К истокам души

----------- ✶ -----------

Казалось, что Гермиона была в коме всё то время, пока находилась где-то на грани сознания и забвения. Спокойно, тихо, умиротворённо. Ей снился Том, их общая жизнь, которая содержала в себе всё то, о чём она могла мечтать. Мир без войны. Мир, где только они вдвоём. То, что ей хотелось и что было почти неосуществимо. Ей даже казалось, что она улыбалась в пустоту, пока её тело куда-то переносили, пока её укладывали на что-то... Гермиона плохо могла сейчас осознавать, какие манипуляции с ней проделывают, но была уверена, что не о чём волноваться. Если бы всё было плохо, то Том бы не отходил от неё ни на шаг. Если бы ей было действительно так плохо, то она бы потеряла сознание окончательно, а не чувствовала некую лёгкость в теле и облегчение. Нос учуял знакомые запахи нашатыря, обычного средства, которое заставило Гермиону скривиться и всё же открыть глаза. Ярко-белый потолок заставлял жмуриться от этого обилия света. Девушка поняла, что она всё же в лазарете, и, видимо, ученики позвали целителя. Похвально. Но всё же необязательно, ей просто надо было в достаточной мере полежать, чтобы восстановить и так малый запас сил и энергии. Всего ничего. Что-то она зачастила в последнее время попадать сюда, завидная регулярность... Её тошнило всё меньше, ноги болели не так безбожно, а голова была в порядке. Мир перед глазами уже не кружился и не искрился пятнами перед глазами. Хоть сейчас иди дальше на уроки. И, возможно, Гермиона бы так и сделала, если бы не уже знакомый голос колдомедика: — Мисс Доккен, не двигайтесь пока что и не вставайте, вам нужен отдых, — задорно сказала женщина неподалёку. Гермиона смогла увидеть, как она сидела за столом и записывала, судя по всему, отчёты. Но как только Гермиона всё же решила сесть, ослушавшись рекомендаций, женщина отложила письменные принадлежности и подошла к ней, укладывая обратно. Гермиона была всё же ещё слаба, чтобы сопротивляться. — Мерлин всемогущий, ну полежите ещё, уроки никуда не убегут. В вашем положении нельзя вот так резко вставать, а тем более перезагружаться! — начала причитать женщина, раскладывая из карманов склянки с непонятной для Гермионы жидкостью. Девушка нахмурилась, не понимая, что она имеет в виду. Какое положение? Неужели всё настолько плохо у неё со здоровьем, что она настолько себя запустила? Да, ей в последнее время было не очень хорошо, но это для неё что-то привычное уже давно. Ей часто плохо, тревожно, неспокойно, больно, что даже теперь Гермиона и не считала это чем-то плохим. С такой сложной жизнью было легко привыкнуть к ужасному. — Какое состояние? Какая-то болезнь? — пробормотала Грейнджер, ложа руку на лоб и проверяя температуру. В принципе, всё было не так уж плохо, но что-то ей не нравился тон лекаря, которая была слишком... спокойна? Тогда зачем её держать тут? — Ваши слова только заставляют меня больше нервничать, — нервно рассмеялась Гермиона, пальцами растрепав свои кудри. Женщина глянула на неё с хитринкой и даже радостью. — Вам нервничать нельзя, тем более на таком раннем сроке беременности! — промолвила колдомедик и вручила Гермионе флакон с прозрачной жидкостью, который она не приняла, уставившись на неё, как на сумасшедшую. Её словно парализовало на мгновение. Руки непроизвольно начали трястись и неметь, ей казалось, что сейчас она точно упадёт в обморок от шока и потрясения от этой новости. Гермиона могла подумать на любой недуг, на любую болезнь в мире, включая маггловские, но точно не... беременность. — Пейте это каждый вечер на протяжение месяца, чтобы восстановить нервную систему и избежать возможных выкидышей! На раннем сроке особенно опасно нервничать... Но девушка не слушала. Голова вновь начинала болеть и тяжелеть, а в глазах собирались слёзы не то чтобы разочарования, а шока и неверия в то, что ей говорят. Может, это ошибка? Может, это какая-то злая шутка? Шутка судьбы, Хогвартса, коварные планы, чтобы её деморализовать? Но на подкорке сознания звучал смирившийся голос разума, который твердил ей, что это правда. Что беременность действительно объясняло всё, что происходило с ней на протяжении недель. Тошнота, отечность, головная боль... Всё было на поверхности, а она даже не видела, не думала о себе и своём здоровья, лишь про внешние проблемы мира и других. Первая реакция, возможно, могла сойти за то, что Гермиона рационально обдумала всё и не будет эмоциональных всплесков. Но нет. В следующую секунду она задышала чаще и, в чём была, побежала на выход лазарета, желая получить спасительный воздух. Не слушая крики лекаря. Не видя перед собой дороги. Не чувствуя ничего, кроме потрясения и желания разреветься. Голову, наконец, стали посещать более объемный мысли и обстановка вещей. Она беременна от Тома Марволо Реддла. Человека, что содержал в себе частицы тьмы и будет в скором времени бессмертен. Она беременна от самой своей большой любви, что обволакивала её от головы до кончиков пальцев. Отцом её ребёнка был человек, который был самым нестандартным, амбициозным, манипуляторным, коварным и любящем из возможных. Темный волшебник. Властелин и Повелитель. Тот, кто в будущем будет править миром. Тот, кто взойдёт на пьедестал, а Гермиона поможет ему выйти на верную тропу. Возможно, другая бы девушка была рада беременности. Вероятно, что были бы слёзы счастья, восторг, радость... Всё то, что было бы присуще молодым родителям. Но это не про их случай. Их отношения были опасные, требующие выдержки и нервов. Их отношения вечно были на грани, на лезвии ножа. Их отношения держались над пропастью, где их ждали собственные демоны и проблемы, разинув пасти и ожидая, кто первый упадёт в пучину. Их отношения были не для создания потомства. В их мире не было места для детей. Как воспитывать ребёнка, когда отец может в любой момент вновь быть под властью крестража? Как ей выносить ребёнка, если от неё будет нужен весь запас её магии, знаний и сил, чтобы вернуть Тому душу и его бессмертие? У неё были планы, у неё были какие-никакие цели на их отношения с Томом, которого она любила безумно. Она была готова поставить на кон всё, чтобы достичь своей цели