Осознанные сны

      Последующая неделя в Малфой Мэноре превратилась для Анкеи в настоящий триумф, достойный пьесы комедийного жанра. Благородные фамильные галлеоны Делаж, столь заботливо перевезённые Лоренсом из Франции и Штатов, наконец получили своё предназначение. К счастью, до дуэлей дело не дошло — Анкея дипломатично убедила брата пожертвовать частью средств на благородную цель: избавить её от унизительного подобия гардероба.       Сказать, что наследница благородного французского рода наконец избавилась от внешнего вида эльфа в простыне, было бы грубым недооцениванием. Анкея преобразилась, словно птица Феникс из пепла — если Феникс когда-либо носил наряды от лучших магических кутюрье. Вальбурга была в восторге… до того момента, как поняла, что британская консервативная мода, к которой она привыкла, вызвала у её подопечной лишь снисходительное фырканье.       Анкея, без малейших угрызений совести, бросила взгляд в сторону тугих корсетов и чопорных платьев, предпочтя кружево, бархат и шёлк, которые будто бы были созданы для того, чтобы царственно шуршать тканями где-нибудь в залах Версаля, а не терпеть дождливую унылость Британии. Каждый наряд, выбранный ею, казался протестом против серой действительности. Казалось, после выхода из магазина она без зазрения совести аппарирует обратно в Биарритц, послав к чёрту всю честную компанию во главе с Волдемортом, где её наряды выглядели бы столь же естественно, как закат над Атлантикой.       Возвращение в Мэнор стало началом личного триумфа Анкеи. Конечно, самовольное дефиле требовало зрителей, а кого ещё использовать для такого дела, если не своего несчастного брата? Лоренс, с лицом мученика, обречённого на вечные пытки Круциатусом, стоял у двери спальни сестры, пока она меняла наряды со скоростью флоббер червя, выходя каждые десять минут, чтобы продемонстрировать очередное произведение модного искусства. Каменное выражение его лица и поднятый вверх палец — традиционный знак «выглядит приемлемо, но, пожалуйста, прекрати» — не произвели на Анкею никакого впечатления.       Но у судьбы был иной план. Мимо скучающего Лоренса, чьё выражение лица могло бы украсить маггловский музей под названием «Ирония бытия», проходили двое, для которых любое уныние — личное оскорбление. Антонин Долохов и Итан Розье, пахнущие потом после дуэльной тренировки и самодовольством — всегда, моментально уловили суть происходящего. Ведь как ещё можно объяснить то, что Лоренс, эта холодная глыба сарказма и самоуверенности, торчал в коридоре, как брошенная метла?       Естественно, Долохов и Розье решили, что это их момент. Их обязанность как самых блистательных мужчин мэнора (по их собственному мнению) — развеять скуку. И, конечно же, их методы включали всё: от громких шуток до демонстративных похлопываний по плечу их «дорогого друга». Однако очень скоро объект их развлечений сменился. Дверь спальни открылась, и из неё явилась Анкея в следующем наряде, который, вероятно, мог бы затмить рассвет.       Первый же выход в бархатном платье в пол, с глубоким вырезом на спине и замысловатыми вышитыми узорами, произвёл эффект разорвавшегося Флибустьера. Долохов, привыкший к скромным и строгим нарядам британских волшебниц, выглядел так, будто увидел перед собой гиппогрифа в бриллиантах. Его челюсть предательски дрогнула, а глаза расширились в искреннем потрясении, которое он даже не пытался скрыть. Что-то между восхищением и шоком застыло на его лице, пока он отчаянно пытался найти хоть одно слово, способное описать увиденное.       Розье, напротив, сохранил хладнокровие. Французский снобизм и привычность нарядов спасли его от полной капитуляции перед великолепием. Но вместо молчания он избрал другую тактику: с ядовитой изысканностью он начал драматически пародировать Долохова, хватаясь за сердце и театрально шепча что-то о «невыносимой красоте». Его ироничное представление заставило Анкею едва не расхохотаться, но её внимание вновь было перехвачено Антонином, который, оправившись от шока, в порыве искреннего восторга сравнил её с Морганой.       Анкея наслаждалась каждой секундой этой комедии. Каждый выход сопровождался драматичными комментариями, возвышенными сравнениями и нескрываемым восхищением, а Лоренс, при всём своём желании не участвовать в этом балагане, невольно начинал размышлять, как далеко могла бы зайти его сестра, если бы её не ограничивали стены особняка.       