Дикастерия

      Сonfessio (лат. исповдеь) - добровольное признание в своих совершённых грехах перед Богом. Исповедь подразумевает раскаяние и решение о недопущении повторения греха.              - Прости меня, mon pere, ибо я согрешил…        - Нет такого греха, который Бог бы не отпустил, если истинно покаяться, дитя мое, - перебирая четки своего розария, протянул Драко. Его голос звучал мягко и ровно. Но без скуки, которую инквизитор считал во время исповеди большим грехом. Ему не раз встречались священники, принимающие это таинство, как скучную обязанность, поэтому сам он всегда старался выслушать каждую сокровенную историю с максимальным вниманием. Порой, конечно, ему очень хотелось заорать на кого-то “да сходи ты уже, блядь, к психотерапевту”, ведь многие прихожане путали служителей церкви со жрецами Эскулапа, но, в целом, ему нравилась эта часть работы. Порой он был мягок, чаще - строг, но всегда, всегда справедлив, как ему казалось. - Смелее…        Он не смотрел на часы, хоть знал, что сегодня желающих исповедаться было достаточно много. Все потому что после аварии инквизитор пропустил несколько дней и это был его первый выход в свет и церковь. На самом деле, тело Драко исцелилось быстрее, чем душа. В какой-то момент, глядя на расписной потолок, иезуит набрался смелости и признался, что в постели его держит не слабость, а тоска по потерянному ребенку. Ведь как бы там ни было, а он потерял своего то ли Адама, то ли Томаса. Потерял. И не хотел никого видеть. Не находил в себе сил наставлять других, но долг взял свое и сегодня он, в знак своей персональной скорби, даже надел сутану и простоял всю службу позади настоятеля марсельского собора, а затем пошел на исповеди и прихожане нестройной цепочкой грешников последовали за ним.        Все, кроме Гермионы.        Она не нарушала его приказ. Оставалась визуально верна их договоренностям. Её зеленые глаза внимательно наблюдали за ним во время службы, еретичка даже пару раз ему подмигивала, а потом невинно опускала ресницы и тонкими пальцами играла со своим розарием, но затем её рыжие волосы мелькнули перед другой исповедальней. Она не хотела доверять ему свои грехи. И видит Бог, Драко знал почему. Ей бы пришлось сказать правду, а Гермиона еще не была готова. Инквизитору хотелось верить, что однажды девушка сядет по ту сторону и признается ему в том, что сделала, ведь такая ложь была тяжким бременем.        - Я избил свою жену, - прозвучало по ту сторону темноты. Драко остался бесстрастным. Продолжая перебирать бусины, он молчанием стимулировал человека говорить. - Она пришла поздно домой, хоть не предупредила меня об этом. Не брала трубку. Наверное, эта дрянь мне изменяет и я…я проучил её.        - Это случилось впервые? - и снова, инквизитор не проявлял эмоции. Хватало и злости, которая начала потихоньку заполнять исповедальню. Злости человека, который не мог контролировать свою супругу и за это наказывал её. Что ж, Драко не мог его осудить, потому что в Библии о праве мужа обращаться с женой писалось всякое. Но это не значило, что ему понравилось услышанное. Ровно как он и не удивился, услышав ответ:        - Нет. Она часто… часто напрашивается. Эти женщины так коварны, - легкий смешок. Наверное, эта шутка была смешной. Драко не спешил улыбаться. Он кивал, как бы принимая решение и слушал полный злобы рассказ. Это был не первый, не второй и далеко не сотый раз, когда иезуит узнавал о домашнем насилии. В какой-то мере священники были заложниками тайны исповеди, ведь не имели право ту разглашать, потому садисты порой даже наслаждались своими рассказами, зная - никто не заявит на них в полицию.        Драко ни разу не поверил, что большинство этих людей желали отпущения греха, нет. Они, как маньяки, искали возможности прихвастнуть своими достижениями, ведь какой смысл быть в чужих муках, если не с кем было разделить удовольствие.        - Я понял тебя, сын мой, и направлю тебя туда, где грех будет отпущен, - протянул инквизитор, поднимаясь, - подожди меня у бокового алтаря, я расскажу, что делать дальше.        Он остался в темноте и просидел так минут десять. Знал, что этот мужчина был последним, но то ли втайне ждал, что рыжеволосая ведьма придет к нему, то ли хотел побыть наедине с собой. В молчании. Драко не молился. Все слова к Богу он произнес этой ночью, когда до рассвета в этом соборе простоял на коленях перед Распятием. Был, как никогда близок к своему Отцу, понимая, какую же жертву тот совершил, отдав Сына своего на муки за грехи людей. И не просил пощады, не плакал по потерянному ребенку. Он ничего не просил. Наоборот. Обветренными губами молодой священник сочувствовал Богу за то непросто решение, которое ему когда-то пришлось принять. Сочувствовал и восхищался волей Его. Ведь знал. Родись у него человек, он бы никому того не отдал. Оберегал бы от всего на свете. Потому теперь любит Господа сильнее прежнего. Когда понял, что тому пришлось испытать.        Собравшись силами, Драко покинул исповедальню. В тот момент, когда Гермиона вышла из своей. Их взгляды пересеклись. Но никто не сказал никому ни слова. Девушка замерла и тут же опустила глаза. Что-то подсказало священнику, что в своем грехе она не исповедалась. Он подошел к ней. Его ряса тихо шуршала. Ничего не сказал. Просто поцеловал еретичку в лоб и пошел дальше.        Человек, избивающий жену был старше его на пару лет. У него были тусклые глаза садиста и холеность мужчины, за которым ухаживали. Он ни капли не нервничал в ожидании Драко. То ли думал, что любую епитимью можно купить, то ли знал, что иезуиты к понятию греха относятся весьма специфично.        - Какой алтарь нужно обновить, mon pere? - Почти весело спросил человек и снова священник не удивился. Это встречалось, увы, слишком часто. Взятки за отпущение грехов. Церковь грешила этим со времен крестовых походов. Только цена становилась все ниже. Раньше искупить грех можно было кровью, теперь вот - парой мазков краски. Мир все же обмельчал, люди перестали уважать Бога, но все еще мечтали о Рае.        