Клуб джентльменов «Uskyldige engler»

             — Рацион из разных шлюх, типа диеты, — она спрыгивает с кровати на пол, — свой обед определяю я по блядской роже, — забегает за стол, отчего Уиски и Бастер увлечённо следуют за девушкой, — мы то что мы едим, закон природы, да я блядь больший человек, чем вы, уроды!              — Дакота, хватит, — старший попытался перехватить ее, но та ловко скользнула мимо его руки в коридор.              — Раньше не любил блядей, но майонез исправил, — она усмехается шатену вслед, продолжая ломано напевать, — где были вы с шестнадцати ноль-ноль и до шести утра? У вас в помоях обнаружили фрагмент бедра?! — доктор следует за младшей по коридору. — Мы — закон, на! Мы на стороне добра, бла-бла-бла-бла! Мусора!              К погоне присоединяется Тобиас, который обычно предпочитает держаться в стороне, но не в этот раз.              — Вот это уже грубо, — более устало проговаривает доктор, блокируя собой выход из комнаты.              Дакота останавливается около окна и начинает сгибаться как рокер:              — Сожрать партнёршу после ебли — вот моя сфера, — ее волосы покачиваются в такт движениям, за чем наблюдает молодой человек. — Я эякулировал с финальной сцены Парфюмера! — Уилл слабо щурит глаза, — не завтракал я, не обедал. Без тебя я ща умру, ты видишь во мне людоеда-еда, я вижу в тебе шаурму.              — О нет.              С этого момента пение в доме звучит громче и вынуждает всю стаю поднять или дёрнуть ушами:              — Кальян у каннибала, разбитое ебало, причин для грусти мало, убийца сыт и пьян! — девушка особо ярко выделяет гласные, показывая козу, — так блядь едою стала, она жива покуда, пока бурлит кальян!              После наступает громкая отдышка и оскал от девушки, пока Уилл слабо сдавливает губы в немом вопросе «довольна?», видя реакцию брюнета, младшая подходит на шаг ближе, когда Бастер отвлекает ее на мгновение, «подпинывая» (когда собака небольшой породы подталкивает вас в бедро, подколенные ямки, не очень приятно, ибо когти царапают) сзади, спрашивает, почему выступление остановилось. Он удивительно скромный, но привычно активный для Джек-рассела, и определённо всегда самый голодный до любви Уилла или беготни по дому.       Дакота делает несколько шагов по направлению к брюнету, продолжая скалится и восстанавливать нормальный темп дыхания:              — Какой ужс-с, — больше лексикона Кац, нежели Уилла в данном комментарии, — сомневаюсь, что сия композиция пришлась бы Потрошителю по вкусу.              — Нет? Нужно было спеть «Ели мясо мужики»? — здесь лицо парня говорит лучше любых слов, собеседница заливается смехом, отгибаясь назад, — почему ему бы не понравилось? Органы проституток пропитаны чужой спермой, а он любит есть только свою? — Дакота сжимает шатена за талию, пока тот не двигается:              — Нет, психопаты не способны любить, но да, он предпочитает, — опустив уголки губ и веки, младшая понимающе кивает, — чистый, здоровый продукт.              Дакота корчит лицо от отвращения, отходя, дабы присесть и погладить Джексона по голове, пока Уилл не помнит, когда пёс зашёл в комнату.              — «Здоровый продукт»? Так мы теперь называем человеческие органы? — Уиски тыкает старшего в колено. — Насчёт «пропитки» ты замечаний не сделал.              — А должен был? Тебе не понравится.              Кисти девушки замирают на гладкой блестящей шерсти молочного оттенка откровенно наслаждающейся собаки; Дакота поворачивается к нему, показывая клыки в вопросе и одновременно смущении.              — Что конкретно? Нет, говори.              Уилл фокусируется на выступающей темной вене артериальной крови на бицепсе слушательницы, потому как кровососуды естественно становятся больше от регулярной физической нагрузки и упражнений, отсчитывая ее пульс. Парень поднимает брови в повторном вопросе, стоит ли ему, на что та фыркает в данный немой диалог:              — Хорошо. Он скорее угостит друзей, чем съест сам.              Несколько секунд младшая расфокусировано смотрит на собеседника с приоткрытыми губами, после чего открывает рот и глаза шире, вдыхая и падая крыльями на ковёр. Уилл бесшумно ухмыляется, разворачиваясь к проходу, пока ребёнок не окликивает его:              — Ты как будто лично его знаешь, как будто муж его, — поднимаясь на ноги, — он уже давно не появлялся, а у тебя готовый профиль, — девушка убирает руки за спину и щурится, подходя, — а не скрываешь ли ты, — ещё ближе, вставая напротив, — своё альтер-эго? — Старший поднимает подбородок, смотря на розовый кончик языка говорящей, — ты, Чесапикский Потрошитель, — она шепчет, открывая глаза, как рассказывая панчлайн страшилки, — сколька… Сколька я… С… Сье… Правая сторона моя!              Девушка моментально срывается с места, гонясь вперёд, Уиллу не удаётся схватить ее, быстро следует за ней, называя по имени и улыбаясь, он прочитал, что Дакота не просто играется, просто хотел посмотреть, осмелится ли. Настигает ее, когда младшая уже прижимается к одной из подушек, удерживая ту ногой и рукой, глаз не открыла на приход парня — он вздыхает, после улыбается, ибо следующая хитрость — за ним.              — Я в душ. Сука, — названная тягуче хихикает над обзывательством, тиская подушку. Уилл сжимает губы в удовлетворении, ведь после водных процедур он аккуратно выкрадет объект из чужих рук (чтобы занять его место).              Спустя чуть больше часа после рассвета брюнета будит вибрирующая трель от звонка. Парень открывает глаза на чужой груди, ощутив, как пирсинг оставил розовый след на его щеке, поднимаясь, чтобы дотянутся до телефона. Девушка, кратко мяукнув, перевернулась — у Дакоты, по сравнению с Уиллом, крайне крепкий спокойный сон.       Прошла ровно неделя, как Уилл пообещал больше не помогать агенту Кроуфорду.              