и сделать его бессмертным, даже если ей бы пришлось это выгрызать пастью. А что ей теперь делать? Что ей делать? Ноги холодил бетонный пол, и даже колготки не защищали от зимнего мороза, что прогуливался по замку. Холодно. Страшно. Тревожно. Всё в одном. Целый спектр эмоций нагрянул на неё, словно тайфун. Хотелось скрыться. Убежать. Подумать обо всём и принять решение, что ей, Мерлин и Моргана, делать? А знает ли Том? Гермиона остановилась возле одного из окон и зябко поёжилась. Эта мысль подействовало, словно удар током. Знает ли Том, что она беременна? Рассказала ли медсестра ему, когда девушка лежала у него на руках? Или же нет? Нужно ли Гермионе идти говорить и готовиться к буре? Мысли Гермионы заполняли различные вопросы и домыслы, что заставляли Гермиону всё хуже себя чувствовать. Тело болело, напоминая о напряжении. Больно. Рука рефлекторно дотронулась до живота. Будто уже было возможно услышать стук сердца плода... Гермиона была готова сейчас к чему угодно. Что Том разорвёт с ней все связи, включая и их операцию, если узнает о её беременности. Если уже не узнал. Если ей повезло и он в неведении, то... Странные мысли появлялись в её голове, одна хуже другой. И каждая из них вызывала ещё больше слёз. Как бы она не страшилась беременности, но всё же это было чем-то сокровенным. Интимным. Личным. То, что являлось частью её самой. И отрывать это было сложно и больно. Но вдруг так будет лучше для всех? А в первую очередь для ребёнка, которому лучше не видеть истеричной матери, что может положить на себя руки. И отца, что мог совершать ужасные, кровавые вещи вместе со своими дружками. Жизнь, полная мрака и опасности ждала на из пути. И ребёнку лучше этого не видеть. Мысли неожиданно вернули её в прошлое, когда она была лекарем во время войны. Тема деторождения всегда являлась очень острой и болезненной для каждой девушки из Ордена Феникса. Каждая из них до дрожи боялась забеременеть и родить. Времена были не те, чтобы пополнять демографию, поэтому многие, чтобы никто об этом не узнал, прибегали к абортам. Многие шли к Гермионе, прося средство, что прервёт беременность на раннем сроке. И самое... тяжёлое было то, что она видела, как после эти девушки, её однокурсницы чаще всего, страдали от острой боли несколько дней. А их избранники не понимали, что случилось с ними. И Гермиона не могла рассказать. Смотря в глаза девушек, умоляющие и жалостливые, Гермиона лишь беспомощно разводила руками. Так было нужно. Так было правильно. И на войне естественно. Но самая большая её ложь была в том, что она соврала Гарри о беременности Джинни. Когда Джинни убили и она оказалась на столе Грейнджер, без кожи, лишь мясо и органы, то было замечено кое-что ещё... Диагностика после смерти показала, что девушка была беременна на первом месяце беременности. Возможно, Джинни и сама этого не знала, но отныне уже было поздно про это думать. Тогда Гарри был в слишком сильном отчаяние и трагедии, чтобы говорить ему о Джинни. А тем более, что он мог стать отцом. Что он мог иметь наследника рода Поттеров, если бы не война. В первый и в последний раз она соврала, и её это до сих пор мучило. А теперь, когда сама могла оказаться на месте всех этих девушек, Гермиона с иронией улыбалась. Пока слёзы собирались в уголках глаз. Карма. Чистая карма для Дурги. За боли нерождённых. Гермиона облокотилась о подоконник, радуясь, что никого не было в коридорах. Что уроки уже начались и она не встретит ни души во время своего срыва. Казалось, что время остановилось, и она могла бы стоять тут часами, если бы не холод, который всё сильнее и сильнее охватывал её. Девушка обняла себя руками, не зная, идти ли ей в комнату или нет. Вдруг там её поджидает Том, чтобы... Что? Что он мог ей сделать? Он её любил. Она была для него слишком важна, слишком желанна, они были зависимы друг для друга. Их чувства были слишком сильны, губительны и спасительны одновременно. Гармоничные в своей дисгармонии. Всё, что было между ними, и являлось характеристикой их отношений. До этого Гермиона так сильно не боялась Тома. Точнее, его реакции на эту новость. Страшно было то, что мог сделать с ребёнком. Том не был готов быть отцом, он сам о себе не мог позаботиться и обрести чувство безопасности с определенностью в жизни. А тут новая роль... В таком же положении, как и она сама. Из неё, наверное, была бы никудышная мать... Может, сделать всё быстро, не жалеть ещё даже не родившегося человека? До определенного срока плод даже нельзя назвать полноценным ребёнком. Возможно, аборт станет её освобождением. Пусть она всегда и хотела детей, но не могла позволить. Война отобрала её здоровье и лучшие годы жизни вдомесок с уверенностью в жизни. За тот период войны она не вступала в интимную связь. Она не была равнодушна к этому, она хотела любви, интима, человеческой близости, но война не позволяла ей думать об этом. Всем было плохо, всем было тошно и тяжело, но Гермиона слишком много видела проблем Ордена изнутри, чтобы справляться со стрессом с помощью секса. А иметь связи без чувств было... сложно для неё. Не до этого. Не вовремя. Не сейчас. И вот теперь боженька над ней решил поиздеваться, преподнося то, что она желала в прошлом, но с насмешкой. Грубой, злой и жестокой по отношению к ней. Казалось, проблемам не было ни конца, ни края. Слёзы всё же выплеснулись, и тишину разрушил громкий всхлип и женское завывание. Как же ей было тяжело. Она не могла поговорить с Томом на эту тему, просто не могла этого сделать сейчас. Надо самой решиться на... нужные, необходимые действия. На благо всем. На благо ребёнка. Рука вновь погладила живот, скрытый свитером, и девушка закусила губу до крови. Прошептала в пустоту: — Прости меня, но так будет правильно... — возможно, она сходила с ума и пыталась достучаться до своего ребёнка, чтобы тот не злился на свою горе-мать. Пора подниматься со дна самобичевания и решить всё, пока есть возможность. Пока Гермиона не передумала, пока по трусости не сбежала из замка на время, чтобы вновь обдумать решение. Дай ей волю, она будет думать каждую секунду своей жизни, сомневаясь и строив теории. На ватных ногах девушка