Цитринитас

      Белоснежный потолок не переставал раскачиваться, и от этого уже начинало неприятно подташнивать. Гарри попробовал пошевелить рукой. Потом другой. Кроме ставших уже привычными слабости и головной боли — ничего необычного, если не считать того, что он лежал на роскошном мягком диване в совершенно неизвестной гостиной, а впереди, у стойки перед кухней, маячила знакомая белобрысая голова. Что бы это ни значило, он решил прояснить ситуацию, и, притом, немедленно.       — Где я?       Малфой на неожиданно резкий звук голоса вздрогнул, но тут же взял себя в руки. Отвечать на поставленный вопрос он не спешил, и только закончив возиться (с чем бы он там ни возился) у кухонной стойки, соизволил развернуться и неторопливо направился к Гарри, неся в руках большую чайную кружку с интригующей каллиграфической надписью «Pure Poison».       — Мы — у меня дома, Поттер, так что можешь расслабиться, — протянул Малфой, поставил дымящуюся кружку на журнальный столик, и с вальяжным видом уселся напротив, на такой же диван, как и тот, на котором пристроил Гарри.       Похоже, у Малфоя была какая-то своя логика, и она вступала в явное противоречие с фактами.       — Знаешь, воспоминания о последнем разе, когда я был у тебя дома, как-то не дают мне весомых оснований расслабляться.       Гарри попытался сесть, но внезапно прострелившая затылок боль, вырвав у него короткий стон, заставила резко сократить амплитуду движения. В глазах потемнело, а когда прояснилось — Малфой склонился над ним, подтыкая под голову подушку.       — Тихо, не дергайся, сейчас пройдет, — безразличным тоном, совсем не согласующимся с действиями, бросил он. — Ты, конечно, всегда был бестолковым, Поттер, но так, чтобы упасть на ровном месте и при этом едва не убиться…       — На ровном мес… постой, это же ты меня ударил!       Картинка произошедшего в Лютном переулке понемногу начинала всплывать в памяти и обрастать деталями. Но у Малфоя, похоже, и здесь была своя версия.       — Очаровательно, — фыркнул он, закатив глаза, и с размаху опустился на свое прежнее место напротив. — Ты что, Поттер, совсем ничего не помнишь? — озадаченность на лице Гарри, должно быть, послужила ему достаточно развернутым ответом, и Малфой обреченно кивнул: — Тогда давай по порядку. Да, я пытался оглушить тебя невербальным, но оно почему-то отскочило. Я успел увернуться и толкнул тебя. Ты не удержался на ногах, упал и при падении изловчился приложиться затылком о стену. Я тебя подобрал и аппарировал сюда. Да лежи ты! — на очередную попытку Гарри сесть Малфой среагировал моментально, жестко сжав его плечо и тем самым удерживая на месте. — Сейчас пройдет. Вот, выпей это.       Содержимое чашки, которую Малфой сунул ему под нос, хотя больше и не дымилось, но вид все же имело сомнительный. Гарри присмотрелся к ядовито-оранжевым пузырькам на поверхности бледно-зеленого зелья, потом к физиономии Малфоя — доверия к обоим у него было примерно одинаково.       Драко вскинул брови, театрально вздохнул и снова поставил чашку с зельем на столик.       — Да, Поттер, притащить тебя к себе домой, чтобы именно здесь отравить — не спорю, само по себе идея блестящая, но мне она как-то в голову не приходила.       Гарри прикинул, что если Малфой не врал и все действительно было так, как он говорил, то действительно, желай Драко ему если не смерти, то как минимум крупных неприятностей — куда проще было просто бросить бесчувственного Поттера в Лютном переулке. Неприятности не заставили бы себя ждать, в этом сомнений не было. Но Малфой поступил иначе, и мало того, что аппарировал его к себе домой, так еще и зачем-то выказывает некое подобие заботы о его состоянии. Не то, чтобы для Малфоя было в новинку совать свой нос в дела, которые его совершенно не касались — в этом случае все объяснялось бы его обычной хорьковой пронырливостью. Но интуиция подсказывала Гарри, что не все так просто. В любом случае, на то, что происходящее в последнюю очередь является бескорыстным участием, и что Малфой на самом деле строит на него какой-то расчет, Гарри был готов поставить как минимум половину той суммы, что была ним взята в Гринготтсе.       