Дикастерия

       Vigilia (лат. бдение) - общественное богослужение установленного чинопоследования, устав которого изначально предполагал проведение от захода солнца до рассвета, требуя от всех его участников бодрствования. Вигилии обычно проводятся в канун праздников. В навечерие Рождества, вечером 24 декабря, фиолетовые параменты Адвента в храме меняются на белые; белую столу надевают и пасторы. Клирос украшается рождественской ёлкой. В отличие от обычных воскресных месс, в сочельник не совершают евхаристию, а значит нет исповеди и анафоры. Богослужение сводится к пению гимнов, хвалебных молитв, библейских чтений и проповеди.               Сочельник        Гермиона Грейнджер влетела в аэропорт и с облегчением увидела, что рейс родителей задерживается на пятнадцать минут. Значит, у неё было время дойти до ближайшего Старбакса и выпить пять кружек ристретто, поскольку девушка не спала всю ночь.        После сцены - реально, сцены - которую они с Драко устроили в лобби, еретичка вернулась в Плазу и металась по номеру. Она то успокаивалась, то приходила в крайнее возбуждение. Мысленно ругалась с инквизитором и спорила с Фениксом. Убеждала себя, что братик - лжец, а потом прокручивала вопрос Драко и падала в бездну отчаяния. В её мире мужчина, продавший даже любимую женщину не был же новостью. Она видела как мафиози женились от большой любви, но ради Семьи подкладывали тех под нужных им людей. Это всегда работало, омерта давно не была свята, а женщины утратили неприкосновенный статус в кланах. Все. Было. Возможно. Однако почему же ей не хотелось в это верить?        В какой-то момент Гермиона рухнула на кушетку, скрутившись калачиком. Ждала. Возможно, они с Драко были слишком эмоциональными. Она решили поговорить на спокойных тонах. Попробовать разобрать. Обида поднимала голову и заглушала глас разума, но все же девушка очень пыталась успокоиться. Но время шло и злость остывала, уступая место глухому беспокойству. Инквизитор не возвращался.        Она снова начала метаться, как загнанное животное в клетке, раня душу о все новые страхи и сомнения. То ей казалось, что с иезуитом что-то случилось, то - что он использовал её и потребности спешить к ней больше не было.        На долю секунды Гермиона замерла. И посмотрела на двоих голубей, что висели на елке. Тех самых. Из “Один Дома”, которых она нашла все в том же магазине. Конечно, в реальной жизни то был FAO Schwarz, а не “Сундучок Данкана”, но птицы там таки продавались. Она их купила и принесла. Драко развернул и с восторгом уставился на голубей. Невозможно было так сыграть.        Это же был caro. Её caro!        Схватив пальто, Гермиона, так и не переодевшись, выбежала из отеля и всю ночь носилась по церквям. Если Драко обиделся, то мог пойти только в храм. Он был не из тех, кто бы пропил всю ночь в баре или ресторане. Единственным его приютом мог стать дом Божий. Параллельно, озолачивая водителя такси всеми своими простоями и разными маршрутами, она обзванивала больницы. Драко нигде не было. А она все ездила, ездила, ездила. Часть соборов была закрыта, в части царила мрачноватая тишина, но главное - инквизитор нигде не молился.        Так куда он мог деться?        Телефон парня был выключен. У неё не было никаких данных.        Потому под утром Гермиона сдалась и поехала в аэропорт встречать родителей. Опоздала. Но самолет задержался сильнее. И она, в своем шикарном платье, стояла в очереди. Думая о том, что в Париже с ней уже была такая история. Когда она в золотом наряде от Dior покупала в Старбакс шоколадный мокко, но тогда еретичка ощущала себя сбежавшей Золушкой, а теперь - проституткой, которая провела ночь у клиента и не успела принять душ. Так и явилась с вечерним макияжем в приличное общество.        - Боже, и что я скажу родителям? - Вдруг спохватилась Гермиона, вцепившись в купленный кофе как в спасательный круг. Её растерянность была связана никак не с платьем, а с тем, что… как она объяснит отсутствие Драко? Это была его гениальная идея позвать их на праздники и что теперь? Что?        Почему она ощущала вину за его предательство?        Или просто её парализовало от боли, когда она вспоминала как инквизитор предлагал ей позвать родителей на праздники в Нью-Йорк. Был взволнованным и радостным одновременно. Гермиона понимала - ему нужна целая семья в Сочельник, потому даже не закатывала глаз, когда иезуит вызвал шеф-повара отеля в номер, чтобы тот представил им меню очень важного ужина, запланированного в номере, снятом для чужих родителей. И капризничал, как ребенок. Очень богатый ребенок, потягивающий при этом какао с зефирками. Насколько ему было важно, чтобы все прошло идеально.        А теперь она стояла одна. Как брошенная девушка на выпускном в старшей школе. Только её самолет не улетал, а прилетел. Она ждала близких, не зная как их огорчить тем, что Драко оказался не святым. Еретичка старалась не думать - ей должно было плевать - насколько сильно иезуиту тяжело пропустить этот момент. Ему нужна была семья. Но почему он тогда её предал, за что?        - Мама! - Завидев высокий женский силует, выглядывающий встречающих, обрадовалась Гермиона и бросилась обнимать дорогого для неё человека. Ощутив знакомый запах и услышав “привет, родная”, девушка с ужасом поняла, что её глаза наполняются слезами. Оцепенев, еретичка обнимала свою маму, как маленькая девочка, ищущая утешения. Ей нечего было сказать, потому хотелось лишь плакать.        Навзрыд.        Плакать и жаловаться, что Драко оказался таким… плохим. Другого, более взрослого слова, она не нашла. Потому что ощущала себя, правда, совсем маленькой и беспомощной.        Как вдруг:        - Мистер Грейнджер. Миссис Грейнджер. Рад вас видеть. Гермиона, милая, прости, что опоздал. Эти ранние мессы в Сочельник такие… эмоциональные.        Его голос был таким… привычным. Звонким, веселым, теплым. Девушка развернулась. Драко излучал улыбку у неё за спиной. Он был одет в джинсы без единой дырки и совершенно отвратительный зеленый свитер со змеёй в шапке Санта-Клауса. Впервые она поняла, почему эти свитера такие… ugly. Ну что могло быть более дурацким, нежеле пресмыкающееся замаскированное под доброго персонажа.        И Гермиона не знала, думает она так о змее или об инквизиторе, потому что его сладкому тону не поверила. Глаза Драко были иными. Они смотрели холодно, как в первые дни встречи. А на шее у него красовался тот дурацкий ошейник из черных бриллиантов. Тот, который в плохие дни он и ей на шею надевал, как бы показывая, что она - в его власти. Потому да, не было ничего хуже высокомерной змеи с букетом цветов и в ugly свитере.        Он ведь даже не посмотрел на неё. Обнял маму. Затем пожал руку отцу. Подарил цветы. Заботливо поправил на ней пальто. Сказал, что и ей принес свитер.        - Сегодня Сочельник, а ты вся такая деловая. У нас же семейный день, Бэмби, - он почти мурлыкал, протягивая ей пакет из какого-то магазина. Гермиона кивнула. И взяла пакет.       - Какого хрена ты творишь? - Прошипела она, вцепившись с свитер парня рукой, когда родители, провожаемые Гойлом, первые пошли к машине. Девушка понимала - сейчас единственный шанс понять его планы, потому что инквизитор уже обещал её родителям каток, экскурсию, службы и шопинг. Каков умелец!        - И тебя с праздниками, любимая, - ядовито ответил Драко. Поморщился. - У меня нет запасного свитера, не тяни так сильно, будь так добра.        - Мой наденешь, - рявкнула еретичка. Её глаза горели. Его тон был хуже оскорблений. Такой…такой…такой змеиный, словно он говорил с ней на парселтанге, чтобы это слово не значило. - Что ты здесь делаешь?        - Я позвал твоих родителей на праздники и не буду и все портить только потому, что ты…ты так поступила, - еще тише, холоднее, дальше. Драко поправил свой свитер. Змея показывала ей язык, торчащий между двух клыков. Её глаза весело мерцали, видимо, туда были встроены лампочки. Кто сказал ему, что алые огоньки выглядят не угрожающе? Его адвокат Скорпион?        - Я? Это…        - Бэмби. Обойдемся без драм, хватит сцены в лобби, - поморщился иезуит снова. Второй раз за три фразы. Насколько ему была невыносима её компания? - Ты - отличная актриса, мы оба знаем. Разыграешь все - от страсти до беременности. Как-то сегодня, уверен, справишься. Улыбайся, милая. Сегодня же Рождество. Мы же не хотим никого разочаровать?        Он смотрел на неё не мигая.        Драко ощущал себя как человек, который выдернул чеку гранаты. Терять ему было нечего. Он пошел войной на Кьяру Рен. Потому собирался любыми правдами и неправдами забрать себе этот Сочельник. С горячим какао, любимой девушкой, елкой, ужином и семьей. Потому, как дурак, очнувшись в лобби с головной болью, побрел сначала к барберу, потом по сувенирным магазинам, чтобы выбрать соответствующий на праздник свитер. Потому купил цветы. Потому стоял и уговаривал Гермиону быть хорошей девочкой. Пусть думает, что ради родителей, а по правде - ради него.        Поскольку следующего Рождества не будет, Драко планировал последнее провести с размахом. Никто, даже Кьяра Рен, не отберут у него этого. Никто. Потому он и скалился, как обиженная собака, которая не собиралась ничем делиться. Собака, да. Пес Господень. Сколько не ряди в иезуита, а нутро ищейки-доминиканца проступало.        Гермиона сглотнула. Не потому что в голосе инквизитора чуялась затаеная угроза, нет. Он скорее был просто зол. Кивнула. Просто потому что… да плевать ей было, что Драко не хотел разочаровать её родителей из-за своих детских травм. Она бы притворилась кем угодно за шанс провести с ним Сочельник. Ради этого же искала его всю ночь. Потому взяла инквизитора за руку и выдавила:        - И, правда, как мы можем кого-то разочаровать? Мы же такие идеальные. Ты панеттоне заказал?        - Конечно. От Дольче Габанна. По высшему разряду. - Прозвучал злобный ответ. Очень злобный. Драко будто возвращал Гермионе её же слова. По высшему разряду. Еще бы. Девушка ощутила огромное желание ткнуть его острым носом в тот панеттон. Прямо в жидкую начинку. Но верная своей роли хорошей дочери еретичка улыбалась.       ***        - Лжец, - пробормотала Гермиона, когда служба в Соборе Святого Патрика началась, а Драко так и не объявился. Священники, наконец, сменившие фиолетовые одежды на белые (1) собирались у алтаря, но ни в одном из них брошенная ведьма не узнала своего инквизитора. Потому разочарованно выдохнула его диагноз.        По дороге из аэропорта он обещал её родителям замечательным день в Нью-Йорке, а сам сбежал, едва они доехали до отеля. Чмокнул её в щеку, заплатил чаевые портье и был таков, заявив, что у него еще много дел и “встретимся на службе”. Вместо себя он оставил пару своих угрожающих с виду парней, один из которых и водил Гермиону с семьей по всему тому маршруту, что священник и сама девушка придумали за неделю до этого. Отцу и матери все нравилось, они откровенно веселились, но еретичка была зла. Еще пару дней назад, семнадцатого декабря, Драко не улетел на день рождения Папы Римского, хоть получил приглашение, потому что “как-то же 87 лет он справлялся без меня задувать свечи”, а в Сочельник испарился. Пригласил сам её семью и пропал.        - Он так много работает, эти чертовы политики не дают ему выдохнуть, - она с самым искренним видом защищала Драко во время обеда, поскольку его пустующий стул выглядел вопиюще. Но родители были то ли уставшими от перелета, то ли верили ей. Поскольку обиды в них не было.        - Милая, главное, что мы все собираемся за ужином, - мать видела, что её девочка чем-то расстроена, но списывала это на отсутствие парня. Гермиона кисло улыбнулась и поправила свой дурацкий, врученный Драко свитер с рыжей лисой в пачке, которая танцевала со снежинками. Более глупой одежды она даже в детстве не носила, но играть приходилось до конца. Потому ей оставалось молчать и в голове писать список всех претензий, которые она намеревалась озвучить парню, когда тот явится на службе, однако его не было.        Собор заполнило множество верующий и туристов. Вигилия началась. Стоял равномерный гул. Вокруг щелкали камеры, поскольку зеваки не слушали мессу, а лишь снимали все вокруг. Пахло свежесрезанной елью, поскольку везде висели венки, украшенные алыми бантами. Забавно, у неё волосы были связаны такой же бархатной лентой, которую ей презентовал Драко. Видимо, ради того, чтобы у неё был… что? Family look с Господом? В таком случае, ей следовало сделать селфи с распятым Иисусом или сегодня полагалось с голым младенцем в яслях?        Никакого религиозного экстаза Гермиона не ощущала. Драко не было и церковь она воспринимала враждебно, в то время как родители с удовольствием общались с ирландской общиной в Нью-Йорке. Они смеялись, когда девушке хотелось орать. Но еретичка молчала. Сидела на своей скамье, сгорбившись. Вспоминала, как они приехали в этот сучий город и были в этом соборе так сильны, выступая против Кьяры, а сейчас…где он был? Пил с Донной, поскольку нашел, как Феникс, себе другую семью? Сначала продал её Поттеру, а теперь бросил. Она что была ценой за вхождение в Рены? Хочешь стать братом Кьяры - утопи глупую девчонку? Консильери? Отлично, подложи свою подружку под другого.        И почему Кьяра её так ненавидела? В роли Ришелье Гермиона проклятой семейке приносила только прибыли. Неужели так боялась, что она могла заявить права на Британию? Но у неё не хватило бы сил, все об этом знали. Если Фениксу было плевать на наследие, он удовлетворился портом в Неаполе, то что же говорить о ней? Ей без Драко и Марсель было не удержать. Его советы всегда были такими…        - Ding dong, merrily on high! - Зазвучали веселыми колокольчиками мальчишеские голоса. Красивые как ангелы, они стояли в белых одеждах двумя рядами у алтаря. Красивые, да. Совсем юные.        Невинные ли?        После истории Драко, которую он все же ей однажды поведал, отворачивая лицо к ночи, она всегда задавалась этим вопросом. Вздрогнула в контраст веселому, задорному рождественскому гимну, потому что ей стало жутко. Вспомнила, что сам священник говорил. Он не задавал абстрактные вопросы. Драко про себя думал: сколько? Потому что не жил иллюзиями, а потому под Gloria, hosannah in excelsis! пыталась понять, какие дети были подвержены насилию? Вот тот пухленький мальчик в очках или такой похожий на Драко хрупкий блондин, которому приходилось вставать на цыпочки, чтобы казаться выше? Кого из них непоправимо обители.        “Боже, если ты существуешь - пусть эти дети будут невинны”, - попросила Гермиона. Не в силах смотреть на детей, поскольку она ощущала себя молчаливой пособницей, девушка попробовала отвлечься и чуть повернулась так, чтобы увидеть орган. Драко говорил, что детей приносят в жертву вере. Все молчат, чтобы люди не утратили веру. Вот так. Она же теперь знала правду и ничего не делала. Да они почти все здесь знали правду, но лицемерно любовались детьми. По вечерам смаковали скандалами, связанными с церковью и педофилией, а сейчас покачивали головами в такт нежному пению. Гермиона ощутила себя соучастницей. Она задыхалась.        Поэтому девушка развернулась, будто пытаясь ухватить побольше воздуха. Но притворилась, что ей есть дело до основного органа, расположенного под витражом-розой. И в эту же секунду Гермиона прижала ладонь ко рту. Поскольку, наконец, впервые за день, обрела покой. Нашла свой святой Грааль или все звезды указали ей путь к её чуду.        Драко. Драко не был лжецом. Он был здесь, рядом, в своем храме.        Просто забрался он очень высоко. Почти незаметная на фоне огромного органа фигура, сидящая спиной. Одет священник был во все тот же ugly свитер. Глаза змеи, наверное, все еще мерцали, поскольку Гермиона видела слабые алые тревожные вспышки на клавишах. Драко играл, играл на органе рождественский гимн. Он дарил Нью-Йорку музыку, а не проповедь и выходило у него… потрясающе.        Девушка знала, что иезуит играет на органе. Парень говорил об этом ей в Париже. Мельком. А сейчас она, наконец, увидела его во всем великолепии. Драко легко совладал с одним из самых мощных инструментов в мире. Семь тысяч труб подчинялись ему, но для этого гимна - написанного, между делом англиканским священником - он явно использовал самые небольшие, ведь звук был таким чистым, нежным, звонким.        Гермиона уже развернулась полностью и не скрывая смотрела на Драко.        Видела, как движутся под свитером его лопатки. Как весь он отдается музыке.        Такой страстный, такой талантливый, такой… хрупкий на фоне массивного инструмента. Казалось, что он мог растаять и раствориться, когда начнет использовать более мощные тона.        - Милая, это уже просто неприлично, - улыбнулась ей мама, поскольку пока все верующие смотрели вперед, Гермиона уже развернулась спиной к алтарю. Ей было все равно. Иисус её не волновал. У неё был Томас. Она обрела свою веру и не сводила со своего святого глаз. Губы её шевелились. Она подпевала знакомую с детства мелодию, не пытаясь понять как англиканский гимн стал частью католической культуры. Мир порой размывал границы.        Драко играл. Гермиона никогда так сильно его не любила, как сейчас, когда потеряла. Любила всего его. Включая удивительное то ли мастерство, то ли талант. А потом в ней вдруг что-то сломалось, когда парень закончил играть и опустил голову, словно выдохся. Набирался сил перед следующей игрой. Она опустилась на скамью. Неожиданно для самой себя расплакалась.        - Мама…мама он так любит свою церковь. Как же я могу забрать это у него? Посмотри. Что бы он здесь не делал - ел пиццу, играл на органе или занимался сексом…        - Золотко!        - Он органичен. Боже, почему ты так зол? Почему тебе нужен именно он? - Почти с ненавистью спросила она у распятия, а потом закрыла лицо ладонями. В эту минуту поняла, что, правда, время прощаться. Продал её Драко или нет. Может это был знак. Между ними все было так прекрасно, но, кажется, пора было очнуться от реальности.        Гермиона знала это еще в тот день, когда не пошла на открытие Собора Парижской Богоматери и предательство Драко придавало ей сил. Но никто не говорил, что плакать было нельзя, потому девушка плакала. О том, что полюбила священника. Как бы ей не хотелось, а все же парень был тем, каким его сделала церковь.        - Доченька, это не так, - её мать присела рядом. Погладила её по рыжим волосам. - Я же вижу, как он на тебя смотрит.        - Но я не смогу отобрать у него веру, мама. Не смогу. Я не знаю, что мне делать.        - Любить его, как он этого заслуживает. Как он любит тебя, - посоветовала ей мудрая женщина. Гермиона шмыгнула носом. Любить-то Драко она могла. Хоть всю жизнь. Но в этом-то и была боль? Она любила так сильно, что прощала. А еще - отпускала. Понимая, что в его жизни есть вещи поважнее чувств.        Если Драко мог быть тем, кто сделает так, чтобы детей больше не поддавали насилию… могла ли она стать между этим?        Мальчики запели We Three Kings. Гермиона вспомнила о необходимости играть свою роль. Потому вытерла слезы. И гордо поднялась. Послушно пела, а в душе желала, чтобы Иисус, которого они все так прославляли, никогда бы не рождался. Тогда бы не было веры. Не было церкви. Не было бы ничего.        Кроме них двоих. И любви, которая не знала бы границ.        “Господи, я ненавижу тебя” - призналась Гермиона, глядя в глаза распятию. Его жертва были ничем. Он ведь никогда не любил. Отказался лишь от жизни, никак не от чувств. Что он мог понимать?              1 - в фиолетовом цвете обычно служат мессы в адвент (кроме третьего воскресенье, Gaudete обычно служат в розовом), тогда как рождественскую - в белом.       ***        Драко стоял и смотрел на троих людей, которые обнимались в небольшом перерыве. Он безошибочно узнал их в толпе из более чем двух тысяч человек. Возможно, потому что вид сверху всегда был лучше. Единственная семья, которую ему удалось познать. Или даже посчастливилось. Другие люди предавали, обижали или просто не замечали. Эти трое впустили его. Кто в свой дом, кто - в сердце. Потому в эту минуту он так любил этих людей. И потому не провел с ними день. Парень вышел на тропу войны с Ренами.        У него был свой кодекс чести. Если он бросил вызов Кьяре, то воевал лишь с ней. Не собирался вредить её близким, но Донна играла грязно, потому ему пришлось в этот последний Сочельник оставить их и держаться подальше, чтобы никто их не тронул.        В церкви таких рисков не было. Конечно, Собор Святого Патрика еще не забыл 2009 год и попытку террористического акта, но вера была для Ренов почти так же важна, как омерта. Как королям, та давала им власть над простыми смертными, с Богом они были на короткой ноге, поэтому здесь опасаться было нечего и Драко, закончив миссию мог подойти.        Но не двигался. Как бы ему не хотелось, ситуация была парадоксальной. Они были для него семьей, но он-то для них - нет. Можно было улыбаться и играть роль сколько угодно, но роднее не стал бы. Особенно, когда с Гермионой все стало на свои места. Поэтому ему оставалось только смотреть так, как он делал это в Италии, подглядывая на праздники в окна. В конце концов, у него еще остался ужин. Его Драко пропускать не собирался.        Что-то еще он получит. Потому давал им время побыть без него.        Потому стал спускаться, чтобы похвалить мальчишек, которые отлично пели. Он приветствовал их, как старый друг. Ударяясь кулаком о кулак. Или локтем о локоть, как в ковидные времена. Без иных контактов, потому что все эти мальчики были травмированы.        