Он повернулся и нетерпеливым кивков приказал Гойлу подойти.        - Ты пойдешь с ним, сын мой. Этот человек обучит тебя боли, ведь только через неё, похоже, ты поймешь, какие страдания причиняешь своей женщине, - он вдруг перестал улыбаться и заговорил на языке мафиози. Его взгляд изменился. Он весь изменился. Заострился. Человек недоуменно нахмурился. - Ты был смел, признав свой грех, и я призываю тебя с такой же храбростью принять избавление от него.        - Не понимаю… а как же там… не знаю, Angelus и все такое? - Пробормотал мужчина, ведь это было самым частым наказанием. Чтением молитвы. Драко закивал, будто только вспомнил:        - Да-да, все верно. И Angelus. Три утром, четыре вечером и один в процессе познания. Гойл, последи, чтобы он молился очень страстно. Бог ведь может и не услышать. И не вздумай пропустить следующую исповедь. Мои всадники апокалипсиса всегда найдут тебя. К воскресенью приведи и свою супругу. Я хочу через её исповедь узнать, изменилось ли что-то. Будь благословен и смирен, сын мой, - и осенив человека крестным знамением, Драко решительным шагом направился на трансепту к выходу из Собора.        Когда-то давно он был бессилен перед тайной исповеди. Будучи подростком, он признавался в том, как согрешил и как с ним согрешили, но его не услышали. Затем - когда в его первом приходе появлялись люди из мафии капитале. Драко был вынужден слушать, как они избивают жен, как сами изменяют, как насилуют и убивают и ничего не мог сделать. Мафия была союзником Церкви, Люциус запрещал вводить свои правила, но затем… затем Драко обрел власть и его исповеди изменились. Он был судьей, который исправлял грехи и никто ничего не мог сделать ему. Эту практику юный инквизитор применил и в Марселе. Потому что сочувствовал слабым. Знал, каково это - быть жертвой.        И ненавидел это. От всей души.        На улице во всю властвовало марсельское лето. Запах раскаленной пыли и соленого моря тут же ударил Драко в нос и он заулыбался. Ему нравилось, когда жизнь била ключом. С излишком. Очень нравилось. Но у него еще были дела, потому парень не мог поехать и пропустить стаканчик, любуясь белыми яхтами на лазурной глади. Возле церкви, улыбаясь во весь рот, стоял высокий молодой мужчина лет тридцати. Легкая щетина. Аромат Ombré Leather. Пастельные цвета одежды.        - Андреа, ты опоздал на службу, - хмыкнул Драко, подходя поближе и обмениваясь рукопожатием с человеком, который, по правде, никогда не спешил в церковь. Тот привычно рассмеялся. По правде, он часто смеялся, о чем говорила небольшая сеточка морщин, разбегающихся от глаз.        - Прости, Драко, грешен как всегда. И судя по всему, в этом городе нагрешу еще сильнее, - он провел любопытным взглядом одну из туристок, которая фотографировала собор. - У нас в Милане тоже, конечно, гостей всегда много, но здесь все как-то… ярче.        - Это все морской воздух. - Пожал плечами священник. Андреа был его портным. У парня был свой магазин одежды в столице моды и однажды Драко забрел туда и с тех пор все его рубашки шились под заказ у этого парня. Он ничего не мог с собой поделать. Ему нравилось больше то, что имело индивидуальность. Потому когда инквизитор понял, что ему срочно нужен особый костюм, то без проблем послал свой джет за дизайнером, а тот отложил гольф, променяв тот на обещание провести выходные на “Ноевом Ковчеге”. Без священника.        - Так что за срочность? - Уточнил Андреа, когда они вместе направились в сторону автомобиля, чтобы в “Гроте Венеры” сначала позавтракать, потом приступить к делам.        - Мне нужен костюм.        - Знаю. И у меня есть твои мерки. Мог прислать тебе, что угодно.        - Мне не нужно, что угодно, - покачал головой священник. Остановился у Мерседеса и очень странно посмотрел на Андреа. Его щеки покраснели от смущения. И он не знал как выразить свою мысль. Но, как и иезуит на исподведях, портной, наверное, слышал много признаний. Кому-то нужно было казаться солидней, кому-то худее, кому-то богаче. Вряд ли его что-то могло удивить. - Я хочу такой костюм… - запнулся, - чтобы понравиться одной девушке. Понимаешь? Сделай, пожалуйста, меня неотразимым.        Он хотел отвернуться, ожидая насмешки или хотя бы удивления в стиле: да что тут же сделаешь, если ты страшный от природы. Но все равно хотел попробовать. Гермиона насмехалась с его стиля и ему хотелось…хотелось хотя бы немного понравиться ей. Потому он призвал на помощь человека, который умел обращаться с ниткой и иголкой. Может, если заштопать все его дырки в джинсах и приодеть, то еретичка… еретичка хотя бы взглянет на него по-другому.        - Вот как… - протянул итальянец. Он не рассмеялся. Просто поцокал языком. - Что ж, я точно знаю, какой крой тебе пойдет…       ***        Три дня спустя. Отель Sofitel.        В ресторане Les Trois Forts было занято меньше половины столиков, но приветливый персонал дорогого отеля вежливо отказывал желающим отведать лангустины от Сильвана Туати под винтажное шампанское и панораму Старого Порта. “Частное мероприятие” заученно отвечали они и войти в заведение мог лишь человек с приглашением.        Внутри царило напряжение. Мужчины, сидящие за столиками говорили мало и вид из окон - хоть панорамных, хоть чердачных - их в эту минуту не ебал. Они смотрели на Порт всю свою жизнь. Смотрели, любили, ненавидели, но были с ним связаны. Потому сейчас каждый больше пытался посмотреть по сторонам, нежели на старого-доброго приятеля-кормильца. Лишь один человек уделил паэлье с морским ангелом должное внимание, тогда как другие едва ли притронулись даже к закускам, над которыми шеф и его команда творили с самого утра. Ему не о чем было переживать, потому он уделял внимание еде, параллельно наблюдая, как обветренные, загорелые рыбаки тащат в лодках свежих улов крылатки, которая должна была разлететься по всем заведениям Марселя и уже завтра стать основой для самого знаменитого супа этого региона.        