Цитринитас

Лютный переулок.

Начало сентября, 1997

      — Мне нужна точная копия этой вещи, Горлобер.       Черные глаза гоблина неприятно сверкают, стоит ему положить на стол сияющий меч. Длинный крючковатый палец с острым ногтем касается рукояти.       — Насколько точная, мистер Снейп?       Горлобер всякий раз был последним, к кому хотелось обращаться за помощью, но он же был единственным, кто обладал реальной возможностью помочь. Оставалось лишь надеяться, что в этот раз последствия его помощи будут измеряться только количеством галлеонов. За свои услуги гоблин привык получать не только золото, но и бесценные сведения, часто отказываясь браться за работу до тех пор, пока не выжмет из клиента все, что мог посчитать полезным. Впоследствии эти сведения самым неожиданным образом могли обернуться против заказчика.       — Настолько, чтобы ни один волшебник не смог отличить подделку от оригинала.       — И даже вы? — гоблин ухмыляется, и показавшиеся острые зубы недвусмысленно демонстрируют готовность их хозяина откусить от своего клиента кусок побольше. — Откуда у вас этот меч?       — Это имеет значение? Достаточно того, что он у меня.       Он старается держаться уверенно и не давать гоблину ни малейшего повода перехватить инициативу, сделав себя хозяином положения. Горлобер отлично знает: всякий, переступивший порог его лавки — проситель в крайней нужде, и, значит, условия сделки будет диктовать именно он.       — Видите ли, мистер Снейп, вы сейчас очень рискуете, — Горлобер по-деловому сцепляет длинные кривые пальцы в замок. Получившаяся фигура до отвращения напоминает вид паучьего гнезда. — Ни один гоблин просто так не отдаст этот меч человеку. Окажись он в моих руках, я бы изготовил подделку высочайшего качества только для того, чтобы впоследствии именно ее вернуть вам.       Да, он прекрасно знал, что рискует, принеся это древнее яблоко раздора между волшебниками и гоблинами в лавку Горлобера. Вывернуться из захвата этих цепких пальцев само по себе задача не из простых, не говоря уже о том, что подобная ставка усложняла все в разы.       — Этот меч сам выбирает себе хозяина, Горлобер, и если и задерживается в чьих-то руках, то лишь того, кого посчитает достойным себя, — он улыбается как можно более добродушно, что в его исполнении приобретает эффект угрожающего предостережения. — Не думаю, что вы соответствуете его критериям. Так возьметесь?       Гоблин бросает на него злобный взгляд и склоняется над мечом. В исследование артефакта Горлобер погружается с жадностью одержимого своим ремеслом мастера. Четверть часа проходит в молчании, пока, наконец:       — Тридцать тысяч галлеонов за работу и еще столько же за секретность, мистер Снейп.       Он коротко вздрагивает. С собой всего пятьдесят. Четверть того, что осталось от лежавшего на счету в Гринготтсе когда-то полумиллиона. Когда-то в другой жизни. Впрочем, и эти полторы сотни оставить некому. К черту. Он не станет торговаться.       — С вами, как всегда, приятно иметь дело, — золото с тихим звоном посыпалось в тут же подставленную гоблином шкатулку. — Здесь пятьдесят тысяч, остаток — когда закончите. Просто из интереса, Горлобер, — почему гоблины так одержимы идеей завладеть этим мечом? Насколько я знаком с легендой, Рагнук Первый выковал его по заказу Годрика Гриффиндора и отдал за плату, которую счел вполне приемлемой. Впрочем, судя по вашим расценкам на подделку, подозреваю, что Рагнук мог продешевить.       Монотонный звон монет загипнотизировал гоблина, хищное лицо разгладилось, и, как будто, даже помолодело. Спрятав тяжелую шкатулку под прилавок, Горлобер любовно стиснул в ладонях меч и одарил его одной из тех улыбок, от которых всякий раз пробирал неприятный холодок.       — В таком случае, вы знаете не все, мистер Снейп. У каждой расы свои легенды, и легенды эти всегда под стать ей самой. Ваша — несколько ущербна. Этот меч вбирает в себя силу всего, через что проходит его клинок. Однажды во время поединка Гриффиндор поразил им своего друга. Тот считался непобедимым волшебником, величайшим из всех, чье имя сохранила история. С той поры меч приобрел свойство делать своего владельца непобедимым в любом открытом бою, все равно, насколько велика мощь противника, — плотоядный оскал сползает с уродливого лица, и теперь Горлобер выглядит просто злым. — Не думаю, что вы соответствуете его критериям.

