Цитринитас

Квартира Драко Малфоя.

21 декабря, 1998

      Колкий морозный воздух нагрелся за время, которого едва хватило на один единственный вдох, и он больше не пахнул шоколадом. Яркий белый свет даже сквозь опущенные веки сообщал о том, что он по-прежнему валяется на диване в шикарной кенсингтонской квартире Драко Малфоя.       Гарри не спешил возвращаться и не спешил открывать глаза.       Прежде он видел Регулуса Блэка лишь однажды, на старой школьной колдографии, когда они с Роном и Гермионой проникли в поисках медальона в его комнату в доме на Гриммо. Регулус играл в факультетской команде Слизерина за ловца, так же, как и Гарри. Тогда тот мальчик на старом снимке не показался ему сколько-нибудь примечательным, хотя рассказ Кикимера о том, что случилось с его юным хозяином, и осел в Гарри какой-то странной, неизбывно-горькой тяжестью.       События прошлого года заставили призраков замолчать, и нарушали молчание они лишь тогда, когда к ним обращались за помощью, но Релугус Блэк не был в их числе. Его абсурдная в своем трагизме история казалась Гарри какой-то незавершенной, как будто эскиз, набросок к картине, в замысле которой не было почти никакой логики. Странная история без начала и конца.       Со слов Кикимера, Регулус разочаровался в Волан-де-Морте после того, как домовик рассказал хозяину о том, что произошло с ним в пещере, и именно поэтому решил уничтожить медальон. Таким поступок юного Блэка был в глазах Кикимера, таким он стал и для них тоже. И хотя это и было совершенно глупо, тогда этого объяснения показалось достаточно. Сам Гарри в тот момент был всецело захвачен судьбой медальона, так что судьба самого Регулуса для него ушла на задний план. Рон не стал вдаваться в размышления о мотивации поступка Блэка, ему вполне хватило фактов, а Гермиона по понятным причинам, конечно же, сразу одобрила праведное негодование, вызванное жестоким обращением Волан-де-Морта с домовым эльфом, не слишком задумываясь о том, что Регулус, даже при том, что всегда обращался с Кикимером хорошо, все-таки был и до последнего вздоха оставался совершенным Блэком. Мог ли Блэк, единственный наследник рода, мнившего себя ничуть не ниже, чем королевский, пойти против Темного Лорда, кумира своего детства, поставив на кон собственную жизнь и все надежды своего почтенного семейства на продолжение только из-за домовика? Поверить в это было сложно, пазл не складывался, и теперь Гарри понимал, почему. Непонятно было другое: этот мальчик был едва ли намного старше него, но в отличие от самого Гарри, Регулус не был ведом ничьей властной рукой. Адские мучения от Эмеральда, а после смерть в полном одиночестве и темноте от рук сотен инферналов — все это он выбрал сам. Зачем?       Перед глазами по-прежнему стояла лишенная красок картина с видом, открывающимся с заснеженной террасы, крохотный замерзший королек в снегу… и мысли Северуса о том, что с ним случилось, куда и зачем он направился совсем один, без стаи, в разыгравшуюся в ту ночь бурю… Мертвую птицу, носящую с Регулусом одно имя, судьба подбросила как зловещее предзнаменование прямо на порог его дома.       Гарри постарался вспомнить в деталях тот разговор с Кикимером.       «Хозяин Регулус был не такой, как обычно, как будто в расстройстве ума»…       Последствия продолжительного контакта с крестражем? Если Регулус, будучи эмпатом, носил его на себе, не снимая, целых полтора года, Гарри не решался даже представить, как на нем могло это сказаться. Но он только что видел Блэка в воспоминаниях Северуса о событиях, которые имели место несколько месяцев спустя после того, как Волан-де-Морт забрал у него медальон, и Регулус в них не выглядел больным, разве что стал гораздо бледнее, чем был в школьные годы. По крайней мере два зимних месяца он провел в доме Снейпа, но что случилось потом?       Чувствуя укол такой глупой ревности где-то глубоко внутри, Гарри все же удалось удержать себя от падения в это нелепое чувство. Мог ли он ревновать Северуса к этому мальчику и тому, что между ними было задолго до его собственного появления на свет? Снейп, отвергнутый Волан-де-Мортом, впился в юного Блэка с той жаждой, с какой припадает заблудившийся в пустыне к случайному роднику, и тут же присвоил, приучил к себе — в точности так же, как сделал это с единорогом. Сам же Регулус, помимо признательности за помощь, был, по-видимому, совершенно очарован Снейпом, видя в нем все, чего не нашел в своем старшем брате. Возможно, поначалу он и думал, что относится к Северусу, как к брату, но очень скоро понял, что чувства его все же несколько иные. А Снейп не стал притворяться, и просто взял то, что само вложило себя в его руки, каждый раз насыщаясь, как будто впрок — как знал, что это не продлится долго. И пусть любить он себе не позволял, но все же он дорожил жизнью Регулуса — иначе все то, что было ментальной иллюзией непременно нашло бы воплощение в реальности. Они жили под одной крышей, проводили ночи в одной постели, касаясь при этом друг друга только так — раскрытой ладонью или же одними кончиками пальцев. Судьба свела их потому, что они могли дать друг другу то, чего ни одному не мог или не захотел дать никто другой, свела, чтобы подарить надежду на то, что такое хрупкое, мимолетное счастье возможно и для них тоже. Чтобы потом так же внезапно эту надежду отнять.

      «Я смотрю в глаза смерти в надежде,

что когда ты встретишь равного себе,

ты снова будешь смертен».

