Дикастерия

       Dies Iræ (День Гнева) - секвенция в католической мессе, один из самых популярных доныне григорианских распевов.                      Свет.        Драко увидел свет и понял, что он не умер, ведь в конце пути его ждал ад, а там, как известно, с яркостью были перебои. С трудом разлепив веки, он уставился в потолок белого цвета. С детства такие ненавидел. Он, выросший под сенью матери-Церкви, привык, что над ним парили ангелы, а белизна была лишь символом больницы, никак не чистоты.        Раздражающе гудела чересчур яркая лампа.        Драко снова закрыл глаза, сосредотачиваясь на ощущениях. Все тело болело. Под кожей была игла. Тянуло губу. Подозрительно тянуло в районе ребер. Парень вспоминал последнее, что помнил. Они с Гермионой ехали в больницу по шоссе. Оба молчали. Её рука была в его руке. Девушка, видно, нервничала и Драко, не находящий особых слов, поддерживал Бэмби как мог. Долго не решался, а потом все же с трепетом сжал ладонь - такую холодную и влажную одновременно - в своих пальцах. Гермиона не шевельнулась, но и не одернулась. Ничего не сказала. Лишь вздохнула и продолжила смотреть в окно.        Запахло фенхелем. Он представлял как утром девушка, вся такая невинная после сна и душа, стоит обнаженная перед зеркалом и наносит масло на тело. Каплю за ухо, каплю - меж грудей - так по-королевски, Господи - и по две капли на каждое запястье. Затем Гермиона, наверное, рефлекторно растирала их. Запястьем о запястье. И без улыбки смотрела в новый день, не осознавая, что совершает таинство. Ритуал. Помазание. В её мире ей не нужны были понтифики и архиепископы, она сама себя благословляла на престол, который достался еретичке тяжелым трудом. Благословляла и шла править. Холодная, гордая, великолепная и лишь теплый аромат фенхеля согревал её.        Он размышлял, а потом произошел сокрушительный удар. В их машину на приличной скорости въехал… Драко не помнил, не увидел, не рассмотрел. Зеленое пятно. Грузовик? Джип? Фургон с цветами? Его откинуло вперед, но последнее, что парень запомнил не боль и не страх. Не жутковатый хруст ломающихся костей. Не крик водителя.        Ужас. Дикий ужас и беспомощность, что он не мог защитить её, свою Магдалину. И дитя, их дитя. Драко крепко сжимал руку Гермионы. Не знал, что так их и нашли прибывшие врачи. Оба были в крови и без сознания. Но даже в своем забытие, парень не выпустил руку. Он так вцепился в запястье девушки, что пришлось повозиться.        А теперь он пришел в себя. Пару часов спустя. С трудом рассматривал мир вокруг себя. Стерильный-стерильный мир, как в какой-то антиутопии. С конца девятнадцатого века смерть переместилась из домашних постелей в больницы и стала какой-то ненастоящей, лишенной эмоций. Родственники, избавленные от необходимости наблюдать предсмертные муки близких, не провожали родных людей плачем. Все стало проще. Утихали аппараты. Медсестры равнодушно констатировали время, когда жизнь ушла. И все. Потому Драко ненавидел все в больницах: запахи, белизну, а особенно по-деловому равнодушный персонал. Наверное, по той причине, что ему предстояло самому уйти в ад в таких вот белых стенах и с чужими людьми. А он был предпочел Параду или Грот Венеры. Но у него были свои договоренности с Ватиканом.        По этой причине Драко не слишком приветливо отреагировал на молодую медсестру, которая расплылась в улыбке, когда он очнулся. Ему захотелось отвернуться, поскольку ему не нравилось быть слабым у незнакомцев на глазах.        - Pere, Вы очнулись, слава небесами, - она была набожной, судя по нитке розария, которая сидела на шее и исчезала под белым халатом. Драко пришлось натянуть вежливое выражение на лицо. - Мы так волновались.        - А я вот даже не успел испугаться, - ему казалось, что шутка вышла терпимой. Он мог и лучше, но не с капельницами и канюлями в носу. - Со мной была девушка…        - Да-да, с ней все хорошо. Легкое сотрясение. И пара ушибов. Мадам отдыхает в соседней палате, - закивала медсестра, наводя непрофессиональную суету вокруг. Опыт еще не убил в ней человека в этой больнице. Врачи ведь не должны были проявлять никакой радости, а медсестры постарше относились почти свысока. Иногда Драко их побаивался. - Её отпустят вечером. Но сначала допросит полиция. И Вас тоже, если Вы будете…        - А ребенок, что с ребенком? - нетерпеливо перебил её Драко. Его не интересовало расследование или свое состояние в эту самую минуту. Он и так все ощущал. Ничего критичного вроде не произошло. Лишь боль. - Ребенок…уцелел?        Медсестра нахмурилась, странно посмотрев на него. Священник похолодел. Чувство беспомощности снова овладело им. Шалфей. Удар. Ладонь в руке. Венера с младенцем. Он знал, что шансов нет. Но ему нужно было это услышать, ведь надежда - худший из ядов. И все же, одновременно Драко сожалел, что задал вопрос слишком быстро. Ведь пока он не знал ответа - то все еще был отцом, у него все еще был ребенок, этот новый человек.        Его Томас. Её обуза. Их грех. И их шанс на прощение.        - В машине не было никакого ребенка, mon pere, - наконец, сообщила медсестра с тяжелым вздохом. Стоило вызвать врача. Кажется, этот священник бредил. Или просто его посещали видения. Так говорили о святых. Они никогда не бредили. Просто видели. Кто знает, кто посетил его момент аварии?        Святой Михаил? Гавриил? Христос в образе младенца?        - Мадам беременна, - Драко подавил раздражение в себе. Он не был похож на идиота и сам был в курсе, что в машине не было детей. Боже, да у них же даже автокресла не было. Или девчонка думала, он ударился сильнее нужного и получил амнезию? Они же были не в сериале Нетфликс. - Ребенок не пострадал?        