Осознанные сны

      Я вас любил: любовь ещё, быть может, В душе моей угасла не совсем; Но пусть она вас больше не тревожит; Я не хочу печалить вас ничем. Я вас любил безмолвно, безнадежно, То робостью, то ревностью томим; Я вас любил так искренно, так нежно, Как дай вам Бог любимой быть другим. А.С. Пушкин, «Я вас любил…»

      В первые пару дней его новой жизни в особняке Малфоев старший Делаж уже успел влиться в рутину и даже узнать чуть больше о людях, с кем ему предстояло делить «кров» в несколько десятков акров, и дальнейшую деятельность.       Как выяснилось, постоянными обитателями особняка являлись не только Долохов, Лоренс, и собственно, сам Абраксас, но и Малфой младший — четырёхлетний сын Абраксаса по имени Люциус. Мальчишку Лоренс встречал изредка, исключительно во время приемов пищи, по причине того, что все, кто не носил фамилию Малфой, конечно же, жили в гостевом крыле. Люциус был сдержанным ребёнком, молчаливым и воспитанным, хоть и немного замкнутым — хрестоматийный чистокровный отпрыск, но, как оказалось после пояснения Антонина, его поведение объяснялось не воспитанием, а недавней смертью жены Абраксаса от драконьей оспы. Ребёнок тяжело переживал утрату матери, поэтому большую часть дня сын Малфоя проводил шляясь по особняку или его территории под присмотром их домашнего эльфа Тинки, отчего очень сильно раздражался, но не мог ничего сделать, потому что эльф ходил по пятам по приказу его отца.       Лоренс с осторожностью наблюдал за взаимоотношениями Абраксаса и Люциуса, когда ему выпадал шанс. На его удивление, холода, присущего стандартному взаимоотношению отцов и детей в семьях «Священных двадцати восьми», здесь не было. Малфой старший явно любил своего сына и старался проводить с ним как можно больше времени, когда не был погружён в дела Министерства на должности главы Отдела Международного Магического Сотрудничества. Это казалось попыткой компенсировать Люциусу тот ужасный факт, что у него больше не было матери. Однако в этих мгновениях Лоренс замечал нечто большее — что-то, скрытое за тщательно выстроенной маской сдержанности Абраксаса.       Часто, когда отец и сын были рядом — будь то за завтраком или во время прогулки по саду, — Лоренс замечал, как взгляд Абраксаса подолгу задерживался на чертах лица Люциуса. Это были не просто мимолётные отцовские улыбки или оценки. Это были минуты, когда Малфой старший словно уходил куда-то далеко, в то место, где никто, кроме него, не мог его достать. В такие моменты тишина становилась тягучей, как мёд, и даже Лоренсу, человеку, которому не были присущи сантименты, приходилось с усилием отводить взгляд. В эти мгновения Лоренс чувствовал, что присутствует при чём-то слишком личном, почти запретном. Абраксас смотрел на сына с выражением, в котором смешивались гордость, боль и тень какого-то необъяснимого страха. Будто он пытался запомнить каждую черту лица Люциуса, каждое движение, каждую улыбку — словно боялся, что однажды всё это исчезнет.       Иногда Лоренс ловил себя на мысли насколько отличалось их с Анкеей детство от детства Люциуса. Тиса и Арман Делаж были холодными родителями, и хоть до тысячи девятьсот сорок третьего года оба родителя присутствовали в жизни брата и сестры, той заботы, которую получает Малфой младший от одного родителя, Лоренс и Анкея никогда не получали от двух. В те редкие моменты, когда он видел Абраксаса поправляющего мантию Люциуса перед прогулкой, он ловил себя на неприятной, почти чуждой ему мысли: неужели у Тисы и Армана не было в сердце места для подобных жестов? Возможно, их борьба с системой, их навязчивое желание переделать магический мир оставили так мало пространства для любви, что на детей её просто не хватило.       