Осознанные сны

You were born bluer than a butterfly Beautiful and so deprived of oxygen Colder than your father's eyes He never learned to sympathize with anyone

I don't blame you But I can't change you Don't hate you But we can't save you

You were born reaching for your mother's hands Victim of your father's plans to rule the world Too afraid to step outside Paranoid and petrified of what you've heard.

Billie Eilish, «Blue»

«19.09.1958 г. Дорогая Анкея,        Пишу тебе, чтобы сообщить, что и на нашей улице наконец-то появился праздник. Идеи Гриндевальда живут, но уже в идеальном воплощении, за которые изначально сражались мама с отцом. Я вернулся из Нью-Йорка домой в Биарриц и собираюсь отправиться в Британию (иронично, да?), чтобы продолжить начатое нашими родителями.  Не могу сообщить подробнее, просто знай, что, оказывается, существует волшебник сильнее и принципиальнее Геллерта, хотя я не думал, что это может быть возможным. Его заинтересовала твоя специализация на ритуалах, и поэтому он предлагает присоединиться к нему со мной. Я знаю твое безразличное отношение к ранним идеям Геллерта, но, учитывая твою цель, я уверен, что Лорд Волдеморт (это имя британского волшебника, да, почему-то французское) с его знаниями может быть полезен тебе в такой же степени, как и ты можешь быть полезна ему. Большая часть чистокровных волшебников Британии входит в число его сторонников, в том числе Лестрейнджи и Розье, так что французская диаспора тут уже имеется и ожидает тебя.       Где ты сейчас? Всё еще в Индонезии или уже опять в другой части света? Как успехи с твоим исследованием?        Я приложил к письму порт-ключ, используй его, чтобы переместиться ко мне в Британию, если согласишься на это предложение. Обещаю, что тут всё, как ты любишь — никакой бюрократии и сплошное погружение в магию и её изучение с вытекающими из этого частыми авантюрами.       Я очень скучаю и надеюсь скоро тебя увидеть. Искренне твой,        Лоренс.»       Нехарактерный для Биаррица дождь стучал за окном в такт нервному постукиванию пальцев мужчины по письменному столу. Лоренс Делаж опустил перо и взмахом палочки сложил письмо в аккуратный конверт, ставя фамильную печать семейства Делаж сверху. Окинув взглядом в последний раз темно-синий сургуч с фамильным гербом, он прикрепил письмо и порт-ключ в виде маленькой золотой статуэтки слона, который ему прислала сестра во время очередного путешествия из Индии, к лапкам черной совы по кличке «Люн» и дал ей команду вылетать.       Лоренс встал со стула и окинул меланхоличным, но стальным взглядом полку из тёмного дерева над его когда-то рабочим местом — единственное место в этом богом забытом семейном особняке, которое было приказано домашнему эльфу всё еще исправно убирать. Он провёл рукой по черным волосам и поджал губы — с колдографии на него смотрела его семья, половины из которой уже нет в живых.        Семнадцатилетняя версия его самого и его некогда живые родители — Тиса и Арман Делаж — смотрели в ответ с колдографии на Лоренса холодными зелеными глазами, лишёнными любой теплоты. Их позы были строгими, а лица словно высечены из мрамора: ни намека на улыбку, ни единого проявления эмоций. Черные мантии отца и юного Лоренса контрастировали с мягкими русыми волосами его матери, которые, впрочем, не добавляли этой сцене уюта. Колдография шевелилась, но казалась почти мертвой: однообразные движения, едва заметное моргание, строгость, вечно пропитавшая их семейный портрет. Лоренс, юный, но уже такой же хмурый, стоял рядом, выпрямившись, будто пытаясь соответствовать идеалу его родителей. Они были теми, кто жил для идей, построенных на чистоте крови, и в их взгляде не было места сомнениям или слабости.        И Лоренс разделял эти идеи. Он никогда не сомневался в правоте родителей, в их жестокой правде, потому что это была его правда. И всё, что было связано с ним, его семьей, его идеологией, казалось неизбежным и законным.       Их родители погибли — нет, умерли — пятнадцать лет назад, и именно тогда он понял, что тот путь, по которому они шли, был верным. Тиса и Арман Делаж были ярыми сторонниками идей Геллерта Гриндевальда, когда его идеология была направлена на превосходство чистокровных волшебников над магглами. Но в сорок третьем году Гриндевальд поменял свою повестку. Возможно, он сделал это из практических соображений, когда понял, что чистокровных волшебников слишком мало, чтобы навязать новый порядок, или по какой-то другой, непонятной для Делажей «почему-мы-теперь-наравне-с-грязнокровками» причине. Его новые идеи включали всех волшебников, независимо от их происхождения и крови, что для Тисы и Армана стало неприемлемым. Для них это было равносильно предательству.        