Порт завораживал его. Это было отдельное государство внутри большого города. Со своими правилами, устоями, традициями, мафией и королями. Кто правил портом - тот правил всем. Так говорили. Потому такое мощное напряжение и электризовало соленый воздух на террасе ресторана. Всех их собрал Ришелье, который решил, наконец, получить свою заветную корону, потому…        Это было даже забавно, думал человек, наслаждаясь своей паэльей. Забавно видеть, как каиды этого города нервничали. Ришелье до этого ни с кем не сотрудничал, а значит у него могли быть какие угодно условия. Самым недовольным выглядел Северус. Естественно. Он пытался даже улыбаться, но у него выходило скупо. Наверное, с ним любопытно было играть в покер, раз он настолько плохо справлялся с poker face.        Когда подали десерт, двери террасы распахнулись и появилась многим знакомая Гермиона Грейнджер. В Марселе её знали, как хозяйку картинной галереи, однако, большинство из присутствующих все же запомнили её как любовницу погибшего в апреле parrain Пожирателей Смерти. Она была недоступной, прекрасной вещью для кланов послабее, потому могла задирать нос перед какой-то частью каидов. Те, кто интересовали её, уже имели любовниц, потому мадам, потеряв своего cheri, в последнее время связалась с жутковатым священником, но, кажется, всем это лишь показалось. Раз она была здесь, то вывод напрашивался сам - это создание теперь грело постель могучему, загадочному Ришелье.        И, видимо, была призвана его представить.        Потому присутствующие мужчины изучали её с привычным голодным любопытством. Её рыжие волосы были собраны в прическу, из которой выбивались игривые пряди. Бледность кожи и точенность фигуры подчеркивало обманчиво простое платье в пол из черного бархата. Незамысловатость кроя не отвлекала от шикарной алой накидки, державшейся на ней с помощью рукав-колоколов и тянувшейся пафосным шлейфом. Как всегда эта молодая женщина выглядела на миллион. Как и положено любовнице властного мужчины.        Гермиона улыбалась всем и каждому. Не голливудской улыбкой, а усмешкой Джоконды, призванной скрыть свою тайну. Она знала, что никто не воспринимает её всерьез. Сейчас, среди этих каидов, у нее была роль entrée. Её красота разогревала их аппетит перед появлением Ришелье. Что ж, на это plat principal у неё было нечто особенное. То, что мафиози Марселя не смогут перетравить, не отравившись собственной заносчивостью.        - Здравствуйте, господа, надеюсь, вам понравилось у меня в гостях, - она остановилась у небольшой кушетки, положив руку на спинку. Это был грамотный ход - не стать на фоне порта, а как бы занять позицию, с которой у неё открывался на тот прекрасный вид, остальным же пришлось поворачиваться к тому спинами. - Я хотела за него поблагодарить каждого присутствующего здесь каида.        Её голос звучал мягко. Мужчины еще не понимали смысла её слов, зато человек, наслаждающийся рыбой-ангелом все с тем же аппетитом, улыбнулся про себя. Пока одни видели лишь прекрасно, может излишне роскошно, одетую любовницу загадочного “кардинала”, он видел больше. Красная накидка. Розарий на шее. Это не было просто одеждой или украшением. Весь внешний вид Гермионы Грейнджер был ответом и прямой отсылкой на Тройной Портрет Кардинала Ришелье Филиппа де Шампань. Мода тоже была оружием. Об этом знали умные политики, но не грубые пираты.        - Банда Морского Бриза помогла мне раздобыть рыбу-ангела, Корсиканский Союз - этот идеальный, винтажный фарфор Имари. Семья Колонна, моя бесконечная благодарность за белужью икру. Клан Валинко, без вас я бы не достала по шикарной цене винтажного Перрье-Жуэ, - она послала воздушный поцелуй и наблюдала за тем, как меняются лица этих властных, опасных хищников. Гермиона продолжала благодарить каждого каида за то, что могло показаться мелочами, ведь женщина с её деньгами могла для ужина не заморачиваться поисками фарфора или рыбы через мафию, но на деле ведь она имела в виду нечто большее. Невзначай, за ненужными “спасибо”, девушка показывала, что проникла в каждую, абсолютно каждую семью. Чужие beaux voyous подчинялись ей. Прекрасная и гордая, она вызвала у многих сейчас отвращение, потому что как осьминог запустила все восемь щупалец в чужие семьи. Взбаламутила милье и дала пощёчину каждому, кто считал, что Ришелье - мужчина. Как великий, хитрый Кардинал мог быть… ею? Она же была просто шлюхой. Никем.        Гермиона видела их мысли. Видела ярость, отрицание, презрение.        Она ожидала этого, потому не дрогнула. Хоть ей было очень страшно, ведь ставки были не просто высоки. Эти мужчины не рисковали ничем, она же на кон поставила жизнь.        - Как видите, господа, я успешно сотрудничаю с вашими кланами и семьями, потому предлагаю вам перевести наши отношения на более высокий уровень и сотрудничать в открытую. Я хочу сотрудничать напрямую, не через ваших славных мальчиков.        - После того как обворовывала нас годами? - Хмуро спросил седовласый parrain из Корсиканского Союза. Старая школа, старые деньги, старая мафия. Он был из тех, кто не понимал роль женщин, если те безропотно не рожали детей и выходили замуж за кого им приказывали. Опасный противник.        Гермиона кожей это ощущала.        Она была в аквариуме. Её легко могли убить за дерзость.        - Я всего-лишь измеряла потенциал ваших кланов и он меня устроил, - дерзко ответила она, - потому предлагаю вам идеальные условия сотрудничества. Под моим покровительством.        Человек с рыбой-ангелом улыбнулся. Кому-то могло показаться, что она пытается подражать Донне или Синьоре Семьи Рен, но на деле у неё был иной, более жесткий стиль вести “переговоры”. Семейный. С привкусом огня и ирландского бунтарства.        Oh, come out you Black and Tans.        