пошла в сторону своей комнаты, ощущая, как за ней кто-то наблюдает. Рефлексы никогда не обманывали, это было проведено уже десяток раз, а это значит, что что-то не чисто. Её палочка осталась у неё в классе, а запасная, если не изменяет память, под юбкой. Но из-за беременности её магический фон сбился. И есть теперь объяснением, почему палочка её не слушается. Сейчас это было очень плохо. Когда в школе могли разгуливать сейчас от Дамблдора до родителей Адама, которых ещё рано списывать со счетов. Они были подозрительным, опасными и слишком неизвестными личностями. Единственным спасением сейчас мог быть её медальон, но его система была не так разработана, чтобы посылать Тому сигналы. Тем более, ещё ничего не произошло. Всё в порядке. Вряд ли на неё нападут посреди бела дня. Теперь, когда Гермиона была ответственна не только за свою жизнь, ей было не по себе. До беременности и в период, когда она могла спокойно пользоваться палочкой и получать травмы, она была увереннее. Беременность делала её слабой. А слабость в данной ситуации и жизни была равносильна смерти. Теперь Гермиона понимала Тома, почему тот так яростно и в штыки принимал собственные слабости и беспомощность перед чувствами, перед неизбежностью в принятии человечности и изменений. Потому что в их мире слабость могла стоить слишком много. Дать преимущество врагу. Гермиона за пару минут буквально добежала до комнаты, судорожно закрыв дверь на замки и, взяв резервные силы, рунами начертила защиту. Турисаз и Альгиз. Первое, что пришло в голову. Девушка судорожно восстанавливала дыхание, опираясь ладонями об деревянную дверь. Казалось, что воздуха ей было мало с того момента, как ноги унесли её подальше от лазарета. Немыслимо тяжело. Но радовало лишь то, что она смогла огородить себя от опасности. Надо было найти вторую палочку. Срочно. Пусть будет всегда под рукой. Ей теперь уж точно стоит морально вернуться во время войны. Ей надо себя защитить ещё сильнее. И вновь мысли о ребёнке. Убивать ребёнка или же нет? Находить Тома или же сделать всё по-своему и единолично? Вроде бы она и решила для себя, что детям не место пока что в мире войны, но всё же... На душе скребли кошки. Что-то не давало ей это сделать так легко. Не давало ей возможности сварить специальное зелье по её рецепту, выпить и лишь пару дней помучиться с болью. Всего лишь. Три действия, час на выполнение. Так почему Гермиона сомневается? Древко нашло свою хозяйку, и девушка спокойно выдохнула. Распласталась на кровати и зажмурилась до разноцветных кругов. Только не снова слёзы. Только не снова боль во всём теле. Ей надо собраться. Окончательно. Казалось, что девушка уже несколько часов лежала на кровати, завёрнутая в одеяло. Смотрела сквозь пространство, прожигая углы своей комнаты, книги, собственные вещи, шкаф... И так по кругу, пока не болела голова и девушка ненадолго засыпала. К чёрту всё. К чёрту войну, к чёрту уроки. Ей хотелось впервые за долгое время так полежать и ни о чем не думать. Все проблемы будут завтра. Завтра, когда она всё же решится поговорить с Томом и принять вместе решение. Она не убьёт своего ребёнка. Она поговорит с Томом, как взрослые люди. Так будет правильно. Так будет естественно для них. Они обещали ничего не скрывать и не закрываться друг от друга. И Гермиона будет это соблюдать, даже если это значит первой с ним заговорить и побороть страх. За окном с каждым часом всё сильнее темнее, и снегопад вновь усилился. Снежные хлопья оседали на крышах и шпилях замка, даря детям сказку. Скоро рождество. Новый год. Подарки, сани, время веселья, радости и смеха. Будь она помоложе, с меньшим количеством проблем, она бы тоже сейчас с другими курсами выбегала на улицу, чтобы поиграть в снежки и строить замки. Но нет. Она взрослая. А значит, беззаботное время давным-давно утрачено. Лет десять назад, если быть точным. Когда на улице стало совсем темно, Гермиона решила так и не вставать с кровати, лишь на секунду приподнявшись, чтобы снять с себя тесную одежду. Вновь закутавшись в одно, девушка мечтала о сне. Но без Тома добиться хороших сновидения было практически невозможно. Только он давал ей тот нужный покой и надежду. Но теперь ей было страшно. До одури страшно. Это чувство вступала в связь с невероятной любовью и образовывала квинтэссенцию. Эфир, пронизывающий мир её души. Она боялась, что Том мог заявиться к ней в гневе, требуя при нём сделать прерывание. Жестоко и бескомпромиссно. Такие вещи нельзя было предугадать. Он был слишком молод, амбициозен и нарциссичен, чтобы знать наверняка. И это мучило вновь. Снова и снова. Страх, сомнение, решительность, пассивность и так по кругу. Пока Гермиона не заснула беспокойным сном, где ей снилась война и те девушки, пережившие беременность. Луна, Ханна, Чжоу, Астория Гринграсс... Джинни. Её дорогая Джинни. И все их образы играли в её сне самые непредсказуемые роли. Гермиона ощущала во сне, как ей жарко. Ощущала, как поднималась температура. Знобило. Начинало болеть горло. Но встать, чтобы принять необходимые меры, было слишком тяжело для неё. В итоге она продолжала спать, держа дрожащую руку на животе. Пока она не почувствовала на своих плечах такие родные руки. Холодные, мужественные, что могли укрыть её от бед и напастей. Если сами не являлись причиной. Поэтому Гермиона, как только почувствовала прикосновение, со скоростью подняла голову и хотела от страха атаковать, но ладони настойчиво положили её голову назад. Девушка заметила, что Том переместил её повыше, на подушки. Его рука хаотично массировала её голову, вплетаясь в буйные кудри. Гермиона непроизвольно застонала от удовольствия, прижимаясь спиной ближе к его телу. Судя по всему, он был раздетый. Девушка не знала, как себя вести, но решила всё же действовать, как обычно. Она не будет бояться. Нет. Они уже перешли вс стадии, которые могут быть у таких нездоровых людей, как они, поэтому отматывать всё до точки начала не было смысла. По крайней мере, для неё. Раз Том пришёл к ней, значит, не всё потеряно. — Ты знаешь?... — пробормотала в пустоту, лежа с закрытыми в истоме глазами. Его рука не остановила своё движение, лишь