Тиса и Арман Делаж были на хорошем счету у Гриндевальда и входили в число его ближайших и важных сторонников, поэтому, как только они решили отойти от дел и провозгласили Геллерта «предателем крови», ответом на это заявление стало взятие в плен их матери и её последующее заточение в Нурменграде.        Для Лоренса это решение о взятии Тисы в плен осталось загадкой. Отбрасывая сантименты, он часто задавался стратегическими вопросами представляя себя на месте Геллерта, на которые даже за пятнадцать лет он так и не смог найти ответа: «зачем брать её в плен, а не убивать сразу?», «почему отца не заточили вместе с ней?», «зачем она ему понадобилась?». Он помнил, как задавал отцу эти вопросы, на что Арман лишь щурил глаза и высокомерно, в своем репертуаре, задирал подбородок, смотря на него сверху-вниз, и отвечал фразой, которую Лоренс ненавидел всей душой: «Расскажу, когда освобожу её». Потому что он её так и не освободил. И умер от убивающего заклятия сам, пытаясь вызволить её.       Мертвое тело их отца перенёс в этот же день их домашний эльф. Тело их матери — через два месяца. И теперь оставались самые странные и терзающие Лоренса все эти года вопросы: «почему тело матери вернули с кучей шрамов по всему телу, а тело отца —нет?», «почему отец умер от убивающего, а мать от потери крови, как маггла?» и, наконец, «что с матерью делали все эти месяцы?».       Но взгляд Лоренса, скользнув по себе и родителям на колдографии, остановился на его младшей сестре. Чуть в стороне, в тени общего строя, стояла она.        Анкея.        Ее светло-русые волосы, подобно светлым лучам, освещали скучную мрачность семейной сцены. Глаза, янтарно-зеленые, переливались, словно отражая теплое солнце. Она стояла чуть повернувшись, как будто хотела уйти из этого портрета, из их мира. Её тонкие пальцы держались за подол платья, которое в одном мгновении легонько шевельнулось, как если бы ветер коснулся его в нежной шутке. Тогда ей было всего тринадцать, но Анкея уже тогда была иной. Её лицо сохраняло мягкость, которой не было ни у Лоренса, ни у их родителей. Она казалась живой среди этой мёртвой семейной картины. Даже когда они были вместе, она была как будто где-то далеко, в своём собственном мире, полном солнечного света и неуловимой меланхолии.       Лоренс провел пальцем по краю колдографии. Ему не хотелось признавать, что каждый раз, глядя на этот портрет, он чувствовал противоречие. Они, Делажи, были порождением древней крови и вечной зимы, но она, его младшая сестра, сияла, будто пришла из другого рода, из другого мира.             Лоренс не мог оторвать глаз. Её улыбка — едва заметная, скорее намёк, чем выражение, — выглядела как вызов всему, что воплощала их семья. Даже тогда, тринадцатилетняя, она уже была другой. Не такой, как они. Она не отрицала чистокровные традиции Делажей, но и не следовала им. Ей было всё равно. Или, может быть, она умела прятать свои истинные чувства настолько глубоко, что никто не мог их прочесть.       «Что же мать хотела тебе сказать?» — поймал он себя на мысли, чувствуя, как странное раздражение перемешивается с тоской. Когда-то она принадлежала этому миру, но каждый взгляд на колдографию напоминал ему, что Анкея ушла — не только физически, а куда-то глубже, туда, где он больше не мог её найти.       За день до того, как доставили мёртвое тело их матери, его сестре приснился странный сон с Тисой. По дальнейшим рассказам Анкеи, во сне их мать предстала вся в крови с кучей порезов, нарочито повторяя одну и ту же фразу: «Не дай никому использовать себя, как использовали меня…». Но не успела мать продолжить свой монолог, как, в худших традициях интриги, сон прервался.       Снов Анкея больше не видела.       Вообще.       Через неделю после похорон родителей они с сестрой переехали из Биарритца в Нью-Йорк к их тёте Инес, которая взяла над ними опеку. Брат с сестрой перевелись из Шармбатона в Ильвермонию: Лоренса зачислили на последний курс, Анкею — на третий.  