///

             Криминалисты щелкают камерами, как папарацци, только в замедленном режиме, подходя с разных сторон, пока с ноги жертвы капает кровь на жасмин под, а страусиное перо на ее шляпе едва покачивается от потоков утреннего ветра. Утром гораздо холоднее, чем ночью: сухой мороз, заставляющий кости трещать, а лёгкие сжиматься от полученной низкой температуры. Человек мёрзнет, потому что пытается согреть Вселенную — биологический факт, потому сейчас существует проблема глобального потепления, люди чрезмерно жарки в своих желаниях, не так ли?       Джек покачивается, как гусь, словно они с младшим играют в шахматы, смотрит то вверх на жертву, то на Уилла рядом, кто так и не убавляет наблюдения с капающей вниз плазмы. Доктор знает, что всё здесь — издевательство, только пока не решил, кто выигрывает: маньяк, смеющийся в лицо полиции, начальство, давящее на Джека требованием поймать первого, или Джек, который вызывал Уилла, как любимую куртизанку, полностью (и каждый раз) забывая о том, что парень прямо послал его куда подальше. Хотя, теоретически, Джек сделки не нарушил — к дому м-ра Грэма он не приближался.              — Потрошитель, — крайне тихо замечает Уилл, наконец.              Джек повторно качнулся (правда, как гусь), всмотревшись в Уилла, как в карту, что красной нитью должна привести его к двум серийным убийцам, но всё противится и меняет маршрут, изгибаясь гадюкой, каждую минуту давая различные адреса:              — Что насчёт Негодяя? Ты же говорил, он спрашивает разрешения у первого, может, — брюнет без эмоций смотрит на волосы под нижней губой детектива (и не усы, и не борода, и не щетина), — решила позаимствовать и методику питания?              Уилл не отвечает, отворачиваясь обратно к девушке на качелях, краем глаза замечая стажёров, которые суетятся с лестницей — нужно будет задействовать минимум двух, чтобы как можно аккуратнее снять пострадавшую. Иная капля крови на жасмине.              — Уилл?              — Неверно. Это Потрошитель, — каждый раз, когда произносит псевдоним, ослабляет тон голоса, ибо ему жаль, что тот вернулся. Что он снова «в деле» и не уехал в другой штат или страну, потому как поймать его будет очень сложно — Уилл не боится, но у него другие планы на жизнь, а Джек очень настойчивый касательно последнего субъекта.              И это нормально, целится в сторону побега из «конюшни» Джека¹, целится в сторону свободы и дистанции, как можно большей от больных, сломанных голов маньяков и психопатов.              Уилл делает несколько шагов вперёд, отчего ему приходится слабо отклонить голову назад, смотря на пропитанное плазмой платье девушки, что больше напоминает шёлковую ночнушку оттенка серебряной седины, изначального оттенка.              — Взгляни на ногу, на ровность шва. Полагаю, он забрал ее при жизни, — младший сглатывает, сжав веки на секунду, — Негодяй не врач. И не садист.              Джек следует за брюнетом, но сохраняет позицию в двух шагах от его спины.              — В чём идея, Уилл?              Поверить тяжело, что старшему хватает наглости обращаться с м-ром Грэмом так, словно тот вовсе не отказывал ему несколько раз, а наоборот, умолял взять обратно. Брюнет оборачивается на шесть секунд, чтобы всмотреться в воротник, что снова слишком туго затянут для крепкой шеи мужчины, после отвернуться обратно.              — Как и в случае с Сорокопутом, — монотонно начинает младший, — данная «работа» является пародией. Он копирует первую жертву Негодяя, но своим стилем. «Век наслаждений» или же, — Уилл кратко лизнул губы от сухого холодного ветра, — время правления Марии-Антуанетты считались самыми нежными и сладкими для общества. Так они описывались писателями и поэтами того времени. Это «Счастливые возможности качелей» Фрагонара, в стиле Потрошителя, — после шатен сжимает губы, понимая, что ему не нужно оборачиваться, дабы уловить вопрос от агента. — На картине изображена юная девушка, которую качает отец, а в кустах прячется ее любовник. Она… Ловит момент и, — как бы прямо сказать, но без слов, — показывает любовнику, что под подолом ее платья. И теряет туфлю, — синева обращается к ноге жертвы.              — Он передразнил маньяка картиной? — нетерпеливый дядя Джек.              Уилл хочется парировать, а-ля «нет, он дразнит тупость твоей команды и тебя в особенности, Джек», но сейчас у младшего слишком опустошённый запас энергии для дерзостей. Он не считает агента откровенно недалёким, вовсе нет, но это не значит, что Потрошитель придерживается того же мнения.              — Он любит искусство. Картина опирается на сладость порока, невинность преступления.              Джек смотрит на парня с явным недовольством, после прочищает горло и громко рявкает подопечным, дабы те поторопились снять труп с дерева, поскольку вдалеке уже остановилось три машины репортёров, которым ракурс покажется крайне удобным, особенно рыжей твари (Лаундс бы на сосну забралась, лишь бы сфотографировать каждый сантиметр тела жертвы, абсолютно нулевое уважение). Двое полицейских чуть ли не лбами встретились от грозного крика детектива.              — Я бы не назвал его видение красоты «невинным». Разложенные розы, — кивнув подбородком в сторону судмедэкспертов, — не облегчили ее участь. Он украсил труп. Невинным стал бы, — хотелось бы сказать безвинным, — отказ от убийства, не соверши он «вины».              Рычание Джека действенно на тех, кто работает у него меньше года, ибо подопечные правда быстро сняли девушку, уложив ее на носилки, оставив как блюдо судмедэкспертам, которые сейчас присели над жертвой, как пчелы над нектаром. Уилл с горечью в синих глазах проследил за тем, как правая кисть безвольно упала на траву.              — Красота субъективна. Ты не можешь судить исключительно по себе, — но кого именно судить, брюнет не уточняет.              — Не могу ли? — наклонившись к младшему на пару секунд. — Зачем розы? Романтизм? Юная влюблённость?              Очень посредственное предположение:              — И жасмин. Суть не в значении, а в аромате. Роза и жасмин считаются одними из самых сладких цветов по запаху, — внимательно следя за согнутыми спинами врачей. — Не хватает только мёда.              Джек хмыкает.              — Где ее нога? Съел стопу? Не самый богатый его выбор.              Уилл не отвечает, потому что верно предполагает, где именно конечность, но не желает озвучивать, стараясь не показать неприятное смущение мимикой. К Джеку подскакивает один из стажёров, кто выглядит белым, как простыня, видимо, не в первый, но и не в десятый раз на месте убийства, всё ещё с трудом сдерживая рвотные позывы от увиденного, или приступы обморока. Он выглядит знакомым, хотя м-р Грэм не может утверждать, что знает парня или знаком с ним. Уилл осторожно проводит усталым взглядом по горизонту, но не черного Вендиго, ни оленя в строгом костюме парень не замечает: жёлтая линия, ограждающая любопытных зевак и наглых журналистов, тёмные фигуры полицейских и несколько обычно одетых мужчин в медицинских перчатках, которые сидят над жертвой, как у костра.              — Отлично, спасибо, позови сюда Зеллера, — отгоняя от себя парня, — быстрее. Уилл, — приближаясь на шаг, старший намеревался рявкнуть что-то, но зациклился на мрачности названного, — есть, что добавить?              Доктор настолько выбыл из диалога двух других, что не может теперь точно сказать, что и сколько пара обсуждала, также сколько минут длился обзор местности вокруг; что младший не признает поначалу, что агент обращается конкретно к Уиллу, так как остались только они вдвоём.       Последнему кажется, что по его лицу вполне можно прочесть то непонимание, что он тут делает и по какой именно причине, хотя, Джек так скулил и просил его приехать, что постепенно последний пункт отпадает, как и первый — «помогает».              — Есть нечто хуже его замысла, — замирает, смотря на траву. Снова пульсирующий вопрос, стоит ли закончить вывод.              