В остальные моменты, когда Лоренс не наблюдал за отношениями Малфоев, делая какие-то выводы для себя, в целом, его рутина была однообразной. Большую часть времени он либо проводил в библиотеке, либо на тренировочном корте, где компанию ему составляли Долохов, Руквуд, иногда присоединяющиеся к ним Розье с Лестрейнджем, а также Эдван Мальсибер и Лестер Эйвери. Последние двое, как оказалось на второй день проживания Лоренса, тоже жили в особняке и отсутствовали в день, когда старший Делаж заселился, по причине выполнения какого-то поручения от Тёмного Лорда. Судя по счастливым лицам по их возвращении, какая бы там ни была миссия, она прошла успешно.       На удивление Лоренса, после первого дня пребывания в поместье, Ориона Блэка он успел увидеть только два раза за всю неделю. Молодой человек, как и во время приветственного обеда, держался обособленно от дел Пожирателей Смерти: во время тренировочных дуэлей он не присутствовал, на обсуждении каких-то министерских дел с Абраксасом не появлялся, Тёмной метки, как у остальных мужчин (за исключением Лоренса), у него не было. Как потом стало ясно со слов Руквуда, Блэк просто выступал в качестве спонсора любых дел Лорда Волдеморта, да заседал себе спокойно в Визенгамоте. Второй раз увидеть Ориона Лоренсу удалось спустя пару дней, когда Блэк посетил поместье вместе со своей женой — Вальбургой Блэк, чтобы представить её Лоренсу.       Супруга Блэка удивила Делаж, потому что девушка была старше Ориона лет на пять и скорее была ровесницей самого Лоренса и остальных мужчин. Вальбурга была олицетворением чистокровной британской волшебницы — прямая осанка, безупречные манеры, строгий взгляд, который, казалось, мог заставить кого угодно подчиниться, даже такого чёрта, как Долохова. Она держалась на расстоянии от остальных, но её присутствие было невозможно не заметить: каждый её взгляд словно просеивал людей, оценивая их в каждой мелочи. При знакомстве с ней Лоренс еле удержал смешок — именно такой хотели видеть Анкею их некогда живые родители.       Как и Лоренс, Долохов, Лестрейндж, Розье и Мальсибер были боевыми единицами в отряде Лорда Волдеморта. Августус Руквуд оказался сотрудником Отдела Тайн, точнее, — Невыразимцем, что очень сильно удивило старшего Делаж. Лестер Эйвери был сотрудником Отдела Регулирования Магических Существ, а Эдван Мальсибер — Отдела Магического Транспорта. Розье с Лестрейнджем работали под крылом Абраксаса в том же департаменте, что и он, а потому, измотав себя дуэлями и зализав раны после полученных проклятий, после тренировок зачастую поспешно ретировались в кабинет Абраксаса обсуждать рабочие моменты.       В целом, несмотря на наличие у мужчин канцелярских позиций в министерстве, все они были превосходными дуэлянтами, но всё же не такими искусными как местный Казанова Долохов.       Во время тренировок из добродушного любителя пригубить любой алкоголь, который попадался ему на глаза, и посмеяться русский волшебник превращался в безжалостного и методичного бойца. Его движения были быстрыми и точными, будто он каждый раз прокручивал в голове десятки сценариев, просчитывая на шаг вперёд действия соперника. Лоренс, наблюдая за ним, не мог не признать, что Антонин был не просто мастером дуэли — он был воплощением силы, которую Тёмный Лорд надеялся видеть в каждом из своих приближённых. И если Антонин — всего лишь, так сказать, подчинённый тёмного Лорда, то Лоренс боялся представить каков в действии глава британской оппозиции.       Однако старший Делаж тоже не был промахом, а посему очень часто после магического спарринга с Антонином тренировочный корт во дворе особняка напоминал маггловский Париж во времена Второй Мировой — такими интенсивными были драки, что даже щитовые чары, заранее выставленные Августом вкупе с чарами поместья, которые, по идее, должны были минимизировать вред, не всегда справлялись со своей задачей.       