Надежда снова подняла свой уродливый, лживый лик. Ведь Гермиона не сильно ушиблась. А вдруг, вдруг…        - Вы что-то путаете. Вы ехали с Гермионой Грейнджер. У неё только сотрясение и ушибы. Она не была беременна. Вам… В автомобиле был кто-то еще? - Медсестра волновалась все сильнее. - Я была в приемной, когда вас привезли. Мадам первая пришла в себя.        - Я… я устал. Мне нужно… нужно полежать, - странно прохрипел Драко, намекая, что хочет остаться сам. Медсестра кивнула и быстро вышла. Парень опустил голову на подушку и бездумно уставился в проклятый белый потолок, находя, как и во всем земном, на нем изъяны. В плафоне лампы застряло пару мушек. Едва заметное пятно кляксой портило белизну слева. А справа… справа Драко не мог разглядеть.        Мир странно поплыл. Не закружился, нет. Просто поплыл. Потерял свои очертания…        А у него не было сил поднять руку и протереть глаза, в которых появилась странная пелена. Забавно, одна пелена застилала взор, а вторая…вторая упала с глаз, а он лежал и просто считал сколько раз сделал вдох, а сколько выдох. Потому что боялся впустить ту правду, которая прозвучала из уст невинной, неискушенной овечки. Почему-то Драко не засомневался ни на секунду. Это за Гермионой нужно было проверять сто раз, а затем еще столько же, а у этой девушки не было резона лгать.        Это было странно. Ему стоило порадоваться. Ребенка не было, а значит сегодня никто не умер, но он не спешил смеяться от облегчения. Пустота каменной глыбой придавила Драко и он просто не мог шевелиться. В какой-то момент понял, что уже ничего не считает. Просто. Потому. Что. Перестал. Дышать.        Он ездил в Ватикан. На коленях молил прощения. У Бога, у Папы, у святой Церкви. Не ради себя, ради того человека, которого хотел защитить. Он молил не о епитимии, а о том, чтобы того ребенка приняли в этом мире и не судили за его ошибку. Сам Драко знал, что такое с детства платить за чужой грех и заранее пытался искупить тот. Его дитя будет невинно. Вот чего он желал, а ребенка не было. Это Евангелие оказалось не от Луки, не от Иуды, а от Венеры, а языческие боги были лживы. Потому ведь Отец их прогнал? Они не говорили правду.        Гермиона обманула его. Соврала. Обвела вокруг пальца и ради чего? Он ведь дал ей то, чего эта жадная Венера жаждала больше всего - власть. Чего ради было притворяться беременной? Больше, чем Драко уже предложил, все равно бы дать не смог. Да и существовало ли больше?        Гнева не было. Пока нет. Было осознание. Он не был Богом. Не был. Тщеславный глупец. Он не дал жизни. Гермиона была лишь еретичкой, Венерой, язычницей. Не Магдалиной. А он - совсем не Христом. Они были на в каком-то там “Коде да Винчи”, не примеряли Евангелие от Филиппа на себя, не играли эти роли. Они не дали никому жизни. Все было враньем. Таким искусным, таким красивым, таким жестоким. Но если ребенка не было, то почему же коробка, которую его руки бережно собрали существовала? Картонная, квадратная, полная важных безделушек. Для кого тогда она была собрана?        На этот раз Гермиона заигралась. Знала ли она, понимала, что натворила?        Была ли у неё совесть так поступить? А… была ли у него совесть её насиловать?        Вдруг, сквозь боль и ужас, Драко различил второй, такой страшный вопрос. Раньше он по-другому смотрел на все происходящее, но теперь, когда он был влюблен, когда любил, то… то Страшный Суд наступил раньше, да только не апостол Петр задал неловкие вопросы, а собственная совесть. Никакой бы адвокат дьявола ему не помог. И в эту секунду, признаваясь в том, что он делал, парень понял, что такое его епитимия. Гермиона Грейнджер воздала ему сторицей.        И все же, она не имела права. Как и он.        Парень с трудом сел. Тяжелый вздох боли. Взгляд, полный усталости на капельницу, затем - на дверь. Где, дьявол их побери, его охрана? Где хоть кто-то. Ему нужно было поговорить с Гермионой. Прямо сейчас. Он уже наклонился было к кнопке вызова медсестры, как в палату, сияя слишком дежурной улыбкой, вошел седовласный мужчина. Видимо, врач. Но Драко отмахнулся от него.        - Мне срочно нужно поговорить с девушкой, которую доставили сюда. Срочно. - повторил он, видя, что ему хотят возразить. Что-то, а свой тон, не терпящий споров, Драко мог и при смерти изобразить. Для полноты картины он нахмурился и нетерпеливо тряхнул головой в сторону иглы, торчащей из вены. - Это очень важно.        У него закружилось в голове от слишком резкого движения, но все же парень упорно повторял, что ему нужно. Он все равно не планировал задерживаться здесь дольше, чем до утра, пока Гойл не притащит в Грот нужный врачей. Тех, которые все знали о его диагнозах и давали бы правильное лечение. Этот человек вряд ли ему слишком уж поможет.        - Почки не пострадали? - Все же уточнил Драко, пока врач убирал капельницу. Катетер оставил. Священник не возражал, ведь его пошатывало да и физическая боль никуда не делась. Когда он расставит все точки с Гермионой, то вернется и послушно попросит снова прокапать ему обезбол. От травм такого рода, спасибо, уже придумали лекарства. Жаль, с душой все было не так уж и просто.        - У Вас проблемы с почками?        - Да. Потому с дозировкой лекарств лучше быть осторожным, - Драко скривил губы, а потом все же дрожащей рукой дотянулся до тумбочки, где лежал маркер и стопка стикеров. Написал номер своего лечащего врача, - свяжитесь с ним, он объяснит, что мне можно. Я вернусь через полчаса.        