Старший пилит доктора взглядом, пока не сбивается приходом настоящего доктора (коим Джек не является), но не Зеллера, а Прайса, хотя время от времени, зная этих двух, Уилл задавался вопросом, почему они до сих пор не носят одну фамилию. Он поздоровался с младшим, который прочитал искреннюю радость и слабый оттенок смущения от его присутствия здесь.              — Помимо ампутированной ноги у жертвы вырезан средний отдел тонкой кишки. Он заполнил его жасмином, — Уилл концентрируется на кончиках пальцев говорящего, рассматривая засохшую плазму. Джек кивает, поворачиваясь и хмурясь на брюнета:              — Ты уверен в его ассоциации со сладким? Он залез в ее желудок, если намекает не на любовь, то на плодовитость?              Если бы здесь был Ганнибал и услышал данное предположение от детектива, то во второй раз захотел бы пробить ему височную зону черепа с локтя.              — В данном отделе кишечника перерабатывается и вбирается сахар, Джек, — отрезает, как ножом по маслу.              Прайс надувает губы уткой и качает головой в согласии, смотря на брюнета с этим выражением лица, пока не встречается с суровыми темными глазами начальства напротив, тут же меняя физиономию на нейтралитет.              — Это всё?              Джеймс² вздрагивает, пару секунд смотря на старшего в испуганном непонимании, после роняя взгляд в траву и продолжая:              — Нога удалена профессионалом. Шов как из учебника, — сухо сглатывает, — убита меньше двенадцати часов назад, тело в очень хорошем³ состоянии. Она истекла. Судя по всему, он вырезал часть ее кишечника без анестезии, — Джимми иногда смотрит под ноги или на перчатки, как будто сожалеет об участи, будто кто-то из них ещё способен чувствовать, сталкиваясь с подобным на регулярной основе.              Уилл всмотрелся вверх, на ветвь, полностью покидая диалог и едва ли различая слова, как жалкие размытые звуки вдали, слышит только хихиканье, когда девушка отклоняется туловищем, задействуя ноги, чтобы раскачаться сильнее, она не смеётся, но пытается; брюнет точно не видит ее лица из-за шляпы, но по движению мышц шеи понимает, что девушка использует мимику — когда сила качелей достигает половины, страусиное перо направлено ровно на Уилла, она раскрывает руки, опустив их ниже по верёвкам, обнажая живот и красные от плазмы жасмины в нём.              — Уилл. Это девушка.              Названный игнорирует Джека так, словно тот прилипчивый иностранец-турист или городской сумасшедший, что сейчас разговаривает с тенью от сосны или воображаемым другом, шатен подмечает, что пропустил момент, когда Прайс вернулся к жертве и в данный момент слушает Брайана, приходится отвлечься, когда старший повторяет:              — Это девушка, Уилл.              Парень смотрит на него без эмоций, потому что его слова всё равно что бегать по улице и кричать о том, что воздух прозрачный, а кошки умеют мурчать. Когда Уилл различает в движении кадыка детектива стремление повторить факт третий раз, доктор не выдерживает:              — Джек, я вижу, что это не чихуа-хуа, — прошипев в ответ.              — Нет, ты не понимаешь. Ты говорил о том, — и вот его коронное размахивание кистью с прямыми пальцами, словно практикуется в кун-фу, а не жестикулирует, — что Негодяй опасается Потрошителя, потому как тот опаснее и опытнее, — Уилл смотрит также отстранённо, понимая, а — суть гипотезы, б — ее неверность. — Если первый не понравился второму, а у второго предостаточно сил уничтожит первого, — кивнув подбородком в сторону судмедэкспертов, — может, Потрошитель так и поступил? Убил Негодяя, сделав из неё ее же первую сцену убийства.              — Она убивает не в первый раз.              — Ты меня понял.              Очень мило, что старший насколько хватает его сил и зеркальных нейронов пытается понять одного из сукиных сынов, но его предположения это как попытки математика подробно объяснить каждый поступок и причину каждого поступка из Библии. Иногда удаётся, но зачастую полный провал.              — Джек, Потрошитель считает себя высшим хищником, плотоядный, поедающий плотоядных, — повторно смотря на воротник, поднимает веки, словно густые ресницы чрезмерно тяжелы, — он бы забрал гораздо больше, чем часть кишечника. Не все органы, разумеется, — поворачиваясь к докторам, — но и не один. Хуже его замысла, — быстро сглотнув, ибо горло сдавило от сухости, — его одобрение. Он разрешает Негодяю, работать, — поднимая сапфиры к небу, которое обжигает глаза солнечным светом.              В четырёх метрах от пары один полицейский вскрикивает, после отбегает, стараясь сдержать рвотные позывы, хотя парня уже скрутило пополам от активной работы языка, к нему подбегают другие, Джек и Уилл сохраняют позиции, лишь всматриваясь, Уилл безразличен, старший хмурится. Потерянная «туфелька» была спрятана под травой и сухой сосновой веткой, как позже установят эксперты по стадии разложения, отрезанная и хранившаяся на открытом воздухе около четырёх суток.       Младший вдыхает.              — Уилл, послушай, я уважаю твой отказ, уважаю твоё решение, но ты только посмотри на неё. Ребёнок, которого забили как свинью на убой. Хотя нет, свиней сначала убивают кувалдой по черепу, а они вырезают им органы, ведя светские беседы, Уилл, — названный не отводит взгляда от полицейских, — ты нужен нам. Я позабочусь о страховке, ставке, премии и никак не помешаю вашим планам переехать, — Уилл сглатывает, смотря на обувь говорящего. — Неужели ты позволишь этим выродкам разгуливать как ни в чем не бывало, зная, что способен помочь?.. — Кажется, брюнет уже слышал это. После паузы и отказа от ответа, Джек сглатывает и решается, — что, если однажды твоя дорогая подруга покажется Негодяю слишком вежливой или слишком закрытой, что он решит заполнить ее череп мёдом? Или Потрошителю? Мы до сих пор не знаем, как он выбирает жертв.              Уилл резко поворачивается, смотря ровно в тёмные глаза и слабо щурясь, действительно ли у старшего хватило ума выпалить нечто подобное?              — Ты правда опустился до манипуляции?              Джек пыхтит пару секунд, игнорируя замечание словесно, но глаза показывают подноготную спрятанной\контролируемой мимики:              — И ты знаешь, что с ее работой, что с твоей, вы оба, — голос настолько строг и грозен, что неволей приковывает внимание. Уилл за всю свою жизнь не встречал настолько ненамеренно доминирующего мужчину, — имеете хорошие шансы попасть под раздачу.              Не имеет смысла ворчать на Джека и пререкаться, потому как пара правда работает в рисковых условиях — ночное время и сексуальная сфера услуг, при том, что оба не предоставляют секс, как таковой, но их профессии — исключительно на взрослую аудиторию: Уилл — стриптизёр, Дакота — домина. Парень закрывает глаза на несколько секунд, пока ветер шлёпает его по лбу, развивая локоны и путая их с длинными темными ресницами.              — Чёрт, — наконец произносит он, после выпрямившись и возвращаясь к детективу, — ладно, я в деле, — сухим низким тоном, — но не могу сказать, что полноценно. Я буду приезжать, когда смогу, не пытайся вырвать меня ночью, — Джек шипит носом, когда вбирает воздух, но у него нет компромисса, для него только ультиматум. — И ни к клубу, ни к дому не приезжай. — Доктор разворачивается, понижая голос на амплитуду, — я приду на результаты вскрытия.              — Уилл, стой. — названный успел сбежать на два шага, — на этот раз я, не, позволю, работе травмировать тебя, — работе? — Тебе нужно будет пройти проверку психического состояния. Я запишу тебя на приём.              — К д-ру Блум?              Разумеется, наглость Джека достойна оваций, поскольку, как брюнет может судить, старший заранее планировал его возвращение в конюшню, но, фигурально выражаясь, одно дело класть сено в отсек, другое натирать стеки и пряжку до блеска столового серебра. Уилл может гордится собой, ибо, вместо всей язвительности и дерзости на откровенную борзость Джека младший отвечает простым, лаконичным вопросом.              — Нет, д-р Лектер лучше подойдёт. Вы не связаны личными отношениями. — Уилл сдавливает челюсти.              Отлично, только ещё одного несправедливо обеспеченного, высокомерного индюка ему не хватило в его социуме. Парень не отвечает, разворачиваясь, чтобы проследовать к своей машине.              