Когда по приезду в Нью-Йорк ему предложили проповедь, Драко отказался и сказал, что мог бы сыграть, но хор он собрал за эти недели очень особый. Он состоял из изнасилованных, преданных мальчишек. Его персональные агнцы божьи. Неблагополучные семьи. Ангельские голоса. Пустые глаза. Их подвели. И церковь, и Бог, и взрослые, которые согласились взять деньги за молчание. Драко долго с ними разговаривал здесь, в соборе. В тот первый день адвента.        Сидел на скамье спиной к алтарю. Заказал пиццу на всех. Глядя на каждого, сказал, что он их понимает. С ним произошло то же самое. Его предали. Его принудили. Его заставили молчать. Но никто не смог приказать ему сломаться. Вот что парень хотел показать своим примером. Потому попросил мальчиков петь в Сочельник. Хотел подарить им любовь других.        И судя по восторгу в глазах детей - ему это удалось. Грех никуда не делся, но они вдруг поняли, что тоже могут быть частью общества. Их сломали. Но жизнь все еще продолжалась и был смысл попробовать вернуться в неё.        - Спасибо, Драко. Спасибо, Ваше Святейшество. Спасибо, мистер.        Его называли по-разному. А эмоция-то была одна. Но эти дети дали самому парню больше, чем он им. В конце жизни он ощущал, что делает что-то важное. Необычайно важное и прекрасное.        Пообещав еще встретиться перед отъездом, иезуит не пошел искать свою семью. Когда все продвигались к вертепу, чтобы посмотреть на рождение Иисуса, он предпочел Пьету и стоял как бы в конце земного пути Христа. Стоял и смотрел на статую, которая была призвана олицетворять материнскую любовь. Эта Пьета - творение Уильяма Ордвея Партриджа - была в три раза больше, чем в Ватикане. А смысл-то оставался тем же.        Мария первой взяла свое святое дитя на руки. Она последняя держала его тело после смерти. Да. Материнская любовь. Обязательный компонент веры. Может потому Бог не говорил с ним? Он не знал материнской любви. Её касания не раскрыли чего-то в нем и он оказался морально глухим?        - Драко, милый, вот ты где! - Голос другой женщины, которая вела себя с ним как мать, прозвучал рядом. Парень повернулся.        - Миссис Грейнджер, простите, что я пригласил и оставил. Гермиона очень сердита?        Его сердце было разбито. Он так хотел побыть с ними. Но рисковать не хотел. Рены всегда били метко. Поблизости. Драко своих защищал. Даже ценой своего последнего Сочельника. Ведь он любил их. Свою семью.        - Скорее обеспокоена.        Драко кивнул. Вряд ли обеспокоена. Наверное, зла. Но он же не мог сказать об этом вслух. Не мог заявить и то, что её дочь стерла его в порошок, изменив. И тем, что так и не сказала слова любви. У него были великие планы на этот вечер, но остался лишь ужин. Парень вздохнул. Посмотрел на Пьету. И неожиданно кое в чем признался.        - Я купил ей жемчужное ожерелье. Красивое такое. На три нитки. В Париже. Своей матери. Купил и отправил. Знаю, что я ей не нужен. Ваша дочь права. Но я хочу хотя бы себе доказать, что мог бы быть ей хорошим сыном. Как думаете, ожерелье - это хороший подарок? Я просто не знал,что купить.        Он делал так каждый год. Отправлял подарки матери. Сестре. Брату. Бабушке. Просто потому что хотел иметь семью. Надеялся, что однажды им станет интересно, кто же их святой Николай и они найдут его. Что они подумают, когда в следующем году не придут подарки? Вспомнят ли о странном незнакомце, дары от которого чудесным образом попадали в их чулки?        Драко знал, что сделал все, что мог для того, чтобы это полюбили. Только подойти и посмотреть в глаза смелости не хватило. Зато Нарцисса столько раз смотрела в глаза ему. И никогда не узнавала. Неужели в её сердце не было Пьеты?        - Я думаю, что такой сын был бы лучшим подарком. - Мать Гермионы повернулась и посмотрела на Драко. Она никогда не видела священника. Лишь одинокого ребенка, который искал путь домой. Погладила инквизитора по щеке. - Если бы у меня был такой сын, я была бы счастлива, милый.        - Вам я тоже купил подарок, - он попробовал отшутиться. Миссис Грейнджер улыбнулась. Она не сомневалась. - Вы же не скажите Гермионе, правда? Она меня не поймет.        - Конечно. Я сохраню твой секрет. Хотя, конечно, смотря какой подарок ты приготовил мне, - женщина тоже шутила. Хотела вызвать тень улыбки на бледном, серьезном лице Драко. Тот хмыкнул. - А теперь пойдем. Я умираю с голоду. Пора встречать Рождество.        И Драко пошел за ней. За женщиной, которую любил как свою мать. Чтобы встретить свое последнее Рождество в кругу своей первой семьи.       ***        - Мы кажется договаривались, что обменяемся подарками, стоимостью не больше пятидесяти долларов, - впервые за Сочельник Гермиона и Драко остались вдвоем именно в своем номере. Они ехали на разных такси, но встретились вчетвером в отеле. Однако, родителям девушки нужно было чуть отдохнуть, поэтому парочка пообещала, что будут к ужину, то есть через полчаса, и неловкие от смущения они поднялись к себе.        Молча. Старательно не глядя друг на друга. Только змея нехорошо подмигивала алыми глазами. То еще веселое зрелище.        В номере девушку ждал сюрприз. Под елкой утром стояло только три коробки. Две - для родителей, одну она поставила сама, там был подарок для Драко в случае, если он вернется, но вот теперь там красовалось около двадцати коробок разного размера. Девушка вроде привыкла получать от мужчин подарки, а вроде растерялась. Прикусила губу.        Наверное, он заказал все это еще до ссоры.        - Откуда ты знаешь что я не купил их в долларовом магазине? Знаешь, овощечистка стоит всего тридцать центов. Вдруг ты решишь сделать говядину по-бургундски и нечем будет почистить морковь. А я все предусмотрел, - пожал плечами Драко, внимательно глядя под елку. Сердце его сжалось до размера фасолины.        Там было всего две коробки, если не считать тех, которые привезли. Две коробки, что они с Гермионой позавчера сами туда и положили. Для родителей. Подарка для него не было. Парень сглотнул. Но виду не подал. Зачем ему подарок за пятьдесят долларов, если он мог купить себе все сам?        Гермиона хмыкнула, взяв одну коробку на угад. Там был логотип Van Cleef. Судя по тяжести - часы.        - Даже их подделка стоила бы долларов триста.        - Хорошо, я солгал и что такого? - Взорвался Драко. Да блядь. Как ей объяснить, что это его последнее Рождество? Последний шанс подарить Гермионе подарки, которые он выбирал ей всю ночь просто потому что хотел заложить во все смысл. Часы - в благодарность за время, проведенное вместе, например.        Почему она ко всему, блядь, придиралась. Абсолютно ко всему!        Как будто ей другие подарки не дарили. Он-то чем был хуже.        - Лгать - грех, Драко, - почти серьезно сказала девушка.        - Пожалуйся на меня Богу, - посоветовал парень, хлопая дверью в ванную. Заканчивая таким образом разговор. Включив кран, он просто сел на бортик джакузи, где они с Гермионой плескались почти каждый вечер, и опустил голову. У него просто не было сил на все эти ссоры. И пускай прятаться было глупо, Драко просто…просто устал. Потому сидел и наслаждался тишиной. Впервые в жизни пропускал вигилию на Рождество. Ради момента с ней. А еретичка всегда говорила что его Бог важнее. Не правда.        Пока Гермиона в растерянности ходила среди коробок, не зная, чем себя занять.        