бледным лучом вонзается в пустоту почерневшей комнаты. Холодный воздух напитан воспоминаниями, которых я не могу вспомнить, но они все равно проникают внутрь через стены, пол, каждую щербинку на старом паркете. Старая пыль, местами обгоревшее, местами сгнившее дерево и что-то еще — неуловимое, почти горькое. Полуразрушенные стены, зашитые временем, все еще хранят шрамы той ночи.       Провожу рукой по полу. Тепла там нет. Только холод дерева, шершавость и трещины. Кажется, я все еще чувствую ее пальцы — даже остывшие, они по-прежнему тянутся ко мне. Здесь мы потеряли ее, Северус. И здесь же нашли друг друга, хоть и не понимали этого до конца. Здесь, среди обломков, началась наша связанная болью жизнь. Здесь… я впервые оказался в твоих руках.       Я закрываю глаза, и комната исчезает. Остаемся только мы. Только я и ты. Только наша общая боль, наша общая память.       — Ты не один, Гарри. И я не оставлю тебя.       Слова невесомо проскальзывают прямо в душу, словно мне шепчет сама судьба. Когда-то я их уже слышал. Семнадцать лет назад, на этом же самом месте. И ведь ты сдержал слово.       Прижимаешь крепче, и в этот момент понимаю, что не смогу отпустить тебя уже никогда. Как если бы все, что было до этого, исчезло — и вот мы, я и ты, вдвоем. Здесь, в этой старой разрушенной смертью и временем комнате, в которой ты когда-то меня нашел и взял на руки. Ты со мной, так же, как и тогда, и я уже не в ужасе от того, что потеряю тебя. А, может, теперь даже не смогу вспомнить, кем был, когда думал, что это возможно. Я понимаю, что просто не могу остаться один. Никогда не смогу.       Губы прижимаются к моему лбу, возле самого шрама, и ты тихо шепчешь:       — Верни… мою душу… Гарри.       Закрываю глаза, будто не слышу тебя, но ты точно знаешь — слышу. На губах — соленый привкус собственных слез.       Слезы…       Я понемногу успокаиваюсь, и вдруг вижу твои глаза, ищущие мои. Разум словно вспыхивает, тело покрывается россыпью мурашек. Твои губы снова мягко касаются моего лица, собирают соленую влагу со щек. Такие горячие и жадные, что меня снова прошибает дрожь.       Я не могу сопротивляться, да и не хочу. Я просто растворяюсь, утопаю. Твои пальцы зарываются мне в волосы и сжимаются на затылке — не крепко, но достаточно, чтобы я не мог отстраниться.       И я, наконец, вспоминаю. Это не тень, не морок, это действительно ты! А все, что было — это твоя душа, твоя сущность, твоя тайна, которая все это время жила во мне. Воспоминания кипят под кожей, готовые вырваться, поднимаются, заполняя все пространство между нами, как невидимая река, устремляющаяся назад к своему истоку. С последним, невыразимым усилием воли, я отпускаю ее от себя.       Твои губы теперь на моих. Не робко, не нежно, а с какой-то безумной, почти агрессивной настойчивостью, словно пытаешься украсть из меня воздух. Нет, больше — жизнь. Я обнимаю тебя, а в голове все смешивается, идет кругом — цвета, запахи, лица, чувства…       Поцелуй становится все более отчаянным, глубоким. Голова кружится, мысли путаются. Я не могу дышать, да и не хочу. Только чувствовать тебя.       И я чувствую. Как будто что-то рвется изнутри. Что-то горячее и живое покидает меня, вырывается из груди и устремляется к тебе. Страшно, больно, но в то же время… правильно. Я теряю себя, становлюсь пустым сосудом, в котором больше ничего нет. Голова кружится, руки дрожат, а сердце колотится так сильно, что вот-вот просто остановится. Я пытаюсь вдохнуть, но ты забираешь все, каждый глоток…       И вдруг ты отстраняешься. Я открываю глаза, встречаю твой взгляд и замираю, не в силах пошевелиться. Твое тепло все еще на моих губах, и я понимаю, что ты забрал не только свою душу. Ты забрал все, что я мог тебе отдать.