Окрестности Хогвартса.

Февраль, 1997

      Низкое февральское небо проглядывает сквозь окровавленные закатным светом прорехи рваных туч. Солнце показалось всего на несколько часов, еще не было четырех, а окрестности замка уже погрузились в сумерки, и только самая вершина Астрономической башни далеко впереди все еще пылает ярко-багряным.       Зимняя мантия совсем не спасает от холода, но применять Согревающие чары он не решается. Не рядом с ним. Он больше не покажет Дамблдору ни одной своей слабости. Как же хочется вернуться к себе! В подземелье тоже холодно, но там, по крайней мере, нет ветра. Зато есть камин, почти целая бутылка огневиски и тишина… Напрасные мечты — через час нужно быть у Темного Лорда.       В разговоре повисло напряженное молчание, и Дамблдор не спешит его нарушать. Терпеливо выжидает — куда ему торопиться? Разве что на встречу со смертью, но до нее по всем расчетам остается еще не менее пяти месяцев, и это время директор явно собирается употребить не на то, чтобы отойти от дел. Напротив, с каждым днем Дамблдор все с большим энтузиазмом углублялся в расспросы о делах прошлого. И вот теперь это… почти забытое… Он ведь действительно почти заставил себя забыть… Идиот. О чем он только думал, когда утешал себя доводами о том, что эта история канула в Лету и не будет поднята с ее дна никогда? Ставшее за годы почти звериным чутье всегда подсказывало: однажды она напомнит о себе. И просто отвернуться он уже не сможет.       — Я не намерен обсуждать это, директор.       — И, тем не менее, придется, Северус. Не пытайтесь лгать, со мной у вас это плохо получается. Что вам известно о судьбе этого медальона?       — Только то, что я уже сообщил, — по телу пробегает крупная дрожь, и он жалеет, что не сказался больным еще с утра. Возможно, тогда был бы шанс избежать этой прогулки. — Осенью семьдесят девятого медальон был спрятан самим Темным Лордом в неком тайном месте и огражден надежными средствами защиты, в числе которых было также и мое экспериментальное зелье. Существует вероятность, что несколькими месяцами позднее тайник был обнаружен и вскрыт, а сам медальон похищен. Но эта вероятность минимальна.       Только факты, никаких подробностей. Попытка преподнести не имеющую цены информацию так, как если бы он пересказывал содержание какой-то третьесортной статьи из прошлогоднего выпуска «Пророка».       — Иными словами, медальон может находиться либо там, либо где угодно, — холодно резюмирует Дамблдор. — Вы мне сейчас очень помогли, Северус… Но можете помочь больше, если согласитесь раскрыть источник столь бесценной информации.       Директор останавливается и, развернувшись к нему, тоном скучающей светской беседы пытается пояснить природу своего любопытства.       — Сведений о крестражах не почерпнуть из книг, и, сомневаюсь, что это та тема, которую принято обсуждать за обедом, даже если обед проходит в кругу Пожирателей смерти.       — Черт возьми, я не специализируюсь на крестражах, Дамблдор!       — О том и речь, Северус. Вам было девятнадцать, и сколь бы близкими в то время ни были ваши отношения с лордом Волан-де-Мортом, я сильно сомневаюсь, что он сам решился посвятить вас в этот вопрос, — яркие синие глаза напротив вызывают инстинктивное желание отвернуться. — Так откуда вы узнали о том, что медальон Салазара Слизерина был превращен в крестраж?       В глазах на секунду двоится, и старое, испещренное морщинами лицо приобретает совсем другие черты — светлая, почти прозрачная кожа с бледным румянцем на острых скулах, прямой нос, большие серые глаза, плотно сжатые губы, крупные волны черных в синеву волос… В голове проносится затухающее эхо собственного неуклюжего «прости» и ответного, так и не прозвучавшего вслух «никогда».       — Может быть, используем легилименцию, если вам настолько тяжело об этом…       — Нет!       Одно движение ресниц — и он все-таки берет себя в руки. Директор, как, впрочем, и всегда, подлавливал его на том, для сокрытия чего одной менталистики мало. Из-за непреходящего чувства вины как он ни стремился вымарать этот образ из собственной памяти, сделать это до конца так и не смог. Позже к вине примешалась ненависть, вечно подавляемое желание мести, и время от времени впивающий в него свои ядовитые зубы страх того, что этот инфернальный образ найдет его даже в преисподней…       Что из всего этого успел разглядеть Дамблдор и успел ли вообще? Уже в следующую секунду директор разрешает все его сомнения.       — Что ж, ладно. Достаточно того, что вы сами об этом знаете. Мне нужны сведения, Северус, хоть какие-то зацепки о том, что произошло с этим медальоном. Был он похищен из тайника Волан-де-Морта, а может и вовсе уничтожен, или же нет. Где искать — вы знаете лучше меня.