      Похоже, что отчаявшись, Регулус все решил за них обоих. Та записка, вложенная в медальон, была личным вызовом Волан-де-Морту — совершенно ребяческим и могущим бросить тень на Снейпа из-за этой самой строчки, в которой Регулус ссылался на пророчество Трелони, но, кажется, он хотел, чтобы Реддл точно знал, за какое именно деяние ему пришло возмездие.       «И он приказал Кикимеру уйти без него. Он велел Кикимеру идти домой, никогда не говорить хозяйке, что он сделал, но уничтожить первый медальон. И он выпил все зелье. А Кикимер поменял медальоны и смотрел, как хозяина Регулуса утаскивали под воду…»       Да, смерть Регулуса не была несчастным случаем — он изначально отправился в ту мордредову пещеру, не имея намерения возвращаться. Но что же должно было твориться в душе у этого мальчика, если он сумел выпить Эмеральд до дна сам, чего даже Дамблдор не смог сделать без его, Гарри, помощи, пусть это и была помощь палача! Регулус же стал палачом самому себе, решившись заполнить себя отчаянием, приготовленным не просто рукой Снейпа, нет — то зелье было квинтэссенцией обреченности человека, утратившего любовь, которой он дорожил больше, чем собственной жизнью. Проживал ли несчастный Ругулус то же самое или ему, эмпату, каждый глоток Эмеральда был сладок, поскольку содержал в себе всю суть того, к кому он успел настолько привязаться… Кто мог знать?..       — Оклемался, Поттер?       Гарри сморгнул скопившуюся в уголках век влагу, осознав, что уже одному Мерлину ведомо сколько времени лежит с открытыми глазами, глядя остекленевшим взглядом в потолок. Малфой на этот раз сидел не напротив, а рядом, и совершенно бесцеремонно его разглядывал.       — Ну что, снова с нами? — съехидничал он. — Вот уж не думал, что тебя может настолько впечатлить.       Гарри опустил голову, встретившись с устремленной на него парой светлых глаз — тоже серых, но совсем непохожих на те, из далекого февральского утра, что так ярко отпечатались у него на сетчатке. Он все еще никак не мог избавиться от ощущения присутствия Регулуса рядом, хотя и прекрасно понимал, что это все не более, чем галлюцинация. Эти два уже давно погасших омута были источниками невыносимо притягивающего чувства. Это казалось крайне странным. Северус был исключением по многим причинам, в остальном же Гарри никогда не испытывал влечения к собственному полу. Объяснение могло быть лишь одно: с каждым часом он все больше и больше сливался с крестражем Снейпа, и если не поспешить с передачей крестража законному владельцу, отрывать Северуса от себя ему придется по живому. В том, что после этого его душа будет не слишком отличаться от того, что он видел на призрачном вокзале в своем посмертии, Гарри как-то не сомневался. Вот уж Рабанрих обрадуется! Только бы не умер от счастья… Хотя, впрочем, от этого он себя застраховал еще пару тысяч лет назад.       Извернувшись, Гарри высвободился из положения, в которое был загнан зажавшим его между собой и спинкой дивана Малфоем, опустил ноги на ковер и сел, уперев локти в колени и сцепив пальцы в замок.       — Ты ошибся, Драко.       — Да ну? — резко оборвав собственное имя на последнем слоге, отозвался тот. — И в чем же?       Гарри повернул голову, снова встретившись с едва прищуренным льдистым взглядом.       — Тот разговор Снейпа с твоим отцом. Речь шла вовсе не о Сириусе. Это его младший брат, Регулус. Он также был Пожирателем смерти, но — первый из его сторонников — решил выступить против Волан-де-Морта в одиночку и погиб, будучи нашим ровесником. Много лет назад.       Нижние веки на оторопевшем лице приподнялись, брови опасно сошлись у переносицы, и Гарри тут же про себя отметил — это был типичный снейповский жест. Хотел того Драко, почти во всем копирующий повадки своего отца, или нет, но влияние Северуса на него определенно было велико.       — Откуда ты… — немного заторможено начал Малфой, но Гарри опередил его, желая покончить с этим как можно скорее.       — Снейп оставил мне кое-какие воспоминания. И, поверь, он не врал, когда говорил тебе, что хочет помочь. В тот год, так же, как и раньше, он это делал без твоего ведома, и, я так думаю, Непреложный обет тут не при чем. Ты всегда был ему очень дорог.       Отчего-то Гарри вдруг отчаянно захотелось, чтобы Драко в это поверил и не винил Северуса в том, что тот мог обмануть его доверие.       Впрочем, ему ли?       — Так зачем все-таки ты ищешь Горлобера? — спустя несколько минут неловкого молчания спросил Малфой.       Гарри облегченно выдохнул. Похоже, тема прошлого была закрыта — нужно было возвращаться к настоящему.       — Я спросил одного гоблина в Гринготтсе, где можно нелегально и быстро заказать портключ. Он сказал, что это только у Горлобера. Вот я и пошел…       Драко усмехнулся — очевидно, по собственному мнению, снисходительно и довольно беззлобно, но скрыть за этой усмешкой настороженность, в которой, к тому же, буквально на самой поверхности плавала щепотка обеспокоенности, все-таки не смог. Гарри удивился сам себе — и как только он раньше не замечал, насколько подобное притворство вошло у Малфоя в привычку, и насколько из рук вон плохо оно ему удается?       — Поттер, скажи, ты совсем блаженный, что ли?       Гарри открыл было рот, чтобы ответить, но вопрос определенно был риторическим и вряд ли нуждался в ответе. Малфой раздраженно закатил глаза.       — Ты хоть представляешь себе, что эта тварь из себя представляет? Да он тебя до нитки выпотрошит — опомниться не успеешь!       — Но мне сказали, что только он может… — начал было Гарри, но Малфой на это только фыркнул, подсел к нему ближе и заговорил вкрадчивым, каким-то даже слишком спокойным голосом.       — О, да, он может. Он тебя по миру пустить может, в одних трусах, и то если повезет, ты это понимаешь? К нему приходят с тем, в чем никто другой помочь не в состоянии, и часто теряют последнее, что имеют. Есть у его помощи такой побочный эффект. Да, этот мерзавец любую редкость достать способен, подделать любой артефакт, изготовить почти что угодно, но какой ценой, — Малфой нахмурился, задумавшись о чем-то, а после медленно проговорил: — Похоже, Поттер, гоблины Гринготтса на тебя большой зуб имеют. Почему — догадывайся сам. Друг не отправил бы тебя туда.       Гарри смотрел на Драко, пытаясь примирить собственную память с тем, что сообщали ему глаза и уши, но все-таки не мог до конца поверить в происходящее. Услышанное о Горлобере не было для него новостью — благодаря воспоминаниям Снейпа об истории с мечом он хорошо представлял, с кем собирается иметь дело. Но Малфой… Малфой вместо сотни лишних слов просто попытался вырубить его в Лютном, едва услышал о том, куда именно Гарри держит путь, и теперь стало понятно, почему.       На одну секунду Гарри подумал, что и здесь могло сказаться влияние крестража — Драко проявлял к нему чувства, которые вполне могли бы сойти за дружеские, если бы не сам факт того, что перед ним был все тот же Гарри Поттер. Мысль выглядела вполне правдоподобной, но тут же разбилась вдребезги, стоило Гарри вспомнить другие эпизоды уходящего года: Драко не выдал его Беллатрисе в поместье Малфоев, хотя наверняка узнал; не просил о помощи на судебном процессе — Гарри сам вызвался свидетельствовать на стороне защиты; на занятиях по прорицаниям (после всего случившегося Гарри не смог себя заставить ходить на уроки Трелони и потому записался к Флоренцу, который после Битвы за Хогвартс хотя и намеревался вернуться к сородичам, все еще никак не мог оправиться после ранения, и поэтому согласился до выздоровления остаться в школе), несмотря на множество свободных мест, Малфой почти всегда усаживался рядом с ним; молниеносная реакция на уроке Рабанриха, когда Гарри допустил серьезную ошибку в использовании символа, из-за чего его талисман имел все шансы вместо защитного стать вредоносным, не просто говорила — кричала в пользу того, что на ритуалистике Драко тайком наблюдал за всеми его действиями; согласие помочь с гримуаром и предостережения насчет него; и ко всему этому полное отсутствие того, что было характерным для малфоевского поведения в целом — постоянные насмешки, придирки и попытки унизить.       