Мужчина улыбнулся. Старая-старая песня ирландских повстанцев зазвучала в голове. Забили барабаны. Запахло порохом. Она поднимала восстание. Come out and fight me like a man… (1)        - Я еще не спятил похоронить свой клан под женской юбкой, - огрызнулся каид из банды Морского Бриза, - да и что ты можешь предложить? Грабительский процент? Мы не будем подчиняться шлюхе.        - Вот как? - Гермиона вскинула бровь и миролюбиво, но многозначительно улыбнулась. Она могла сказать вслух, что славный каид уже который год прочно сидел под каблучком своей прекрасной белокурой любовницы, которая сливала все его тайны ей, но позорить никого не собиралась. Её ценность должна была быть еще и в умении хранить секреты, а не трепаться о них.        Зависло молчание и вдруг из-за столика в углу поднялся незваный гость. Настолько незваный, что впервые за вечер в зеленых глазах Гермионы Грейнджер мелькнуло удивление. Это был священник, которого она не позвала. Раз ей предстояло работать с Фениксом, он был ведь ей больше не нужен, а Драко Малфой был здесь. Без своей пугающей рясы, зато в костюме в светло-серую полоску, который шикарно смотрелся в сочетании с его пасторской рубашкой.        В полнейшей тишине он шел в сторону еретички и по его лицу девушка не могла прочесть - союзник он ей в эту секунду или пришел мстить. Но впервые он выглядел не дерзким мальчишкой, а мужчиной в этом своем сшитом на заказ - никаких сомнений - костюме и в кожаных черных оксфордах на босу ногу.        Он не был похож на священника, лишь на стильного итальянского мафиози.        Такой легко мог быть боссом мафии капитале, но он предпочел банду посерьезней.        - Гермиона, - дойдя, Драко посмотрел ей в глаза, а затем, спрятав руки за спину, потянулся и коснулся холодными губами её алых губ. Всего на секунду, но с каким же глубоким смыслом. Поскольку все знали значения поцелуев, то было ясно - это не романтический жест. И не угроза смерти. Поцелуй Д’Агнезе. Заявление, вызов, обещание для неё и угроза для остальных. “Мы вместе”.        Драко Малфой, облаченный в серое, был её союзником. У каждого Красного Кардинала Ришелье должен был быть свой отец Жозеф. Серый кардинал. Тот, кто стоял в тени. Наверное, об этом были цвета его шикарного костюма. Как алая накидка Гермионы говорила о своем, так и одежда инквизитора заявляла о многом.        Он не стал за её спину, как было положено в мафии.        Нет, священник сел на кушетку, очутившись впереди, но ниже еретички. Девушка покровительственно положила ладонь на его плечо, а он слово прикрывал её от всех. Закинув ногу на ногу так, что стало видно татуировку в виде двух колец выше его щиколотки, он, лениво играя своим зеленым розарием на запястье, окинул высокомерным взглядом собравшихся мужчин и тихо-тихо протянул:        - Кто из вас без греха, пусть первым бросит в неё камень.        Только она не была Магдаленой, хоть её назвали блудницей, а он не был Иисусом, потому смирения и милосердия не обещал. В этой простой, избитой, изъеденной молью фразе был лишь один смысл. Еще одна угроза. Кто решиться назвать её шлюхой, тот не получит свою индульгенцию и наживает врага в лице Святой Церкви.        - А если вы свои камни забыли на пляже, то приступим к переговорам, - он усмехнулся. Ощутил, как напряжена на самом деле рука Гермионы и восхитился её тонкой игрой. Хоть кому, как не ему было знать, какая же она лгунья.        Затем, наконец, пришел черед для еще одного гостя. Как раз покончив с рыбой-ангелом он тоже поднялся. Мужчины-мафиози не удивились, ведь он сидел среди них и ел с ними. Не удивилась и Гермиона, хоть и не звала братика. Но не сомневалась, что Феникс прибудет. Все посмотрели на него с любопыством, ведь именно его реакции ждали.        Еще один блондин. Только одетый в привычное черное. На нем не было ни единого следа счастливого отцовства. Никаких дурацких пинов с единорогами или значков с гордыми надписями, что он папа девочки. Никаких следов персикового пюре, которое малыш Бенжи обожал сплевывать на его рубашку. Мощный, грозный Феникс в темном гольфе и с кобурой. Рукава были закатаны. Татуировки горели на руках. Пламя было живым.        Он ничего не сказал. Никаких поцелуев. Молчание.        Просто стал рядом с ней. Ни на шаг далее. И посмотрел на всех такими же глазами, как еретичка. Брат и сестра стояли вместе. Феникс показал, что Рены покровительствуют тому, что она брала Марсель на абордаж. Спорить было бесполезно. Оставалось сдать свои судна.        Они были втроем Триединство Бога. Триединство мафии. Compare (2).        Гермиона, Икнвизитор. Феникс.        Во имя отца, сына и Семьи Рен. Во имя своих интересов. Во имя Марселя.        И показывали, что наступали новые времена. Как император Константин на Никейском Соборе закрепил христианство единственной религией Римской Империи, так и они заканчивали время “до нашей эры”. Политеизм заканчивался, наступала Эра Ришелье и какими будут те времена знал один Бог. И трое его не самых примерных детей, собравших на Тайную Вечерю всех каидов Марселя.        И только Северус Rouge остался сидеть, когда все поднялись в знак уважения или капитуляции. Лишь он не был согласен. И его отпустили. На этот раз. Потому что правила хорошего тона не позволяли убивать гостей.              1 - скажем так, это тест на то, насколько помните вы “Презумпцию”. Там Драко напевал эту песенку ирландских повстанцев. Первая строка переводится, как “Эй, выходите вы, черно-коричневые” и отсылает она нас к цветам униформы членов военизированной организации, отправленных подавлять восстание в Ирландии. Вторая “выходите и сражайтесь со мной, как мужчины”.       2 - снова таки тест на знание “Презумпции”. Там говорилось, что компаре - это не только старое, домейнстримное название для босса мафии, но так назывался управляющий орган в Семье, состоящий из троих людей.       ***        Он был возвышенно красив. Небо покрылось алыми прожилками и выглядело как врата в Ад, но на его фоне силуэт курящего священника аж светился. Это было странно. Он был грешен. Держал сигарету. Не носил рясу. Не придерживался целибата. Но почему-то выглядел святым в этом грязном мире и Гермиона, наблюдающая за ним из-за своего столика, не могла понять почему.        “Гости” Тайной Вечере разошлись, выпив с Ришелье по бокалу. Она не стала говорить “Сие есть Кровь моя”, ибо в Марселе никому не стоило позволять пить свою кровь. Договорившись о встречах с каждым каидом, Гермиона, Феникс и инквизитор, наконец, остались в тишине. И девушка без сил рухнула за ближайший столик и теперь без аппетита ковыряла поданное ей сашими из морского гребешка.        - Ты положила глаз на мужчину, который тебе не подходит, - вдруг сказал Феникс, поймав взгляд Гермионы. Они почти не разговаривали. Обменялись вежливыми фразами. Драко так вообще сразу вышел на террасу. А вот братик остался рядом и, кажется, поймал в её глазах что-то, что сама еретичка так боялась впустить в свою душу. - Он не каид, дорогуша, и не капо. Такого тебе не завоевать. Этот мальчик будущий Папа Римский и свой Святой Престол он не променяет на тебя, как бы высоко в Марселе ты не поднялась. Может, ты хороша в постели с ним, но Бог дает больше власти.        Гермиона повернулась к Фениксу, ища намек на шутку, но братик, кажется, не шутил. Он жестко усмехнулся, упустив важную деталь в виде того, что до Конклава мальчишка не доживет. Никак. Если не отберет у неё свою заслуженную почку.        - Ты лжешь, он слишком молод.        - То есть, тебя не удивляет насколько много у него власти? Неужели очевидный ответ не пришел в твой мудрую головушку? - Удивился Феникс, поднимаясь. - Все всегда было на виду, только ты отрицала. Но не забывай, никакой Папа Римский со шлюхой больше не свяжется, времена Боржиа давно прошли. Мне пора. Я еще планирую успеть почитать своим детям сказки.        И Феникс был таков. А Гермиона окончательно утратила аппетит и отвернулась от Драко. Братик точно лгал. А все же… мальчик был так высоко. Его боялись. Ему не возражали. Он обладал такой немыслимой властью. Тогда… тогда, действительно…        - Поехали домой, Бэмби, - он неслышно подошел к ней. Гермиона вскинула бровь:        - Я никуда с тобой не поеду, - её возмутил его почти потребительский тон. Только Феникс назвал ее шлюхой, и вот это недоделанный Папа Римский почти приказывал ей ехать с ним в постель. Не для того она сражалась - мы больше не…        - Тссс, не стоит меня злить, милая, - парень вдруг наклонился к ней. И негромко сказал одну простую фразу: - я знаю, что ты не была беременна. Ты уверена, что хочешь еще сильнее меня взбесить?        Она оцепенела. Он поцеловал её в шею. Словно парализовал.        Гермиона побоялась даже взглянуть на него. Так и сидела, а потом поднялась и словно в трансе побрела за священником. В её голове билась паническая мысль. Он знал, знал, знал. Он все знал. И так спокойно, без капли гнева, выложил ей.        Они молча вышли из ресторана. Гермионе все еще не хватало воздуха. И от правды о папском будущем Драко, и о том, что он знал о ребенке. Она едва не плакала, ведь думала, что будет триумфатором вечера, а ощущала себя шлюхой, которую вели наказывать. Инквизиторы всю историю ведь знали, что делать с ведьмами и этот вот человек особо показал ей, что умеет, потому девушка была в ужасе, но голову держала ровно. Что бы священник с ней не сделал - она справится. В конце концов, её уже принуждали к близости. Она как-то да справится, а ему ничего, кроме секса и нужно не было.        Гермиона не думала о том, как не хочет повторения той грозовой ночи в Гроте. Не с ним. Не от него. Почему-то это было важно - чтобы Драко больше не причинял боль. Возможно, Феникс был прав, когда сказал, что она влюбилась не в того парня? Но ведь нет. Кем нужно быть, чтобы влюбиться в собственного палача? Биргиттой Лундблад?        - Прошу, - Драко сам распахнул перед Гермионой дверь в свой Мерседес. Сам наклонился и поправил алую кардинальскую накидку так, чтобы не прижать её. Сам аккуратно захлопнул дверцу и обходил машину. Не увидел, как девушка вздрогнула. Там, где он проявил заботу, она ощутила только ужас жертвы инквизиции, за которой закрылась пыточная. Более комфортная, а все же.        Что он сделает с ней за её ложь, что?        Рациональность таяла вместе с бесстрашием. Гермионе хотелось колотить кулаками по стеклу, как женщине, которая случайно села в машину к Теду Банди и обнаружила, что у его “Жука” отсутствуют дверные ручки. То бишь, путь к побегу перекрыт. И хоть её никто не держал и она в любую минуту могла выйти, да и ручки были на месте, девушка не пошевелилась. Знала истину - за власть нужно платить. Дорого. Очень дорого. Потому придумывала, что сказать.        Инквизитор сел в машину и та мягко тронулась. Замелькали пейзажи вечернего Марселя. А Гермиона все думала, поражаясь тому, как страх парализовал разум. Убивал его, как бы сказал ей какой-то персонаж Дюни. Что-то ненавязчиво говорилось по радио, но девушка не слышала. Она отчаянно искала повод разбить молчание и ничего не придумав лучше, начала с банального вопроса:        - Как давно ты знаешь?        Ответ бы ей ничего не дал, но это был шанс хоть как-то избавиться от тишины, однако священник не ответил. Гермиона подумала, что так он усиливает её наказание, но решившись посмотреть на священника, она вдруг поняла, что парень очень внимательно слушает радио. Настолько, что реально не обратил внимание на её голос. Его лицо приобрело какое-то напряженное выражение, а пальцы, сжимающие розарий, побледнели. Девушка прислушалась. Ведущая по радио рассказывала о том, что в скандальном деле Пи Диди открылись новые факты. Мелькало имя Джастина Бибера, песен которого Гермиона не знала, а затем прозвучало слово, от которого кровь стыла у всех.        Педофилия.        Девушка мало внимала в голливудские скандалы, они фоном проходили мимо её, но слово её задело. Как видимо и Драко. Он, словно ощутив её взгляд, повернул голову. Их глаза встретились. Гермиона вздрогнула, впервые увидев боль в этих жутких зеркалах души священника. Он…он…он сопереживал?        - Я думаю, что он сделал это с ним, когда тому было пятнадцать, - медленно, словно в трансе, произнес Драко, - думаю, он, правда, его изнасиловал. Это же шоу-бизнес, детка. Как-то так они все говорят, да?        “Это все Божья воля, малыш. Отец создал нас живыми и желающими. Это все естественно. Тебе не будет больно”, - прозвучало у него в мыслях. И он ощутил приступ дурноты от непрошенных воспоминаний, всколыхнутым чужой болью. Тряхнув головой, как бы прогоняя прошлое, Драко достал наушники. А Гермиона пристально за ним наблюдала. Она хотела съязвить. Раз его так потряс факт насилия, почему сам Драко до этого опускался? Просто потому что у шлюхи не было чувств? Или потому что ей давно исполнилось двадцать один, а потому не считалось?        Но что-то заставило её промолчать. Все та же жуткая боль в глазах молодого парня, который в эту секунду ей показался очень-очень взрослым. Он, словно ограждаясь от услышанного, надел наушники и стал клацать что-то в своем телефоне. Вместо привычных григорианских песнопений, Гермиона услышала какие-то R'n'B мотивы. Скосив глаза, увидела, что Драко слушает ту песню Джастина Бибера. Yammy. О которой только что говорилось в передаче.        Слушает. Морщится. И курит в окно, закрыв глаза.        И тут её пронзило током.        Я думаю, что он сделал это с ним, когда тому было пятнадцать…        Я думаю, что он сделал это с ним…        В голове у неё пронесся вихрь мыслей. Воспоминаний. Эхо скандалов, в которых погрязла церковь. Педофилия всегда была на первом, почетном месте и сколько бы Пап не пыталось прикрыть этот грех - тот все еще существовал. Существовал рядом с тем, как странно вел себя Драко в постели. Странно, жестоко и неестественно. Не давал касаться себя. Совсем как… как… не как насильник, скорее… как…как…        Жертва?        Я думаю, что он сделал это…        “А во сколько это сделали с тобой?” - вдруг подумала Гермиона и снова вздрогнула. Мысль звучала её голосом. Четкая и осознанная. А будто не её. И не о нем. О ком угодно, но не о нем. Не о Драко. Не о том, кого Феникс называл будущим Папой Римским. Не о всевластном инквизиторе. Не об адмониторе иезуитов. Не о парне, который пугал мафию, а все же. - Так во сколько, а, Драко? Во сколько и кто это был? Как долго это продолжалось? Тогда ли ты утратил свою человечность? Вместе с невинностью?”        В какой-то момент священник открыл глаза и посмотрел на неё. Видимо, песня закончилась. Или дотлела сигарета, обжигая кончики пальцев. Гермиона упустила этот момент, но тут же отвернулась. Ей показалось, если он поймет, что она догадалась - то живой ей из этой машины не выйти. Потому она больше ничего не говорила, но наблюдала за Драко в отражении ночного Марселя. Парень снова и снова слушал ту песню. А девушка пыталась осознать правду, в которой не сомневалась.        Она не знала, случилось ли ужасное с Джастином Бибером. Но поняла, что Драко насиловали. Возможно, когда ему было пятнадцать, раз именно эту цифру парень подчеркнул. И ей было жутко. А ещё - больно, ведь Гермиона понятия не имела как показать, что сочувствует ему. Действительно, сочувствует. Так, как хотела, чтобы хоть один человек посочувствовал ей. И когда она была наивной девушкой, позволившей тому мужчине взять её на сырых простынях отельного номера. И когда мафиози разной степени власти использовали её, а она имитировала бурный восторг и оргазм. И когда инквизитор так грубо отымел её на обеденном столе своего Грота, когда она добровольно пришла к нему, полная чего-то нового в душе.        Её. Слезы. Никто. Не. Вытер.        Потому она больше не умела плакать. Но сочувствовать еще не разучилась.        Даже ему или…особенно ему. Это ничего не прощало, но объяснило бы столь многое.        - Иди отдыхай, я приду позже, - бросил священник, когда они подъехали к Гроту. Гермиона только набралась храбрости коснуться его руки, как Драко оставлял её. Одну. Возле машины. Девушка в изумлении смотрела не ему вслед, а на свои дрожащие пальцы. Какая ирония. Без страха и сомнений она вошла в ресторан, полный мафиози, но испугалась сказать как ей жаль. Видимо, что реальное общение между людьми - без фальши - ей было куда менее знакомо, чем опасные игры в Марселе.        Ежась, девушка вошла в дом.        Отдыхай, сказал ей Драко. Ещё бы знать, где именно? Грот она знала достаточно плохо, помнила лишь расположение спальни и проклятой столовой. Наверное, стоило приказать принести ужин, ведь только сейчас Гермиона поняла как сильно голодна, но она даже под страхом пыток не вошла бы одна туда, где инквизитор унизил её, потому направилась в его покои, слушая эхо своих шагов. Это было странно: понимать, что в доме она не одна, ведь здесь полно прислуги и охраны, но ощущать себя самым последним человеком на краю света. Интересно, Драко так же чувствовал себя?        Она знала как глупо идти в спальню. Им стоило поговорить. Еретичка не желала секса, точнее, не хотела быть снова использованной, но с другой стороны, так девушка хотя бы не ощущала себя настолько паршиво. Потому Гермиона толкнула дверь и все персонажи “Триумфа Божественного Провидения” с любопытством уставились на неё. Мойры жадно защелкали своими ножницами. Девушка не обратила на них никакого внимания. Её было плевать и на них, и на Геракла, и на Марса, и на жужащих пчел. Она хотела выйти на балкон, устроиться на кушетку да любоваться морем, обдумывая так много истин, что ей сегодня открылись, но уловив знакомый аромат, Гермиона Грейнджер застыла среди спальни и будто теперь заметила, что та вся украшена лилиями. Цветы в покоях Драко были привычной историей, но обычно они были разных сортов, цветов и размеров, что создавало хаотичное подобие райских кущей, но сейчас вокруг благоухали лишь белые лилии. Словно он молился Деве Марии, ведь это были её цветы. Её и…        Гермиона тряхнула головой. Конечно, Драко так поступил исключительно из-за своего религиозного фанатизма. Небось, как и все эти извращенные священники, он тайно был влюблен в Марию. Её даже передернуло от отвращения и… ревности. Ведь святая явно не была рыжеволосой. А все же… лилии.        