Конечно же, смена консервативной Франции на более-менее либеральные Штаты середины сороковых годов оставили отпечаток на взглядах о чистоте крови у тринадцатилетней Анкеи. Если семнадцатилетний (почти восемнадцатилетний) Лоренс уже успел впитать идеалы радикальных родителей и остался верен им, то его младшая сестра попала со своим неокрепшим разумом под политическую повестку американцев, величающих маглов «не-магами» и не деливших волшебников по чистоте крови вообще никак. Поэтому единственное, что связывало его младшую сестру с древним французским родом Делаж под конец её обучения в Ильвермонии — её чистая кровь, русые волосы от матери и зеленый отблеск в её янтарных глазах от обоих предков. А ещё воспоминание о сне с матерью. Но никак не идеалы.       Зато Анкея начала по-тихоньку сходить с ума после того сна. Отбросив в сторону все свои планы о скором замужестве после выпуска (благо единственные, кто мог давить на неё с этой навязчивой идеей, а то есть её родители, были мертвы) и карьере, она погрузилась в навязчивую идею разгадать тайну, что оставил облик матери перед её смертью, заинтриговав и напугав обоих оставшихся отпрысков Делажи.       Началось всё безобидно — с прорицаний и толкований снов, которые ей посоветовала изучить их тётя Инес. Перерыв все учебники по ранее ненавистному ей предмету в поисках ответа на свой вопрос, она стала лучшей на курсе, и уже на четвертом году обучения смогла бы без проблем сдать выпускные экзамены по прорицанию для студентов седьмого курса Ильвермонии. Но школьная программа оставила загадку сна без ответа, поэтому в отчаянии Анкею начало метать из области в область. Лоренс наблюдал, как его младшая сестра со скоростью света штудировала одну книгу за другой из библиотеки их тёти, как измывалась над их домашнем эльфом из Франции, заставляя его еженедельно переносить нужные ей книги стопками из семейной библиотеки Делаж на другой континент.       И тогда, не найдя ответов на свой вопрос в обычных книгах, в очередной момент отчаяния Анкея открыла в себе еще одну общую черту (помимо цвета глаз и волос), которая теперь связывала её с семейством Делаж — тягу к изучению тёмной магии.       А точнее, тёмных ритуалов.       Лоренс перевел взгляд с колдографии на дождливый и серый пейзаж, который открывался из окна их заброшенного после смерти родителей семейного поместья в Биарритце, и потёр щетину. Всё-таки его сестра была исключительным человеком, который не сломался под натиском обстоятельств. И тогда, увидев, как Анкея, не побоявшись последствий, погружается в мир тёмной магии, он ощутил нечто неожиданное — гордость. Но всё же ему было тоскливо, что они нашли точку соприкосновения только из-за семейной трагедии.       После выпуска из Ильвермонии Анкея отправилась в путешествие по миру в надежде отыскать хоть какую-то древнюю тёмную магию, хоть какой-то ритуал, который позволит связаться ей с умершей матерью и задать тот самый вопрос, который интересовал их обоих: «Что ты имела в виду?».        Лоренс вновь посмотрел на полку с колдографией: рядом с ней стояли различные маленькие статуэтки-сувениры, которые сестра отправляла ему каждый раз, когда посещала новую страну. Быстро пересчитав их количество, он ухмыльнулся.       Двенадцать             Она посетила двенадцать стран за почти одиннадцать лет с момента выпуска со школы, изредка возвращаясь в Нью-Йорк, чтобы повидаться с ним и их тётей. Пока родители были живы, он никогда не любил семейные посиделки, как бы досадно это ни звучало, но каждый раз, когда сестра ежегодно возвращалась домой в Штаты, они с Инес садились у камина и за бутылкой вина (а иногда и несколькими) слушали о похождениях Анкеи и изученных ею ритуалах: то в Африке, то в Южной Америке, то в таких странах о которых Лоренс, к большому разочарованию тёти Инес, даже никогда не слышал. Все её истории начинались с яркого хохота и классической фразы «я тако-о-о-ое узнала!», которая уже стала семейной шуткой, но под конец вечера блеск в её глаз тускнел, ведь ни один их изученных ею ритуалов, о которых она рассказывала, не помог ей приблизиться к её главной цели.       Но теперь он знал, что может помочь ей.       А точнее, кто.               В последний раз с ноткой удовлетворения пройдясь глазами по колдографии с рядом стоящими статуэтками, Лоренс сунул руку в карман брюк и достал порт-ключ, затем активировал его и перенёсся в поместье Малфоев.