Их громогласные комментарии изобиловали такими эпитетами, как «богиня ткани», «наследница утраченной эпохи» и «грозовая туча из шёлка». Они рассыпались в похвалах её изящным манжетам, тончайшей вышивке и даже, чёрт побери, магически усиленным швам.       Анкея же, изящно поправив локон, приняла их восхищение как нечто должное, но с лёгким намёком на скромность, которая, конечно, была совершенно ложной. Каждый выход из спальни становился мини-спектаклем, где Розье и Долохов играли восторженных поклонников, а Лоренс — единственного человека, способного оставаться равнодушным ко всей этой театральной феерии. Хотя, если смотреть внимательно, в уголке его губ иногда проступала едва заметная усмешка. Возможно, он всё же гордился тем, что его младшая сестра способна не только сводить мужчин с ума (буквально, в его случае), но и устраивать шоу уровня лучшего модного дома.       Всё это продолжалось до тех пор, пока Розье, посмеиваясь, не заявил, что Долохов вот-вот потребует дуэли за право быть единственным, кто может осыпать Анкею комплиментами.       Кульминацией стал момент, когда Анкея, словно опьянённая своим триумфом, взмахнула длинным шлейфом платья, резко развернулась и скрылась в комнате, оставив троицу поражённых мужчин в коридоре. Лоренс, поднявший глаза к потолку в жесте мольбы, Долохов с искренним восхищением и Розье с ироничной усмешкой — все они остались стоять, словно участники странного фарса.       После того как неделя обсуждений и шуточных пересудов о модных преображениях Анкеи постепенна улеглась, жизнь в Малфой Мэноре вновь вернулась в свою обычную колею. Она пару раз встречала Волдеморта, который ходил исключительно в сопровождении своей политической коалиции — Абраксаса, Эйдана и Лестера и, на удивление, Долохова, пока те что-то с очень серьёзным и обеспокоенным лицом докладывали ему. Они часто запирались у Малфоя в кабинете часами, но, почему-то никаких общих собраний пока не созывалось.       Когда Анкея однажды пересеклась с Волдемортом в холле, её сердце, привычно содрогнувшееся от раздражения при виде него, как обычно насторожилось. Она уже была готова услышать очередную порцию вербального яда, вылитого на её новый гардероб, но Тёмный Лорд лишь кратко окинул её взглядом своими красными глазами. Словно того не стоило даже обсуждать. Он лишь приподнял бровь, выражая, возможно, какую-то форму одобрения или легкого удивления, а потом отвёл взгляд, вернувшись к своим бесконечным, не покидающим его рук в последнее время, документам.       Анкея почувствовала, как это молчаливое пренебрежение озадачивает её больше, чем любые слова. Она, вероятно, думала, что его взгляд и речь будут полны каких-то острых уколов, но, вместо этого, всё, что она получила — это холодное молчание и отвлечённость. Видимо, за закрытыми дверьми кабинета Абраксаса происходило что-то настолько серьёзное, что силы на вербальные спарринг Волдеморт предпочёл направить в другое, секретное русло.       Утренние встречи с Люциусом, несмотря на всю их обыденность, стали тем временем, которое она жаждала. Все, что можно было обсудить с ребёнком, они обсудили: магию, его мечты о поступлении в Хогвартс, Тинки, что продолжал бегать по пятам за ними каждое утро и бесить этим Люциуса, мелочные вопросы погоды, которые казались важными лишь в их маленьком, тесном мире.       Люциус, казалось, всё больше привыкал к её присутствию, и, хотя каждое утро начиналось как совершенно стандартный разговор, с каждым днём он как будто бы позволял ей проникать немного дальше в свою не очень долгую жизнь.       Через пару дней Анкея начала замечать, что мальчик всё чаще делится с ней случайными воспоминаниями, сжимая в их простоте кусочки своей боли. Он рассказывал ей о прогулках с матерью по поместью, как она показывала ему чудеса магии. Иногда эти моменты казались такими невинными, такими... простыми, что было трудно понять, насколько глубокие раны они скрывают. Люциус, наверное, ещё не осознавал полностью, что означает смерть, что означает потеря. Для него мать осталась таким же существом, как было когда-то старое дерево в саду — у неё есть место в его памяти, но её больше нет рядом, и, возможно, он даже не осознаёт, что его воспоминания с ней наполняют пустоту в его жизни, которая теперь стремится быть чем-то или кем-то заменена.       