добавила... мягкости. — Да, — ответ над её ухом. Его дыхание обожгло её шею, прошлось по всему телу вибрацией... Как же она скучала по его нему за то время их дистанции друг от друга. — Ты убьёшь ребёнка? — тихий вопрос вновь прозвучал в тишине комнаты, что заставило Тома остановиться и убрать руку. Он повернул её к себе лицом, дотрагиваясь губами к её лбу. Невесомо. Воздушно. Но одновременно ставя клеймо. Так, как мог только Том Реддл. — Нет, Гермиона. Не убью, — со вздохом произнёс Том. Гермиона не хотела открывать глаза, хоть и знала, что в темноте всё равно не увидит выражение его лица. Ей так сейчас хотелось быть сильной, волевой... Но не могла. Ей так много хотелось ему сказать, прижаться к его груди и извергнуть всё, что она копила за сегодняшний день. Но знала, что ему было не менее тяжело, чем ей самой. Но Том обрёл за эти месяцы то, что раньше не видела Гермиона в нём — мужество, терпение и спокойствие. То, чего никогда не было у Волдеморта. То, что он смог в себе воспитать. Возможно, ради выгоды. Возможно, ради чего-то другого, но это было неважно. Он шёл на изменения. Великие, умопомрачительные и опасные. Ведь никто не знает, как подействует ритуал и что случится после. Риск. Но Том готов ради себя, ради рационального подхода к вещам и ради безопасности Гермионы... С этими мыслями лежала Гермиона, понимая, что прохлада его тела успокаивала её не хуже микстур. Но боли в горле и насморка это не могло утолить. Всё потом. Всё завтра. И последнее, что Гермиона услышала перед тем, как провалиться в крепкий сон, были тихие слова: — Мы справимся. Я люблю тебя.

----------- ✶ -----------

За несколько часов до этого... Раздался треск. Журнальный столик был сломан пополам. Кулак Тома саднил и начинал кровоточить. Юноша держал себя за голову и был готов вырвать себе скальп. Возможно, разломить в себе череп, достать мозги и хорошо встряхнуть. Так Том принял тот факт, что Гермиона беременна от него. — Реддл! — в шоке воскликнул Абраксас, смотря то на взбешённого Повелителя, то на Долохова, что сохранял на лице безнравственность и спокойствие. То, что не было присуще Малфою, который привык реагировать более эмоционально на взрывы Реддла. Особенно понимая, что чаще всего именно он был подушкой для битья. Долохов строил в голове план. Он справлялся с собой куда лучше, чем Малфой, что в душе являлся ещё тем трусом. Но сейчас их мысли были созвучны. Никто из них ни разу не видели в глазах Тома такие эмоции. Отчаяние. Обречённость. То, что зовётся незнанием и шоком. Том паниковал. Однако Том не гневался на мисс Доккен, он не пылал желанием убить профессора и избавить себя от проблем, нет. Том просто не справлялся. Впервые не справлялся с новостью и новым для себя... статусом. Том мог справиться со школьной организацией, с созданием Вальпургиевых Рыцарей, с сотворением заклинаний и обучением Тёмной магии других. Том даже знал, что он будет делать через несколько лет и как добиваться должности Министра Магии. Юноша собрал вокруг себя самых важных и выгодных наследников, чтобы подняться по пьедесталу. Так, чтобы все забыли, кем он является на самом деле. Изначально. Сирота. Полукровка. Низшее, что могло быть на те времена в школе. И заставил всех помнить только то, что он способный волшебник, у которого по артериям текла кровь наследника Слизерина. Но теперь ребята видели то, что Том не справлялся. Ни с эмоциями, ни с действиями. Впервые не имел плана. Тот, кто имел план не всё, не имел ни малейшего понятия, что делать с беременностью профессора. Тому хотелось кричать, срывать глотку, выплеснуть эмоции через магию. Взорвать эту гостиную. Реддл не мог спокойно жить и существовать, когда что-то шло не по его планам. И это знали все приближённые к нему люди. Это сейчас и было самое страшное в его поведении. — Абраксас, замолчи, иначе получишь Круциатус вновь, — рычал Том, сжимая в руке деревянный остаток от стола. Сжимал в руке до крови. До тёмной, практически чёрной крови, желая, чтобы физическая боль включила ему рациональность и дала идеи, что делать дальше. Как на такое реагировать? Потому что Том уже начинал чувствовать ответственность. Ему показалось, что с того момента, как он узнал о беременности Гермионы, он постарел на десять лет. Если амбиции, стремления и планы его были только о карьере, а с недавнего времени и об общем будущем с его Гермионой, то теперь... Беременность не входила в его планы. Ни сейчас, ни через год, ни через десять лет. Это было то, что для него являлось триггером. Рождение ребёнка. Передать свои гены новому существу, что будет буквально твоим продолжением. Что может повторить не только твой характер, но и твой путь... Яблоко от яблони недалеко падает. Возможно, Том боялся, что его наследие будет похоже на него. Что совершит такие же вещи. Что выберет тьму и душевную гниль, лишь бы обрести покой и защиту. Возможно, Том боялся, что на пути его наследия не встретится такая, как Гермиона Грейнджер — сложная, травмированная и храбрая женщина, которая вытащит из самой глубокой тьмы и покажет, что мы сами выбираем свою реальность. Не всем так везёт. Не всем посчастливится обрести такое. Теперь одна мысль была хуже другой. Каждая мысль имела неутешительный конец. Такому как он детей было иметь противопоказано. Том всю жизнь жил и, скорее всего, будет жить над пропастью, играя в игры, строя коварные планы и свою империю. Получив ребёнка, Том ещё сильнее станет мишенью. Приобретёт ещё одну слабость. Гермиона являлась первой его слабостью. Свободой. Надеждой. Покоем. Всем тем, что он мог и не мог себе представить. Но что говорить насчёт ребёнка?... Убить ребёнка, оставив Гермиону в живых. Так будет правильно на данный момент. Так будет нужно. Возможно, сделать это хитро, против воли Гермионы, а она... Не простит. Никогда. Женщины слишком сентиментальны насчёт детей. Если Том будет действовать в одиночку, то Гермиона никогда не простит его. Убьёт. С особенной жестокостью. Она это может. Ради ребёнка и ради мести Тому это было возможно. Таким образом она вернёт ту ненависть, которую жаждала до их отношения. Которой жила всю свою жизнь. А значит, он получает