При мыслях обо всем этом у Гарри неприятно потянуло за ребрами. Пытаясь скрыть нарастающее беспокойство, он нервно сглотнул и ответил Малфою прямым твердым взглядом.       — Ценю твою заботу, Драко, но мне нужен всего лишь портключ.       Малфой принял самый беспечный вид и попытался изобразить улыбку.       — Далеко, смотрю, собрался, раз не можешь просто аппарировать.       Гарри вернул Драко улыбку, вложив в нее достаточно ответной иронии. Живо уяснив, что ответа он не дождется, Малфой смирился с тем, что на этот счет ему придется остаться в неведении.       — Ладно, Поттер, — вздохнув, произнес он, — пытать я тут тебя не буду. А вот помочь все-таки хочу и так думаю, что могу.       Гарри поперхнулся вдохом. Малфой и желание помочь Гарри Поттеру — явно не те вещи, которые между собой органично сочетались, но Драко удавалось удивить.       — С чего бы это?       — С того, что я, Мордред тебя побери, Поттер, перед тобой в долгу. И чем скорее мне удастся тебе его отдать, тем лучше.       Гарри не сразу понял, какой долг имеет в виду Драко, а когда догадался — перед глазами тут же встала поглотившая Выручай-комнату огненная буря и густой тяжелый дым. Вот, значит, как: Малфой считал себя связанным с ним долгом жизни за свое спасение из Адского пламени. Это объясняло многое, и, пожалуй, Гарри мог бы с большой выгодой воспользоваться тем, что Драко чувствовал себя ему обязанным, но все же…       — Этот долг не считается.       — Почему это?       Гарри взглянул на Драко — замешательство и растерянность на его лице выглядели совершенно искренними. Похоже, Нарцисса не сообщила сыну подробностей о том, что произошло тогда в Запретном лесу, а других источников информации у того не было.       Гарри с усилием сглотнул. Пусть миссис Малфой и умолчала о своем поступке — Драко имел право знать.       — Потому что его за тебя уже отдала твоя мать. Он ударил меня Авадой и велел ей удостовериться, что я действительно мертв. Подходя ко мне, она думала лишь о том, что на моем месте может быть ее сын. Но я дал ей понять, что ты жив. Она заметила, что я дышу, но сказала Волан-де-Морту то, что он хотел услышать. Она солгала, глядя ему прямо в глаза. Ты понимаешь, что это значит? Твоя мать спасла мою жизнь, не побоявшись подставить под удар собственную. Только потому, что я вернул ей надежду на то, что с тобой все в порядке… В общем, мне ты ничего не должен.       Драко медленно поднялся, отошел к залепленному снегом окну и, обхватив себя руками, уставился на погруженный в атмосферу приближающегося Рождества и такой чужой ему магловский мир за толстым стеклом. Впрочем, вполне возможно, что, уйдя в свои мысли, он думал вовсе не о Рождестве. Да и Рождество в семействе Малфоев наверняка выглядело совсем не так, как-то, к чему за последние годы успел привыкнуть сам Гарри — в Хогвартсе, в доме Уизли и даже на Гриммо это время было для него по-настоящему волшебным: запах хвои, имбирного печенья и его любимого пирога с патокой, шелест подарочной бумаги, по-особенному светлый жар камина, дружеский смех и лица близких, в чьем присутствии он всегда, где бы ни находился, чувствовал себя, как дома. Было ли все это в доме Малфоев, или же Рождество было для них просто очередным поводом к очередному светскому приему, где гостями были в основном министерские чиновники и последователи Волан-де-Морта?       Гарри потянулся к оставленной на журнальном столике бутылке с вином и наполнил свою пустую чашку почти доверху. Призвав с кухни еще одну кружку и коробку со специями, он, покопавшись, нашел палочки корицы, гвоздику и бадьян, бросил поровну в каждую кружку и осторожно подогрел вино заклинанием. Комнату тут же наполнил головокружительный пряный запах.       Гарри задержался долгим взглядом на мантии Снейпа, лежащей в кресле, словно отделенная от него самого неподвижная тень, а после — на часы на каминной полке. Стрелки приближались к одиннадцати.       Отложив палочку, он взял дымящиеся кружки и, обойдя массивный диван, встал рядом с притихшим Малфоем. Взгляд Драко не достигал улицы, он растворялся где-то на полпути.       — Ты поэтому решил свидетельствовать в суде?       Вместо ответа Гарри просто протянул ему горячую кружку.       Взявшись за ручку правой рукой, левой Драко крепко обхватил кружку сбоку. Нагревшись от напитка, она, наверняка, должна была обжигать кожу, но Малфой даже не поморщился. Было похоже на то, что после Адского пламени не только предплечье, но и вся ладонь, и пальцы потеряли всякую чувствительность.       — И все-таки, Драко, ты тогда так и не ответил. Почему ты не сказал ей? Беллатрисе. Ты ведь точно узнал меня, но не выдал. Почему?       Драко повернул голову. Взгляд, обращенный к Гарри, был каким-то мутным, будто больным.       — Я уже сказал — я хотел выйти из игры, а твоя смерть была бы не лучшим багажом, который можно взять с собой в новую жизнь. Вот так, Поттер. Как и всегда, я думал только о себе, на тебя мне было плевать.       В каждом слове, произнесенном с нарочито безразличной интонацией, считывалась с трудом скрываемая нервозность. Этим бездарным малфоевским притворством Гарри был сыт по горло.       — И сейчас тоже?       Драко склонил голову к плечу и, чуть повысив голос, с нажимом спросил:       — Скажи, ты всегда такой неугомонный?       — И все-таки?       Малфой медленно выдохнул, снова отвернулся к окну и сделал осторожный глоток.       — Зачем тебе знать все-таки или не все-таки?       Это прозвучало уже совсем тихо, и Гарри посчитал, что лучшего момента дать Малфою понять, что такой тактикой он только сам загоняет себя в угол, у него не будет.       — Возможно, потому что лжец из тебя такой же, как и убийца, — щеки Драко вспыхнули, но Гарри и не думал деликатничать. — Зато лицемер первоклассный. Сколько можно притворяться, Драко? Перед матерью — что все в порядке, перед отцом — что поддерживаешь его выбор, перед Северусом — что он тебе не нужен, передо мной — что ненавидишь. Почему ты так боишься правды?       Малфой вцепился в свою кружку с такой силой, что пальцы мелко задрожали.       — Если ты сейчас же не заткнешься, Поттер…       — То что? Нападешь на меня снова? — Гарри тяжело вздохнул и тоже отвернулся к окну. — Знаешь, я за свою жизнь пережил столько нападений, что тебе вряд ли удастся меня впечатлить.       Суд над каждым Пожирателем смерти был отдельным, но Нарцисса Малфой к их рядам не принадлежала, поэтому ее судили вместе с сыном. По решению верховного чародея и с одобрения министра показания свидетелей — как защиты, так и обвинения — держались в тайне ото всех, за исключением старейшин, выносящих приговор, поскольку в них могли содержаться сведения, могущие существенно повлиять на шаткую послевоенную политику. Так что при разбирательстве дела в зале суда могло звучать лишь что-то вроде «согласно протоколу показаний Гарри Поттера, пункт такой-то», и о чем идет речь знать наверняка могли только члены Визенгамота.       На заседаниях, на которых рассматривалось дело Малфоев, Гарри лично не присутствовал, хотя в те недели и очень часто бывал в министерстве, выступая главным свидетелем защиты на суде, разбиравшем дело Снейпа. То, что даже при всей скупости данных, которыми он располагал на тот момент, Гарри удалось добиться полной реабилитации всего за несколько заседаний, он первоначально принимал за справедливость, ради восстановления которой не в последнюю очередь сражался. Но вскоре эта его убежденность пошатнулась.       