Хогвартс.

Конец декабря, 1997

      — Правильно ли я понимаю вас, господин директор? Вы действительно намерены прибегнуть к этому средству? Из-за вашего дементора?       Дым от жертвоприношения еще не вполне рассеялся, в кабинете Рабанриха мучительно душно. Хотя, вполне возможно, жертвенный дым не при чем — в последнее время это фантомное чувство удушья настигает его везде. Как будто на шее медленно затягивается петля.       — Да, Одгильд, вы все поняли верно. Я уже не в силах с ним справиться. Эта тварь меня с ума сведет, что в настоящих условиях было бы совсем не к месту.       — Неужели он и вправду настолько к вам привязан, что…       «Можно подумать, ты не знаешь!»       — Скажем так, он просто чует во мне родственную душу.       — И потому вы решили поделиться с ним ее половиной? Надеюсь, вы отдаете себе отчет о последствиях.       Один из двух серебряных кубков, незамедлительно явившихся на призывное движение руки, Рабанрих протягивает ему. Вино не похоже ни на одно из тех, что ему прежде доводилось пробовать — пряное, густое, маслянистое. Инстинкт зельевара тут же безошибочно опознает ингредиенты: дикий виноград, древесная смола, инжир, апельсиновый мед, гранат, ячмень, мирра, пшеница, розмарин, тимьян, полынь, морская соль… солнце. Много солнца. Если его догадка верна, стоимость этого вина не стоит пытаться представить даже приблизительно.       — Восстановление невозможно?       — Технически возможно, Северус, тут проблема в другом. Если вы действительно намерены использовать для крестража зеркало с алхимической амальгамой, снять печать сможет только алхимик. Вы — единственный носитель дара на многие мили вокруг, поэтому если обстоятельства по какой-то причине воспрепятствуют вам провести обратный ритуал самостоятельно, шансов на восстановление действительно не будет. А мне, признаться, не хотелось бы остаться в проигрыше, мы ведь с вами заключали договор не на половину души, а на целую.       — Я от своих слов не отказываюсь, но если мы ничего не предпримем, боюсь, мою душу вам придется извлекать из утробы этого дементора. Одгильд, я почти перестал выходить из кабинета, он находит меня повсюду в этом замке, куда бы я ни направился. Днем, ночью… И он готов напасть на всякого, кто встретится на пути. Он вечно голоден. Я почти уверен, что он и сейчас караулит за дверью.       — Окклюменция уже не помогает?       — Если бы помогала, я бы к вам не пришел.       Рабанриху удается спрятать ироничную улыбку за кубком, при этом желтые глаза над его блестящей поверхностью ввинчиваются в самый череп.       — Вы сильный окклюмент, Снейп, но что это значит при вашей уязвимости перед эмпатами, верно?       Вряд ли это нуждается в комментариях.       Он делает еще один глоток, чувствуя, как вязкая, так похожая с виду на кровь жидкость согревает тело. Кажется, он уже почти забыл, каким бывает тепло. С той самой ночи, когда… как будто это он нырял в ледяную воду лесного озера. И чуть не остался в ней навсегда.       — Вы поможете, Одгильд?       Рабанрих оставил за собой право на минутное размышление, хотя, ответ у него, похоже, готов уже давно.       — Только в том случае, если вы дадите слово, что сохраните свою жизнь до тех пор, пока не пройдете обратный ритуал воссоединения.       — Возможно, вас это удивит, но мне и самому не хотелось бы умирать с расколотой душой.       Во что же превратила его жизнь, если от перспективы разорвать собственную душу, доверив ее половину хрупкому предмету, он не чувствует ничего, кроме облегчения?