В этой непрерывной танцевальной игре, где каждый новый дуэльный раунд был только частью стратегического процесса, Антонин всегда успевал найти время для своей страстной, но в то же время безобидной одержимости женщинами. Долохов мог быть идеальным дуэлянтом, но когда дело касалось дам, то становился скорее комичным персонажем из старых французских романов, где вся его агрессия растворялась в изысканных жестах и нежных восхищениях. Лоренс готов был поклясться, что в свободное от тренировок и уничтожения винного погреба время Долохов бродит по коридорам особняка и подмигивает портретам когда-то жившей женской половине семейства Малфоев. Иногда старшему Делаж казалось, что Орион именно по причине обитания Долохова в поместье изредка появлялся здесь с Вальбургой, опасаясь, что шарм русского затмит крепкий брак четы Блэк.       После интенсивных тренировок француз всегда знал, что его мир снова накроет волна нескончаемых вопросов от Антонина. Это был почти неизбежный ритуал, как утренний кофе или вечерний огневиски, но если в первый раз он еще был готов к этому с долей терпимости, то с каждым разом его настрой менялся. Антонин, превращаясь из жестокого дуэлянта в безобидного ловеласа, начинал свой допрос. Его привычка бесконечно спрашивать о «загадочной мадемуазель Делаж», упорно и с завидным энтузиазмом, была не просто раздражающей, а даже пугающей в своей последовательности.       Обычно, начиная с вопроса о том, «какими тёмными ритуалами её прекрасность владеет», Антонин погружался в потоки гипотез и воображений, забывая, что ещё пару дней назад нелестно отзывался о каждом, кто хоть как-то был связан с Францией. С каждым новым словом он, казалось, выстраивал идеальную картину, в которой младшая Делаж становилась центром его светлого будущего. Правда, никто из присутствующих не разделял его восторгов, и почти все избегали зрительного контакта с ним в такие моменты, Эйвери с Абраксасом, закатывая глаза, моментально выдумывали предлог по которому им надо было «срочно отлучиться и доделать дела министерской важности», а Эдван Мальсибер, привычно остря, словно случайно вставлял замечания, указывая, что на самом деле магические навыки мадемуазель Делаж были бы куда более интересными и полезными, если бы они помогли заткнуть Долохова хотя бы на минуту.       Руквуд, внимательно следя за всем происходящим, часто поглаживал свой подбородок и, с таким же серьёзным видом, как если бы обсуждал стратегию войны, намекал, что сестра Лоренса, возможно, и вправду имеет все шансы оказаться не просто невестой для кого-то (от таких слов француз постоянно раздражался ещё сильнее, чем от словесного потока Антонина), а «серьёзным союзником в кругу Пожирателей Смерти». Однако его тон был сухим и беспристрастным, как и всегда, когда он говорил о чем-то важном и не лишённом военной выгоды.       Никто, кроме самого Долохова, не разделял его энтузиазма. Лестрейндж, раздражённо бросая взгляд в сторону Долохова, всегда в своём стиле хмурился, будто кто-то уже нарушил его ментальный покой во время периода восстановления после тренировок, а Розье, не лишённый остатков шарма его французской стороны, лишь смеялся над театральными рассуждениями русского, подливая масла в огонь саркастическими фразочками в стиле «я в тебя верю!», «уверен, мадемуазель Делаж спит и видит переезд в Сибирь с тобой!».       Но Долохов был непреклонен. Он всё равно продолжал обвивать своё воображение вокруг образа мистической сестры Лоренса, с каждым днем создавая всё более сложные и экзотические версии её навыков и внешнего вида. Это был почти театральный акт. Каждый его взгляд и каждое слово — чистое восхищение, полное обожания и… неосторожного игнорирования реальности. Часами его вниманием овладевала идея того, как бы он мог, в своих мечтах, стать рыцарем в её мире — служить ей, как верный страж, охраняющий её секреты, иногда вслушиваясь в её каждый шаг и вздох. Но, конечно, никто, кроме него, не воспринимал этот спектакль всерьёз, хотя бы по той причине, что от мадемуазель Делаж весточки с новостью о принятии приглашения ещё не было.       И так продолжалось всю неделю, пока в один из вечеров, во время очередного обсуждения потенциальной жертвы ухаживаний Антонина, в обеденный зал не влетел запыхавшийся Абраксас:       — Лоренс, Тёмный Лорд ждёт тебя в своём кабинете.