Лилии повсюду.        И халат, оставленный на кушетке. Из все той же серии с синей майоликой, но в отличие от того, что носил Драко, принт был не по всей ткани, а лишь на рукавах. Ей вспомнилась шутка про фемели лук, однако, если откинуть иронию, то в этом клочке махрового шелка было какое-то утешение. Инквизитору же нравилось созерцать её без одежды, а здесь…        Она огляделась еще раз. Лилии, халат, антипасти на стеклянном столике, бутылка шампанского в хромированном ведерце. Все выглядело совсем не пыточной, лишь спальней, где священник планировал провести с ней вечер и в тишине да безопасности отпраздновать их общий триумф. Могло ли это быть правдой? Ведь тот же Драко чернел от злости всякий раз, когда видел алкоголь в её руках, а сейчас здесь красовалось две флейты, не одна. Не с Девой Марией же он собрался пить, явно все приготовления были для них.        Неужели, Господь Бог послал ему просвещение или на него в книжном упал учебник по этикету и Драко узрел истину: девушку не нужно насиловать, её стоило угостить, а затем уложить в постель, даже если считал, что имеешь право на её тело? Если так, то тянуло на чудо. Не Библейское, но она и на такое была согласна.        Скинув тяжелую накидку, Гермиона неспешно стала расстегивать платье. И снова её не смущал весь пантеон языческих богов, жадно наблюдающий за ней. Она и без них знала, что прекрасна. Распустив волосы, она надела халат и расположилась на кушетке. Потягивая шампанское среди лилий, впервые за день еретичка откинула голову и даже подмигнула Пьяному Силену.        - In Vino Veritas, да? - Хмыкнула она, не понимая почему Драко, так пекущийся о её трезвом образе жизни, все же приготовил игристое. Ему надоело из грешницы лепить святую? Но через секунду, переведя взгляд чуть выше, Гермиона перестала улыбаться, наткнувшись взглядом на тиару и скрещенные ключи.        Символ Папства.        Неужели Феникс сказал ей правду и этот инквизитор - какой-то там будущий Игнатий Первый? Но к своему удивлению, сейчас девушка ощутила не безнадежность или унижение. Нет. По всему её телу, от босых ног до корней медных волос, побежали приятные, возбуждающие мурашки. Возможно, из-за выдержанного шампанского, но ей показалось, что это даже потрясающе - спать с Папой Римским. Она была бы не первой женщиной в истории. Половина Ватикана была увешана портретами любовниц тех или иных Пап. Некоторые были даже кисти Рафаеля. Почему бы ей не стать следующей? Не завоевать Рим, не плюнуть в лицо Господу?        Но ей не давала покоя пока та, другая мысль. Возбуждение мгновенно схлынуло, когда девушка вспомнила оцепеневший взгляд Драко и та песня, которую он слушал слишком громко, зазвенела у неё в ушах.        That yummy-yum, that yummy-yummy…        Правда ли это что-то значило или она, как недоделанный криптолог искала знаки там, где их нет? Придумывала страшные тайны тогда, когда Драко просто, как каждого адекватного человека, взволновал вопрос насилия над детьми? Ей хотелось отмахнуться и поверить в это, но, увы, Гермиона Грейнджер, уже знала правду. Знала. И понятия не имела, что ей с этим всем, черт побери, делать. И добренький Господь, допустивший такое, смотрел на неё с её же распятия, которое девушка небрежно бросила между маленькими закусками, и не спешил ей подсказывать.        Драко, тем временем, был в самой священной части своего Грота. Саду, который высадили в горе. Среди огромного количества цветов и искусственного света, среди живых бабочек и шума воды из фонтана, священник боролся с липким, черно-белым страхом. Стащив пиджак, он бросил на пол и колорадку, поскольку расстегнул пару верхних пуговиц. Ему не хватало воздуха. Его тошнило от отвращения. Сладкая песня все ещё разрушала его изнутри. И все мерзкие подробности чужого преступления заставляли его подавлять рвотные позывы. Вечеринки. Оргии. Детское масло.        Это было с другим парнем. В другом мире. Возможно, даже с согласия неразумного ребенка. Но так до боли знакомо, хоть все происходило в тишине и темноте. Он ведь тоже, тоже, тоже соглашался. Сам приходил. Any night, any day. Нет, тот парень определенно пережил подобное. Никто бы так правдиво не спел. Say the word, on my way. Никто бы не спел.        И все подробности такие одинаковые.        Он до сих пор ненавидел дурацкое детское масло. Но его закупка Ватиканом, видимо, не вызывала ни у кого подозрений, чем если бы священники заказывали смазку. А детское масло… Господи, только годы спустя парень узнал, что компания Johnson & Johnson предоставляла свои бутылочки с улыбающимися младенцами орденам бесплатно. В огромном количестве. Ведь у священников были гуманитарные миссии. Они думали, что передают свой товар на благотворительность.        Или знали, что происходит за слишком высокими стенами Ватикана?        - Будь проклят, будь ты проклят, Люциус, - прошептал Драко, опираясь о питьевой фонтанчик руками. Стал жадно пить воду, а потом плескать ту на свое горящее лицо. - Господи, ну почему ты допустил это?        Он до сих пор не понимал почему Бог давал кому-то слишком много власти. В чем был смысл? Зачем церковь так покалечила детей, которых должна была защищать?        И вдруг, среди всего липкого ужаса пришло совершенное иное воспоминание.        Поцелуи. Поцелуи с Гермионой в Параду. Нежные. Страстные. Настоящие поцелуи. Она использовала его, лгала, но все же показала, что секс может быть другим. Обнимала его руками и ногами. Они двигались, глядя друг другу в глаза. Не все было плохо. Даже для такого испорченного человека, как он, подобие близости было возможно.        Как же ему было хорошо в тот вечер. И сейчас её тихий смех, горящий взгляд и стоны прогоняли призраков. Он стал взрослее и сильнее. Настолько, что Люциус боялся его, а такая женщина отдавалась ему среди райского сада. Больше никто не мог причинить ему вред. А с Гермионой он познал истину.        