\\\

      

      Вот полагаться на помощь агента Кроуфорда как заставлять дурака молиться, начинается всё с благих намерений, заканчивается разбитым в мясо лбом: Джек не поинтересовался о занятости Уилла на неделю, особенно ее конец, позвонил и сообщил о том, что парню суждено успешно опоздать на ивент-ночь, поскольку договорились они с доктором на вечер последнего буднего дня (Уилл почувствовал себя ребёнком, потому как двое взрослых мужчин просто распределили его время, не нуждаясь в мнении младшего от слова совсем). Парень только выдохнул, прощаясь с Дакотой, кто в момент стояла в коридоре и застёгивала латексный черный костюм, после покидая стаю и дом, чтобы направиться в логово ментального зверя.              — Интересные у тебя комплексы, — скользя взглядом по колоннам на крыльце, как будто (как будто?) не желая проникать внутрь.              Трёхэтажный дом с широкими окнами и включённым светом на первых двух этажах, полностью пустующий, ибо не единого силуэта не мелькает у окон, кирпичная кладка, позолота… Ясно, импотент.       Трель звонка на телефоне поступает ровно в такт звонка в дверь, Уилл блокирует гаджет с выдохом, помня, что первые три-четыре звонка от Йохана есть сплошной крик в трубку, последующая пара — рычание и вскрики, и исключительно после первых двух этапов можно будет ответить на телефон. Проблема не столько в опоздании (ибо его просто нет, пока нет, как такового), сколько в расположении резиденции психотерапевта, потому как ехать от клуба до дома около часа, приём в семь, закончится в восемь, а смена начинается с девяти и Уилл собирается крепко обнять (до хруста) Джека за его внимательность и ориентирование на удобство брюнета. Конечно, старший не собирался намеренно «гадить» заняв данную дату, всё-таки, расписание доктора не было во власти Кроуфорда, но вынужденный ныне торопиться и подавлять стресс других от его задержки не по его же вине, мягко сказать, давят на раздражение м-ра Грэма.       Хотя Джек вскользь упомянул, что доктор сейчас не имеет подопечных, похоже, их отсутствие было лишь для Джека, ибо Уиллу открыла низкая девушка, с тонкими костями, детским лицом и пухлыми губами, словно дочь, поймавшая момент и успешно облазившая гардероб и косметику матери, пока родительницы нет дома — строгий пучок, строгий костюм, попытка строгого макияжа, но полное отсутствие зрелости или строгости, как таковой, она вежливо улыбнулась ему, приглашая проводить, пока Уилл глубже усомнился в предпочтениях психотерапевта, он и без ассистентки вызывал сомнения, а имея школьницу в секретарях подверг себя ещё большему недоверию. Хотя, был ли смысл анализировать ее начальство? Не то, чтобы для Уилла это была третья и последняя встреча для подписи единой бумаги. Проходя вглубь коридора после фойе, вскользь заметив гостиную, а именно два черепа на столе и голову аддакса, парень судорожно, но бесшумно выдохнул, всё лучше разглядывая владельца дома, его нутро — это как подходить к человеку издалека, изначально видя лишь очертания, после каждую морщинку или веснушку на лице. Только, для Уилла всё не так просто — он же видит и читает души, а не внешность.       Девушка привела его в небольшую, но просторную комнату бледно-бежевых и бело-седых оттенков, с изображениями насекомых, книжным шкафом, белыми настольными лампами и стульями, после проговаривая таким же высоким, девичьим голосом, как будто ей вчера исполнилось двенадцать:              — Д-р Лектер пригласит вас с минуты на минуту, пожалуйста, подождите. Может, кофе? — Уилл мягко отказался и от последующих напитков.              В крепкие объятия теперь нарывался и психотерапевт, потому как «несколько минут» могли легко перейти в статус «несколько десятков минут».       Когда дверь за ассистенткой закрылась, Уилл бесшумно отложил сумку на один из стульев, осматривая потолок и игнорируя вибрацию телефона, который потерял несколько процентов зарядки от нескончаемых звонков — как и было упомянуто, парень не опоздал на работу, но он не пришёл на репетицию и пропустил сбор с администраторами — стандартная процедура раз в две недели, где обсуждаются различные методы по улучшению работы и отношений внутри коллектива, если есть какие-то недомолвки, стычки или новички. Он предупредил Беверли, но это не означало, что предупреждение успокоило бы Йохана. Если бы сегодня была смена Виктории, она бы уже ехала по направлению к Уиллу, с ножом или плёткой в сумке.       Названный повторно осмотрел потолок на наличие спрятанной камеры или диктофона, отсчитав семь секунд, прежде чем тихо комментировать:              — Гей.              Д-р Лектер был не просто дядей-слушателем для других людей, нет конечно, он был настоящим богатым дядей-психологом, который обречён слушать проблемы идиотов ежедневно, потому ограничил приёмную почти как комнату с мягкими стенами и оставив здесь книжную полку, надеясь, что кто-либо из них однажды прочитает саму книгу, а не ее название на корешке. Уилл вздохнул: всё, что от него требовалось за следующий час — беседа с двумя людьми, к первой он приступит в сию минуту, отгибаясь назад, чтобы размять спину — здесь отсутствуют записывающие приборы, а растянуть кости и мышцы в клубе брюнет может тупо не успеть:              — Твою налево, Уилл, ты свернул не туда? Где тебя черти носят? — он не кричит, шипит скорее:              — Я приеду через час, я предупреждал.              — Кого ты там предупреждал, отражение своё? — здесь брюнет упорно начинает молчать, потому как знает, что пока не выслушает тираду, вклиниться в диалог есть процесс безрезультатный, — Бев сказала на пару минут, а не до конца смены! — Уилл хрустнул левой, протягивая ее вдаль и почти вставая в мостик, — у нас ивент-ночь, а ты не первую неделю работаешь, храброй воды напился? Мне центральный шест в очко войдёт, да и тебе тоже, встретимся блять с разных сторон, если ты к девяти не успеешь, — шипение постепенно приближается к более-менее стабильному тону, — на тебя бронь в девять-двадцать, помнишь? — Уилл угукнул, разминая шею. — Ты знаешь, чьи это супруги. Они любят опаздывать, но не опоздавших. Нас ртутью накормят, если Дейк без тебя в привате появится.       Парень закрыл глаза, потому как понимал, почему люди используют технику повторения угроз и наставлений, но не мог избавиться от раздражения, когда собеседник пытался воздействовать через неё на Уилла.              — Йохан, я понял. Я буду вовремя.              Твёрдость тона доктора определенно дают плоды, потому как тот слышит томный выдох на другом конце, плавно опускаясь ниже, разъезжаясь в продольный шпагат; психотерапевт, судя по нулевым звукам, спит или ванну принимает в другом конце резиденции, ибо не заметно, чтобы он торопился принять пациента или оттягивал этот момент, как мог.              — Уилл, ты знаешь, у нас, итак, сегодня большинство ангелов разберут, последняя пятница месяца, — голос совсем тихим и почти жалеющим, — нужны все. Поторопись, ладно?              Как будто Уилл предпочёл бы сеанс с обеспеченным импотентом танцу на шесте, звучит, конечно, не слишком сладко, но суть в том, что музыка и танец уносили его в страну расфокусированного забвения и спокойствия, где нет маньяков, расчленённых тел и повёрнутых ублюдков, которым бы в подвалах пыточных сидеть в качестве жертвы, а не гулять по миру похищая, пытая и убивая людей, издеваясь над трупами, делая из кожи одежду или кукол для сна; каждый новый подонок придумывал свой способ обращения, и чего Уиллу точно не хочется — так это влезать в их душу и рассматривать каждую ее часть, чтобы понять, в каком притоне тот или иной сейчас скрывается, если скрывается вовсе.       Клуб заставлял его держаться от таких подальше. При первой встрече с норвежцем (она произошла спустя три недели после начала работы и то, Уиллу крупно повезло увидеть его вживую, ибо появлялся хозяин не чаще чем раз в полгода) тот осмотрел его с ног до головы, выдохнул сигарным дымом и с ярким акцентом сообщил, что пусть Уилл — ангел, но с этого момента он под его крыльями и ни одна падаль не сможет прикоснуться к нему. Несмотря на то, что работа буквально заключается в соблазнении, гости действительно могли только смотреть, пока Уилл сам не захочет обратного, при этом получив крупную сумму. А танцу, базовым движением и попаданию в такт композиции Уилл научился, находясь и в не самом сконцентрированном сознании. И да, это было приятно. Богатые ублюдки, независимо от пола, статуса, размера кошелька и цвета кожи, обдающие парня откровенно голодными взглядами, но поводок — всегда у Уилла. Женщины, мужчины, Уилл не возгордился, но комплименты, чаевые и постоянные гости, желающие видеть лишь его, да, ненароком надавили на эго. Разумеется, не настолько, чтобы брюнет полюбил себя и запорхал от радости, но теперь хотя бы не хотелось расцарапать руки, дабы выбраться из своей же шкуры.              Дверь приоткрылась в нужный момент, доктор, как заранее знал, что младший будет сидеть на шпагате, смотря на него с нулевым интересом или вопросом в глазах, когда Уилл чётко проговорил:              — Я успею. Здравствуйте, д-р Лектер, — выключая телефон и игнорируя тяжёлый взгляд на себе, когда поднимался с растяжки.              — Добрый вечер, м-р Грэм. Приношу свои извинения за задержку вашего сеанса, но предыдущий пациент оставляет за собой беспорядок из разорванных салфеток, — Уилл молча натянул на плечо сумку, избегая зрительного контакта. — Хотя я не предполагал, что ожидание наскучит вам до гимнастики.              Эти идиотские галстуки… Строгий костюм, нейтральный, дорогая обувь, в которой можно рассмотреть собственное отражение, идеально уложенные волосы, дорогой одеколон, сочетающиеся между собой оттенки костюма-тройки, но этот принт. Этот принт. Уилл сдержал выдох — чужой вкус не его дело.              — Тревожный аутистический тип и склонность к ОКР? Рвёт сначала на линии, — старший уступил, невербально приглашая зайти, чему Уилл подчиняется, — после на квадраты?              Когда младший отошёл на три шага от Ганнибала, то слабо выгнулся, отводя плечи назад и подтверждая, что сейчас действительно разминается; после он неосознанно отогнул голову в бок, проходя дальше, отчего по суставу прошёл едва различимый хруст.       Брюнет проходит вглубь помещения, отмечая несколько деталей: кроваво-красный цвет обоев, книжные шкафы второго этажа, идеально размещённые ручки на столе и два кресла друг напротив друга, который парень успешно огибает, всматриваясь в полосатые занавески. Он знает, что Лектер стоит недалеко от письменного стола и его самого, но уважительно сохраняет дистанцию, как перед котёнком, которого только что оторвали от матери и привезли в новый дом, давая время обнюхать каждый угол каждой комнаты.              — Вы правы, м-р Грэм. Его расстройства на начальной стадии, — младший не отвечает, рассматривая люверсы.              — Вам нравится «Алиса в стране чудес»?              Скорее «Каролина в стране кошмаров»:              — Не могу подтвердить, что когда-либо был преданным поклонником литературы, направленной на детскую аудиторию, — Уилл поправляет очки, слабо надавив на мостик, — могу ли узнать, что толкнуло вас на данную гипотезу?              «Ваши уродливые, полосатые занавески» — судя по обстановке, интерьеру и дизайну комнаты, владелец лично занимался им и имеет хороший вкус, кажется, что его нет у Уилла, потому что эти уродливые, уродливые⁴ занавески…              — Ваши шторы… Напоминают братьев Ляля, — с их полосатыми футболками.              Комиссуры Ганнибала едва дрогнули — у собеседника язык острее всех скальпелей доктора. Конечно, грубость оставалась непростительным грехом, но сам вид Уилла уже предлагал, даже не просил, а предлагал старшему, как равному, пока проигнорировать данную характеристику брюнета и вернуться к воспитанию позже, его дерзость есть прямой способ защиты и побега от любого возможного контакта, неудивительно, что с внешностью Уилла свиньи тянулись к нему, как к ангелу, что парню пришлось научится обороняться, вырастив шипы на языке. Обламывать их будет неприятно для м-ра Грэма, но «те, кого страшат шипы, не заполучат розы…», к тому же, доктор хорошо позаботится о мальчике после.              — Учту ваше замечание, — смотря со скрытой улыбкой на локоны младшего.              Удивительно, как столь юная, фемининная красота делает парня совершенным, не смягчая его черты до вида ребёнка, наоборот, украшая Уилла, как изысканный десерт; почти также удивительно, как м-р Грэм попал в руки такому кабану, как Джек.              — Не стоит, — хриплым голосом пропевает Уилл, едва поворачивая корпус и поднимая подбородок, отчего кадык выступает просто очаровательно. Старший видит, как скользит пальцами внутрь вертикального разреза и ласкает его голосовые связки, слабо надавливая. — Не то, чтобы я собирался возвращаться сюда, д-р Лектер. Джек наверняка сообщил вам цель визита.              Он, наверное, до безумия богат и привлекателен, и довёл уже множество поклонников и поклонниц до безумия, такие люди, как правило, асексуальны либо однолюбивы, сохраняющие преданность до конца тем, с кем они не могут быть вместе. Высокий, воспитанный, образованный и обеспеченный — Уиллу не нужно многое, чтобы прочесть всё это, да, д-р Лектер горяч⁵, но это констатация факта, а не признание брюнетом мгновенной влюблённости. Наоборот, парню хотелось построить стену, потому как зачастую красивые люди знали о том, что привлекательны и пользовались этим, не вкладывая никакого развития ни в какие навыки, кроме вечного самолюбования и манипуляций, всегда находя достаточно тупых людей, которые будут поклоняться и восхвалять их только из-за внешности.              — Агент также сообщил мне о возможной терапии, м-р Грэм, — парирует, названный поворачивается в сторону психотерапевта. — Он очень оберегает вас. Считает вас хрупкой фарфоровой чашкой, хранящейся лишь для особенных гостей.              Уилл усмехается:              — А кем считаете меня вы? — столь плавно, но уверенно копирует позу Ганнибала с расслабленными руками и прямой спиной, что тот ментально фиксирует, никак не выражая в дискуссию.              Эмпатия в чистом виде, неосознанное отражение, давящее на удовлетворение старшего, ведь в его руках — это тёплый, влажный материал из которого можно сотворить столько шедевров, что человечеству пока неизвестно данное число.              — Мангустом, которого хочется держать под домом, когда мимо проползают змеи, — Уилл гортанно усмехается, единожды сведя брови.              Очаровательное видение, как мальчик кинет в непробиваемое стекло железным столиком, попытавшись разбить клетку (тот специально будет расположен рядом, чтобы принять участь и стать неудачным орудием в неудачных попытках высвободиться) после втыкаясь кулаками и громко дыша, чтобы на стекле оставался пар от праведной ярости:              — Выпусти меня, ублюдок! — и прочие ругательства, которые будут сыпаться градом, пока Уилл не осознает, что грубость ему не союзница, как и кому-либо другому.              Заключённый в подвале, с каждым часом больше поддающийся собственной принадлежности Ганнибалу и Стокгольмскому синдрому, пока отсутствие всего, всех и вся, кроме старшего настолько не поглотят его, что мальчик самостоятельно протянет доктору поводок от ошейника на дрожащих пальцах, фигурально выражаясь.              Уилл хихикает, после прикрывая белыми пальцами острый подбородок, но Ганнибал различает ложь в его эмоциях:              — Жить в мраке и холоде под вашим домом и выползать с разрешения, когда вам нужно, — скалясь, — спасибо за благородство, подпишите бумагу, — прежняя фальшивая радость резко спадает, как маска.              Уилл обращается сапфирами к объекту, расположенному на столе, пока собеседник ментально не ставит пункт о том, чтобы выбрать расправу тому, чьим поведением сейчас прикрывается юноша. Последний молча возвращается ко второму этажу кабинета, смотря на книги, их количество — к сожалению, испытывая смущение оттого, что все его дерзости ни к чему не приведут, судя по помещению, его дизайну, книжным шкафам, картинам-зарисовкам человеческого тела и насекомых, расстановке, статуям, на которых нет слоя пыли, как и на корешках книг, порядку, атмосфере и даже запаху — как будто свеча ванили с табаком горит рядом, в углу, д-р Лектер — тихий профессионал (кто попал Джеку под руку и теперь вынужден отбывать повинность в виде недовольства Уилла), который не бездумно покупает каждую книгу о психологии и всевозможных способов манипуляции (буквально, книги по психологии и их реклама кричит о том, что научит управлять обществом и манипулировать людьми, а как же всеобщее благо и забота о ближнем своём?) и не заставляет кабинет, чтобы показать, что «мальчик, кланяйся в ноги и открывай рот, ты пришёл к богатому дяде и не с тем выебываешься, кстати смотри вот этот стеклянный жираф стоит дороже твоих почек», скорее, доктор окружает себя тем, что считает эстетично-подходящим и на что приятно иногда уронить взгляд, не задумываясь, зачем оно тут стоит.              — Простите, — тихо проговаривает младший, опустив синие глаза к книгам на первом этаже.              Черт, правда ни одной стёртой книги, слоя пылинки или отпечатка пальца не стекле, у него и камин в кабинете есть (точно не единственный в резеденции), хотя, Уилл должен был догадаться, заезжая в район частных домов. Он хочет добавить конец фразе, но мужчина перебивает его намерения:              — Вы торопитесь. И, — обратив томный гренадин к карману брюнета, который слабо вибрирует, — не вы один.              Уилл проходится печальными глазами по нагрудному карману доктора, словно надеясь, что у него записка от Джека или Аланы, в каком именно порядке следует общаться с ним, но старший игнорирует ее и импровизирует, что пока не понятно, идёт в пользу или в минус в контакте с Уиллом, и если всё-таки идёт, то кому?              — Джек выбрал не самое удобное время. У меня смена через два часа, — смотрит под ноги, ментально следуя по ковру.              — Вторая работа? — старший слабо наклоняет подбородок в сторону:              — М-м, основная, первая, — сейчас бы испытать дозу стыда оттого, что работает стриптизёром, если бы ему давно не было глубоко плевать. Танцевать на шесте звучит вкуснее, чем вскрывать череп ублюдкам и копаться в извилинах, оставшихся. — У меня нет намерений возвращаться к Джеку на постоянной основе.              Кажется, это подожгло интерес психотерапевта к причинам отказа детективу, но он не показал этого, Уилл прочитал, как и всегда, смотря, как светлые пряди едва двинулись, когда старший приподнимает лицо: у брюнета возникает два вопроса — какие они на ощупь, неприятные сухие ветки, хотя не выглядят словно похоронены в слое геля, или сама текстура такова, что не требует большего количества ухода и мягка, как шёлк? И второй, конечно же: как именно он выбил из Аланы сведения о Лектере, а из последнего согласие на приём для Уилла? Он, если взять ситуацию без контекста, выглядит как неудачный вор, кто пробрался в кабинет и хотел украсть какую-нибудь статую или книгу, какую угодно, надеясь после продать ее на черном рынке, а д-р Лектер поймал его, включив свет и войдя в кабинет, понимая, что парень здесь делает, но не понимая, что делать с ним теперь: на младшем белая футболка, клетчатая рубашка и штаны, а собеседник в костюме и гордом молчании, осуждая простоватый внешний вид Уилла и само его нахождение в кабинете, самый неправильный и яркий, что режет глаза, абсолютно не принадлежащий обстановке. Разумеется, Уилл знает, что психотерапевту откровенно плевать на «наряд» пациента, тут скорее то, как именно сам младший себя чувствует.              — При всём уважении, м-р Грэм, вы верите, что поймаете убийц настолько быстро? — говорящий ступает к нему, медленно и осторожно, как гепард к парнокопытному, зная, что те реагируют на любой звук посторонней активности.              — Я не собираюсь задерживаться у Джека, потому да, хочу как можно быстрее завершить расследование, и завершу я его быстро, потому что не собираюсь задерживаться. — довольно самоуверенное заявление, но у Негодяя не столь сложный профиль, — и, не убийц, а Негодяя.              — Остальные, — Уилл упускает момент, когда старший в трех шагах от него.              — Не моя забота, — слабо поднимая кончики губ.              Доктор был, своего рода, сравним с электронной сигаретой в закрытой комнате — как дым от неё становится крайне заметным и проникающим в лёгкие каждого присутствующего в ней, так и харизма Лектера будто бы поглощала, толкала в комфорт и доверие; по крайней мере, Уилл не ожидал толчка или неудобного вопроса о его прошлом, родителях и подробностях работы в клубе.              — Агент Кроуфорд попытается «сохранить» вас до поимки Потрошителя, — из-за томного освещения и тёмного оттенка глаз, нельзя сказать, на какой стадии надутости сейчас зрачки. — Его злодеяния вы останавливать не намерены?              — У меня нет такого запаса времени, д-р Лектер, — опустив сапфиры и комиссуры, — это очень умный, хитрый психопат, кто не позволит потеснить его свободу. Это действительно забота Джека. У меня есть планы на жизнь.              — Тем не менее, вы поспособствовали детективу в последний раз, — взглянув на выбившийся локон Уилла, тот в этот момент посмотрел на белки глаз, веря, что старший смотрит на колону за ним. — Джек упомянул о вашем убеждении, что погибшая — жертва Потрошителя, не Негодяя.              Кажется, что психотерапевт с одной стороны, корит парня за то, что тот вообще согласился и помог детективу при последнем «инциденте», с другой вопрошает о том, настолько стабилен в своей работе разум Уилла, ибо тот противоречит сам себе.              — Это не «моё убеждение», а факт. Нужно быть идиотом, чтобы не видеть разницу между ними двумя.              — Разница в краже и последующем поедании органов, или в садизме и его отсутствии?              И на этом конец. Уилл поднимает тёмные ресницы, сталкиваясь с гранатовым вином, намеренно и своевольно обрекая обоих на зрительный контакт, который ему столь ненавистен — в его глаз печаль Адама, сброшенного в пустыню после рая, немой крик, боль и отчаяние Деметры, каждый год обращающейся в лёд и ожидание возвращения дочери, понимание существа человека и его самых порочных проявлений. Будто сама Мария Луиза Французская, таящая любовь к Богу и оттого страдающая, рождённая от королевской крови, но предпочла принадлежать церкви, склоняется в вечерней слёзной мольбе за сестёр своих и прося о прощении за все грехи Версаля. У мальчика душа волны, идущая к берегам, знает, что погубит сотни тысяч и печалится о них, цунами, рождённый столкновением плит, поднимающийся до небес, и вбирая оттенки морских глубин и часа правления полнолуния с крапинами от солнца, что позавидовало ему и местами поцарапало радужку — Ганнибал знал, что карие глаза есть голубые глаза под оттенком карего, но увидеть как доминантный тип редко и мелко проявился на небесно-лазурном — редкость, подобная встрече с родственной душой. Они отражали Ганнибала. Уилл видит его. Видит человека перед собой, видит оболочку, видит саму душу и мрак, из которого она состоит и не дрожит, как мученик, идущий на гильотину, не внимающий крикам толпы. Пусть Ганнибал научился прятать чудовище в лабиринте разума, Уилл видит сам лабиринт и красную нить, следуя ей к истинному обличию старшего, желая встречи с ним. Дитя, поглощённое слякотью свиней, но сохранившее чистоту и невинность, словно зажжённая свеча в ночи, до которой даже самая глубокая черная дыра не сможет дотронуться, говорят, что всегда легче потушить свечу⁶, чем разогнать тьму, но перед Уиллом та склонилась на колени и расступалась, как туман на рассвете. Доктор готов выдрать эти глаза и навсегда сохранить в формалине, чтобы они наблюдали, как он работает, убивает, готовит или спит, если бы только они впечатляли, если бы оказалось настолько идиотски просто, сам Уилл, его существо и существование заставили Лектера признать, что он во второй раз в жизни проиграл. М-р Отправитель одержал победу, когда алмазы Тавернье встретились с ним в джентельменском клубе, обрекая его потерять свободу и независимость.              — Всё не так просто, — Уилл отклонил голову назад, — с этими двумя, — знает, что старшему и без озвучивания известен данный факт. — Я знаю, что погибшая девушка умерла от руки Потрошителя.              У младшего очень приятный к слуху, низкий голос с оттенками настоящего страдания и того, что он познал их в достаточной мере, с злостью, будто готовый в любой момент оскалиться и зарычать, улови он намёк на неуважение: Ганнибал задумывается, звучит ли он также, когда, например, задыхается или стонет, в слезах и мольбе или детском заливающемся смехе и смущении, не то, чтобы психотерапевт не испробует все варианты.       Доктор чуть нагибается к собеседнику, незаметно вбирая воздух:              — Что его выдало?              — Всё, — парень выдыхает, отходя вправо и останавливаясь в двух метрах от статуэтки пернатого оленя.              Благодаря этому простому, скользкому движению психотерапевту не требуется больше гадать, что именно сотворить с человеком, который так столь нагло и гнусно накладывает свои копыта на того, кто принадлежит ему — девушка, не сестра и не любовница, сожительница, судя по тому, как ее запах лаванды впечатался в Грэма, он позволяет ей тактильный контакт, что не позволено Уиллу как единственной стоящей собственности Ганнибала.              — «Папы не было рядом, маме было плевать⁷», Потрошитель изображает искусство, Негодяй смеётся, — разворачивается корпусом, посмотрев на галстук. — У них разное видение о «работе». Их объединяет лишь то, что оба убивают и искажают трупы, дальше сравнивать опасно, — в том плане, что гадюку и комара никто не противопоставляет, ибо само сравнение по силе\навыку охоты нелепо. — Потрошитель куда более смышлёный и опытный хищник. Он знает, — младший проезжается пальцами по волосам, давно научившись, как не запутаться в своих локонах, — как причинить наибольшие страдания. Знает, как не оставить улик. И знает, как изящно плюнуть в лицо Джеку каждый новый раз. — Уилл сжимает губы, смотря на золотую лампу на рабочем столе, продолжает, как прыскает, — и Потрошитель уж точно не испытывает рвотных позывов во время процесса.              — Вы восхищаетесь. — Уилл понимает, что это не вопрос, прямой факт, который, по сути, должен пугать, но глупо отрицать истину.              