Осторожно приподнявшись, Гарри обвел взглядом комнату, в которой находился. Драко как будто специально отдал предпочтение атмосфере, прямо противоположной той, в которой привык жить: никаких ковров и гобеленов, массивных люстр со свечами, резной тяжелой мебели, темных тонов и мерцающего полумрака. Вместо них — серовато-бежевые стены, светлый камин, красивая пара книжных шкафов из светлого дерева, огромное, занимающее почти целую стену зеркало, сверкающая обилием стекла кухня с уютной зоной для завтрака, всей приличествующей магловской кухне начинкой и баром, и несколько мягких кресел в тон диванам, на которых они сидели. На противоположной от камина стене красовался большой плоский телевизор, а рядом — внушительных размеров аквариум — странная дизайнерская аллюзия на тему слизеринской гостиной. Угол в изголовье дивана Гарри занимала пышная елка, украшенная излучающими мягкий свет серебряными шарами — второй намек на магию в этих стенах, стерильному состоянию которых позавидовала бы даже тетя Петунья. Первым был небольшой котел, оставленный Малфоем на барной стойке и выстроенный рядом с ним в идеально ровную линию набор склянок с какими-то ингредиентами.       На столике возле кружки Гарри заметил неосторожно оставленный чек о доставке еды из какого-то явно недешевого ресторана и внимательно всмотрелся в мелкие буквы.       — Так значит, «мистер Д. Малфой, Болтон Гарденс, Южный Кенсингтон*»… — начал он, на что Драко вспыхнул и дернул чек на себя. Видимо, отсутствие на Гарри очков заставило его ослабить бдительность — то, что близорукий Поттер сумеет разглядеть мелкий шрифт с такого расстояния казалось как минимум маловероятным. Гарри, видя его замешательство, только усмехнулся и обвел комнату взглядом. — Недурно, мистер Д. Малфой, не изменяешь себе. Хотя это, конечно, как посмотреть. Давно обзавелся?       — В прошлом году, — буркнул Малфой и снова пододвинул к Гарри чашку.       Гарри не стал лукавить перед самим собой — после вынужденного трехдневного голодания даже это малфоевское варево пробуждало в нем зверский аппетит. Впившись в изготовителя немигающим взглядом, от которого Драко явно было не по себе, Гарри поднял чашку и осторожно сделал небольшой глоток.       Приготовленное Малфоем снадобье явно был зельем Виггенвельд, но при этом содержало обжигающие горло мелкие пузырьки, как это бывает в магловских газированных напитках. Сообразить, в чем причина, Гарри удалось быстрее, чем испугаться. Малфой либо использовал усовершенствованную рецептуру, либо экспериментировал, но явно перестарался с дозировкой. В любом случае идея усилить действие бадьяна тентакулой была неплохой, в чем-то даже изящной. Теперь оставалось лишь надеяться, что он не уйдет из этой квартиры фиолетовым.       Сделав еще один, на этот раз уже более крупный глоток обжигающего снадобья и поежившись, Гарри все же не удержался от комментария:       — Если бы не жжение, можно было бы сказать, что с зельем ты справился на «удовлетворительно». В следующий раз добавляй шесть капель сока тентакулы, а не восемь.       С секундным запозданием Гарри спохватился и прикусил обоженный тентакулой язык. В то, что он в состоянии по вкусу распознать состав готового зелья, не говоря уже о точном соотношении ингредиентов, мог поверить только полный идиот, не сидевший с ним на протяжении многих лет в одном классе на Зельеварении. Малфой полным идиотом все-таки не был, что в данной ситуации было совершенно не к добру, но, кажется, Гарри повезло — должно быть, обретенная на шестом курсе репутация непревзойденного зельевара была для Драко достаточным объяснением внезапно обнаружившихся поттеровских способностей.       — Не умничай, профессор, — лениво протянул он и, взмахнув палочкой, призвал с кухни непочатую бутылку какого-то марочного французского вина и один пустой бокал. — Давай допивай и выкладывай, как докатился до такой жизни. Ты даже после своей недосмерти как-то повеселее был. Что стряслось? Почему ты выглядишь, как будто из Мунго сбежал, и что с твоими глазами? Это все из-за того гримуара? Я же тебя предупреждал.       Говоря все это, Малфой избегал на него смотреть. С видом опытного сомелье откупорил бутылку, налил себе на одну треть и откинулся на спинку дивана, перекатывая вино в бокале.       Гарри сделал последний глоток из своей чашки, и, к удовольствию Малфоя, прикрыл глаза, заставляя себя расслабиться. Боль в затылке действительно быстро отступала, уступая место немного ватному ощущению умиротворения.       — Гримуар тут не при чем, Драко, — тихо проговорил он. — Так что если тебя гложет чувство вины, или что там у тебя вместо него, то можешь спать спокойно. И вообще, тебя это не касается.       С дивана напротив не доносилось никаких звуков. Комнату наполняло только тихое журчание воды в аквариуме и далекий перезвон, исходящий от светящихся шаров на рождественской елке. Гарри сделал глубокий вдох, прислушиваясь к ощущениям.       Тонкие нити совершенно разрозненных запахов переплетались друг с другом, образуя облако совершенного в своей согласованности аромата. В этой квартире, несмотря на желание Драко создать подобие рождественской атмосферы, не пахло домом — это была келья отшельника, переживающего перерождение после выпавших на его долю испытаний, пусть даже келья и обставленная с исключительным лоском. У этого дома был запах пепла, новой бумаги, ледяной воды и тщательно вымытого тела — запах какой-то странной отстраненной прозрачности, тоски по чему-то недостижимому или, напротив, безвозвратно утраченному. В нем было светло, но свет этот был похож на свет далеких звезд — тех, что видит человек, потерпевший крушение и выброшенный на безлюдный берег. Драко искренне хотел искупления и обновления. Гарри остро чувствовал его жажду обретения сильной направляющей руки, ясности, нового пути. В его доме не было ни одной старой вещи, если не считать мантии Снейпа, которую, после того, как он сгрузил бесчувственного Гарри на диван, Драко пристроил на спинке кресла у камина. Налипший на нее за время блуждания по Лютному переулку снег уже полностью растаял, не оставив по себе и следа, но черное полотнище все так же пахло далеким холодным дождем, горькой травой, отчаянием, и его собственными, Гарри, детскими слезами. Они на мантии, в отличие недолговечного снега, за семнадцать лет так и не высохли.       Эта снейповская способность с такой точностью считывать запахи не только предметов и веществ, но и человеческих состояний, ужасала. О том, чего она все эти годы стоила самому Северусу, Гарри себе думать запретил.       Спустя несколько минут тишины, которую он употребил на то, чтобы уловить настоящую суть этого нового Малфоя, а сам Малфой на совершенно нехарактерное для себя молчание, Гарри, наконец, спросил:       — Ты теперь здесь постоянно живешь?       Драко с ответом не промедлил и колко бросил:       — А вот это не уверен, что касается тебя.       — Хотел выйти из игры?       