Парень провел обеспокоенного врача взглядом, но не спешил двигаться, когда тот вышел. Ощутил слабость. Вздохнул. Проблемы с почками. Сказать так было все равно что посмотреть на верхушку айсберга. Из-за синдрома кошачьего глаза он родился со слабыми почками и одна отказала еще когда ему было шестнадцать. Вторая начала отказывать год назад. Сначала Драко не очень-то всполошился, ведь ему была доступна лучшая медицина, но очень скоро энтузиазм парня угас и оптимизм он сменил на ореол смертника. У него имелся, как оказалось, ряд специфических требований к донору. Все, кого Ватикан мог бы заставить стать донором, не подходили. Он запутывался в терминах, но добровольцев отсеивали одного за другим. То группа крови не подходила, то антигены не совпадали, то риски отторжения были невероятно велики. Ему пришлось встать в общую очередь. Конечно, Драко мог бы схитрить, ведь был служителем Бога да и многие мафиози были на его коротком поводке, но были принципы, которые он не мог переступить даже ценою своей жизни. Потому он не обратился на красный рынок, не попросил никого убить за почку и не ускорял свою очередь. Время таяло, но парень терпеливо был как все. Считал, что не вправе пользоваться положением и отбирать право на жизнь у других. В чем-то он хотел быть равным.        Критичности ситуации прибавил лейкоз, который диагностировали в начале зимы. Химиотерапия плохо совмещалась с больной почкой и тогда-то, вдруг, парень понял - ему больше не жить. Рак ему вылечат, но то, что спасет его, его же и погубит. И как все умирающие, парень ужасно, просто ужасно захотел жить. Потому обратился к одному из самых влиятельных мафиози Италии. Фениксу. С просьбой подыскать ему живого донора. Просто подыскать кого-то, кто мог бы, возможно, ему подойти. Решил, что сможет попробовать купить согласие. Впервые решился.        Рен кивнул в то ветреное январское утро. Пропал. А через два месяца объявился с новостью, которая, как признался, даже его изумила. Начал издалека. У него была кузина, с которой Феникс давно не общался. Когда-то давно девушка сдала множество анализов, на случай, если ему понадобится донор крови или органа и оказалось, что её почка ему могла бы подойти. Группа крови и антигены на поверхности лейкоцитов совпали так идеально, словно они были двумя частями одного организма. Драко засомневался в такой удаче и Феникс помог ему организовать одну аферу.        В Марселе организовали якобы День Донора от имени Красного Креста, который успешно сотрудничал с мафией и Гермиона Грейнджер, как видная персона в Марселе, естественно, тоже сдала свою кровь. Затем образец еще раз проверили на антигены. Смешали с кровью Драко. Результат не изменился. Она, незнакомая рыжеволосая ведьма в Марселе подходила ему. Это было так странно, что парень сутки молился за такое чудо, но цена у того тоже имелась.        Об этом сейчас Драко думать не хотел. Их планы с Фениксом совпали ведь. Он даже мог заработать десять миллионов. А кузен Кьяры, уставший быть лишь Реном, хотел получить Марсель. И пусть Феникс часто думал, что вот он, познакомившись с Гермионой играет против, на деле ведь все вышло так, как желала та жадная птица. Кьяра поставила его бдить за Марселем. Он даже спас идиота от расправы, ведь Донна бы убила его, если бы игра за спиной зашла слишком далеко. В результате ведь все получат выигрыш. Гермиона станет Ришелье в открытую - Драко до сих пор помнил, как удивился, откопав такую любопытную правду про девушку, которая вроде была лишь элитной проституткой. Феникс сможет примириться с сестрой и получить Марсель.        Он же должен был получить почку. Феникс сказал, что переговоры с ней будет вести бесполезно. Стоит сначала её ошарашить, а затем предложить мир у ног. Так Драко и поступил. Но… проиграл. Ведь проиграл же? Ему показалось, что в день, когда девушка сообщила ему о беременности, небеса упали на землю. Он не подумал сначала о человеке, в нем забилась паника. Беременная, она не сможет стать донором, никак не сможет, а в этом была важность. Он планировал начать с ней переговоры, когда Гермиона станет зависимой от его советов и вдруг… ребенок. Ненужное дитя. Проблема. Ради себя же стоило от него избавиться. Пока еретичка думала, что все дело в страхе перед Папой, дело было совсем в ином. Церковь ему могла простить, но ему же так хотелось жить. Пусть даже ценой своего ребенка.        Так Драко казалось до момента, пока он не увидел, как Венера с его ребенком под сердцем спит. И в секунду, осознав все свои чувства, священник, обретая свою веру, понял, что его жизнь - такая грешная, такая грязная - ничего не стоит по сравнению с дитем, и потому отказался от идеи аборта, готовый заплатить собой. Вот настолько он хотел этого Томаса. Настолько любил Гермиону. Он знал, что не жертвует собой, лишь уступает место кому-то более достойному.        И что же… что?        Все оказалось лишь игрой, блядской шуткой, затеянной ради того, чтобы Бэмби избегала секса с ним? Да он с ходу мог придумать множество других идей. Она могла солгать о чем угодно. О венерической болезни. О травме. О запрете врачей. Но предпочла жестокий розыгрыш, стоивший Драко стольких сомнений и тяжелых решений.       В голове у него начал нарастать напев нотами Моцарта.       Dies iræ, dies illa Solvet sæclum in favilla…       Нарастал так сильно и громко, что Драко начал терять себя. Музыка все заглушила, все. Гнев захлестнул его. Момент Страшного Суда настал и не он стоял у престола Святого Петра, но был прокурором сегодня.        - Ты у меня за все заплатишь, дрянь, - прохрипел священник, осторожно поднимаясь. Мир качнулся, но ему было плевать. Ярость, наконец, овладела парнем и Драко был готов за волосы оттащить еретичку в операционную, как когда-то инквизиторы тащили ведьм к колодкам и реке, чтобы испытать их водой. Больше никаких игр. Никаких договоренностей. Никакой власти. Пусть отдает ему почку и разбирается с этим дерьмом в Марселе сама. А он…он ей больше ничего не должен. И никогда не будет.        Путь к соседней палате занял, наверное, времени больше, чем скитания Моисея. Но злость Драко не угасла, нет. Боль от потери человека, которого он уже полюбил была невыносимой и казалось, если отомстить - станет лучше. Парень всегда так поступал. Наказывал своих обидчиков. Жестоко наказывал. К тому же, разве истреблять ведьм было не священной миссией Дикастерии Доктрины Веры. Веры, которую Гермиона разрушила.        Перед тем, как войти, Драко сделал глубокий вдох, придавая лицу нужное моменту выражение. Стер ярость, оставив место только скорби. Чуть сгорбился. От усталости, боли и тяжести новых знаний. Шаркал ногами он не нарочно. Показалось, будто за эти полчаса просто состарился на много сотен лет. Как какой-то энт скрюченный от времени. Ни дать, ни взять старик с полотна Рембрандта. Опечаленный молодой старик, готовый задушить лгунью еще сильными, пусть и дрожащими руками.        Он оскалился на охрану Гермионы и вошел.        Девушка полулежала на койке. Её волосы были беспорядочно растрепаны, ноги босы, а платье - очаровательное голубое платье, которое столь понравилось Драко утром - было кое-где запачкано кровью. Её ли это кровь? Его ли?        Над бровью шел тонкий, уже зашитый, порез. Но в целом Гермиона, вроде, была в порядке. Удивительным образом она была красивее обычного. Будто синяки, царапины и беспорядок на голове лишь чудным образом усилили её красоту. Он не знал почему, но тут же отвел глаза. Не хотел, чтобы Бэмби обезоружила его всем тем, во что влюбился без памяти. Знал ведь, что стоит взглянуть на неё… по правде, злость уже таяла, но все же он желал мести. Желал же. Она так ужасно поступила. А ему хотелось теперь жить. Они будут в расчете.        Драко шагнул в палату. Споткнулся. Все его внутренние органы скрутило от боли, но ни звука не слетело с его губ. Сев на кровать, глядя себе под ноги, обутые в какие-то жуткие тапки, он выпалил:        - Мы потеряли ребенка, Бэмби. Мне… мне так жаль, - он нарочно сказал именно это. Хотел посмотреть насколько лгунья доиграет до конца. Ведь авария была ради этого подстроена. Он уже не сомневался. Чтобы у неё получилось имитировать выкидыш и играть роль жертвы. Наверное, весь персонал этой сранной клиники был куплен, кроме той наивной девочки, ведь от овечек обычно не было вреда. Никто не ждал, что он вообще станет с ней болтать, а может просто позабыли о ничего не значащем винтике. - Я его безумно хотел…        Она все подстроила, все. Рискнула его хрупким здоровьем. А если бы он повредил почку. Да и вообще. Мало ли ему больниц в этой жизни? Гермиона могла имитировать аварию в одиночку, но решила играть по-крупному. Какая все таки дрянь.        Драко ждал, что Гермиона скажет какие-то ничего не значащие слова. Повернул голову и, вдруг, увидел в зеленых глазах неподдельную боль. Разбитая губа дрожала. Как в ту ночь, кажется, когда он обидел её. Секунда. Вторая. Она храбрилась, а потом слезы - неподельные и чистые - покатились по щекам. Не думая о том, как выглядит, еретичка скривилась. Кусая костяшки пальцев, вдруг, бурно разрыдалась, захлебываясь и кашляя.        - Мне…Драко… мне тоже так жаль, - прохрипела она и спрятала лицо в ладонях. Священник смотрел на неё, не ощущая фальши, а Гермиона, Гермиона и не врала. Ей казалось, у неё достаточно сил доиграть роль до конца, но стоило ей очнуться, как она в ужасе поняла, как сильно перешла черту. Заглянув в палату Драко, изучая все его травмы и порезы, девушка не могла понять - когда жестокость сотворила с ней такое. И сейчас, когда иезуит, такой слабый и шатающийся пришел с ней разделить их - как он думал - общее горе, она сломалась. У него из вены торчал катетер, глаза были красными, вид - помятым. Драко ей поверил и стыд захлестнул девушку с головой. Признаться Гермиона не могла. Просто плакала. Не ощущая триумфа от победы. Ей хотелось просто отмотать время назад и никогда не поступать так низко.        А парень сидел и молча слушал её плач. Не слышал рыданий. Лишь исповедь и каждая слезы была как “mea culpa”. Да только culpa принадлежала ему же, не ей. Это он был виноват. Его жестокость, то как он обращался. Волна любви захлестнула Драко Малфоя. Потому парень осторожно погладил Гермиону по спутанным волосам. Не прощая. Ведь простить себя не мог. Лишь сожалея, что ей пришлось так сильно согрешить и рыдать. Он того не стоил. И в эту секунду, уже второй раз за несколько недель Драко понял - ничего ему у неё не попросить. Не мог представить, что ради себя просит её искалечить свое прекрасное тело. Он был согласен умереть, но сначала - помочь ей до конца.        - Гермиона, мы справимся с этим, мы со всем справимся, - целуя её в макушку и почти баюкая в слабых руках, обещал священник, ощущая как она вся еще содрогается. Подумал, что за эту вот “беременность” неожиданно лучше узнал себя. Всегда думал, что после насилия над ним все хорошее умерло. Осталась лишь обида и злость, а оказалось, он все еще был человеком, способным и сочувствовать, и любить. Это так потрясло Драко. Не совсем ублюдок. Не только инквизитор.        Томас. Томас был еще в нем жив. Где-то глубоко, а все же. И это его рука удержала гнев и теперь дарила утешение.        - Тебе нужно отдохнуть. Гермиона. Мы справимся. Помнишь? Пусть слабый говорит: я - силен. Мы будем очень сильными. Обещаю.        