Познал и ужаснулся тому, что задрожал от возбуждения. Страх рассеялся и Драко ощутил желание. Всепоглощающее желание, подкрепленное тем, что еретичка сейчас в его спальне и власти. Он знал её тайну и мог вынудить девушку повторить тот вечер. Покорно глядеть в глаза. Шептать то, что ему захочется. Позволять делать, что угодно, но…        - Нет! - Зарычал священник, впиваясь пальцами в бортики фонтанчика. Не для того он пригласил Гермиону. Она была выше, выше, в стократ выше него. Драко, приняв свою любовь, наивно решил, что та чистая и возвышенная, как к Богу, потому был уверен, что похоть больше не владеет им. Ему просто хотелось быть рядом с ней. Возвышать её. Помогать. Служить. И видеть совсем близко. У него не было грязных помыслов и вот сейчас он низко хотел её. Как…как… как животное.        Неужели его любовь не была чиста? Неужели даже это было запятнано его темной душой? Единственное светлое, что он обрел? Как можно было хотеть её, ведь она была божественно прекрасна.        Священник посмотрел на свое отражение в воде. Андреа постарался, сшив ему костюм и рубашку. Но красивее Драко не стал, особенно сейчас, когда глаза горели похотью. Он испытал разочарование и отвращение к себе. У него не было права на это мерзкое желание совокупеления. Не должен был пятнать любовь. Ему хотелось быть выше самого себя.        Но, видимо, самовнушения было мало.        Драко опустил взгляд, а потом потянулся к своим брюкам. Он не носил ремень даже под костюм. Как все священники, парень оставался собой и потому предпочитал “дисциплину” - то есть такую себе вариацию на пояс-плеть францисканцев, которую все реже и реже служители церкви использовали по назначению, ведь думали, что безгрешны.        Но он знал свой грех сейчас, потому неспешно снял сначала “дисциплину”, затем рубашку и опустился на колени.        - Опояшь меня, Господи, поясом чистоты и угаси во мне вожделение; да возобладает во мне добродетель воздержания и целомудрия, - тихо, почти умоляюще прошептал в темноту Драко, используя уже давно позабытую, вытесненную литургической реформой, молитву. Затем сделал замах и хлестнул себя по плечам.        Это не было слишком больно. Скорее, отрезвляюще. Как пощечина человеку, впавшему в истерику.        Никакой крови, царапин или чего-то столь же эффектного.        Просто жжение под кожей. Такое унизительное. Напоминающее о слабости.        Драко ударил себя еще раз. И еще. Впервые за всю свою жизнь парень сам себя наказывал телесно, но ему хотелось войти в спальню с чистым помыслами. Да, он собирался лечь с Гермионой в одну постель, но лишь для того, чтобы не быть одним. Священник дал себе слово никогда более не касаться её. Просто быть рядом. Рядом. Быть близким.        Ему должно было быть достаточно, иначе какая это любовь?        Его обучили, что любовь чиста и безгрешна, потому он недрогнувшей рукой вытравливал из себя недостойную похоть, а затем поднялся и облегченно вздохнул, ощущая все то же жжение. Уже болезненное, но заставляющее позабыть желание.        Неспешно, Драко побрел в душ. Затем закутал свое слишком худое тело в халат и лишь после вошел в спальню. Абсолютно с трезвый мыслями и держащий себя под контролем. Он поборол себя и с гордым видом лег в постель, где еретичка уже мирно спала с улыбкой на губах. Сложив руки в молитве Драко долго молился. Не за себя, за неё. Просил Бога милосердно простить ей все грехи, даже обман с ребенком. Каялся за неё, принимая эту вину на себя. Хотел, чтобы у её души был шанс попасть в Рай. И потому вымаливал епитимию у своего строгого Отца.        И лишь потом он, наконец, уснул. Отвернувшись от своего соблазна. Наслаждаясь тем, что она здесь, рядом с ним. А он - рядом с ней. Привычно обнял подушку в своих уже давно рефлекторных поисках близости.        Девушка проснулась. Не сразу. Но проснулась. То ли море слишком тяжело вздохнуло, то ли священник издал тихий стон. Она не поняла, но открыла глаза и беспокойно повернулась к Драко, уставившись в его спину. Нахмурилась. Он, значит, пришел и… ничего не было? И вдруг Гермиона испытала иррациональное разочарование. Она уже позабыла как боялась секса, сейчас ей было непонятно почему иезуит не захотел её. Заманил шантажом и не воспользовался.        Что произошло? Что с ней было не так? Куда он исчез и с кем провел тот час? Молился своей Деве Марии, вознося её чистоту или трахался с малолетней шлюхой, которую нанял на кухню?        - Нет…        Так вот что её разбудило. Драко бормотал сквозь сон. Она чуть приподнялась на локтях. Его лицо сквозь сон было искажено гримасой то ли боли, то ли ужаса. Может, ему просто приснился кошмар, а может там, в своем подсознании, он переживал то, в чем не признался ей.        - Я думаю, что он сделал это с ним, когда тому было пятнадцать…        Гермиона вздохнула и придвинулась поближе. Острожно погладила Драко по голове, не ведая, что была первым человеком в его жизни, который так к нему прикасался. Первой, кто отгонял его кошмары. Первой, кто погладила его. Но, видимо, сейчас парень был слишком глубоко в себе и не ощутил ничего. Просто сжимал подушку и дальше.        - Драко… Ох, Драко, все хорошо. Хорошо. Это просто сон, - зашептала девушка, а потом осторожно обняла его. Сначала уставшие от “дисциплины” плечи, а затем - за талию. Чтобы просунуть свою руку под его локтем и сплести их пальцы. - Ты силен, Драко. Силен.        Она перефразировала пророка Иоиля, ведь язык не повернулся назвать его слабым.        Вздрогнув в последний раз, священник задышал ровнее. Гермиона коснулась губами его макушку и снова погрузилась в сон. Так они и спали до утра. Люди, о которых сплетничал в эту ночь весь Марсель, были слишком поглощены друг другом, чтобы думать о других… Спали. Влюбленные, беззащитные и бесконечно сильные. *** Неожиданно встречаться в пятницу, ну что же поделать. Так бывает. Надеюсь, это не повлияет на вашу активность в отзывах и жду продолжения 😈