Под снова вонзенным в него взглядом Малфой стушевался, отставил недопитый бокал и, скрестив на груди руки, демонстративно уставился на камин. Гарри понимал, что ступает на территорию, на которую его никто не приглашал, но риск нарваться на реальные неприятности оценивал примерно как один к десяти. Малфой на его памяти никогда всерьез не атаковал первым, кроме, пожалуй, того самого случая в туалете, когда Гарри подошел к тому, что Драко намеревался скрыть, гораздо ближе, чем следовало, и стал свидетелем слабости, которой Малфой, вероятно, до сих пор стыдился.       Гарри достал палочку и медленно отложил ее в сторону. Малфой напряженно проследил за его движением, задержался взглядом на палочке на несколько секунд, после чего открыто взглянул в лицо Гарри. В серых глазах мелькнуло что-то, что он уже однажды видел — отчаянное внутреннее сопротивление, причиняющее почти физическую боль.       — Я все знаю, Драко, — доверительно произнес Гарри, — я там был. Ты бы не смог убить. Я видел.       Судя по тому, как напряглись и без того острые скулы и вспыхнули глаза, мгновенно стало понятно — позором для себя Малфой считает вовсе не собственное малодушие, а нечто совершенно другое.       — Вот как, значит: ты видел… — прошипел он, и тут же сорвался почти на крик: — Надо же, ты видел! А что еще, Поттер, Мордред тебя раздери, ты видел?! Может это? — он зло дернул рукав рубашки вверх, и глазам Гарри открылась ужасающая картина: кожа на всем предплечье выглядела совершенно безжизненной, точно восковой, а на месте метки расползся уродливый багровый струп, словно ее пытались выжечь огнем. Всего одно мгновение замешательства, и Малфой подтвердил его догадку: — Да, Поттер, я от нее избавился! При помощи Адского пламени, Рабанрих помог. Но с этим, — он с отвращением покосился на изувеченную руку, — уже ничего не поделать.       Адское пламя с очаговым воздействием?! Гарри, как зачарованный, смотрел на то, что осталось от метки и руки Малфоя и силился понять, что его поражает больше — то, что некроманту удалось справиться с невыводимым клеймом Волан-де-Морта или то, что Драко сам решился на это пойти.       — Ну что, Поттер, это все, во что ты успел влезть?       Не сводя взгляда с лица Гарри, Малфой осторожно опустил рукав, потом в один присест опрокинул в себя остатки вина, уронил пустой бокал на ковер и отошел к аквариуму.       Какое-то время Драко просто наблюдал за своими карликовыми акулами, плавающими по кругу. Мерцающее свечение воды бросало на его фигуру дрожащие блики, что придавало ему сходство с призраком утопленника. Глаза остановились, лицо приобрело отрешенное выражение — должно быть, видел в безостановочном скольжении хищных рыб что-то свое, понятное ему одному.       — Отец тогда провалил миссию в министерстве и угодил в Азкабан только потому, что нас предали, Поттер, — каким-то странным потусторонним тоном вдруг сказал Малфой. — Снейп все это время был в сговоре с твоим Блэком, так что стоило тебе тогда, в кабинете Амбридж, намекнуть ему, что Блэк схвачен, как он тут же помчался спасать его задницу и растрепал Ордену обо всем, что успел достать из твоих мозгов. Да, я отлично видел, как он на тебя тогда смотрел, я кое-что в этом понимаю. А Дамблдор уже быстро обставил все так, чтобы возвращение Темного Лорда перестало, наконец, быть только твоими россказнями, в которые целый год почти никто не верил, — тут он резко обернулся и испытующе уставился на Гарри. — Что, Поттер, новость это для тебя? Не вяжется со святым образом драгоценного крестного, который Мерлин знает сколько времени путался с Пожирателем смерти?       Гарри чувствовал себя так, точно его пригвоздили к дивану, а для верности еще и несколько раз ударили молотком. Малфой что, после рабанриховой обработки вконец рехнулся?       — Ты в своем уме, Драко? Да они враждовали с первого дня знакомства в Хогвартс-экспрессе и до последнего — того самого, о котором ты говоришь.       — Я слышал все своими ушами, и не говори, что этого не было! — огрызнулся Малфой. — Темный Лорд тогда во всем обвинил отца, лишив его всех привилегий, а Снейпа усадил на его место. Может он и с ним тоже — я уж не знаю… — лицо Драко исказила гримаса отвращения. — Отца упрятали в Азкабан, а от нас с матерью все отвернулись. Я упросил Беллу отвести меня к Темному Лорду, умолял простить отца и помочь ему выбраться из Азкабана, но он сказал, что есть только один способ искупить его вину… Он поручил это мне и запретил остальным вмешиваться. Говоришь, ты был там и все видел? Значит, видел и весь мой позор тоже. Отца освободили, но моей заслуги в том не было. И снова все из-за Снейпа… — чувствуя, что вот-вот сорвется, Малфой обхватил себя руками, сделал глубокий вдох, потом судорожно выдохнул и спустя несколько секунд продолжил: — Да, Поттер, я хотел выйти к дракклам из игры, и магловская квартира — последнее место, где меня стали бы искать… но тогда я был нужен матери. Ты был в нашем доме, Поттер, но не представляешь, во что он превратился в прошлом году. Те твари… они могли ворваться в мою комнату в любое время, и… Матери я врал, что все в порядке. Я до сих пор не могу там находиться, поэтому живу здесь.       Чем больше Драко говорил, тем меньше Гарри верил в то, что уши его не подводят. Запустив пальцы в волосы, он откинулся на спинку дивана и уставился в кипенный потолок. То, что Драко с такой убежденностью рассказывал о Снейпе, никак не вязалось с тем, что Гарри успел узнать из воспоминаний самого Снейпа. Впрочем, вполне возможно, что Малфой просто пытался найти виноватого, чтобы сбросить непосильный груз вины с самого себя. В том, что выбор пал на Северуса, Гарри его упрекнуть, пожалуй, не мог.       — Послушай, Драко, я понимаю, что…       — Ни черта ты не понимаешь, Поттер! — отрезал Малфой. — Тоже мне, следопыт-недоучка…       — Можно подумать, ты чем-то отличаешься, — парировал Гарри и, стойко выдержав ответный тяжелый взгляд, добавил как можно более дружелюбно: — Слушай, я не знаю, что и от кого ты слышал, но это же просто бред какой-то. Сириус со Снейпом собачились не меньше, чем мы с тобой все эти годы, а ты говоришь «путались»… Расскажи, что ты слышал.       К удивлению Гарри, возражений не последовало. Малфой был уверен в своей правоте ровно настолько же, насколько Гарри отказывался принять услышанное. Опустившись на диван, он наполнил бокал новой порцией вина, и, едва пригубив, без единой заминки выпалил:       — За несколько дней до той истории в министерстве после одного из собраний отец пригласил Снейпа в свой кабинет, а я подслушал. Они обсуждали предстоящее задание. Снейп убеждал отца, что все пройдет гладко, что он все подготовил в точности так, как они с Темным Лордом условились. Потом речь зашла о Блэке. Снейп сказал, что тот по велению Дамблдора носа на улицу не кажет, отсиживается в своем родовом гнезде. Потом они заговорили о самом этом доме. По словам Снейпа, блэковский особняк его всякий раз точно заживо перемалывает, стоит переступить порог. Тогда отец сказал буквально следующее: «Похоже, Северус, связь между вами слишком сильна, чтобы ты мог полностью освободиться от нее даже спустя столько лет. Вы с Блэком совершили ошибку. Он поплатился за нее раньше, теперь твоя очередь». Снейп что-то зашипел в ответ — я не расслышал — а потом напомнил, что отец еще много лет назад дал Непреложный обет молчать об этом, особенно в разговорах с Темным Лордом. И что тут можно не так понять, Поттер, скажи? Сам понимаешь, больше я ему не мог доверять, а вот он был у меня на крючке. Это ведь ему отец дал Непреложный обет, а не… Поттер! — лицо Малфоя вдруг качнулось и поплыло в нескольких дюймах от его. — Поттер, ты меня слышишь?.. Черт, да что с тобой сегодня такое?!

Дартмур, дом Снейпа.