Затем он, недолго думая, отрезает:              — Да. Не его «работами», но навыками и качествами. Он хладнокровен, — каждую последующую характеристику Уилл называет после короткой паузы, — образован, умён, — слабо покачивает головой, пока доктор представляет возможные блюда из его ушек⁸. Конечно, съесть м-ра Грэма — не первостепенный, но так или иначе существующий вариант. — Владеет хорошими медицинскими познаниями, всевозможными уловками и высоким уровнем внимательности, чтобы избежать поимки, слежки, намёка в свою сторону. Я не знаю, кого Джеку нужно нанять, чтобы поймать его.              — Он нанял вас.              — На Негодяя.              Д-р Лектер ступает в сторону, дабы оставить парню больше пространства, если бы он снова начал наступать и приближаться к Уиллу, тот бы повторно попытался сбежать, нарезая круги вокруг старшего: ему нужна дистанция, чтобы не чувствовать себя вне комфорта — со временем, Ганнибал исправит подобное отношение конкретно к себе, а пока задаётся вопросом, ластится ли Уилл к тем, кому доверяет. Вероятнее всего, нет, но не имеет ничего против тактильного контакта. Младший, по всей видимости, будет мурчать, если массировать его скальп или загривок, хотя для этого требуется высокий уровень доверия и близости отношений, чтобы он позволил прикасаться к себе таким образом.              — Как и на всех остальных маньяков страны, — на амплитуду тише, скромное замечание.              Уилл рассмеялся, призывая внимание доктора, но быстро пряча улыбку под кистью, словно пристыдился проявленной эмоции. Ганнибал мазанул языком по клыкам, разумеется, скрыв это от собеседника. Очаровательно. Дитя, подавленное нелепой критикой со стороны, домогательствами с «основной» работы и собственным мраком разума, пытающийся скрыть любую позитивную эмоцию как слабость — Уилл, должно быть, чувствителен к похвале, но здесь, что называется, нужно «поймать момент». Бездумные регулярные комплименты смутят его не в хорошем смысле, а комплименты внешности способы вовсе возмутить. Какой сложный, смышлёный юноша — залезть ему в душу есть дессерт для Ганнибала, а остаться там, пустить корни и цвести звучит настолько соблазнительно и сладко, что стоит побеспокоиться об одержимости и самой задумке, если бы доктор умел беспокоиться.              — Касаемо Негодяя. Кажется, вы не питаете больших надежд на его ловкость, — Уилл не стал исправлять старшего о поле маньяка. Не то, чтобы доктор полноценно участвует в расследовании, дабы обсуждать с ним каждую деталь, он хотя бы не протыкает Уилла бесконечными вопросами и не рычит, чем любит пользоваться Джек.              Уилл плавно поворачивается в сторону, к столу психотерапевта, делая шаг вперёд и замирая, смотрит на то, как существо в деловом костюме прижалось к левой стене, судя по позе, испытывая настоящий ужас и оцепенение, спина прижата к стене, ноги подкошены, руки впились в поверхность, растопырив пальцы в кожаных перчатках, оленья морда открыла рот, словно собираясь завыть в отчаянии, хотя звука никто не издаёт. Доктор плавно следует взгляду младшего, убеждаясь в раннем предположении — у него губящее, сильное воображение, что он способен видеть образы и верить им, как человек, страдающий от шизофрении, верит убеждениям о слежке от своих галлюцинаций.              — Вы действительно хотите услышать, доктор? — у Негодяя нет точки фокуса, смотрит ровно напротив, получается, в шкафы; Уилл видит состояние, но не видит причину животного страха, по крайней мере, пока что. — Не боитесь? — Оглянувшись под ноги старшему, тот наблюдает за Уиллом с улыбкой Мона Лизы, сохраняя молчание, давно согласившись невербально. — А Негодяй боится. Знает, что охотится на чужой территории, знает, что принадлежность к хищникам не делает его не съедобным. — Уиллу требуется несколько секунд для того, чтобы продолжить. — В этом их основная дифференциация. Негодяй высмеивает пороки своих жертв, Потрошитель глумится над ними и полицией, отсылаясь на «Rocaille⁹». Хотя, какая теперь, — опустив глаза на мгновение, после плавно поворачиваясь корпусом к Ганнибалу, поднимается сапфирами до подбородка, а если рискнёт выше — то «перепрыгнет» на волосы, но только не в глаза, — разница? Одобрение Потрошителя получено, значит, он выступит снова.              Наверное, осечка Уилла состоит в том, что он ожидал ответа или реакции в целом на собственный довод, но получает лишь крайне странное (для младшего) забвение слушателя: д-р Лектер смотрит на него так, словно какой-нибудь монарх, который впервые видит свою будущую королеву и супругу в церкви, разглядывает и думает ныне, повезло ему или нет обладать этим человеком, как верным спутником до конца жизни. Старший медленно осматривает Уилла с ног до головы, задерживаясь на груди, шее и глазах, не выражая никаких эмоций, кроме задумчивости, словно видит существо другого, незнакомого человечеству, вида, но не собирается нападать, лишь изучает. Парень почувствовал себя пойманным мотыльком под лупой энтомолога (лепидоптеролога), пока не совсем понимая, как реагировать и веря, что ему отчасти кажется сконцентрированное внимание доктора. На самом деле, Уилл танцевал на нити оттого, чтобы оказать меж чужих кистей удушенным до потери сознания и спрятанным от мира и общества до полной одержимости своим похитителем, как его карман в который раз завибрировал:              — Извините, — отвернувшись и отойдя, словно на экзамене пытается сбить звонок от мамы. — Да, Йохан, я уже, — не замечая, как доктор начинает движение и приближается к нему, — подъезжаю. Ага. Да, пока.              Уилл разворачивается, спокойно принимая доминирующее давление от Лектера (его дом, его власть, опыт, ум, рост, одобрение на работу), хотя последний сейчас выглядит приятно расслабленным, но таким же уверенным, протягивая парню ровный лист бледно-телесного цвета с тремя абзацами и подписью Ганнибала внизу страницы.              — Агент Кроуфорд может спать спокойно, зная, что не сломал вас, — Уилл осматривает количество вен на кисти, несмотря на то, как они выделяются и лежат, как изогнутые змеи, выглядит крайне изящно, — вы полностью в порядке и в здравом уме, — брюнет осторожно берет бумагу из длинных фаланг, как будто боится ожога, — так держать.              Ганнибал сдерживает желание провести большим пальцем по морщинке меж бровей, когда (теперь) детектив рассматривает документ в руках, недоверчиво всматриваясь в каждое слово. Его неуверенная реакция вовсе не на одобрение психотерапевта на работу… А на его последние два слова, скрывшие в себе похвалу. Неуверенность и сомнение. Доктор никогда его не отпустит.       Уилл покидает психотерапевта через выход для пациентов, игнорируя его прощание, вслед не посмотрев, но этому человеку Ганнибал готов простить многое. Некоторое время он смотрит на тёмные кудряшки, после разворачиваясь, чтобы обратиться к телефону, к номеру м-ра Кроуфорда.