не только потерю уже части своей души, но и сильного врага, знающего все его слабости. Рискованно. Тягостно. Неутешительно. Том не мог расслабиться и сбавить напряжение. Не мог разжать пальцы, которыми сжимал деревяшку. Пусть кровь уже и стекала на ковёр. Вероятно, Реддл бы и дальше позволял куску дерева образовывать из руки мясо вперемешку с кровью, если бы не точный удар Антонина. Долохов жёсткой ударил Тома по руке, заставляя того разжать пальцы. Отпустить напряжение. Взгляд Тома можно было назвать бешеным. Паническим. На грани истерики и смеха. Сюрреализм чистой воды. Пугающий в своей хаотичности и непредсказуемости. Это всё отображало мысли, сценарии, волнения... Знал бы Долохов его меньше лет и будь он духом, как Малфой, то наверное бы оставил его разбираться со своими проблемами самостоятельно. Но Антонин был многим обязан ему, был верен и считал, что сейчас момент, когда он может отплатить своему Повелителю сполна. — Том, если ты продолжить дальше рушить гостиную, проблема не исчезнет, — Долохов потряс его за плечо, смотря сверху вниз. Сейчас они были похожи на простых студентов. Лишь с небольшой тайной, о которой никто не узнает. Где каждый был со своей червоточиной и кровавым эшафотом за спиной. — Долохов, — шипел Том, словно гремучая змея. Скинул его руку с отвращением со своего плеча и поднялся во весь свой внушительный рост. Никто не будет смотреть на него сверху вниз. Тем более его рыцари. Тем более, когда он уязвим. — Тебе лучше уйти. Сейчас. И забери Абраксаса, — скривился и глянул на последнего, что пытался раствориться под взором своего Повелителя. — Нет, Реддл, сейчас ты нуждаешься в помощи. А точнее, чтобы тебе встряхнули мозги, — уже переходил на повышенный тон Антонин, сверкая глазами. Настало время осуществлять план. — Я не нуждаюсь в помощи такой немощи, — гаркнул и взял того за воротник пиджака. Грубо. Грязно. Так, как берут челядь. — Я сам разберусь со своими проблемами, мне не нужны сиделки! — и со своей силой оттолкнул, что противник врезался в стол. Абраксас напрягся, наблюдая за этой картиной, и сжал возле бедра палочку. — Если бы не мы, ты бы так и лежал сейчас на полу кабинета, теряя сознание, — насмешка. Давно Долохов так не обращался к Тому. Но Антонин чувствовал, что сейчас это было нужно. Что сейчас, если он не сделает ничего, то непонятно, что будет после. Том мог пойти к мисс Доккен и сделать что-то необдуманное. Наговорить лишнего. Не подбирать выражения. Возможно, на эмоциях даже начать угрожать. Пусть Долохов и видел трепет, чувства и всё то, что Повелителю доселе было невиданно, но его состояние... Было слишком непредсказуемым. А она слишком стала дорога их Повелителю. Каждый из их группы видел, как он ей дорожил. Ради неё он менялся. Стал походить на человека, а не живую куклу без чувств и сострадания. Изменил политику и стратегию своей большой игры. Никто морально не возражал, пусть и делали вид, что были несогласны. Многие лишь выдохнули, мысленно благодаря профессора за то, что она смогла подобрать ключ к этому человеку. Никто не знал, кем она была на самом деле, но это и не было нужно. Пока была жива она, были живы и они. И если Том уйдёт к ней в эмоциях, то никогда себя не простит. И злость пойдёт на Вальпургиевых Рыцарей. Поэтому игра стоила свеч. И порванной одежды, и синяков, и кулаков и битвы на палочке, если будет нужно. Лишь бы дать Тому выплеснуть злость. — Ты же Том Реддл, драккл тебя дери! — Антонин хрустнул шеей, молясь за свою жизнь. Готовясь к чему угодно. — Неужели это смогло тебя подкосить?! Беременность твоей любимой женщины! Тома начинало трясти. От злости или от того, что Антонин говорил правду? Вновь, в своём стиле, но правду. Ту, которую никто не скажет ему в лицо. — Ты не знаешь, о чём говоришь, Долохов, — Том пытался говорить более спокойно, пытаясь вернуть душевный баланс. Долохов подошёл и встал лицом к лицу к Реддлу. — Ты не осознаешь, какие это проблемы привлечёт! Что я не хочу... Не готов! — Не верю, что тебе не нужны наследники! — смех и изогнутая ухмылка. Прищуренный взгляд. — Тому Реддлу, стратегу, манипулятору и самому умному человеку его возраста не нужен наследник? Тем более, от такой женщины, как мисс Доккен? Кто ещё сможет с тобой связать судьбу, кроме неё? — Антонин играл на струнах души, на чувствах Тома к своей женщине. И Антонин видел, что напоминание о том, что это не просто ребёнок, а ребёнок от его любимой женщины, дало плоды. — От женщины, которой восхищается половина школы!... А Том понимал, что Антонин вновь испытывал его нервы своими играми, но одновременно и был... благодарен. За то, что пока Том был не в состоянии думать, Антонин проанализировал за него. Сказал правду, очевидную, понятную каждому, кроме шокированного Тома. Не зря Долохов был самым полезным в его команде. Серый кардинал. — Стать в восемнадцать лет отцом... — провёл рукой по тёмным кудрям, глубоко дыша через нос. Том осознал, что он впервые так разговаривает. Так просто, без лишнего лоска и эгоцентризма. Только потому что ему было это нужно. — Сам поставь себя на моё место... — Поверь, Том, если бы это случилось со мной, хоть даже сейчас, — Антонин присел на диван, поправляя мятые манжеты пиджака, — то я был бы счастлив. Наследник всегда хорошо. Подумай с рациональной точки зрения. У тебя не так много вариантов, что делать в такой ситуации, — положил локоть на спинку дивана, после закинув ногу на ногу. Том слушал, ходя по гостиной, и слушал. Потому что не было выбора. Потому что не к кому обратиться за советом. — Либо ты убиваешь мисс Доккен... — Нет! — рявкнул Том, категорично махнув рукой. Пытался пригладить сорочку, вновь вернуть свой идеальный вышколенный образ, но не выходило. — Либо ты убиваешь ребёнка, — спокойно и ровно продолжил Антонин. — Яд, микстуры, травы из душицы, пижмы или полыни, что угодно, что убьёт плод и вернёт тебе привычный уклад жизни. — Откуда?... — недоуменно пробормотал Абраксас, начиная расслабляться без концентрации гнева в комнате. Мысленно воспевая умения Антонина находить общий язык с их лидером. — Малфой, моя покойная матушка была странной женщиной, но очень