Февраль, 1980

      — Что с тобой сегодня такое?       — Ты эмпат — разберись.       Собственный голос глухой и тусклый, точно звук от камня, брошенного в болото, на контрасте с его — всегда чистым, мягким, точно живая вода.       — Не отталкивай меня, Северус. Кто у тебя еще останется?       Мерлин, почему с ним так невыносимо!..       — Прекрати.       — Ты позволишь мне кое-что сделать? Тебе сейчас это нужно. Я тебе нужен, Северус.       Мордред побери, да конечно, он позволит! Снова. Потому что без него — стократ невыносимее.       Он закрывает глаза и позволяет чужим ладоням коснуться груди, задержаться у сердца, скользнуть вверх, а после немного склоняет голову набок, давая больше доступа. Пальцы осторожно, как будто изучающе (какая глупость, учитывая то, что он уже почти забыл, каково это — засыпать одному) очерчивают линию подбородка касаются щеки, проводят по ней и осторожно зарываются в волосы.       Он притягивает его к себе ближе, безжалостно сминая ткань на дорогом гладком сукне, и проводит ладонью по спине, лишь немного задерживая ее на пояснице.       От ладоней, прижатых к затылку, течет то, с чем не могут сравниться никакие зелья. У него совершенно волшебные руки…       «Каждое прикосновение может исцелить боль, Северус… а может быть и поцелуем… Я тебе покажу…»       Это было два месяца назад, но сейчас он как будто слышит эти слова снова — где-то глубоко внутри, там, где невероятная магия разливается золотым рассветным светом, растворяющим все кошмары минувшей ночи… пережитые, к сожалению, наяву. В который раз этот мальчик спасает его от самого себя.       Он прижимает собственные все еще ледяные ладони к чужим вискам и всматривается в лицо, встречаясь с уже привычным встревоженным выражением. Он знает мысли, роящиеся под этим вихрем смоляных кудрей, и то, что он не может коснуться его иначе, кроме как посредством разделяемой на двоих откровенно порочной ментальной иллюзии, похоже на мучительную пытку. Но этот не приученный к отказам ребенок продолжает втягивать в нее их обоих, снова и снова.       — Прошу, Регулус, не нужно…       Ясные глаза и светлые пятна румянца на скулах. У них свой, ни с чем не сравнимый запах, и он наклоняется, чтобы напитаться ним так же, как до этого напитывался исходящим от ладоней юного Блэка светом.       — Тшш, расслабься. Опусти щиты, отпусти себя. Мне так будет легче почувствовать твою боль. А тебе — освободиться от нее. Просто доверься.       Юный, свежий… чистый. Призрак весны, до которой еще так далеко. Единственное, с чем он находит схожесть — запах росы с ночных гиацинтов, но старый миф отзывается тревогой**, и потому он раз за разом гонит от себя эту мысль. Регулус не знает полумер и всегда отдается полностью. Даже просто быть с ним рядом в этот момент — уже мучение, и притом самое опьяняющее из всех возможных. Мучение, испив которое до остатка, он, истерзанный и разорванный в клочья, всякий раз возрождается к жизни.       — Ты — волшебник, мой Принц…       Он уже не помнит, кто из них первым затеял эту игру. Каждый не без оснований называл другого Принцем***, как будто у них было одно тайное имя на двоих.       — Я знаю, — Регулус улыбается и спустя невыносимо долгое мгновение, застывшее, точно заевшая секундная стрелка на старых часах, совсем тихо и серьезно прибавляет: — Я все знаю, Северус.       От понимания, в какой глубине этот мальчик умеет читать, всякий раз становится больно.       Он проводит рукой по мягким волосам, отворачивается и, не говоря ни слова в ответ, выходит на террасу дома.       Прошедшая ночь выдалась самой холодной за всю зиму, озеро снова сковало льдом, а край пустоши, точно присыпанной пеплом, сливается с тяжелым туманом, растворившим линию горизонта далеко впереди. Низкое солнце слепит глаза, и от долго вглядывания в эту бесцветную неопределенность они начинают слезиться. Вдруг взгляд цепляется за совершенно неуместно яркое желтое-черное пятно в нескольких футах от террасы… Похоже, королек. Регулус, когда остается в его доме, всегда подкармливает местных птиц, но эта, определенно, уже давно мертва. Что с ней произошло — не смогла справиться с метелью, сбилась в полете с пути или же ей просто не хватило сил долететь до гнезда — уже неважно, и лижущим растрепанные перья лучам не вернуть ее к жизни.       Жалости к замерзшей птице в нем немного — он и сам насилу пережил эту ночь.       