Полное понимание, что так произошло лишь потому, что в глазах всего сообщества Снейп был мертв, и ни у кого из судейских не было желания с ним возиться, когда их внимания дожидалась целая пачка живых и по-прежнему опасных Пожирателей, пришло в день проведения торжественной церемонии вручения ордена Мерлина. Массивную золотую звезду на широкой изумрудной ленте, которую Гарри буквально зубами выгрыз в изнурительном противостоянии с наградным комитетом, министр сунул ему в руки просто в коридоре со словами «считай, что это твой второй орден, Гарри, — за исключительные усилия в деле защиты Северуса Снейпа от стервятников Визенгамота». С этими словами Кингсли похлопал его по плечу, и, не сказав больше ни слова, ушел, оставив Гарри стоять в полном недоумении посреди пустого коридора с тяжелым деревянным футляром в руках. Ни на самой церемонии, ни после нее имя Снейпа больше никто не упоминал.       Тот вечер он помнил плохо. Слепящие вспышки камер, чьи-то незнакомые голоса, говорящие на разные лады одно и то же, бесконечные восхваления и поздравления, и много, очень много, как для непьющего Гарри, алкоголя. Он не слушал, что они говорят, но, точно одержимый, устроил гонку с самим собой, спеша выпить с каждым, кто изъявлял такое желание. В желающих недостатка не было, и в какой-то момент Гарри просто перестал понимать, где находится.       Он снова стоял посреди превращенного в руины Большого зала, а вместо смеха и заздравных тостов отовсюду слышались только плач и стенания, каждое из которых — упрек ему, кавалеру ордена Мерлина первой степени, великому Гарри Поттеру, избранному спасти волшебный мир. Мальчику, который выжил для того, чтобы каждый из них потерял кого-то, кого любил. Потерял из-за него. Так почему он сам до сил пор был жив? Гарри не помнил точно, но, кажется, он спрашивал об этом кого-то из тех, кто к нему подходил, поздравляя с победой. Правда, ответа так и не получил.       В какой-то момент он просто сбежал оттуда, даже не удосужившись сменить мантию на магловскую одежду, и всю дорогу от министерства до чертового особняка Блэков кто-то без остановки кричал ему в спину: «ТРУС!» Дальше — сплошные обрывки. Он заперся в ненавистном доме, а тот, подчиняясь желанию хозяина, обратился в неприступную крепость и не впускал внутрь никого почти три недели.       От бессилия и безысходности хотелось выть и лезть на стену. Оставшись один на один с собственной памятью, Гарри перестал сдерживаться, а контролировать стихийные выбросы магии даже не пытался. Первой в ристалище превратилась гостиная дома Блэков, а вскоре за ней последовали и другие помещения этого склепа, который на дом с каждым днем походил все меньше и меньше, и под завалами которого Гарри планировал в самом скором будущем остаться навсегда. От использования палочки он принципиально отказался — хотя Гарри и знал об этом немного, но то, что беспалочковая магия требует от волшебника гораздо больших усилий, помнил точно — и вскоре обнаружил, что даже в заклинаниях нет необходимости: предметы мебели, старинная кухонная утварь, картины и гобелены, богатые гарнитуры, портьеры и тяжелые люстры — все крушились и воспламенялись, покорное одному лишь его желанию. Это было невыносимо, но в этом поединке с самим собой он снова и снова выходил победителем. Даже при том, что был смертельно уставшим. Даже при том, что был смертельно пьян.       Когда Гарри едва ли не в щепки разнес кованые светильники в столовой, и от отлетевшего осколка по одному из стекол очков прошла трещина, он в сердцах швырнул их в стену. Он ненавидел эту пелену перед глазами, но возможности нормально видеть лишил себя так же нарочно, как и доводил до полного истощения. Но магия внутри, как будто беря измором его решимость поквитаться с единственным врагом, который теперь у него остался, раз за разом восстанавливалась необычайно быстро.       А потом еще этот боггарт… Изо дня в день все чаще в темных закутках среди созданных ним же самим руин Гарри стал находить трупы. Отравленный алкоголем рассудок вяло мямлил, что в стенах этого дома просто не может быть ни окоченевших тел его родителей, ни изломанного, точно марионетка, Дамблдора, ни израненных Фреда, Тонкс и Люпина, ни распластанного на полу Седрика, ни повисшего в воздухе под самым потолком Сириуса, ни вываливающегося чуть ли не из каждого шкафа ему под ноги Добби со сквозной раной в груди, ни тем более окровавленного, похожего на уродливый эмбрион существа, которое он то и дело находил в своей постели. Но Гарри посылал остатки здравомыслия туда, куда сам Мордред не знал дороги, и вкладывал остатки сил в то, что убеждал себя: все, что он видит — настоящее. Именно это и есть его настоящая жизнь, никакой другой у него нет, и никогда не будет. Не должно было быть. Он — дома, а они — его семья.       Подыгрывая ему, трупы восставали и Гарри терпеливо выслушивал все, что они хотели ему сказать. Он не торопил, у каждого было времени столько, сколько потребуется. Боггарту нравилась их игра, и он с каждым разом изощрялся все больше и больше. Гарри не возражал. В конце концов, ведь не бестолковый же кусок металла с привязанной к нему зеленой тряпкой и высокопарные речи, а именно это было наградой, действительно достойной всех его свершений.       Эта игра продолжалась, пока однажды ранним утром, спускаясь на заплетающихся ногах на кухню за четвертой порцией снотворного, Гарри не увидел темную, почти черную кровь, ручьем стекающую из-за портьеры прямо на парадную лестницу. За портьерой обнаружился Северус Снейп и, мертвой хваткой вцепившись в него скрюченными пальцами, прохрипел: «Ты был и всегда останешься абсолютным ничтожеством, Поттер… Ты потерял все и всех, кроме своей жалкой, никому не нужной жизни. Трус. Взгляни… на меня… Живи долго, и вечных тебе мучений!» Ноги сами собой подкосились, и Гарри упал рядом, захлебываясь хлещущей из растерзанного горла Снейпа отравленной кровью. Его собственные пальцы извивались и шипели, точно ядовитые змеи, но как он ни старался разорвать ими себе грудь, повторяя, как заведенный: «Не хочу!.. Я не хочу…» — ничего не получалось.       Когда он очнулся, был день — один из тех, счет которым он давно потерял. Призрак исчез, но руки у него и в самом деле были в крови. Гарри не помнил, откуда она взялась, исполосовал ли он сам себя Сектумсемпрой, или же в очередном припадке просто порезался о стекло одной из разбитых бутылок. Кровь пузырилась и капала на пол, заливая старый пыльный ковер. В воздухе необратимо повис тяжелый металлический запах. Еще долго сорванным неизвестно от чего голосом он звал их всех — мать, отца, Сириуса, Римуса, Дамблдора, точно в бреду повторял какие-то слова, не понимая, не помня, зачем они вообще нужны — ему ведь не к кому обращаться. Больше к нему никто не приходил. Боггарт уяснил: страшнее всего — не появляться вовсе, и Гарри остался совсем один.       В тот день он в третий раз в жизни попытался использовать Круциатус и остался глубоко разочарован. Нет, отчасти все было правильно: что-то внутри вспыхивало, шипело и выло, вгрызалось острыми и твердыми, точно раскаленная сталь, клыками в каждый орган, а в крови метались молнии, терзая тело ни с чем не сравнимой болью. Его тело корчилось на полу в комнате, очертаний которой он не узнавал, а сам он наблюдал за происходящим как будто со стороны — отстраненно и безучастно, но при этом страстно желая себе еще более сильных мучений, каких не желал никому и никогда. Таких, какие заслужил только он. Избранный.       Взяв курс на самоуничтожение, он методично убивал себя и изо всех сил надеялся однажды в этом добиться успеха. В конце концов, разве это не ему удалось прикончить самого Волан-де-Морта? Так неужели он не справится с Гарри Поттером?       