плодовитой, — хмыкнул Антонин, вспоминая своё семейство. — Травы и микстуры всё время стояли дома. Абортивные средства. Простая наблюдательность и любознательность... Том не слушал, что там рассказывал Антонин, думая лишь про то, что делать с ребёнком. Мысль о том, что он будет травить Гермиону, было неприятной. Возможно, уже в иной жизни и при других обстоятельствах он бы это сделал без зазрения совести, но не сейчас. Слишком низко даже для него самого. Он стал настолько сентиментальным, что на секунду стало тошно и приторно. Мерзко. Но по-другому уже не мог. Совесть, что недавно проснулась вопреки всему, мешала действовать только в своих целях. — Так вот, — продолжил свой монолог Антонин, наблюдая за реакцией Тома. Которая его радовала. — Дальше сразу два варианта — либо бросить профессора с ребёнком, либо после рождения сдать его в... — Заткнись, пожалуйста! — полукрик, который всё же заставил Антонина вспомнить, с кем имел дело. И вспомнить, откуда Том Реддл пожаловал в Хогвартс. Том не мог представить себе, что станет таким, как его отребье-отец, которого он убил самым изощрённым способом. Сердце которого Том был вынужден испробовать ради создания крестража. Соединиться с плотью своего создателя. Вкусить кровь и мрак. Том не мог повторить судьбу того покойника, который отверг его мать и даже не вспоминал о своём наследнике. Юноша даже близко не хотел быть похож на того напыщенного урода, поэтому варианты Антонина всё больше и больше распыляли гнев и что-то инородное, что жило в его груди. «Мерзость... Создашь отродье от грязнокровки... Это ли достойно великого наследника Салазара?!» А тьма только и ждала, чтобы проснуться. Только и ждала, чтобы наступил момент его слабости. Хотелось зубами выдрать с органами и собственными мыслями то, что не могло никак дать ему покоя. Ему надо найти Гермиону. Срочно. — Тогда остаётся последний вариант, Повелитель, — уже серьёзно сказал Антонин, хмуря брови и опираясь локтями о колени. Смотрел проникновенно и серьезно. — Оставь ребёнка. Воспитайте его вместе. Позволь себе создать ту семью, которой у тебя не было. Сделай всё, чтобы твой наследник был лучшим из лучших. Тома прошиб заряд тока. Слова Антонина словно въелись в мозг молодого отца, наставляя на путь истинный. Делая то, что могла сделать только Гермиона — дать надежду и подтолкнуть к правильному решению с помощью нужных слов. Ему не нужно было ничего говорить. Долохову было достаточно видеть на лице своего хозяина задумчивое выражение без желания наделать ошибок. Если жив ребёнок, жива мисс Доккен. Жива профессор, Том спокоен. А значит, эксцессы в их группе временно поубавятся. Юноша втайне переводил дыхание. А когда Том стремительным шагом направился на выход из гостиной, так и вовсе не скрывал облегчение. — Антонин, ты меня удивляешь... — Я и сам себе удивляюсь каждый раз, как у меня выходит его успокоить, — прикрыл глаза. Воцарилось недолгое молчание. — Как думаешь, Повелитель справится с ролью отца? — Один Мерлин это знает, — рассмеялся юноша, обнажая зубы, — но главное, чтобы мисс Доккен — хотя, мне кажется, скоро миссис Реддл — была жива. Том научится справляться со всем, если рядом будет эта женщина... — Святая, не иначе, — пробормотал Абраксас, зная, что благодаря профессору нападки Тома уменьшились. И следовательно, ему доставалось куда меньше. — Поверь, святая бы не связала с нашим Повелителем судьбу. Нам стоит лишь молиться за их души, — перекрестился Антонин. — Чувствую, грядёт что-то куда хуже... И Антонин не мог с этим не согласиться.

----------- ✶ -----------

Том смотрел на спящую Гермиону и внутренне содрогнулся от мысли, насколько же этой женщине, его свету, тяжело. Как ей тяжело справляться со всем. Как же сложно ей было сегодня, когда она узнала о собственной беременности. А он сначала срывался в гостиной Слизерине, а потом часами бродил по замку, игнорируя уроки и всех вокруг до ночи... Тогда Том решался. Морально готовился, обдумывал их судьбу и строил планы. Потому что теперь всё менялось. Он сам менялся. Девушка доверчиво прижалась к нему, хотя казалось, что сильнее слиться было уже невозможно. Но она искала утешение. Потому что он единственная её поддержка, отец их ребёнка. Он должен быть опорой... ...А Гермиона думала, что Том убьёт ребёнка. Это разрывало сердце. До боли. Потому что он был готов сегодня пойти на этот шаг, лишь бы избежать лишних проблем и ответственности. Теперь он будет другим. Но как бы Том не оберегал её, их будущего ребёнка, но было чувство, что он не всесилен. Когда он смотрел, вглядывался в её черты, впервые в жизни понимал, что он слишком слаб. Что есть то, от чего нельзя было предостеречь или же защитить. Болезни, смерти, войны, другие люди, которые могут прийти за его слабостями, когда он станет на вершину мира. Это пугало. Том гладил её по щеке, — невесомо, чтобы не разбудить — и принимал ещё одно решение в своей жизни. Наверное, одно из самых непредсказуемых и непривычных для его натуры. Он хочет разделить с Гермионой Грейнджер вечность. Теперь уже точно он был в этом уверен. Том не мог потерять её, когда только приобрёл, как самую неожиданный подарок судьбы ради его души. Искупление. То, ради чего всё это и затевается. И нужна оплата. И это будет оплата Гермионе за её терпение, любовь и смелость перед лицом страха. Она достойна того, чтобы обрести бессмертие вместе с ним. Он что-то придумает. Разделит душу вместе с ней. Но не потеряет из-за своей глупости и страхов. Его рука, очерчивая изгибы её тела, наткнулась на пока что плоский живот. Том прикрыл глаза, ощущая тепло её кожи, стук сердца и что-то ещё необъяснимое, что начиналось в сердце Гермионы, а продолжалось в его душе. Что-то общее. Отныне неразлучное. Том не мог избавиться от ребёнка. Просто не мог. Не хотел. Уже не хотел. Возможно, в нём играет помутнение разума, промывка мозгов от Долохова — неважно. Он не будет трусом, он не станет тем, кого презирал всю жизнь. Он не повторит историю. Том так и заснул, держа руку на животе девушки. И ощущая, как с каждой секундой его жизнь меняется. И пусть весь мир с проблемами катится в Ад. Он не отступит. Больше нет.