Анкея, тем не менее, чувствовала всю глубину этой ситуации, каждое слово Люциуса, каждое его переживание проникало в неё, заставляя её сердце сжиматься от боли. Он видел в ней не просто собеседницу — он видел её, как свою мать, или, по крайней мере, её образ. Каждый раз, когда мальчик невольно начинал воспроизводить воспоминания из былой жизни, просить француженку пройтись с ним где-то в определённом месте или показать какое-то заклинание (то же пламя на ладони), для Анкеи это было как удар в грудь. Она понимала, что в какой-то момент его воспоминания о маме становились её ролью, а те эпизоды из его жизни, которые он воссоздавал, она проживала, словно бы сама проигрывала те самые моменты, которые разрывали её изнутри.       Именно в эти моменты, когда она пыталась выдержать эту связь, не потерять себя, когда взгляд Люциуса был настолько искренним, что её сердце начинало едва не разбиваться, Анкея ощущала, как та самая связь с её тётей Инес вновь выходит на поверхность сознания.       Она помнила, как её тётя делилась с ней заботой, которую не моги дать им родители при жизни, создавая хрупкую иллюзию близости, которая, тем не менее, всегда оставалась чем-то неуловимым, незавершённым, наполненным скрытым грузом. Точно так же, как тётя Инес когда-то была для Анкеи и Лоренса лишь слабым эхом утраты, так и Люциус теперь смотрел на неё, как на возможную замену для матери. Только разница была существенна — мать Люциуса его любила, по крайней мере, показывала это так, как нужно ребёнку. Эти моменты разрушали её изнутри, создавая тот же паттерн, что она испытала в своём детстве, и понимание того, что отныне она не может быть просто поддержкой для этого ребёнка, а становилась частью его болей и, возможно, лекарством.       Всё чаще Анкея начала возвращаться с утренней прогулки сдерживая слёзы, выкуривая нервно третью сигарету по дороге обратно в поместье, поднимая такие ментальные барьеры, будто лучший легилимент стоял напротив неё с палочкой у виска. Насколько здоровыми были эти разговоры для неё, а тем более — для Люциуса, она не знала. И потому, каждый раз встречаясь с тёплым взглядом Абраксаса, она неловко отводила взгляд в сторону, ведь утренние встречи оставались в секрете для всех, как и её вредная привычка.       С каждым новым утром медитации становились всё длиннее и глубже. Она искала покой, уединение в своём сознании, в котором, как ей казалось ранее, больше не было места ни для боли, ни для этих непрекращающихся воспоминаний. Но найти его было сложно, ведь на пути стояла не только её собственная новая-старая боль, но и параллель, которую она всё время проводила в голове. Параллель с тётей Инес, с её теми же тяжёлыми воспоминаниями, с теми же незавершёнными эпизодами, которые в итоге забирали всё и не оставляли ничего.       Чтобы не сойти с ума, Анкея погрузилась в задачу, поставленную Волдемортом перед ней, Лоренсом, Долоховым и Руквудом — создание нового заклинания. Магия, всегда увлекательная и безжалостная, на время избавляла её от тяжести мыслей. Она взялась за рунные схемы и фолианты по окклюменции, с бешеной настойчивостью и дисциплиной изучая каждый символ и каждую теорию, чтобы наконец завершить эту задачу. Тихий и серьёный Руквуд стал идеальным компаньоном, а поэтому каждый вечер они вдвоём запирались в библиотеке и просто углублялись в задачу изредка перекидываясь теориями и мнениями.       Каждая рунная линия, каждый символ становились как бы новым барьером, который она строила в своём разуме, отвлекая его от воспоминаний, от того, что она ощущала при каждой встрече с Люциусом, от тех параллелей, которые вечно возвращали её в Биарритц сорок третьего года.       Это было проще. Сублимировать боль в изучение магии было легче, чем смотреть в глаза Люциусу, видеть в них недосказанное, пустоту, которую она никогда бы не смогла заполнить. И вот снова, как в прошлом, когда боль была слишком велика, Анкея закопалась в магию, которая могла стать её спасением или, наоборот, окончательной гибелью.       И зачем только было нужно это пыточное заклинание, если можно было бы отправить жертву просто поговорить с Люциусом?..       