Когда все запасы алкоголя на Гриммо иссякли, Гарри позвал Кикимера и потребовал принести ему еще. Но вместо выпивки домовик притащил осунувшуюся, совершенно спавшую с лица Гермиону. Сил Гарри хватило только на то, чтобы вышвырнуть Кикимера вон, все стадии выражения эмоций Гермионы он переждал молча, стараясь при этом как можно меньше сосредотачиваться на ее словах, и как можно больше на собственной головной боли. К тому же, Гермиона и не могла сказать ничего такого, что уже не приходило в его голову.       На то, чтобы привести героя магического мира в сколько-нибудь приближенный к человеческому вид, Гермионе потребовалось почти пять дней. На дом, превращенный стараниями хозяина черт знает во что, ее сил уже не хватило, и поскольку Гарри наотрез отказался участвовать в том, чтобы разгребать завалы, она вызвала подмогу. Вместе с Джинни и Роном они с немалым энтузиазмом взялись за наведение порядка в родовом гнезде Блэков, однако своенравный особняк довольно быстро остудил их пыл. Магии троих явно не хватало на то, чтобы восстановить то, что без особого труда разнес один Гарри. Либо же дом по-прежнему подчинялся исключительно его желаниям, а у Гарри желания менять обстановку, которая настолько точно отражала его состояние, не было никакого.       Приняв факт абсолютной тщетности любых дальнейших усилий, друзья сошлись во мнении, что Гарри просто нужно время, чтобы прожить свои потери и любые попытки вернуть его к жизни будут бесполезны, пока он не захочет этого сам. Втроем они уговорили старого Кикимера вернуться на Гриммо и честно исполнять свой долг, ухаживая за хозяином, а в случае необходимости дать им знать. Кикимер согласился.       Какое-то время они сосуществовали в состоянии напряженного согласия. Кикимер выполнял свои обязанности исправно, Гарри столь же исправно игнорировал его ворчливое присутствие. Но после того, как в один из вечеров он обнаружил домовика на полу в комнате Регулуса, пытающегося кривыми дрожащими пальцами сшить старого, разорванного чуть ли не в клочья игрушечного медвежонка, наверняка принадлежавшего в детстве его обожаемому хозяину, Гарри не выдержал. Подойдя к Кикимеру, он уселся рядом с ним на пол и, взяв медвежонка, одним движением палочки вернул ему первозданный вид. Домовик молча пялился красными, опухшими от слез глазами на воскрешенную игрушку в руках Гарри и натужно сопел.       — У эльфов есть дни рождения, Кикимер?       — Это решает хозяин, — глухо протянул эльф.       — Что ж… Тогда пусть твой будет сегодня. А это — подарок.       С этими словами Гарри протянул Кикимеру медвежонка. Домовик осторожно, будто не мог поверить в происходящее, взял подарок и крепко прижал к себе. Он долго сидел, раскачиваясь и утирая глядящие в пустоту глаза тыльной стороной сморщенной ладони. С запозданием Гарри понял: Кикимер не просто раскачивается — он баюкает медвежонка, а то, что ему первоначально показалось очередным потоком брани на каком-то непонятном языке на самом деле было песней. Возможно, старой эльфийской колыбельной, которую самому Кикимеру когда-то пела его мать, и которую потом он сам тайно пел Регулусу, пока тот засыпал, обнимая свою любимую игрушку.       От жалости к старому домовику, у которого не осталось, а может быть никогда и не было ничего, кроме воспоминаний, у Гарри к горлу подступил ком. Прислонившись к ножке кровати, он осторожно снял очки, найденные в груде обломков и заботливо починенные Гермионой, и уронил голову на скрещенные руки.       — Прости меня, Кикимер… Я не должен был…       От неожиданного прикосновения узкой дрожащей ладони к голове слезы хлынули ручьем, и Гарри с силой закусил губу, чтобы просто позорно не разрыдаться. Хотя куда уж еще больше позора! Конечно, Гермиона, Джинни, Рон — все они правы: он — последний эгоист, думающий только о себе, и он, упиваясь своими собственными страданиями, действительно едва не уничтожил все, что было так дорого другим. Включая самого себя.       Кажется, в тот вечер, Гарри впервые за всю свою жизнь плакал по-настоящему, а старый домовик неуклюже гладил его по растрепанным волосам, хрипло приговаривая:       — Хозяин просто устал. Кикимер не сердится… Кикимер понимает.       За приведение дома Блэков в порядок Гарри взялся на следующий же день. Вдвоем с Кикимером они меньше, чем за неделю восстановили особняк до первородного состояния. Кикимер был если не счастлив, то уж точно близок к этому. Гарри, как ни странно, глядя на радость, которая зажглась в потухших глазах старого домовика, — тоже.       В день своего восемнадцатилетия Гарри обнаружил на тумбочке у кровати огромный двухъярусный торт и старательно перевязанную атласной зеленой лентой маленькую картонную коробку. Открыв ее, Гарри ахнул. Кикимер решился подарить ему вещь, которую почти целый год берег, как зеницу ока, и которая была для него символом победы в деле, за которое отдал жизнь его любимый Регулус. Медальон был на Кикимере, когда он возглавил эльфов в битве за Хогвартс, и как Гарри ни настаивал, что не может его принять в качестве подарка, Кикимер наотрез отказался взять его назад.       Очнувшись от внезапно нахлынувших воспоминаний, Гарри понял, что все так же стоит у занесенного снегом окна плечом к плечу с Малфоем, а тот, крепко сжав кружку с остывающим глинтвейном, по-прежнему невидящим взглядом следит за предпраздничной магловской суетой на улице.       — Здесь не хватает яблок, Поттер, — вдруг произнес он, опустив взгляд на содержимое своей уже полупустой кружки. — Должен признать, кулинар из тебя — так себе. Мама всегда говорила, что старый домовик Блэков отменно готовит, думаю, тебе не мешало бы подучиться у него.       В формулировках Драко остался верен себе, но злобности в его голосе не было никакой. Гарри усмехнулся и покачал головой.       — А мог бы просто сказать «спасибо».       Помедлив еще пару секунд, Гарри шагнул прочь от окна, поставил чашку на столик и поднял с кресла мантию, тут же непроизвольно зарывшись пальцами в складки тяжелой ткани.       — Ладно, Драко, мне пора. Если в самом деле хочешь помочь — скажи, как найти этого гоблина, а нет — справлюсь сам.       Малфой развернулся, решительным шагом подошел к Гарри и остановился напротив, внимательно вглядываясь в его лицо.       — Мы пойдем вместе. Насколько мне известно, Горлобер кое-что задолжал отцу, так что, возможно, удастся сторговаться.       Не успел Гарри ответить, как Малфой скривил губы и кивнул на мантию у него в руках.       — Только что это за старье? И где ты только откопал такое… Выбери что-нибудь из моих, что ли.       — Меня все устраивает, — жестко отозвался Гарри, крепче вцепившись в мантию, как будто это могло ее защитить от малфоевской критики. Но тот только фыркнул.       — А меня — нет. И Горлобер тоже вряд ли оценит, он не жалует нищих клиентов.       Гарри демонстративно набросил мантию на плечи, застегнул на все пуговицы, и, подобрав с дивана палочку, застыл в ожидании, всем своим видом выражая полную готовность к аппарации. Драко внимательно проследил за его действиями, но предпочел не комментировать поттеровскую безнадежность.       Небрежно махнув палочкой в сторону гардеробной, он дождался, пока оттуда не явится идеально скроенная, подбитая мягким гладким мехом темно-серая мантия с украшенными филигранью серебряными застежками на груди и такими же серебряными пуговицами. Облачившись в мантию, Малфой подошел к Гарри и протянул ему обтянутую лайковой перчаткой руку.       — Или снова сделаешь вид, что не заметил?       Малфой явно намекал на несостоявшееся рукопожатие во время первой поездки в Хогвартс, после которого пути их окончательно разошлись.       — Я сказал тебе тогда, что смогу разобраться, кто чего достоин. И я разобрался, — с той же искренностью, что и тогда, в поезде, ответил Гарри и крепко сжал протянутую ему руку.