Иезуит появился за три минуты до ужина. Девушка неловко крутила пальцы.        - Какие… какие будут правила? Как мы будем вести себя?        - Естественно, - буркнул Драко. Наклонился, чтобы взять подарки для родителей Гермионы. И обнаружил что за их коробкой была еще одна. В зеленой упаковке. Перетянутая серебряной лентой. Он не не заметил, поскольку она была закрыта иными подарками.        Все же… все же и его под елью ждал подарок.        Но парень и виду не подал.        - Они ощущают, что между нами напряжение. Зачем лгать?        - Хорошо. Давай пойдем и в Сочельник расскажем, что ты переспала с Гарри. - Тут же огрызнулся Драко.        Переспала. С. Гарри.        Сука Кьяра заплатит за это.        - Не притворяйся агнецом, - тут же вспыхнула Гермиона, забирая один подарок. - Хорошо. Будем делать вид, что все прекрасно. Я им на Пасху расскажу, что мы разошлись. Думаю, они заметят, что я приеду сама.        Драко это вполне устроило. Он так не хотел остаться без семьи в Сочельник, а до Пасхи он и не доживет. Гермионе и лгать не придется. Скажет, что её бойфренд умер да и все. Куда лучше, чем разрыв. Умереть мог каждый.        Правда, не повезет ему. Он так хотел жить. С ней. Но уж как вышло.        - А может и не сама, - у него это вырвалось против воли. Меньше всего Драко хотел видеть Гермиону с кем-то еще, но... правда была правдой. Красивые женщины не бывали одинокими. Вряд ли она будет сама полгода. Интересно, а её родители примут кого-то нового с такой же теплотой? Наверное, да. Ведь он нравился не сам по себе, а как парень любимой дочери, не более.        Сам по себе он никому так и не смог понравиться. Даже ей. Особенно ей. А счастье казалось таким реальным.        Гермиона вспыхнула. Она услышала намек на Гарри. Снова. И эта самодовольная улыбка на его бледном лице. Так захотелось её стереть. Что девушка, доставая тюбик с помадой, чтобы поправить макияж, небрежно бросила.        - Почему может? Приеду с кем-то, кто умеет носить штаны без дырок. Например, с Гарри. Знаешь, я и забыла как хорошо бывает со взрослым мужчиной. Не ощущаешь себя мамочкой, которая контролирует, надело ли её чадо носочки. Да и в постели... в постели с кем-то взрослым намного лучше. Прекрасно, когда мужчина в курсе, что делать с девушкой.        - Это неправда.        - Что с Гарри мне было лучше? Почему же? - Она пожала плечами. Он же сам её продал. Сам. Пусть знает то, что правдой, действительно, не было, но соврать порой было так приятно. Приглушало боль. - Гарри знает, что мне нужно. Знает как доставить удовольствие. С ним не нужно имитировать.        Она могла говорить долго. Но в следующую секунду помада упала на пол. Поскольку Драко притянул её к себе и, обхватив лицо руками, жадно поцеловал. Чтобы она замолчала. Чтобы не слышать её. Чтобы ощутить её губы и понять - все ложь. Им хорошо вместе, им всегда было хорошо. Он... он все делал правильно. Он уже научился быть с ней в постели.        Драко целовал. Кровь шумела в ушах. Девушка не сопротивлялась. Но и не отвечала.        Послышался её смех.        Священник замер. Ладони девушки коснулись его щек. Поглаживая. А голос звучал так язвительно:        - И что дальше? Будешь насиловать, чтобы доказать насколько лучше?        Это был удар под дых. Драко сделал шаг назад. Ошарашенно уставился на неё. Ощутил себя откинутым на пять лет назад. В ту ночь с Рей. Когда он старался сделать все хорошо, а его обвинили в изнасиловании. Когда ему показалось, что все хорошо. С Гермионой же было не так последние месяцы. Он извинился и старался. Каждую. Блядскую. Ночь. Пока еретичка стонала и задыхалась от удовольствия, Драко всегда был напряжен. Слушал её хриплое дыхание, дабы убедиться - все правильно. Ей хорошо.        У них же все было по обоюдному согласию.        Или... нет?        - Зачем ты говоришь это?        - Потому что лгать - это такой большой грех, Драко, - рассмеялась Гермиона, которой хотелось мир сжечь. - Мы опаздываем. Пойдем. Бери подарок. И улыбайся, caro. Улыбайся. Ты же так хотел этот вечер.        Она одернула свитер. Подобрала помаду. Подкрасила губы. Священник не издал больше не звука. Взяв подарки, вышел из номера. И тупо стоял у лифта, пялясь на кнопки. Ощущая себя таким грязным, неправильным. Всю жизнь он был отвергнут людьми, которым он хотел нравиться.        С Гермионой все изначально пошло наперекосяк. Влюбившись, Драко не понимал что творит, потому поддался жажде обладания, за что после неоднократно извинялся и ему казалось, что впервые в жизни был кем-то еще и прощен. Понят и прощен. Она, как Люциус, как Рей, как... как Бог знала о нем все. Потому священник поверил, что еретичка проявила великодушие. Но - нет. И Гермиона не дала ему прощения. Так он и умрет. Не то, что никем не любимый. Но даже не прощенный.        Вздохнул.        Так и что же?        Зато ужин. У него еще был этот ужин.        С чужой семьей. Которая в следующий раз примет другого. Но сегодня они - его. А он - их.        Гермиона появилась через десять минут. Свитер девушка сняла, надев платье, которое Драко ни разу не видел на ней. Темно-синие. Бархатное. С высоким горлом, наподобие вечных гольфов Феникса.        Красивая и неприступная. Чужая.        Но пока Сочельник все еще его. Хоть Драко не протянул руки. Не прикоснулся. У него просто не было желания ввязываться в ссору. Потому он молчал. Всю короткую дорогу, которая показалась вечностью.        И за ужином молчал. Сидел за столом, крошил хлеб под скатертью, потому что ощущал себя чужим и молчал. Очнулся лишь когда мать Гермионы спросила, будут ли они молиться перед началом трапезы. Парень растерянно посмотрел на них. Слова не шли на ум. Еретичка же лукаво улыбнулась.        - Ну же, Драко. Сие есть Тело Мое. - Подсказала девушка, отрывая кусочек панеттона. Того самого. От Дольче Габанна. Который Драко притащил из Италии. Коробка была потрясающе красивой. И до боли напоминающей Параду, поскольку расписанная голубой майоликой. Рай. Их Рай. Потерянный. Оскверненный. Сожженный Фениксом. Он больше не вернется в Параду. Никогда не вернется.        Сердце священника сжалось.        Единственное место за всю жизнь, которое с удовольствием называлось домом. И его не осталось. А как бы хотелось упокоиться там. С прекрасным видом. Поближе к ней. Чтобы быть рядом.        - Нет. Это из другого периода, Бэмби, - Драко вздохнул. Посмотрел на троих людей. Все, что мог, он уже просил у Бога для ней. Потом задул все свечи адвента. И улыбнулся. - Иногда правила можно нарушить. Сегодня праздник. Все, чего бы мне хотелось - это чтобы вы все были невероятно счастливы. Каждый день своей жизни. Чтобы помнили, что жизнь - величайший из даров и как бы порой не было невыносимо, помнили - не у всех есть привилегия жить. Я говорю не как священник.        - Драко, ты что-то хочешь сказать нам? - Мать Гермионы насторожилась. И вдруг Гермиона ослепительно улыбнулась. Очень искренне. Закивала головой.        - Да. Да-да. У него ремиссия. Драко победил рак. Ты поэтому так говоришь? - Она развернулась к нему. В её зеленых глазах мелькнула тревога.        - Конечно. - Солгал парень. - Все эти несколько лет, что мне пришлось бороться с раком, я видел как умирают люди. И сам не знал, есть ли у меня завтра. Но даже когда было мучительно больно - я хотел жить. Всегда. Хотел. Жить. - У него было всего одно желание. Не умирать. Вот и все. И то не сбылось. Но он прожил не так и мало. Что-то увидел, что-то познал, в чем-то раскаялся. - Потому могу смело говорить, какой великий дар - быть живым. Цените его. А еще... еще я хотел сказать спасибо. Особенно тебе, Гермиона. Ты была рядом со мной. Ты дала мне очень много сил. Без тебя бы ничего не вышло.        "Так почему ты меня предал?" - хотелось заорать девушке, но она лишь подняла бокал. Раздался мелодичный звон бокалов. Зазвучал смех. Ужин начался. Но Драко не было весело. Гермиона так радостно сказала о его ремиссии, а ему праздновать было нечего. Завтра начинался диализ. И он не ощущал себя сильным. Вот ни капли. Ему было страшно. За двадцать шесть лет он прошел через такое количество боли, что устал. И хотел сломаться, но не мог себе этого позволить.        Незаметно для всех он свой бокал поставил. Пить было нельзя.        Еду тоже выбирал осторожно. Ему запретили очень многое. Он с сожалением смотрел на Рождественское Полено. Гермиона настояла на том, чтобы у них были и французские лакомства. Потому они нашли все. И тринадцать традиционных сладостей, принятых в Провансе, и полено. Парень знал, что десерт этот еретичка требует из-за чувства протеста. Как шпильке. Ведь bûche de Noël был отсылкой к кельтам, которые пытаясь согреть землю в Йоль жгли ночь напролет самое большое полено. Она хотела быть язычницей против своего священника. Или ради него. Для него. Не важно. Десерт должен был быть на их столе. Как компромисс. Драко не возражал. Они заказали его в одной небольшой нью-йоркской кондитерской. Слой нежного смородинового ганаша, миндальный бисквит с хрустящим штрейзелем, потом - еще слой ганаша. В этот раз - с индонезийской ванилью и смородиновой карамелью. Сверху - глазурь из молочного шоколада и кора - из черного.        Вкус должен был быть просто невероятным. Или просто он вспоминал, как радовалась Гермиона когда они его нашли. Такая тонкая вуаль воспоминаний сверху на bûche de Noël. Как сахарная пудра - на штолене.       А еще Драко не забыл как Гермиона ругалась, потому что им никак не удавалось нигде заказать черную нугу. Пришлось оформлять доставку из Вашингтона и отправлять джет за ней. Им так хотелось, чтобы все было идеально.        Но ни черта не вышло. Нуга их не спасла. А полено не обогрело. Что ж, может потому что ему не хватило веры в Йоль? Он был слишком христианином для этого, пускай и цвета Рождества - алый и зеленый - тоже пошли оттуда.        Потому сейчас парень крошил хлеб. Гермиона и её родители так давно не виделись, потому на него не особо обращали внимания. Он был в семье, но все же чужаком. Поэтому поймал себя на мысли, что хочет побыстрее остаться сам, но уйти было невежливо. Потому Драко кивал. Поддакивал. Послушно порой приобнимал Гермиону, когда возникали паузы. Но большую часть ужина он пялился в тарелку и крошил кусочек панеттона. И думал, думал, думал. Что худший из грехов - равнодушие честных людей. Эти три человека были прекрасны. Он любил их. Но Драко умирал и никто не видел этого. Они слишком соскучились друг по другу и их общие истории и воспоминания не позволяли ему принять участие в беседе. Потому все что оставалось сидеть и думать - а будет ли завтра больно. Как последний дурак, священник начитался утром отзывов людей, проходящих диализ и все говорили, что это ужасно-ужасно тяжелая процедура.        Ему было страшно. Но выбора у него не было.        - Драко, а почему иезуитов нет среди “нищенок”? - Наступил момент раскладывать тринадцать сладостей по красивым коробочкам, ведь каждый должен быть сьесть понемногу. Нищенками назывались фундук, сушеные фиги, миндаль и изюм, они символизировали четыре ордена, которые давали обет бедности - августинцев, францисканцев, кармелитов и доминиканцев соответственно.        - Мы не очень бедны, по правде-то, - попробовал отшутиться Драко.        - Не замечала, - хихикнула еретичка, продолжая раскладывать остальные лакомства: масляную помпу, которую они преломили перед этим, как Христос преломлял хлеб; белую нугу, черную нугу, финики, мармелад из айвы, который приготовил Драко, немного белого винограда, засахаренные кусочки дыни и, конечно же, калиссоны.        Девушка осторожно перевязала коробочки алой лентой. А парень и сам подумал. Действительно, а почему? Наверное, по причине того, что иезуиты были более молодым орденом. Основанным после того, как традиции зажили своей жизнью.        - Встретимся завтра, - Гермиона поцеловала мать и отца, поскольку ужин, наконец, закончился. Девушка ощущала себя выжатой, как лимон. Хорошо, что джетлаг родителей мог быть поводом быстрее все закончить.        - Да-да, до завтра, - парень тоже улыбнулся. Пожал руку отцу Гермионы. Подошел к её матери. Повторил “до завтра”, а потом тише добавил. - Спокойной ночи. Прощайте.        Он знал, что не увидит их. Потому порывисто обнял женщину, которая была так к нему добра. Если ему дано было бы выбирать, то попросил бы её стать его матерью. Нарцисса любила других детей. Нормальных. Не таких как он, а вот мать Гермионы все же приняла его.        - Омела, - вдруг заметила женщина, когда парень подошел к своей Бэмби. Они оба застыли. Переглянулись. Драко понял, что неожиданно получил шанс на последний поцелуй, но в голове звучали все слова, что Гермиона сказала ему в номере. Потому поморщился, имитируя сожаление.        - У меня целый день болит горло. Боюсь заразить Вашу дочь. А то испорчу ей Новый Год, - он напряженно, натянуто улыбнулся. Потом еще раз переглянулся. - Оставлю тебя еще пошушукаться с родными. А я, пожалуй, пойду.        Он все же поцеловал её. В щеку.        Потом вернулся в номер. Мог не возвращаться, но все же вернулся. Потому что кое-что не забрал. Подарок. Подарок, который Гермиона оставила для него. Взяв нарядную коробку, Драко Малфой посмотрел на елку. Подумав, снял одного голубя и сжал тот в ладони. Лишь после покинул Плазу. Его рождественский фильм закончился.        Без хэппи энда.        Пора было возвращаться в реальность.        Пошел снег. Парень поднял руку, ловя такси. Так и застыл. С голубем, подарком и коробочкой с провансальскими сладостями. Вот и все, что он забрал со своей сказки.        Спустя двадцать минут Драко вошел в больницу. В этот вечер он был умнее, хотел выспаться не в вип-зале, покой которого нарушали идущие на взлет самолеты. Потому выбрал самое уединенное место в мире и оплатил себе на две ночи палату. Ему решение показалось таким умным, ведь не придется далеко бежать на диализ. Потому священник был по-своему доволен. Не смотря ни на что, он остался таким же предусмотрительным.        Однако было кое-что, чего инквизитор не учел.        Он понял это очень быстро.        Когда шел к медсестре, чтобы уточнить во сколько утром процедура. Уже успевший "поселиться", Драко вышел в коридор. В этот раз пришлось задержаться, поскольку приветливой девушки нигде не было. И тогда он увидел это. Свое одиночество. Оно отражалось в суетящихся родственниках. Безжалостно смотрело на него из каждой палаты. Глазами матерей, жен, детей. Все нарядные, довольные, счастливые. Не смотря на место, здесь тоже была елка. Гирлянды. Мишура. Праздничный ужин. Люди ходили туда-сюда по коридору. Обменивались приветствиями, ведь были между собой знакомы. Это все напоминало маленькую общину, в которой он был чужаком, ведь прибыл слишком поздно.        