***

Утро, 21 декабря. 1998

      Заключительная фаза приготовления Эмерельда прошла для Гарри, точно в тумане, и последующие попытки собрать мозаику из воспоминаний, все фрагменты которой были, кажется, одного, ядовито-зеленого цвета, не приводили ни к чему. Обрывки прошлого вращались, точно в калейдоскопе, боль парализовала движения, вспышками мелькали многочисленные лица, среди которых ярче прочих неизменно оставалось четыре: Дамблдора, Волан-де-Морта, Рабанриха и его собственное. Единственное, что засело в мозгу Гарри так, точно было выжжено на живой плоти раскаленным железом — свой умоляющий взгляд с так и не высказанной просьбой стереть ему память о том, что случилось на их пятой отработке. И Снейп, судя по тому, что никаких подробностей о той субботе Гарри действительно не помнил, в просьбе ему не отказал. Единственное воспоминание, до которого Гарри удалось дотянуться — ощущение места, где они провели тот душный июньский вечер: притихший, точно вымерший перед разразившейся к ночи грозой город и нагретую солнцем пыль на ладони, которую он стер с белоснежного гладкого камня. Но все — как будто сон, который к утру совсем забылся, превратившись в такую же сухую пыль.       Покидая кабинет Северуса, в котором пары отчаяния намертво въелись в сами стены, Гарри — худой, осунувшийся и постаревший — насилу волочил ноги. Коридоры были пусты, почти все студенты разъехались на рождественские каникулы по домам. Хогвартс, хотя в этой части и был уже почти полностью восстановлен, хранил гнетущие воспоминания для всех, так что теперь каждый при первой же возможности стремился оказаться от старого замка подальше.       На одном лишь упрямстве добравшись до гриффиндорской башни, Гарри назвал Полной Даме пароль и поднялся в спальню, чтобы забрать необходимые вещи. Искушение прийти к Северусу прямо сейчас, наплевав и на то, как они расстались, и на то, что Снейп вообще вряд ли узнает существо, в которое Гарри превратился после воссоединения с его крестражем, было мучительно сильным. Сцепив зубы, он отбросил эту мысль и принялся механически копаться в чемодане. Нет, он будет действовать так, как решил: набросить мантию-невидимку, выйти из гостиной, спуститься вниз, пройти через двор, мост и пришкольную территорию до границы аппарации, перенестись в Косой переулок, потом зайти в Гринготтс и, если повезет… В совершенном бессилии Гарри пнул чемодан и опустился на кровать, уронив гудящую голову на руки.       — Гарри Поттер!       Он неожиданности Гарри чуть не уронил тяжелый фиал с ледяной изумрудной жидкостью, опасно пристроенный на коленях.       — Монти…       На лице эльфа последовательно сменили друг друга радость, шок и замешательство. Огромные глаза стали еще больше, чем обычно.       — Монти видел Гарри Поттера, когда он выходил из подземелья, — запищал домовик. — Гарри Поттер выглядел очень уставшим, поэтому Монти решил прийти и спросить, не нужна ли ему помощь. Если вы голодны, сэр, Монти может принести чего-нибудь с кухни или, может быть, сообщить кому-то…       Возможно, в другое время чрезмерной заботливости эльфа Гарри был бы даже рад, но в настоящий момент его навязчивая потребность облагодетельствовать Гарри Поттера была совершенно не кстати.       — Нет, Монти, спасибо, ничего не нужно. Я в порядке. Хотя… скажи, ты ведь можешь аппарировать прямо отсюда в Лондон?       