Девушка шмыгнула носом. Она так хотела снова его ненавидеть, но ничего не могла найти в той волне вины и ужаса. Это ведь было не все, что ей пришлось натворить. Драко еще не знал… а признать не хватило сил, потому Гермиона просто смотрела как парень, все также шаркая, ушел в палату. Поджав колени к груди, она снова заплакала. Ничего не было хорошо. Ничего. Хотя бы потому что Донна ничего не прощала. Об этом иезуиту предстояло узнать.        В своей палате парень, теряя силы, забрался в постель и пообещал до утра никуда не ходить. Подставил руку под капельницу, поскольку волны боли уже заколыхивали его, лишая покоя. Опасные, опасные волны. Врач с ним разговаривал, Драко не слушал. Ждал, когда сон поглотит его, но ничего не понимал. Боль не отступала. Прошел час, второй. А ему становилось все хуже.        А потом его телефон с паутинкой трещин звякнул. Там было сообщение от Донны.        “И враги человека - домашние его” - светилось сообщение, полное яда. Кьяра Рен вернула ему его же слова. Драко задумчиво посмотрел на капельницу. Вызвал врача опять. Спустя какое-то время он узнал, что обезболивающее было заменено на физраствор. Криво усмехнулся, приказав охране собираться. Подумал, что послание было весьма лаконичным и информативным при этом. Это ведь сделала Гермиона. Донна приказала, а она выполнила. Выполнила, хоть он же ради неё задирался с ней. Только ради неё.        Он снова повелся. Поверил слезам. А Гермиона рыдала и при этом предавала. Снова. Опять.       ***        Гермиона тщательно выбирала персики в своей любимой фруктовой лавке, которая приклеилась одному из старых зданий, как раковина к скале. Увитая плющом, с потертой от времени вывеской, она была почти незаметной для туристов, но неотъемлемой для многих предпринимателей Старого Порта. Здесь, в разноцветных деревянных ящиках продавалось все на свете: знаменитые кавайонские дыни, покрытые мелкой сеточкой кракелюр; огромные бордовые томаты, еще помнящие влажную, туманную почву бретонских берегов; согретые местным солнцем груши и персики; сладкие яблоки, собранные в долине Луары и терпкие - из деревушки Трувиль-Сюр-Мер; спелая малина из Люберона, пахнущая лавандой, среди которой её вырастили; земляника из Пемпонского Леса, где все еще бродили тени Мерлина и рыцарей круглого стола… (1). Наряду с местными товарами здесь торговали всеми возможными овощами и фруктами, которые на огромных кораблях каждое утро доставлялись из всех уголков мира. Естественно, без уплаты порто-франко. Сицилийские лимоны с зеленоватой корочкой; оливки, собранные у подножья Олимпа; кроваво-красные апельсины с пылью Этны и шоколадные, с бронзовой кожурой с берегов Коста-Бравы; гранаты с солнечных садов Кемера; медовый инжир из Карии; важный, кирпично-оранжевый батат с Буэнос-Айреса и огромные, размером с ладонь авокадо со штата Мичоакан; крупная, черная черешня с Венето и невероятно сладкая греческая клубника. Здесь, в этой маленькой, неприметной лавчонке каждый ощущал себя, как во фруктовой пещере Алладина.        Девушка, приветливо болтая с продавцом, отобрала дюжину персиков и теперь перекладывала их в свою корзинку. Там уже покоились фисташки, которые её кухарке предстояло обжарить в мальдонской соли; немного инжира и фисташковая паста, как основа для будущего пирога. Расплачиваясь, рыжеволосая ведьма улыбнулась. “Персики для месье кюре”, - мелькнуло давно забытое название бульварной книжонки у неё в голове. Сегодня Гермиона планировала навестить Драко, который не остался в больнице и вот уже третий день не показывался на свет Божий из своего грота. Как Люцифер, он сидел под землей, а над ним всеми цветами радуги расцветал Параду. И не только чувство вины заставляло девушку выбирать самые вкусные персики, нет. И даже не выгода. Все то же странное чувство тоски влекло её к нему. Так было, когда священник покинул Марсель после их ночи в раю. Так было, да. И снова эта неестественная ностальгия манила её к нему.        Пожелав продавцу хорошего дня, девушка повернула в сторону набережной. Хотела заказать на вечер у уличного торговца пару пакетиков свежих moules-frites, которые, кажется, инквизитору были по вкусу, но вдруг замерла, как жена Лота. Только бедолагу кара господня настигла, когда та развернулась, а она же просто подняла глаза. И увидела… нет, не удушливые испарения, пропитанные солью и серой, когда горели Садом и Гоморра, а лишь человека. Высокого, загоревшего, светловолосого. Одетый в белую рубашку с коротким рукавом, он почти походил на туриста. Почти. Почти. Почти….        Лучше бы, она, правда, узрела горящую Гоморру, ей-богу. И превратилась в соляной столб, как та несчастная ветхозаветная женщина, которой сексист Мойсей, или кому там приписывали авторство книги Бытия, даже имени не дал. Даааа, столбом стать было бы безопасней, но секунды шли, а чуда не происходило. Она все еще была собой. Рыжеволосой, светлокожей, способной дышать и шевелиться. А человек, потягивающий кофе в стаканчике из ближайшего туристического Старбакса - Гермиона заметила, что имени на том не было - никуда не девался. Земные проклятия были над ним не властны. Насколько, правда, еретичка знала - даже смерть обходила его стороной.        Вздрогнула. Вспомнила, как услышала новость о том, что кузен мертв. И рыдала, иррационально рыдала, подстригая только-только пробившийся из-под снега клевер. Но скорбь была преждевременной. Смерть не приняла его. И вот Феникс был перед ней. А она, хоть сердце и билось испуганной чайков в груди, все равно была счастлива, что тогда мойры отпустили его.        Чего ему это стоило? Или сделку с ними заключила его стрекоза?        Возможно. А, быть может, все было делом рук Кьяры. Она со всеми была на короткой ноге. Зачем же тогда кузен хотел её предать?        - Здравствуй, братик, - Гермиона знала, что выдала себя с головой. Секундной заминкой. Растерянностью и страхом. Побледневшими костяшками пальцев, ведь она вцепилась в свою корзинку, словно в соломинку. Но пыталась играть до конца. Странно, что инквизитор делал с ней не менее плохие вещи, но его она больше не боялась, зато Феникс… Возможно, причина была в том, что внутри еретичка уже убедилась - реально навредить ей священник не хотел и все же во многом помогал, а вот любимый братик мог с удовольствием повторить трюк с утоплением.        - Кузина, - он кивнул. Даже не пытался улыбнуться. А еще рядом не было ни детей, ни собаки. Никто пищащими гирляндами на нем не висел. Дурной знак. Настолько, что Гермиона рефлекторно скрестила пальцы за спиной, словно отгоняя беду. - Прогуляемся?        Она чуть выдохнула и даже позволила Фениксу взять её под руку. На людях он не станет её убивать. Но зачем он прилетел, что хотел сказать.        - Знаешь, Гермиона… или тебе комфортнее, чтобы я называл тебя Ришелье? - Якобы любезно уточнил мужчина и еретичка скосила взор на него. Естественно, он знал. Наверное, Донна рассказала. Ей бы вздрогнуть, но сейчас она и так была готова раскрыть секрет перед всем Марселем, потому лишь пожала плечиками:        - Как удобнее тебе, так и зови.        - Так вот, Гермиона, заручиться поддержкой Кьяры - мудрая мысль. Так тебе может казаться, - он говорил тихо и почти миролюбиво. Со стороны они ничем не выделялись из толпы, разве что в глаза бросалась красота еретички. - Но ты просчиталась, детка. Моя дорогая сестрица отнюдь не глупа. Может твой священник и уговорил её тебя поддержать, но она не даст тебе править Марселем без присмотра.        Феникс пил кофе и казался безмятежным.        На самом деле, он был более, чем доволен. Его, конечно, слегка тревожило то, что Кьяра поддержала Гермиону. Точнее, не это, нет. А то, что Донна ни слова пока не сказала о предательстве, хоть, наверняка, глупый мальчик наябедничал на него. И это породило некое напряжение в воздухе между compare и Кьярой, но в целом Феникс уже понимал как забрать Марсель себе.        - Этого не может быть, - покачала головой Гермиона. Она слышала условия сделки. Слышала.        - Мне кажется, твой священник не все тебе доверяет. Хорошенького же ты себе серого кардинала выбрала, а? Совсем не отец Жозеф, а, Ришель? Кьяра сразу сказала, что ты получишь Марсель только с условием, что я буду за тобой наблюдать. И маленький поганец согласился, благословил сие решение, так сказать. Потому не сомневайся, кузина, я глаз с тебя не спущу.        - И, видимо, всевозможные палки в колеса тоже подставишь, - криво усмехнулась Гермиона, холодея внутри. Да на кого же работал инквизитор, если заключал такие сделки? Он был за неё, за Феникса, за Кьяру или за Господа Бога? Если за последнего, то явно вела его рука Дьявола.        - Просто буду за тобой присматривать. Без опыта ошибки ты наделаешь сама, - радостно заключил Феникс. Все же, не зря он заплатил иезуиту те деньги, которые мальчонка вроде спустил на очередной, бросающий пыль в глаза дом, в котором его одиночестве стало лишь ярче. Тот преподнес ему Марсель. На блюдце с майоликой.        Не солгал.        А Гермиона, как препятствие на пути, ничего не значила. Она ошибется, обязательно ошибется. Если нет - он ей с радостью поможет. Кьяра увидит, что эта лошадка - паршивая овца и ему, человеку, имеющему огромный опыт управления портами, останется лишь снизойти и забрать город себе. На тех условиях, которые он посчитает нужными. Донна должна была ему личный порт. У неё был должок за Марсель. И видит Бог, Дьявол и Рены, в этот раз Феникс собирался стребовать свое. Возможно, сестренка это тоже понимала, потому промолчала. Понимала, что пусть они и семья, счет не равен.        - Не надейся, не наделаю. А если и так, это будут мои промахи и я их исправлю.        - Посмотрим.        - Посмотрим, братик. Не забывай, я наблюдала за тобой в Портленде. Как знать, может я чему-то и научилась, а? Будет забавно, если удержаться у власти мне поможет твой опыт. Иронично. Если угроза - это все, что ты желал мне сказать - то мне, пожалуй, пора.        - Мне тоже. Обещал жене быть дома к ужину. Ни за что не пропущу её каннеллони с рикоттой. Не подскажешь, где лучше купить калиссоны? Фел они очень понравились в прошлый визит.        - В лавке на углу продают, - не стала скрывать Гермиона то, что тайной не было. Попрощавшись с Фениксом, она долго смотрела вслед и понимала со странной смесью грусти и злости, что не испытала страха перед его угрозами. Отчего-то девушка верила, что в этой буре ей устоять, но… это не отменяло того, что священник умолчал об очень важной части сделки. Очень.        Как же им сотрудничать, если оба друг другу ни на йоту не доверяли?        Позабыв о пироге, мидиях и персиках, Гермиона развернулась в сторону Параду. И нахмурилась…                     1 - прототип сказочного леса Броселианд, известного в первую очередь, как место действий средневековых легенд о короле Артуре.               ***        Охрана Драко отчего-то отсутствовала у дверей в его комнату и Гермиона, которую обыскали при входе в Грот едва ли не до кружевных трусиков, в этот раз беспрепятственно проникла в святая святых. На её стук священник не ответил, но её это не смутило. Толкнув тяжелую, резную дверь из черного дуба, девушка впервые попала в новую спальню Драко и замерла. Совсем не потому что её потрясла красота помещения, а потому что священник, скрючившись в темном кресле, блевал в шикарную миску, весело расписанную ярко-синей майоликой и лимонами. Ей бы ощутить злорадство, но Гермиона просто растерялась и застыла, скрестив руки на груди. Растрепанный и уставший, он уткнулся в миску едва ли не лбом.        