Драко покрепче сжал голубя в руке. Еще полчаса назад у него тоже все это было, но настолько ненастоящее, что выдержать было невозможно. И вот он теперь был здесь. Стоял и жадно подсматривал, как какого-то старика кормят вишневым пирогом. Завидовал старости, любви, заботе. Как ему жить дальше, если всего за полчаса ощущалась дикая пустота от отсутствия Гермионы?        - Сэр, диализ назначен на девять пятнадцать. Вы помните, что нельзя ничего соленого, сладкого и...        - Да, я уже отказался от икры на завтрак, - серьезно ответил Драко, который четко изучил все запрещенные продукты. - Спасибо. С Рождеством.        Он кивнул и вернулся в палату. Глядя только себе под ноги. Боясь зацепиться за чужое счастье.        Войдя в палату, закрыл дверь и прижался к ней. Наконец, выдохнул. Легче не стало, но спокойнее - возможно.        Сглотнул.        Казалось, что спина приклеилась к двери, но с трудом парень все же переместился на кровать. Сел на неё. Бездумно болтал ногами и перебирал сладости в коробке Гермионы. Аромат дома. Единственный, который у него был. Выходит, вот чем пахло его Рождество. Не елью, нет. Фенхелем с её рук. Засахаренной дыней. Сливочным маслом. Мёдом. Миндалем. Сухофруктами.        Парень засунул свой острый нос в коробку и сделал глубокий вдох.        Рассмеялся.        Так бы пахло в Параду зимой. И в Гроте Венеры. И в отеле "Плаза". И в этой навороченной гостинице мужа Рей, который опаздывал домой к Сочельнику. Драко сам видел. Он вошел, когда высокий, почти двухметровый мужчина в темном пальто выбегал, на ходу наматывая шарф. Видимо, его задержала срочная операция, а теперь он спешил в тот отельный номер, где его ждала жена, чтобы успеть поцеловать её в Сочельник. Это было даже мило. Ему казалось всегда неважным, могут ли люди вместе быть на праздники, куда ценнее было их желание и стремление друг к другу. А что не все случалось по графику - так и не принципиально.        Драко привычно потянулся к телефону. Потом одернул руку. Больше не мог читать о впечатлениях других о диализе. Уже достаточно извел себя. Ему всегда говорили врачи, что нельзя основываться на чужом опыте, но он как мог, готовил себя. Накрутился по полной. Поэтому положился на силу воли и выключил смартфон. Вспомнил, что не открыл подарок. Неспешно потянул за ленты. Рассмеялся. Вблизи коробка была не аккуратно упакована. Видимо, Гермиона украшала своими руками.        Стало тепло в груди. Приятно!        Парень неспешно содрал хрустящую упаковку.        Потом рассмеялся. И перевернул коробку. На постель посыпались разноцветные носки.        Гермиона точно поняла идею подарка за 50 долларов. В нем было столько заботы. Еретичка волновалась, если он ходил "босиком", как она это называла.        - Выходит, Добби свободен? - он увидел в этом некий намек на старую сказку. Вздохнул еще раз. Тяжелее. Да. Добби. Был. Свободен.        И не нужен.        Нехотя Драко полез в карман джинс и достал оттуда зеленую бархатную коробочку.        Подарок дороже пятидесяти долларов.        Там было кольцо. Он хотел в Сочельник стать апостолом Петром, потому купил Гермионе кольцо. Решил задачку Кьяры. Жениться на Гермионе означало дать ей гарантии, а себе... себе еще время. В эту ночь парень хотел сделать ей предложение, ведь поэтому и родителей позвал. Драко хотел отказаться от роли священника. Планировал рассказать ей о диагнозе. Попросить руку и почку в обмен на свое сердце. Может, это было несправедливо, но она ведь... ему казалось, что девушка любила его и спасла бы его во всех смыслах.        Инквизитор долго молчал о диализе. Мать ведь бросила его из-за болезни и на уровне травмы трехнедельного ребенка он боялся сказать. Она тоже могла уйти, оставив его. Хоть Гермиона преданностью во время рака доказала обратное, однако... были вещи, которые сложно преодолевались. К тому же Драко не хотел травмировать её тело. Или...или боялся отказа. Бэмби же не сказала, что любит его. А что если бы она сказала в ответ на просьбу "нет"? Словом, у него было так много сомнений и всем им должен был прийти конец, но Кьяра... о, Кьяра решила все его проблемы куда быстрее.        Сука.        Она так и не дала ему шанс узнать, был ли он любим. Теперь же...        Драко отложил кольцо. Подошел к зеркалу. Долго смотрел на себя.        Обычно парень избегал изучать свое отражение, но сейчас смотрел, поскольку рядом не оказалось и не осталось никого.        - Но ведь я тебя люблю. Если больше никто не может... - выдавил он из себя.        Раз некому было сказать слова любви, Драко мог сам их себе дать.        Знал, что Кьяра, наверное, решила, что он - смертник. Ведь пошел в ва-банк, но в эту секунду, брошенный всеми, Драко сказал себе нет. Раз он идет на диализ, на такую боль, то не позволит себе умереть. Ведь...ведь он сам себя любил! И не заслужил смерти. Возможно, таких женщин как Гермиона больше и не было, но донор, донор мог найтись и другой.        Впервые за день Драко улыбнулся без напряжения.        Оскал вышел жутким. Но все же, это было какое-никакое, а начало.       ***        Гермиона провела у родителей еще минут пятнадцать. Она четко поняла все сказанное Драко между слов. Он хотел провести время без неё. Наверное, хотел лечь в постель без скандала. Потому еретичка не спешила.        - Драко какой-то подавленный. У вас все в порядке?        - Мама. Я не знаю. Мы сильно поругались накануне, - все же призналась Гермиона. Забарабанила пальцами по бокалу, который держала. - По правде, я даже не знаю пара ли мы еще. Любит ли он меня. Мы оба поступили ужасно. Наговорили друг другу такого.        - Милая. Так когда все исправить, если не в Рождество? - Женщина улыбнулась. - Думаешь, он победил рак для того, чтобы ругаться? Иди к нему. Поговорите спокойно. Вы так влюблены.        Еретичка была не настолько уверена в их чувствах. Но все же кивнула. В чем-то мама была права. Поговорить им стоило. Они только орали друг на друга. Обвиняли. Причиняли боль. Сегодня был Сочельник. У них был шанс простить. Направляясь в номер, девушка задавала себе вопрос, сможет ли и, приложив ключ-карту нашла ответ.        Да. Пусть он предал. Она простит. Если Драко любит её - они все преодолеют.        Знал ли парень как она любит?        Гермиона отдернула руку. Лампочка мигала зеленым, показывая, что войти в номер можно, но девушка не торопилась. Вдруг девушка поняла - Боже, она же ему ни разу не сказала эти три слова. Сколько раз их произнес Драко, но… как так вышло? Наверное, ей казалось, что их чувства без того очевидны, поэтому не посчитала нужным.        - Какая же я дура, - воскликнула она и резко дернула дверь. И ринулась в номер, как в пропасть. За тем, чтобы простить. Быть прощенной. Извиниться за грубость. Но сначала. - Драко, Драко, где ты? Выходи. Драко, я люблю тебя. Я…прости, что не говорила раньше. Драко?        