А вот это было по-настоящему счастливой мыслью. С появлением домовика появилась надежда на то, что ему по крайней мере не придется тащиться через всю территорию школы до границы аппарации.       Монти расправил уши и энергично закивал.       — Конечно, сэр, я же эльф. Монти всегда придет на помощь Гарри Поттеру.       Сглотнув подступивший к горлу ком, Гарри все-таки попытался улыбнуться.       Свет, ударивший в глаза, был настолько ярким, что Гарри рефлекторно зажмурился, а для верности еще и закрыл лицо ладонью. После трехдневного пребывания в подземелье он уже стал забывать о том, каким слепящим может быть снег и как много воздуха на тебя наваливается, стоит просто оказаться под открытым небом. Всего три дня? Да глупости, конечно. Там, в подземелье он прожил столько, что хватило бы, кажется, на целую жизнь.       Монти перенес Гарри в Косой переулок, к самым дверям Гринготтса. Дальше путь ему был заказан, поэтому Гарри поспешил спровадить домовика подальше от гоблинского ведомства и попросил явиться за ним в Дырявый котел, но не раньше шести вечера. Эльф, получив задание как можно скорее убраться от Гринготтса на безопасное расстояние и, к тому же, еще один шанс оказаться полезным Гарри Поттеру, убежал осчастливленный.       Глядя ему вслед, Гарри заметил приклеенный к стене лавки старьевщика огромный плакат с собственным изображением. Подпись, искрясь и переливаясь всеми цветами радуги, радостно сообщала: «ГАРРИ ПОТТЕР — СПАСИТЕЛЬ ВОЛШЕБНОГО МИРА». Только что не вопила вслух. С плаката на посетителей Косого переулка смотрел молодой парень с усталыми глазами в дорогой, бутылочного цвета парадной мантии и искренне пытался улыбаться. Гарри почти не узнавал в нем себя. Фотография была сделана еще летом, во время церемонии вручения ордена Мерлина. Оба ордена — свой и Снейпа — он при первой же возможности отнес в Гринготтс, оставив замурованными глубоко под землей, в дальнем углу банковского сейфа.       В этот раз гоблинам волшебного банка потребовалось больше времени на проведение процедуры безопасности и удостоверение личности клиента. Гарри не торопил их, послушно выполняя все указания — проверка на Оборотное, на право владения предъявленной волшебной палочкой, на оригинальность ключа от сейфа, на подверженность действию заклятия Империус, на использование ментальной иллюзии. Даже те из гоблинов, которые прежде никогда не сталкивались с Гарри лично, хорошо знали его по снимкам в «Пророке» и многочисленным плакатам, которыми в первые месяцы после победы не были увешаны разве что стены общественных сортиров. Теперь от того юноши с плаката осталась лишь тень, точно Гарри Поттер и вправду был не больше, чем старой, потрепанной временем колдографией. Позолота почернела и осыпалась, лицо осунулось, а вместо парадного одеяния — старая мантия Снейпа поверх собственного, наспех натянутого свитера. С ней Гарри так и не смог расстаться. Как и с волшебным мешочком из ишачьей кожи, когда-то подаренным Хагридом. Теперь, правда, несколько усовершенствованным.       От нечего делать Гарри еще летом, вдоволь напрактиковавшись на чем придется, применил к мешочку заклятье Незримого расширения, так что теперь он ничем не уступал бисерной сумочке Гермионы, не раз выручавшей их во время охоты за крестражами. Сейчас в нем лежало все, что представляло для Гарри хоть какую-то ценность: мантия-невидимка, альбом со старыми колдографиями, старое письмо Лили к Сириусу, снитч, подложный медальон Слизерина, несколько любимых перьев, стеклянный рождественский шар, на который у Гарри были большие планы, фиал со свежеприготовленным Эмеральдом, а после посещения Гринготтса еще и четыре тысячи галлеонов.       