----------- ✶ -----------

Гермиона проснулась рано, ощущая затёкшие мышцы и саднящее горло. Вчера ночью... Девушка замерла, чувствуя на затылке шевеление волос. Тяжёлая рука во сне сжимала её за талию, обвивая живот и максимально близко притягивая к себе. Словно желая укрыть собой. Гермиона улыбнулась, очерчивая по контурам вены на руках Тома. Проводя коготком от пальцев и до запястья. Все жива. Всё хорошо. А вчерашние вечерние мысли были на грани абсурда из-за паники. Том не мог навредить ей. Не только из-за клятвы. И эти мысли заставили её пропустить тот момент, когда дыхание перестало шевелить её пряди, а рука на животе начала мягко и нежно гладить живот. — Доброе утро, — хриплый голос прозвучал над её ухом, посылая разряд мурашек по позвоночнику, задевая каждую струнку её тела. Она желала его больше всего на свете сейчас, но разговор был необходим... Ему необходимо было озвучить, что он готов стать отцом. — Ты слишком громко думаешь, ведьма, — ухмыльнулся Том и перевернул её к себе лицом, наблюдая, как девушка краснеет под его испытующим взглядом. Как же много надо сказать. Но одновременно они и могли понять друг друга лишь по взгляду. Сейчас, когда эмоции обоих утихли, настало время конструктивного диалога. — Нам надо поговорить, Том... — она взяла его за руку и крепко сжала, но юноша перебил её: — Гермиона, тебе не стоит волноваться из-за беременности. И о том, что я могу навредить тебе или ребёнку, — девушка не понимала, как Том мог так спокойно говорить. А точнее, произносить такие тяжёлые слова для неё самой так легко. — Во-первых, я не могу тебя убить, — игривая насмешка и поглаживание бедра. Впервые в жизни ему захотелось сделать их игры не чем-то опасным, а забавным. Разумеется, по его мнению. — А во-вторых, наследники — это неплохой ключ к удачной политике и становлению определённого образа в глазах общественности, — продолжил Том, наблюдая, как лицо Гермионы с каждым словом всё мрачнело и мрачнело. А он игрался, забавлялся её реакцией, аккуратно играл на её нервах. — Тогда в этом случае я лучше выпью пижмы, спасибо, — огрызнулась девушка и откинула его конечности от себя, чувствуя себя раздражённой. Возможно, в другой ситуации Гермиона бы поняла прозаичную насмешку Тома, но теперь, когда гормоны были на пике, ей было не до веселья совершенно. Теперь Тому придётся несладко с её характером и новыми событиями в их жизни. Но, как вчера сказал Долохов, он же Том Реддл. А значит, он не имел права сдаваться так просто. Не имел права давать слабину. Потому что Гермиона Грейнджер дважды не попадётся ему в жизни. Такую, как она, нужно беречь. Как мог, как выходило, как позволял характер, но Том берёг. И будет беречь. Но Гермионе не дали и возможности уйти. Том навалился на неё сверху, удерживая её руки и прижимая их ближе к изголовью ложа. Том смотрел на неё теперь серьёзно, понимая, что слова надо подбирать аккуратно. Ему стоит подключить все свои навыки и манёвры. Если до беременности девушка была эмоциональна, то теперь и подавно. «Терпение, Том, терпение». — Гермиона, это была неудачная игра, приношу извинения, — Гермиона немного успокоилась. Он сейчас скажет то, что нужно. Это и решил абсолютно всё. — Я не хочу, чтобы ты прерывала беременность. Оставь ребёнка, — глаза в глаза. Гермиона выдохнула. От сердца отлегло. Груз с плеч спал. — Ты правда этого хочешь? Ты действительно готов стать отцом? — прошептала девушка, наблюдая, как атмосфера в комнате меняется, превращаясь во что-то откровенное и интимное для них обоих. — Мне кажется, к этому невозможно быть готовым, — поджал он губы. Правда. Том Реддл удивительно, научился говорить правду. — Но всё изменилось. Я принял решение, что не позволю и не прощу себе, если что-то случится с тобой или ребёнком. Я же иду на путь истинный, — усмехнулся Том, не делая показывать свои эмоции нараспашку. Говорить слишком нежно и приторно. Но Гермиона поняла его, уважая его неловкость на этот счёт. Пусть Том сейчас и не мог говорить про это так открыто, но со временем привыкнет. Гермиона была в этом уверена. Том даст ребёнку то, чего не имел сам в своей жизни. — Где ты был вчера весь день? — ей было любопытно, как он справлялся с этой новостью. Девушка погладила его по крепким руками, огладила его гладкий подбородок, его профиль, шею... Взгляд Тома становился лукавее, пусть и отличался от настроения его слов. — Я чуть не разнёс гостиную факультета, был готов запытать Малфоя, но Антонин вовремя промыл мозги насчёт наси ребёнка,— коротко рассказал, не желая вдаваться в подробности. Не в её состоянии. Даже это заставило девушку напрячься. — С каких про Антонин встал на мою защиту? — ей были не сильно понятны взаимоотношения в их группе, особенно теперь Тома и Долохова, но, возможно, это было не для её ушей и мыслей. — Он печётся о своей шкуре, это же очевидно, — небольшой полелуй в шею. Рваный выдох девушки. — Возможно, в нём и есть что-то святое, но основополагающее в его играх со мной — это сохранение всех в живых, а особенно себя. Когда я зол... — Не говори, знаю, — закатила глаза девушка, наслаждаясь ласками. — Дай угадаю, было что-то про наследников, продолжение рода, восхваление тебя и меня? — Откуда ты это знаешь? — прищурился Том и заглянул ей в глаза, разрывая поцелуи. — Поверь, несложно догадаться. Они готовы на всё, лишь бы ты не убил их, — поцеловала в краешек губ Тома. Том закатил глаза. — Всегда заслужено. Как или иначе, пускай боятся дальше. Из них ещё можно слепить нужных мне людей. — В следующие годы ты будешь лепить не людей, а игрушки для ребёнка, — с насмешкой проговорила Гермиона. — Варить смеси, пелёнки, бессонные ночи... Том деланно недовольствовал, стараясь не улыбаться от вида девушки, которой уже было куда лучше. — ...