Она остановилась. Гостиная была пуста. Мерцала огоньками елка. Парня не было. Прислушавшись, еретичка не услышала шум воды в ванной. Тряхнув головой и повторяя “я люблю тебя” так громко, чтобы парень услышать раньше, чем увидел её, заглянула везде - в спальню, на балкон, кабинет и даже под кровать зачем-то. Будто он, как паук, решил бы спрятаться.        - Драко. Но я же люблю тебя, - растерянно пробормотала девушка, усаживаясь перед елью. - Как же так, caro? Где ты?        Гермиона уже потянулась к телефону, как заметила, что под елкой отсутствует его подарок, который она паковала сама. Испортила так много бумаги, но в конце концов сделала все сносно. Подняв глаза, она обнаружила вторую пропажу. Голубей разлучили. На ветке, у рождественской звезды, осталась лишь голубка. Тут-то она и поняла. Драко не вышел в бар или покурить.        Он ушел. Бросил её. Они так и не поговорили. Поцеловал в щеку и бросил.        Это её парализовало. Растерянная девушка поднялась. Натянула поверх платья дурацкий свитер с лисой и вышла. Она точно знала куда ехать. Но сегодня - не для того, чтобы найти Драко. Гермиона Грейнджер знала, почему её бросили и кому высказать претензии.        Такси ловить еретичка не стала, ей было совсем недалеко, каких-то полторы мили. Нужно было свернуть с Пятой Авеню и дойти до Парк-Авеню. Мимо людей, которые праздновали. Мимо влюбленных. Мимо семей. Она шла одна, гордо задрав голову. Отворачивалась от праздника, потому что знала, кто всему виной.        По дороге она остановилась лишь раз. Увидев мальчишек с хлопушками и фейерверками, выкупила у них все до единого и теперь шла с бумажным пакетом в руках. Мрачная. Гордая. Со злыми слезами на глазах. Драко ушел. И видит Бог, Гермиона была в курсе почему решение далось ему легко.        Спустя минут сорок она дошла до нужного места.        К церкви святого Игнатия. Естественно, иезуиты могли построить свой дом только на Пятой Авеню. Она не сомневалась. Драко лишь смеялся, когда она подметила этот факт. Но само место ему понравилось - небольшое, готическое, скромное. Если сравнить с Иль-Джезу в Риме. Во время первого посещения, еретичка сказала, что здесь уютно. Ничего не давило. Да и туристов было немного.        Сейчас она подумала, толкнув дверь плечом - храм был открыт всегда, естественно - что здесь тихо. Очень тихо. Словно суета мира не доносилась сюда. И вигилию не правили. Но у нее была своя исповедь и плевать было на то, что сегодня их не должно было быть. Гермиона вошла и её шаги эхом разнеслись по всей церкви. Она не смотрела на вертеп или ель, переливающуюся огнями. Шла ровно и гордо. Как невеста, которую никто так и не позвал к алтарю. Дрожало пламя сотен свечей. Гермиона хотела задуть их все. Умиротворения не было.        У центрального алтаря она остановилась и посмотрела на изображения святого Игнатия. Скривила губы.        - Это ты, ты во всем виноват, ясно? Ты создал этот орден! Ты дал ему власть! Ты… как ты посмел отобрать его у меня? И ты тоже виноват, не нужно так смотреть, - она перевела взгляд чуть выше. Христос, распятый на Кресте, смотрел то ли равнодушно. То ли с пониманием. Кровь закипала. - Твоя церковь отобрала его у меня. Ты этого хотел, эгоист? Умер, чтобы сделать всех покорными? Со мной он был счастлив. Я любила его, а твой холодный отец ни разу с ним не поговорил. Знаешь как он был одинок? Знаешь как страдал, пока вы все там решали, достоин ли он Гласа Божьего? Только я любила его. Я могла дать ему все, а вы…. вы отобрали его. За что? Зачем? Ты будешь любить его, Иисус, сильнее, чем я? Да тебе дела нет до него, иначе где ты был, когда его насиловали?        Исповедь вышла подозрительно похожей на обвинительную речь.        Она плакала. Кричала на два нарисованных изображения и плакала от злости и бессилия. Христос-то может и родился, но их с Драко любви больше не было. Он ушел. И будет верен своему Богу. Которому еще недавно так гордо показывал её.        - Ничего. Я поквитаюсь, - она перчаткой яростно вытерла слезы. Перевернула пакет с хлопушками. Присела. И стала поджигать их. Не дрогнувшей рукой, потому что аффекта не было, лишь долго накапливаемый гнев. Потом развернувшись, медленно пошла к выходу. Послышались негромкие взрывы. Свист. А затем - грохот. Молчаливая церковь ожила и взорвалась миллиардом огней. Покой был нарушен. Посыпались витражи. Лишь у входа Гермиона оглянулась, чтобы полюбоваться ущербом.        Девушка удовлетворенно улыбнулась. Не ощутила себя отмщенной, но навредила. Достала. Дотянулась. И все вокруг свистело да трещало от силы ее ярости. Больше она не чувствовала себя беспомощной, наоборот.        Шум привлек и других. Появился заспанный смотритель. И с ужасом уставился на девушка, она же любовалась разноцветными огоньками, которые взлетали к потолку и взрывались.        - А что? Сегодня же Рождество. Какой праздник без салюта, правда? Вот, - она протянула пожилому мужчине карточку Драко. Тот побледнел. - Он из ваших. Позвоните. Он все уладит. Передайте, что Ришелье поздравляет с Рождеством. Вас всех блядь, поздравляет.       ***        Феникс лежал на крыше и через прицел наблюдал за прогуливающимся Драко. Знал, что у ублюдка был первый день диализа, как и то, что нужная медсестра посоветует парню прогуляться. Со временем он не рассчитал, потому мерз на полчаса дольше, но вот, наконец, укутанный в теплое пальто, священник медленно прогуливался по улице.        Задание было не из легких.        Людей было очень много, а еще - бликовали разноцветные огни. Но снайпер четко видел свою худую цель. И считал его шаги. Пять в одну сторону. Разворот. Пять в другую. Шесть в одну сторону. Разворот. В другую. С каждым разом священник добавлял по шагу.        Так иезуит расходился до десяти. Затем шаги пошли на убыль.        Кьяра сказала бить на поражение. Но так, чтобы он умер на сразу. Пусть бы еще часок-второй помучился. Феникс не собирался следовать приказу, потому решил бить в голову. Он был профессионалом, потому грязно не любил работать.        Слушая ветер, мужчина готовился.        А затем нажал курок. Секунда и пуля вылетела, но что-то пошло не так. Не иначе, как Божье провидение отвело удар от иезуита, поскольку парень в этот момент остановился. Не сделал нужный шаг. Стал не в ту позу, которую рассчитывал Феникс, потому удар пришелся на плечо.        Снайпер грязно выругался, поскольку второй попытки не было - охрана священника суетилась вокруг упавшего на асфальт парня. Промазавший первый раз в жизни, Феникс достал телефон. Нужно было сообщить Кьяре, что сученыш, видимо, под божественной защитой, иначе как мог отделаться сломанными костями или парой операций? Кто знает, может им повезет и сердце не выдержит.        Нахмурился.        В телефоне было шесть пропущенных от брата. Но сначала он набрал все же Донну. Та не ответила. С первого раза. Со второго трубку взяли, однако не успел Феникс что-то сказать, как оттуда на него гаркнул Художник.        - Где тебя черти носят? Кьяра в реанимации. Её отравили. *** Ох, ну что? С первой главой года нас. Грустненько, да, но что поделать? А я предупреждала! Знаю, какие риски публиковаться второго, но не хотела откладывать еще на неделю и затягивать каникулы. Надеюсь, что вы поддержите главу своими "жду продолжения" (это очень важно) и отзывами. Спасибо.