Три четверти часа назад, переступая порог волшебного банка в довольно смешанных чувствах, Гарри понятия не имел, к кому обратиться за помощью в том деле, которое он задумал. Тот, кого он искал, вряд ли работал открыто, и визитных карточек в лавках Косого переулка наверняка не оставлял. Но теперь, после конфиденциального разговора с гоблинами он располагал и точным адресом, и деньгами, без которых соваться по этому адресу, как Гарри уже успел понять, однозначно не стоило.       После того, как он в очередной раз наткнулся на лавку «Ноггин и Боунс», специализирующуюся на продаже сушеных голов, Гарри понял, что ходит кругами. Это казалось абсурдным, Лютный переулок меньше Косого, но даже там заблудиться было невозможно. Он уже отчаялся найти указанный адрес, когда вдруг:       — Поттер? Мерлин, что это с тобой?       — Дай пройти, Драко.       Рассчитывать на то, что Малфой вот прямо сейчас сделает именно то, что от него требовалось, было еще глупее, чем заявиться в Лютный переулок без всякой конспирации. С другой стороны, мантия Снейпа, подобных которой сам Гарри никогда не носил, сама по себе уже была неплохой конспирацией. Но, определенно, не для Малфоя. Драко подступил ближе и поднес светящийся кончик волшебной палочки к самому его лицу.       — Погоди… Какого вообще дьявола, ты выглядишь, как будто тебя неделю дементоры жевали!       Гарри раздраженно оттолкнул руку, тыкающую пыточно-слепящий свет прямо ему в глаза.       — Не неделю, а три дня всего, и давай без метафор, ладно? Пропусти.       Палочку Малфой убрал, но с места не сдвинулся, по-прежнему преграждая дорогу.       — Куда ты собрался?       Отлично. Только разборок с Малфоем ему сейчас не доставало. И с чего вообще он должен отчитываться?       — А тебе до этого есть какое-то дело? Я же не спрашиваю, почему ты здесь околачиваешься.       — Давай так, Поттер, — протянул Драко, окидывая его цепким взглядом сверху вниз. — У меня навскидку есть парочка версий на тему того, зачем тебя сюда занесло, но вряд ли в твоем окружении много тех, кому эти версии понравятся. Так что или выкладывай, что здесь делаешь, или мне придется прервать упоительный рождественский отдых твоих друзей, озадачить администрацию нашей славной школы и внести крайне тревожные настроения в ряды одного хорошо известного тебе рыжего семейства. Даже не знаю, что из всего этого хуже.       Периферическим зрением Гарри заметил, что палочка Малфоя внизу все еще направлена на него.       — Чего ты хочешь, Драко? Ни за что не поверю, что тебе в самом деле есть дело до моих личных проблем.       — Значит все-таки личных, — самодовольно усмехнулся Малфой. — Так я и думал.       — И часто ты об этом думаешь? — парировал Гарри.       Затевать драку не хотелось, мысль попытаться воспользоваться легилименцией, чтобы оттолкнуть Малфоя с дороги, тоже была отброшена как не вполне удачная. И тогда неожиданно пришла другая.       — Хорошо. Ладно. Раз уж я все равно, похоже, заблудился, а ты, насколько понимаю, ориентируешься здесь, как у себя дома — я ищу лавку Горлобера. Знаешь его?