Готов менять подгузники? Слушать часами его или её крики? — Гермиона насмехалась, начиная целовать Тома. — Это будет мальчик. Наследник. Так что его, — самоуверенно произнёс, не ожидая, что через секунду Гермиона перевернёт его спиной на кровать. Оседлала. Быстро, нахально и изящно. В её стиле. — А мне кажется, что это будет девочка. Она, — и поёрзала на его бёдрах, вырывая полустон-полурычание. Её голые ноги и бёдра так и манили к себе, а грудь, временно скрытая за майкой, только и просила накрыть её ладонями. Страстно. Яростно. Обжигающе и неумолимо. По-животному. Они слишком долгое время были на дистанции. — Предлагаю заключить пари, — Том растянул губы в коварную улыбку, просовывая холодные руки под майку Гермионы и накрывая грудь. Слыша тихий стон. — Если у нас родиться мальчик, выиграю я, а если девочка — ты... — С-согласна... На что играем, мистер Реддл? — усмехалась даже тогда, когда жар тела только усиливался. Как же скучала. Как же желала всего этого. — Если родится мальчик, то я буду для него первым учителем магии. И заклинания, которые он будет изучать, выберу я, — одна рука спустилась ниже, задевая тонкую ткань её белья. Заглушая возмущённый вздох девушки. — Это н-нечестно, Том... Ты его научишь в первый же год жизни вызывать Адское пламя! — палец Тома начал массировать чувствительную зону, и Гермиона в конце уже застонала. Том широко усмехался. — Отличая идея, любимая... И комната потонула в новых стонах.

----------- ✶ -----------

Тем временем в поместье Розье было неспокойно. Если в Хогвартсе был снегопад, что оставлял приятные отпечатки в сердцах детей, но над домом Адама повисла туча, соизмеримая лишь с апокалипсисом и появлением чего-то мрачного и тёмного... Того, что никак не уходило. Это мрачное так и повисло над их жизнями. Миранде Розье было всё хуже, и отныне она даже не вставала с кровати. Время от времени лишь заставляла себя открыть глаза, чтобы увидеть мужа. Мужа, который за эти несколько недель стал похож на отголосок себя самого. Он был неряшлив, у него всё стало валиться из рук, пропало то мужество и лоск, которыми отличался Эдвард. Это всё ушло вместе со здоровьем Миранды. Боги их наказывали. Слишком жестоко как для тех, кто просто хотел ребёнка. Слишком жестоко для тех, кто обратился к древним писаниям в молодости, чтобы избавиться от бесплодия женщины. — Эдвард... — хриплый шепот было практически невозможно услышать. Но мужчина, сидевший на краю кровати и тихо роняющий слёзы, не мог не услышать слова любимой женщины. — Не переживай... завтра ритуал, Дамблдор обещал... — Не говори про него, Миранда, — мужчина сжал другую руку в кулак и старался не пугать жену своей злостью. Он злился. На себя, что не мог быть защитой дорогой сердцу женщины. На Дамблдора, который в последние пару дней словно пропал и его не было видно. На Адама, который был схож на мертвеца и выглядел, как выброшенная на берег рыба. Эдвард знал сына слишком хорошо, и видел, как ему в последнее время было плохо. Видел, как его жизненные силы утекают разом с Мирандой. Боги не чурались грязных игр, и вскоре Адам чувствовал слабость своей матери. Но Эдвард Розье видел и другое. Сомнение. Сомнение насчёт пророчества их семьи, ритуала бессмертия. А также страх. Страх за себя, страх за ту женщину, которая вынуждена пойти на жертву в их ритуале. У Адама непокорность где-то в глубине души, которую Эдвард старался подавлять раз за разом. Напоминать, что она связана с тем юным тёмным волшебником. Дать ему понять, что они — это его семья, а остальные не должны вставать на их пути. «— Отец, я так не могу... Ты хочешь убить невинную женщину! Она ни в чём не виновата! — в злости кричал Адам на отца. Пока Эдвард листал книгу Борджиа с горящими от гнева глазами. — Иначе умрёт твоя мать! Тебе дороже незнакомая девка или же женщина, которая ради тебя отдаёт жизнь, поганец?!» Мальчишка не понимал, что существуют приоритеты. Что семья должна быть на первом месте. Оно и неудивительно — за тот период, пока Адам втайне от них общался с Томом Реддлом, он отдалился. Стал изучать то, что определённо не следовала юноше его возраста. Эдвард знал, что они делали, какие изучали заклинания, какие были вылазки... Однажды всё узнал, когда прочитал его мысли. Пусть и скрытые окклюменцией, но Эдвард увидел всё то, что нужно. Тогда и начала прогрессировать болезнь Миранды. Тогда и начался план Розье, где Адаму нужно влиться в доверие к их профессору и узнать, она ли та женщина, связанная с тёмным волшебником. Мальчик не мог соврать. Отныне, когда всё было под контролем Эдварда, он не позволял Адаму на свободу действий или же самоволие. Не сейчас. Пусть обижается, злится, ненавидит Эдварда за то, что он хочет угробить невинную, по его мнению, жизнь, но он это переживёт. Когда мать поправится, начнётся новый этап жизни, где всё старое канет в лету. Да будет так. И сейчас, тихо выходя из комнаты, где Миранды вновь заснула, Эдвард настроился попасть в Хогвартс. Он начнёт всё сам.