***

      — Так, Поттер, а теперь слушай внимательно и запоминай.       Они стояли на верхней ступеньке кривой короткой лестницы, которая заканчивалась внизу тяжелой кованой дверью. Никаких вывесок ни на самой двери, ни возле лестницы не было. Строго говоря, самой этой лестницы тоже не было до тех пор, пока Малфой не приложил ладонь к выпирающему из общей кладки камню на стене за магазином «Спини Серпент», куда доступ имели только привилегированные клиенты.       Малфой говорил вполголоса, нагоняя таинственности, в чем, впрочем, не было никакой необходимости — Лютный переулок был совершенно пуст.       — Не предлагай ему сразу все золото, которое у тебя с собой, чтобы было пространство для маневра. И не соглашайся сразу на предложенную цену. Говори только по делу, если что-то пойдет не так, он может попытаться шантажировать тебя любым сказанным тобой же словом. И без глупостей. Я не знаю, как он это делает, но никакие чары, в том числе Империус, на него не действуют. Отец как-то пытался помочь ему стать более сговорчивым — ничего не вышло. Все понял?       Гарри кивнул, пообещав себе, что будет действовать скорее по интуиции и обстоятельствам, чем по малфоевской указке.       Дверь, снабженная массивным железным кольцом вместо дверной ручки и украшенная совершенно непонятными Гарри символами и знаками, с протяжным скрипом закрылась за их спинами. Узкий коридор вел в основное помещение, где воздух был тяжелым и густым, пропитанным запахом серы, мха, паленого дерева и чего-то неуловимо зловонного. И если внешне лавка Горлобера выглядела совершенно неприметно: маленькие грязные окна почти не пропускали свет, так что сквозь них едва ли можно было что-то разглядеть, то внутри она поражала обилием деталей и артефактов. Полки, густо заставленные странными предметами, тянулись вдоль стен, от пола до потолка, а на них покоились самые разнообразные артефакты: старинные книги в кожаных переплетах, уродливые статуэтки, изображающие чудовищ и демонов, искривленные ножи, осколки черного стекла, кристаллы причудливой формы, стеклянные сосуды, наполненные мутными жидкостями и странными существами, чьи силуэты вяло шевелились в полумраке и оплетенные цепями сферы. Некоторые из этих сфер испускали зловещий свет, другие — напротив, поглощали его. Большинство предметов в лавке казалось неприятно живым, отовсюду доносились приглушенные звуки: то ли шепот, то ли эхо отдаленных шагов. Амулеты мерцали призрачным светом, кристаллы со слабым звуком вибрировали, а серебряные ножи блестели, отражая свет подвешенных к низкому потолку светильников, словно готовясь к нападению.       Драко не стал задерживаться ни у одного из этих предметов и, крепко схватив Гарри за рукав, потащил его через все помещение к массивному прилавку из темного дерева, покрытого царапинами и пятнами, о происхождении которых лучше было не размышлять.       — Мистер Малфой! Честь снова видеть вас…       Голос гоблина был низким и хриплым, с металлическим отзвуком. Невысокий и угловатый, с серовато-зеленой кожей и пронзительными черными глазами, он стоял за прилавком, всем своим видом излучая смесь коварства и заинтересованности. При виде постоянного клиента его губы растянулись в самой неискренней улыбке, которую Гарри только приходилось видеть, обнажив острые, желтоватые зубы.       Малфой пытался держаться с достоинством, но взгляд его был насторожен. Драко, при всем своем наследственном презрении к тем, кого считал ниже себя, сейчас казался немного неуверенным, даже напряженным.       — Мы пришли по делу, Горлобер. У моего друга срочный заказ, и я рекомендовал ему тебя, как самого надежного мастера.       Горлобер, прищурившись, кивнул, изучающе посмотрев на Драко.       — Буду рад быть полезным вашему другу, кем бы он ни был, мистер Малфой. Итак?       Гарри, все это время стоящий чуть позади, решительно шагнул вперед и положил на прилавок перед Горлобером увесистый мешочек, до отказа набитый золотом, купленный в когда-то в Хогсмиде стеклянный рождественский шар и маленькую записку с указанными на ней координатами дома в Годриковой впадине и временем — 21.12.1998, 7:30 вечера.       — Портключ на это время и эти координаты. Срок — сегодня до заката. Здесь четыре тысячи галлеонов.       Малфой позади едва ли не в голос застонал, но Гарри не собирался торговаться.       Горлобер вскинул голову, и его взгляд обострился. Кажется, он оценивал Гарри не только как клиента, но и как личность. Взяв мешочек длинными костлявыми пальцами, он внимательно его ощупал. Черные глаза хитро блеснули, и гоблин усмехнулся.       — А вы — щедрый молодой человек, мистер Поттер. И хотя обычно за подобный заказ я беру вдвое больше, с главного героя войны и победителя Темного Лорда я, пожалуй, не возьму и кната.       Голос гоблина был обманчиво ласковым. Гарри нахмурился, не понимая подвоха.       — Но мне сказали, что вы…       — Сдираю со своих клиентов последнюю шкуру, чтобы после пустить ее на обивку для своего гарнитура? — Горлобер прервал Гарри, скривив губы в усмешке, которая теперь казалась еще более зловещей. — Полноте, мистер Поттер! Это — всего лишь шкура мантикоры, — он любовно огладил обивку своего кресла, и Гарри понял, в чем причина легендарной устойчивости старого гоблина ко всяким чарам, — а я — честный мастер, никогда не берущий со своих клиентов больше той цены, которую они способны заплатить. У кого-то золото — это все, что есть, но вы…       Горлобер наклонился вперед, его глаза блеснули, точно у зверя в засаде.       — Что вы хотите? — прямо спросил Гарри.       — Вашу волшебную палочку, мистер Поттер.       Горлобер произнес это с такой уверенностью, будто это было самым очевидным из всех возможных требований.       Пока Гарри ошеломленно смотрел на гоблина, пытаясь понять, что могло стоять за этим предложением, Малфой, который до этого момента молчал, вдруг решил вмешаться.       — Горлобер, мой тебе совет: придержи аппетиты, — Драко смотрел на гоблина с нескрываемым презрением, глаза его сверкали, но голос был тверд, даже угрожающе спокоен. — Я привел к тебе клиента с недешевым заказом, не смотря на то, что ты кое-что задолжал нашей семье. К тому же, мне кажется, ты забыл, но гоблинам запрещено пользоваться палочками.       