Но остальные участники процессии, то бишь, её брат и Антонин могли участвовать в создании заклинания исключительно вечером ввиду наличия у них днём постоянных дуэльных тренировок, поэтому, наверное, впервые в жизни Анкея решила послушать совет своего старшего брата и приняла предложение Антонина, наняв его на должность персонального преподавателя по дуэлям.       Да, возможно, она была профессионалом в ритуалах и артефактах, но её дульные навыки оставляли желать лучшего. Несмотря на все свои знания и умения, Анкея никогда не была уверена в себе в боевой магии — дуэли всегда казались ей слишком бесполезными для её цели. Но она отчаянно нуждалась в отвлечении. Так что, наконец, она решилась.       Антонин Долохов — один из лучших дуэлянтов среди Пожирателей, конечно же, сразу же с радостью принял её предложение. Как будто она только что вручила ему кольцо и предложила свою руку и сердце.       — Ах, мадемуазель, Вы и вправду хотите, чтобы я стал вашим наставником? Ну, что ж, я никогда не был против того, чтобы привести вашу боевую магию в идеальное состояние. Я, безусловно, — мастер своего дела, — произнёс он с блеском в глазах, опираясь на стену тренировочного корта с оскалом и с чувством глубокого удовлетворения в голосе, пока у него за спиной летали вспышки от заклинаний Эйвери и Мальсибера. — Хотя, когда я говорил о том, что готов Вас согревать в моменты зимы на сердце, я имел ввиду не это!       Анкея не смогла сдержать усмешки, но её решение было твёрдым.       — Я не стремлюсь стать мастером дуэлей, mon cher. Просто решила…что лишняя физическая нагрузка не помешает. А кто ещё может быть идеальным кандидатом, как не ты?       — О, мадемуазель, я бы отдал свою палочку, чтобы услышать эти слова, но в другой обстановке! — Долохов откинулся назад, положа руку на сердце, а затем провёл ладонью по своей щетине. — Ну-с, имеем, что имеем! Я сделаю вас не просто сильной, я сделаю вас непобедимой! — На секунду русский замолк, будто замышляя что-то, а затем улыбнулся ещё шире и кивнул на сражающихся сзади Эдвана и Лестера. — А ну, метни в них Бомбарду прямо сейчас со спины! Убьёшь одним выстрелом двух зайцев — они и тебя начнут бояться, и вспомнят, что личность врага, как и его местоположение, не всегда очевидна!       Несмотря на его провокацию к хаосу, Анкея вновь усмехнулась, и по очевидной причине травмировать мужчин отказалась.       Сначала Анкея пыталась тренироваться среди прочих Пожирателей, но ощущала себя как-то неловко, особенно когда её присутствие в дуэлях на тренировках выглядело как очень странный эксперимент. И конечно, она никогда не была сильным бойцом, в отличие от таких, как Розье, Лестрейндж или Руквуд, или тем более как Лоренс и Долохов. Поэтому, в конце концов, Анкея попросила Долохова тренировать её только ночью — таким образом они могли избежать лишнего внимания и позора.       Сначала всё было довольно утомительно: ночью, в полумраке тренировочного зала, где ни один взгляд не мог бы заметить их, Анкея отбивала проклятия, пытаясь запомнить каждое движение, каждое заклинание. Но Долохов не был тем, кто позволил бы ей расслабиться. Он был всюду, следил за каждым её движением, не давая ни малейшей передышки, хоть, стоило отдать ему должное, к использованию тёмной магии он не прибегал, желая отточить исключительно её рефлексы.       Каждую ночь, когда они оставались вдвоём в пустых, темных уголках Мэнор, Анкея чувствовала, как его флирт, несмотря на все её усилия игнорировать его, проникает в её сознание. Антонин никогда не оставлял её в покое, подшучивая, но всегда внимательно наблюдая за её прогрессом.       И вот, спустя пару ночей, она поняла: несмотря на всю его напыщенность, на все его непрекращающиеся слова, Антонин был настоящим учителем. И, в какой-то степени, его методы давали свои плоды. Не в дуэлях, конечно, но она понимала, что стала более уверенной, чем когда-либо раньше.       — Стой! — кричал он, когда она едва успела сделать уклонение от очередного удара. — Начни принимать и отражать удары или ты будешь уклоняться вечно? Тебе нужно научиться не только защищаться, но и наступать!       Анкея с усилием выдохнула, ощутив на себе напряжение от его напора.       — Просто не забывай, я здесь не для того, чтобы становиться следующим боевым магом. Мне с тобой в ряд никогда не встать, мой милый Антонин. Думай о наших тренировках так, будто ты учишь меня отбиваться от ухажёров!       