За спиной хлопает дверь и он украдкой улыбается, едва заслышав звук приближающихся шагов. Регулус всегда старается производить как можно меньше шума, но сейчас у него, наверняка, просто заняты руки. Догадка оказывается верной — через несколько мгновений его окутывает ароматный кокон свежеприготовленного горячего шоколада с имбирем и корицей.       Коротко кивнув, он забирает дымящуюся чашку из рук, которым теперь столь многим обязан. Он ненавидит сладкое, но Регулус каждый день готовит ему горячий шоколад, в котором сладости не больше, чем розовых лепестков в Бородавочном отваре, и каждую ночь прогоняет его кошмары, уверяя, что однажды они исчезнут навсегда. Это не могло быть правдой, но так хотелось верить…       Их пальцы на короткий миг соприкасаются, и несколько крупных снежинок падают в протянутую ему чашку.       — Почему ты закрываешься, Северус? Думаешь, я боюсь — его или последствий того, что он с тобой сделал?       Слова звучат с какой-то странной, затаенной болью, и Регулус совершенно нехарактерно для себя отводит глаза.       — Нет, ты не боишься, и именно это меня пугает, — взгляд снова спотыкается о мертвую птицу, распростертую на снегу. — Я не позволю, чтобы ты загубил свою жизнь. Тем более из-за меня.       Какое-то время он слышит только ветер.       — Зачем она мне без тебя, Северус? Зачем она мне, если ты несчастен, а я ничем не могу помочь?       — Ты правда считаешь, что я несчастен?       Он спрашивает это как-то даже слишком резко, о чем сразу же жалеет. Пусть мальчик юн, но обмануть его совершенно невозможно.       — Ты сам так считаешь, — отзывается Регулус. — Скажи, что тебя так беспокоит?       — Я в порядке.       Снова ложь. Как он вообще его выносит?       Они долго молчат.       — Помнишь, что я говорил тебе о том медальоне, Северус?       Помнит ли он? Произнесенная фраза кажется проклятием, внезапно пущенным в спину. Зачем он снова об этом?       — Тот, который Темный Лорд дал тебе в день, когда ты принял Метку?       Кивок. Застывший взгляд поверх чашки с шоколадом выглядит спокойным, но он знает: это такая же ложь.       — Мне сказали тогда, что это не что-то исключительное, что он делает подарок каждому, кто присоединяется. Он дал мне этот медальон, велел беречь, не снимать ни днем, ни ночью. Ты знаешь, я почти полтора года носил его на себе, и все это время чувствовал, как будто… мной овладевает что-то ужасное. Высасывает силы, утягивает на дно. И в этой толще нет жизни, только темнота и смрадные трупы, — полупрозрачные веки опускаются в попытке утаить заславший глаза ужас. — То, что дело в медальоне, я понял сразу, но избавиться от него не мог. Мне казалось, он звал меня по имени, говорил еще что-то, но больше я не понимал ни слова. Но он знал меня. Он точно… был живым. Я не мог ничего поделать, не мог никому сказать. Пока он сам у меня его осенью не забрал… О том, что произошло потом с Кикимером, я тебе рассказывал.       Снег на черных волосах слишком напоминает седину, а картинка того декабрьского вечера, когда Регулус пришел к нему, умоляя о помощи, все еще стоит перед глазами слишком четко. Разговор с братом стал для младшего Блэка последней каплей. Он наблюдал эту встречу в памяти Регулуса от первого до последнего слова, и теперь всякий раз при одной только мысли о том, каким подонком нужно быть, чтобы выгнать это существо из своего дома так, как это сделал старший Блэк, на него накатывало вдохновение сотворить какое-нибудь новое, особо изощренное проклятие и незамедлительно применить его по назначению.       — В Хогвартсе я перевернул Особую секцию, но там не оказалось ничего. Как будто все книги, откуда можно было бы получить хоть какую-то информацию о предмете с такими свойствами, специально убрали. Чего нельзя сказать о нашей семейной библиотеке… Я все проверил, Северус. Медальон — это крестраж.       Он не верил. Не хотел верить, как тогда, два месяца назад, когда увидел Регулуса совершенно изможденным, как будто лишенным всей не только магической, но и жизненной силы, так и теперь. Но какое отношение имела его вера к истине?       — Лучше не вмешивайся в это дело, Регулус. Это верная смерть, поверь, я знаю, о чем говорю. И потом, если он только узнает, о чем ты думаешь…       — Он не узнает, — огромные серые глаза смотрят прямо в душу так, что хочется затаить дыхание. — Так же, как и о том пророчестве, верно? Видишь, нам обоим есть, что скрывать. Поразительно, как ты все еще к нему привязан, после всего, что он с тобой сделал… Ты знаешь, я всю жизнь преклонялся перед ним, но теперь…       Он ставит так и не тронутую чашку на поручень блюстрады, поворачивается и касается пальцами чужого прохладного лба, попутно смахнув с длинной челки проклятый снег.       — Даже если так — и в особенности если так — держись от этого подальше. И от меня тоже.       Голос звучит совсем тихо, но он пытается вложить в слова всю силу своего убеждения. Ни в чем не уступающим ему по степени убежденности становится и ответ:       — К тебе я буду держаться только ближе, мой Принц… Насколько позволишь.       Они оба просто неутолимо голодны.       Точно завороженный, он одной рукой обхватывает Регулуса за пояс и притягивает ближе. Чужие ладони снова медленно скользят по груди, но на этот раз к чистой, растворяющей все тревоги магии эмпата, примешивается что-то еще.       — Упрямец… ты же так опустошишь себя.       Мягкий упрек — не больше. На большее он просто не способен. Ласкающие движения ладоней даже сквозь все слои одежды заставляют сбиться с дыхания, а желание вобрать в себя аромат, а после и вкус шоколада с чужих губ становится почти невыносимым.       — Мерлин, какое же безумие…       — Молчи. Я знаю, тебе нравится.       — Регулус…       Вдруг он отстраняется и замирает, серые глаза подергиваются пеленой.       — Я же просил тебя помолчать. Не мешай мне. Хотя бы сейчас.       Язык коротко скользит по обветренным губам, будто призывая поторопиться, и тут же обрушившаяся на него горячая волна заставляет содрогнуться все тело. Он протягивает руку, зарывается в мягкие волосы, борясь с инстинктивным желанием сжать еще сильнее, но вместо этого едва не до боли стискивает чужое запястье на своей груди. Регулус прикрывает глаза и немного запрокидывает голову.       — Ты вообще соображаешь, что делаешь? — на пределе сил шипит он. Ответом — долгий взгляд из-под полуопущенных ресниц.       — Как и всегда — то, чего для тебя не сделает больше никто.       Вторая, свободная от тисков его хватки ладонь скользит по животу ниже, и он понимает — еще немного и обуздать собственное тело ему уже не удастся.       — Регулус… что, к Мордреду, за игры? Ты же знаешь, если я поддамся…       — Я знаю, что ни о чем не пожалею, даже если ты поддашься. Особенно если поддашься.       Регулус роняет это на выдохе, теплое дыхание едва успевает коснуться лица, когда резкий порыв ветра, вторгнувшись между ними, в один миг убивает ощущение хрупкой близости. И почему-то снова заставляет подумать о гиацинтах.       — Регулус, прошу… На тебя больно смотреть.       — Так не смотри, — мысленно, лишь слегка приоткрыв кажущиеся такими теплыми губы.       — Вот дьявол…       Едва не зарычав, он притягивает мальчишку к себе и, рывком развернувшись, тесно зажимает между собой и перилами блюстрады. Пальцы привычным движением ложатся на виски. Регулус выгибается под ним с лихорадочным вздохом, руки упираются в обледеневший поручень.       В такие минуты они всякий раз точно врастают друг в друга. Не плоть к плоти — сделай он это, проклятие Темного Лорда лишило бы мальчишку жизни, — их близость изначально была, и могла оставаться только ментальной, хотя юный Блэк, выросший в доме, где ему редко в чем-то отказывали, все еще не оставляет безрассудных попыток добиться большего. Но он уже достаточно опытен в этой технике, так что никакой разницы нет — их разумы сплавлены в единое целое, они видят и чувствуют одно и то же, считывая образы в мыслях друг друга до самой последней секунды, когда движения становятся отчаянно резкими и все внутри вспыхивает от пикового, самого острого чувства. Все, что он различает перед собой в последний момент — потемневшие от желания, которое уже невозможно сдержать глаза цвета обманчиво низкого грозового неба, после — вспышка, и мир меркнет окончательно.       Очнувшись, он видит, как по лицу Регулуса крадется бледный солнечный луч. Нет, он не призрак.       — Ангел…       Взяв пылающее, точно в лихорадке, лицо в свои ладони, он ощущает под пальцами нежную влажную кожу. С по-прежнему приоткрытых губ срывается тихое:       — Да какой я ангел…       Он подается ближе и прижимается лбом к такому же влажному, горячему лбу.       — Ручной.