Но на Горлобера ни сказанные слова, ни сам Малфой большого впечатления, видимо, не произвели. Гоблин приподнял бровь и, взглянув на Гарри с хитрым прищуром, кивнул на Малфоя.       — Вы что, платите ему комиссионные? Впрочем, скорее поставлю на то, что вы, в силу юного возраста, просто не понимаете ценности некоторых вещей. Вашу палочку, мистер Поттер — и портключ будет готов точно в срок. О качестве не беспокойтесь, не хуже министерских. Расплатиться можете прямо сейчас.       Гарри знал, что гоблин был мастером манипуляции, а значит это требование — лишь часть какой-то его хитроумной игры. Горлобер плел сети, и Гарри решил пока что ему подыграть.       Он достал из кармана мантии свою палочку и положил ее на покрытый пылью прилавок, словно это был предмет, не имеющий для него никакой ценности.       — Ты с ума что ли сошел? — яростно зашипел Драко. В его глазах дать гоблину волшебную палочку было чем-то сродни предательству расы волшебников, не меньше. Но возмущенным действием Гарри оказался не только он. Горлобер взглянул на палочку с явным недовольством, острые черты исказила мрачная гримаса.       — Не стоит со мной шутить, мистер Поттер, — холодно произнес он. — Моя цена — палочка, которой вы сразили Темного Лорда, и никакая другая!       — У меня ее нет, — честно ответил Гарри. Кажется, он начинал понимать.       — Куда ты дел мою палочку, Поттер? — не промедлил встрять Малфой и, дернув Гарри за рукав, заставил его повернуться к себе.       — Она уже давно не твоя, забыл?       Драко хмыкнул, едва сдерживая раздражение.       — Да нет, это у тебя короткая память…       — Разве? — осведомился Гарри. — Мы честно сражались, я вырвал ее из твоих рук.       — Я не сопротивлялся, и отдал тебе ее сам, вместе с двумя остальными, только чтобы ты мог поскорее свалить из нашего дома! — к раздражению в голосе Малфоя прибавилась обида. — Я же знал, что как только он появится…       — Очень благородно, Драко. Поэтому ты хотел отобрать ее у меня в Выручай-комнате, да еще и подмогу привел? — неприкрытая ирония в словах Гарри заставила Малфоя вспыхнуть.       — В Выручай-комнате я пытался тебя спасти! — зло прошипел он.       Гарри на это только усмехнулся.       — Да ну! А мне казалось, это я спас и тебя, и твоего дружка Гойла, когда этот придурок Крэбб, вызвав Адское пламя, чуть не погубил нас всех!       Малфой прикрыл глаза, пытаясь взять себя в руки и собраться с духом для следующего броска.       — Ты не соображаешь, что ли? — после секундной заминки выпалил он. — Это была идея Крэбба — они с Гойлом решили сами тебя схватить и доставить к Темному Лорду. Я остался с ними, чтобы не дать им тебя…       Драко Малфой оправдывался перед ним — это определенно было чем-то новым. Гарри саркастически улыбнулся.       — Как мило. Так это, выходит, я перед тобой в долгу?       — Просто скажи, куда ты дел мою палочку, Поттер, — устало выдохнул Драко. — Ты ведь пользуешься своей, значит, моя тебе больше не нужна. Где она?       Забавно, что Малфой еще не отчаялся выжать из него ответ.       — Я уже сказал — она больше не твоя, — твердо ответил Гарри, изо всех сил стараясь сохранить хладнокровие.       — Если уж говорить по чести, молодые люди, эта палочка — моя.       Не упустив возможности вмешаться, Горлобер взял на себя роль арбитра и одной фразой поставил точку в их споре.       Гарри с Малфоем обменялись удивленными взглядами.       — Материал для ее сердцевины — прядь волос черного голделия — был мной приобретен восемнадцать лет назад за огромную сумму, — пояснил Горлобер, вертя в крючковатых пальцах мешочек с золотом. — Но мой тогдашний напарник, тупица, выкрал его и продал мастеру Олливандеру почти за бесценок. Я пытался выкупить, вернуть свое, но старик уже успел сделать палочку, а продавать ее гоблину наотрез отказался. В прошлом году после похищения Олливандера я просмотрел все его записи и понял, что интересующая меня палочка была куплена вами, мистер Малфой.       Несколько секунд Гарри стоял, точно громом пораженный. Так значит, вот какой была сердцевина палочки, от которой пал Волан-де-Морт! Восемнадцать лет назад… Ну конечно, все сходилось! Много ли волшебников в то время прогуливались по Лютному с волосами черного голделия в кармане?!       Гарри сделал глубокий вдох, пытаясь прийти в себя от внезапно накатившего озарения.       — А потом Крюкохват рассказал тебе, что эта палочка у меня, верно? — торопливо спросил он Горлобера, хотя и без того уже знал ответ. — Он ведь прятался здесь, в твоей лавке, после того, как сбежал из Гринготтса с украденным мечом, не отрицай.       Старый гоблин поднялся за прилавком, не в силах обуздать захлестнувшее его негодование. С трудом сдерживаемую победную улыбку на лице Гарри он наверняка принял за насмешку.       — Этот меч принадлежит нашей расе по праву!       Несмотря на малый рост, гоблин в гневе выглядел довольно угрожающе.       — Этот меч сам решает, кому принадлежать, Горлобер, — сдержанно ответил Гарри, хотя внутри все по-прежнему дрожало от ликования. — Тебе ведь известно об этом. Коварством и обманом его не заполучить.       — Так, стоп, вы еще не забыли о моем присутствии, нет? — нетерпеливо вставил Малфой. — Кто-нибудь объяснит, что вообще происходит?       — Потом, Драко, — бросил через плечо Гарри и наклонился к гоблину, понижая голос: — Послушай, Горлобер, той палочки у меня правда больше нет, и волос черного голделия я тоже с собой не ношу. Но если единственная цена за портключ, которую ты согласен от меня принять — предмет, с помощью которого был сражен Волан-де-Морт… у меня есть для тебя кое-что по-настоящему ценное.       С этими словами Гарри погрузил руку в подаренный Хагридом мешочек из ишачьей кожи и достал оттуда подарок Кикимера.       — Это ведь ты сделал его, верно? — спросил он, показывая гоблину медальон. — Примерно в то же время, лет восемнадцать назад.       Горлобер внимательно всмотрелся в мутную поверхность медальона. По землистому морщинистому лицу пробежала тень разочарования.       — Постыдная вещь, — в конце концов отозвался он.       — То есть?       Гоблин нахмурился.       — Он был у меня всего один раз, — медленно роняя слова, ответил Горлобер. — Пришел с заказом на копию древней реликвии — золотого медальона, некогда принадлежавшего Салазару Слизерину. Никто не знал точно, как этот медальон выглядит, но у него был при себе довольно точный рисунок. Он отдал его мне, но сказал, что полное сходство не так уж важно и заплатил, как за простую подделку — так что я даже не старался. Мастерство и искусность у нашей расы в большой чести, поэтому, признаться, меня оскорбил такой заказ.       — Но ты знаешь, кто это был? — с неподдельным интересом рассматривая медальон в руке Гарри, спросил Малфой. Но Горлобер лишь покачал головой.       — Он был под действием Оборотного зелья, распознать признаки для гоблина не так уж сложно.       — Вы можете гордиться своей работой, Горлобер, — стараясь вложить в слова как можно больше почтительности, сказал Гарри. — Пусть это и не самая приметная вещь, но без нее Темный Лорд не был бы побежден никогда. Возьмите. Ее хозяин погиб, и погиб с честью, а значит, я по праву возвращаю ее вам.       Гоблин бережно взял золотой медальон и смерил Гарри внимательным взглядом, в котором, помимо блеска, который появился, стоило ему узнать ценность предложенной вещи, читалось также искреннее удивление.       — Я вижу, вы уважаете наши обычаи, мистер Поттер — для волшебника это огромная редкость, — с достоинством произнес он и выпрямился в своем кресле. — Хорошо. Я согласен. Четыре тысячи галлеонов и этот медальон. К пяти часам ваш портключ будет готов.       — Видишь ли, Драко, ты почти семь лет был обладателем невероятно мощной волшебной палочки, полному потенциалу которой мешали раскрыться только твоя — да, я скажу это снова — нечестность с самим собой (единороги к этому невероятно чувствительны) и еще, пожалуй, гены твоего семейства. Насколько я знаю, черные голделии предпочитают исключительно брюнетов.       Мириады огоньков на сверкающих гирляндах отражались в заснеженных витринах магазинов Косого переулка, однако над всем этим блеском витала какая-то хрупкая грусть: воспоминания о тех, кого больше нет, о прошедших временах, когда эти пестрые улочки видели множество счастливых людей, спешащих за покупками или собирающихся на празднование. Теперь же, казалось, что сам переулок чувствует отсутствие некоторых своих прежних обитателей и гостей. Немногочисленные прохожие проходили мимо, тихо беседуя, избегая громких слов и суеты. Но в воздухе привычно витал знакомый тонкий аромат свежевыпеченного хлеба, корицы и пряностей, смешанный с запахом свежего снега.       — Но ведь та палочка сама выбрала меня… — недоверчиво возразил Драко. — Мать присмотрела ее еще до моего прихода, и стоило мне ее взять в руки…       — Случайность или судьба — выбирай сам, что больше нравится, — пожал плечами Гарри. — К тому же, ты Малфой только наполовину, по матери ты Блэк. Кто знает, может у этих единорогов какое-то свое чувство юмора. А возможно, она выбрала тебя лишь затем, чтобы в решающий момент перейти ко мне.       Они остановились у витрины магазина мадам Малкин, превращенной по случаю праздника в настоящее произведение искусства. Парадные мантии из новой коллекции подсвечивались подвешенными к окну мерцающими украшениями. Манекены грациозно двигались, меняя позы и демонстрируя посетителям Косого переулка все разнообразие предлагаемых фасонов. Одни были одеты в роскошные вечерние мантии из блестящего шелка, украшенные серебряной вышивкой и драгоценными камнями, на других были более простые, но не менее изящные теплые мантии — глубокого синего цвета, бордовые, изумрудные и серебристо-серые — идеально подходящие для холодных зимних дней.       — А знаешь, я ведь тогда и правда думал о тебе, — все свое внимание Драко сосредоточил на сверкающей витрине. — Когда после нашей первой встречи в этом самом магазине пошел в лавку Олливандера, чтобы купить волшебную палочку.       — Вот уж не думал, что ты помнишь.       На недоверчиво-удивленный тон Гарри Малфой только пожал плечами.       — Ты был с Хагридом, ничего не знал про Хогвартс, сказал, что твои родители умерли, а себя назвать не успел. Наверное, я тогда впервые по-настоящему задумался, каково это — когда ты сам, без родителей. А потом увидел тебя в поезде вместе с Уизли и…       — И решил встать на тропу войны, — не удержался Гарри.       Драко с шумом втянул в себя морозный воздух, мотнул головой, точно пытаясь сбросить с себя какое-то наваждение, потом обернулся к Гарри и совсем тихо произнес:       — Я очень ждал, что тебя распределят на Слизерин. Я ведь знал твое имя с детства, Поттер, и не раз слышал, как отец говорил, что, если тебе оказалось под силу победить Темного Лорда, значит ты и сам являешься сильнейшим темным магом. Возможно, даже более сильным, чем был он. Окажись ты на Слизерине, мы жили бы в одной комнате, вместе упражнялись бы в магии, и это я, а не Уизли рассказал бы тебе все о волшебном мире… Только представь, сколь многого мы могли бы достичь… Я хотел дружбы с тобой, но я же гордый. Потерпел неудачу один раз — больше не стал и пытаться.       Подобного признания Гарри совсем не ждал и в первые несколько секунд даже растерялся. Он так хотел добиться от Малфоя честности, более того, открыто провоцировал его на нее, но когда тот сам решился высказать то, что скрывал столько лет — оказался к этому не вполне готов.       — Сожалею, что разочаровал, — медленно проговорил он, — но даже если бы было возможно все вернуть назад — я бы свой выбор не изменил. Разве что только…       Он внимательно всмотрелся в льдистые серые глаза напротив и протянул Малфою руку.       — Спасибо, Драко.       Тот замер, точно не мог до конца поверить в происходящее, но после продолжительного колебания все же скованно улыбнулся и осторожно сжал протянутую ему ладонь.       — Что ж, встретимся в школе? — Малфой, забавляясь, произнес это с той же надменной интонацией, что и при первой их встрече, а потом просто добавив «Счастливого Рождества, Гарри», выпустил его руку, развернулся и торопливо зашагал прочь в сторону Гринготтса.       Гарри поднял голову к серому небу, с которого все сыпался и сыпался крупный снег, и вполголоса отозвался:       — Счастливого Рождества…