Он нагло ухмыльнулся, подбрасывая свою палочку.       — Ах, мадемуазель, от ухажёров я и сам могу Вас отбить, это дело несложное, даже приятное. Конечно, если вашим ухажёром был бы сам Тёмный Лорд, я бы без сомнений ушёл в «пас», мне моя жизнь всё-таки дороже, уж pardon! Но уверяю Вас — вероятность сего события ну-ле-ва-я, потому я буду использовать ту методику обучения, которую считаю нужной, и Вы должны меня слушать как своего профессора! — промурлыкал русский и отправил очередное режущее заклинание в Анкею.       Анкея замерла, всё её тело застыло от удивления, когда услышала это — фразу, которую Антонин произнёс с таким театральным флером, как будто только что открыл перед ней всю прелесть мира.       Это ещё что за инсинуация сейчас была? В чью сторону?       Она даже не успела сразу осознать, что сказал её «учитель», потому что в голове мгновенно возникла картина — совершенно нелепая, как будто вырвавшаяся из какого-то дурного сна.       Тёмный Лорд…и ухаживания? Серьёзно? Она, конечно, ожидала множества странных шуток и запутанных заявлений от Долохова, но что-то подобное было за гранью всего, что она могла себе представить. Заставить её визуализировать то, что этот изысканный, саркастичный, красноглазый манипулятор, чья самовлюблённость уже успела стать внутренней шуткой в её разуме, мог бы когда-либо заинтересоваться чем-то другим, кроме как собственным могуществом и бесконечным превосходством над всеми?       Кажется, Долохов в какой-то момент доведёт её до остановки сердца своими странными шутками. Сейчас ей хотелось как маленькому Люциусу закрыть уши, дабы не слышать этот поток бреда.       И тут же, ещё не вполне осознав произошедшее, она получила удар режущим заклинанием. Оно полоснуло её по руке, заставив её вскрикнуть от неожиданности и боли, а сама она, совершенно сбившаяся с мысли, упала на пол, пытаясь скрыть недоумение, но не успев справиться с эффектом, который ей оставил этот небрежный комментарий.       Долохов, осознав, что только что вылетело из его уст, застыл, как статуя, словно собственные слова просто поразили его. На мгновение его лицо стало каменным, и глаза, обычно полные сарказма и дерзости, теперь отразили ту самую неуверенность, которую редко можно было заметить на его лице. Он, казалось, переживал маленький экзистенциальный кризис, пытаясь осознать абсурдность того, что только что проговорил. Анкея, стоя на полу и пытаясь собраться с мыслями, не могла не заметить этот краткий момент растерянности, который даже Долохов не смог бы скрыть.       Тишина, повисшая в воздухе, была почти осязаемой, как если бы оба вдруг оказались в каком-то театральном абсурде, где их роли перепутались. Анкея подняла взгляд на его лицо и тут же не могла сдержать усмешку, хотя звук больше походил на хрип.       Но Долохов быстро оправился, слегка щурясь, и с характерной самоуверенностью откашлялся, снова принимая свою роль — саркастичного дуэлянта, который всегда был на шаг впереди. Он сам же себя оправдал, нащупав свою привычную позу с едва заметным презрением к происходящему и к тому, что только что вырвалось из его уст.       — Ну что ж, — произнёс он, стараясь вернуть себе прежнюю уверенность, — я же говорил, что с вами можно и в опасные игры поиграть, мадемуазель. Только вот теперь вам лучше сосредоточиться на тренировках, а не на мечтаниях о том, как в будущем я буду защищать вашу честь от всех возможных претендентов. Я бы предпочёл закончить нашу тренировку на этом…— Он прочистил горло и выпрямился, нахмурившись оглядев кровь, что начала сочиться из-под рукава свитера Анкеи. Голос его моментально стал серьёзным. — Надеюсь, с исцеляющими заклинаниями вам помощь не потребуется, это простой порез от Диффиндо.       Протараторив последние слова, он на каблуках вылетел из зала, оставив Анкею лежать на полу с открытой раной и открытыми глазами.       Кажется, среди Пожирателей не принято даже делать намёки на любовную жизнь Волдеморта. Видимо, он их так сильно зашугал, что даже такие небрежные шутки заставляют самого говорящего принимать вид человека, который только что увидел саму смерть.       Интересно, отчего же?..       Доковыляв до спальни, Анкея разделась и сняла амулет с косметическими рунами, чтобы залечить полученную рану. К её удивлению, раны уже не было.       Какие же всё-таки сильные чары у поместья.