Но заслышав шаги, вскинув взлохмаченную голову и зло сощурил свои покрасневшие от бессонной ночи глаза. Гермиона сглотнула и усмехнулась так, будто ничего не произошло:        - У нас так много дел, а ты нашел время отдыхать, - хмыкнула она, бесцеремонно опираясь о какой-то комод. Драко вздохнул и, удерживая миску на коленях, уставился на еретичку. Он болел почти всю свою жизнь и с ним происходило множество неловких моментов, однако, наверное, впервые за свои двадцать шесть лет ему стало стыдно за свой внешний вид и процесс, за которым его застали. Стыдно за вспотевший лоб, помятый вид, пятна на халате и… за все, в целом.        Наверное, все дело было в Гермионе. Когда ему становилось плохо при врачах, Папе или Короле Филиппе он ощущал себя вполне нормально. Ведь они были мужчинами. А она… она была женщиной. Наверное, только теперь, на предположительно двадцать шестом году жизни, Драко Малфой понял, почему же Церковь изгоняла женщин. Те слишком волновали. Особенно, такие красивые, безупречные и холодные. Ведь в контраст ему, еретичка выглядела просто великолепно. В обманчиво простом белом платье от Шанель, со свежей укладкой, шалфейным ароматом, утренним маникюром и макияжем, который маскировал порез над бровью. Сложно было представить её на больничной койке двумя днями позже. Видимо, эта Венера, как и её мифический братец, обладала свойствами птицы-феникса, ведь образ перепуганной девчонки растаял, сгорел, умер и перед ним была женщина. Прекрасная, но безжалостная. Ведь ни эха слезинки не звенело в её зеленых, клеверных глазах. Как и сочувствия.        Она смотрела на него с отвращением, брезгливо поджав сливового цвета губы. Цвет помады делал весь её образ еще строже и холоднее. Такими губами не целовали, а презирали. Или целовали в лоб. Того, кто лежал в гробу. Проклиная, никак не благословляя на прощание.        - И у святых бывают выходные, - хрипло прокаркал парень, пытаясь показать, что поганый характер, делающий его таким неотразимым, все еще при нем. И все же, Гермиона застала его врасплох. А ведь было так просто спрятать глаза за очками и выглядеть просто богемным священником, никак не блюющим мальчишкой, который третий день пытался различить, где море, а где небо, потому что те все время менялись местами. Умом Драко понимал, что с ним злую шутку играет любовь. Кого-то та окрыляла, его же принижала. Ему, как и каждому мужчине, хотелось бы выглядеть сильным, властным и шикарным в глазах любимой, пусть и не любящей женщины, а он же был лишь жалким ничтожеством, которое не могло удержать в себе свой скудный завтрак. И плевать, что это Гермиона с ним сотворила, погнавшись за необходимостью аварией прикрыть отсутствие ребенка. Он ощущал себя униженным и слабым. Не так ему хотелось предстать перед ней, совсем не так. Драко не чувствовал в себе сил даже встать и дойти до постели, потому продолжил сидеть и обнимать чертову миску руками.        Правда, Гермиона мало думала о внешнем виде священника. Дабы меньше его смущать, она скользила взглядом по спальне, восхищаясь ею целиком и полностью. Темные стены, большая кровать, воздух и окна, окна в пол. Такие прозрачные, что казалось, будто море было частью этой комнаты. Шикарное и контрастно яркое.        Еще девушку потряс полоток. Он был расписан под знаменитую фреску Пьетро да Кортона из палаццо Барберини. Среди черных мраморных колон, беззаботные краски “Триумфа Божественного Проведения” смотрелись удивительно естественно, хоть изображению же была присуща помпезность эпохи Возрождения.        Еретичка вздохнула, изучая трех Мойр. Клото, Атропа и Лахеса прямо над головой Драко пряли нити жизни. Кого угодно бы удивило такое откровенное язычество в доме священнослужителя, но ведь и заказчиком фрески был Папа Урбан VIII, который хотел увековечить силу дома Барберини в веках. Неизвестный Гермионе художник настолько удачно перенес изображение сюда, что ей чудилось, будто она все время слышит гул пчел, хоть на самой картине их было всего три. А все же ассоциация была так сильна, что стены жужжали. Такова была сила ассоциации с фамильным гербом некогда могучего семейства.        Девушка холодно усмехнулась. Пчелы. Красивые, золотые пчелы. А ведь мало кто знал, что эти трудолюбивые малютки заменили мало симпатичных слепней, ведь Барберини происходили из местечка под названием Тафания, а слепень по-итальянски был tafano. И лишь когда Маффео Барберини стал Урбаном VIlI, великий Бернини деликатно намекнул Папе, что все же мух лучше было заменить на пчел. Форма сильно не менялась, а вот смысл…        С тех пор пчелы стали символом Дома. А спустя века, когда Барберини канули в лету, Скорпион скупил все их имущество. От Палаццо Барберини до капеллы их имени, от дворца до бронзового Балдахина в Соборе Святого Петра. Теперь все пчелы Рима принадлежали одному человеку, который так увековечивал любовь к своей золотой Пчелке. Эта история, обреченная стать легендой, была красивее, чем ассоциация с жадным Папой Римским.        - Как ты себя…чувствуешь? - Спросил Драко, поскольку в ответ на шутку о святости, Гермиона демонстративно фыркнула. Он не знал зачем притворялся и играл в эту игра. Она ничего не потеряла, а вопрос все равно звучал.        Забавная у них вышла ситуация. Ребенка не было. Горя не было. Бэмби не утратила их дитя, а он… он того лишился. Как такое было возможным?        - Получше тебя, - Девушка скользнула взглядом по капельнице. Драко дернул рукой, закрывая рукавом халата следы - старые и свежие - от предыдущих сеансов. Это было слишком личным. - Обезболивающее?        - Ну, точно не физраствор, - сухо ответил священник, которого, к счастью, боль больше не мучила, лишь слабость, потому ему вводили витамины. Но он в упор посмотрел на Гермиону. Если о ребенке он так и не решился с ней заговорить, то здесь не притворялся, что ничего не знает. В его глазах был укор и вызов.        Гермиона не была застигнута врасплох, но в ответ лишь пожала плечами:        - Сам знаешь, Кьяре трудно отказать, - она даже не скрывала, что считает Донну куда более полезным союзником, чем полуживой священник. И это при том, что еретичка, к счастью, не знала ни об одном из его диагнозов. Иначе бы их союз не состоялся.        - Ты забыла мне рассказать о том, как вы чудно спелись за моей спиной, - еще один вызов и упрек. А еще, где-то внутри, под слоем равнодушного тона и тяжелого взгляда - обида. Такая наивная, почти детская. Почему Гермиона его предала.        Драко знал ответ. Она была, хоть и божественного происхождения, но по правде всего-лишь человеком, а это значит, ей свойственно было искать выгоду и искушаться властью. Преданностью люди ведь не отличались, лишь влюбленные.        - Как и ты забыл поведать об одном пустяковом условии раскрытия личности Ришелье. О том, как расплатился за поддержку Донны тем, что ко мне приставят Феникса, - сегодня был день какой-то удивительной, но такой болезненной честности.        Пчелы продолжали тревожно жужжать вокруг. Как Драко спал среди этого гула? Слышал ли он его вообще?        - К нам, - поправил священник еретичку и та скривила губы. Она не привыкла быть командой. Особенно, с тем, кому не доверяла. - Ну, что ж, как ты и сказала, Кьяре ведь трудно отказать. - Его голос в эту секунду был пропитан ядом. И враги человека - домашние его. Эта фраза не отпускала Драко. Ни на секунду. - Я думал, что ты будешь благодарна.        - Серьезно? - От возмущения Гермиона даже поднялась. Стала нервно расхаживать по спальне, пытаясь стуком каблуков заглушить пчелиный гул, который будто о чем-то хотел ей сказать. Но о чем же? Ранее они были символом жадности Барберини, теперь - великой любви. Но в такой истории ей не было места. Если чувства здесь у кого были, так это… у неё. Увы, да. Сквозь всю обиду, Гермиона знала - она что-то чувствует к этому подонку и это её угнетало, делая еще более язвительной.        Всем своим естеством девушка отрицала все. Не хотела даже думать об этом. У неё было достаточно проблем. И все же она не могла, не могла не смотреть на него. Отводила глаза и все равно видела его. Он весь был этим домом и в этом доме. Все эти фрески, аромат мирра, зеленый розарий на прикроватной тумбочке, майолика и лимоны… все, все было ним. Она даже не испытывала жалости от его помятого вида. Этот священник казался ей каким-то столпом невероятной силы, ведь все равно выглядел удивительно гордо.        - Я знаю, чего ты желаешь больше всего на свете, Бэмби, - Драко, наконец, смог отлепиться от проклятого дивана. Отставив чертову миску подальше, он медленно побрел в сторону постели, стараясь повыше поднимать ноги и не шаркать. - Знаю, что дело не только во власти. Ты хочешь доказать ему, что зря он от тебя отказался. Что ж, мы в этом похожи.        Он присел, но спину держал ровно. Не шутил. Они правда были одинаковы. Только Гермиона последние годы пыталась что-то доказать Фениксу, а он - Господу. И оба были удивительно глухи, а они все равно продолжали стараться, сбивая колени и забывая о принципах, а порой - о гордости и самоуважении. Вот как им хотелось этого признания.        Девушка развернулась.        Сощурила свои зеленые глаза. Пчелы вдруг утихли. Между ними повисла удивительная тишина и неудобная правда. Которую настолько не хотелось признавать, потому Гермиона молчала, выдавая себя с головой. Молчала и не отводила взгляд.        - Я лишь дал тебе шанс. Надеюсь, ты им грамотно воспользуешься… ну или хоть не будешь притворяться оскорбленной, - Драко пожал плечами. Он все ждал свой шанс. То ли от Отца, то ли от Венеры. Но оба были, похоже, о нем не лучшего мнения. А ему было все равно. Потому просто любовался ею. Ему нравилось видеть Гермиону рядом. Очень нравилось. - Нам нужно организовать вечеринку в честь Ришелье.        - Да, я уже занимаюсь, - как-то слишком быстро ответила Гермиона и, вдруг, Драко понял, что, кажется, он не приглашен. Промолчал. Она, правда, решила, что справится со сворой сама? Что ж, парень готов был постоять в стороне минуту-другую и посмотреть, как с такой самоуверенности ничего не выйдет, потому не стал ничего уточнять, а еретичка - добавлять, лишь укрепляя его подозрение в том, что он вне списка.        Гермиона, чтобы как-то сменить тему, бросила насмешливый взгляд на корзинку, которую внес какой-то молчаливый человек, зашедший, чтобы забрать в миску, в которую тошнило инквизитора. Судя по удивлению на лице Драко, он и сам не ожидал никаких подарков, а это он и был, судя по ленточкам.        - От поклонницы? - Язвительно спросила девушка, неожиданно ощущая себя уязвленной. Кто смел присылать что-то Драко, когда она решила, что приносить что-то инквизитору будет слишком сентиментально, хоть кухарка приготовила ему чертов пирог с фисташками, который она съест одна в Параду.        До последней запрещенной крошки.        Драко пожал плечами, позволяя Гермионе копошиться в посылке, которая была полная шоколада, судя по разноцветным упаковкам. Сам не знал, кто бы прислала ему подарок. У него не было друзей, до него никому не было дела. Он был не из тех, о ком бы побеспокоились после аварии. Вот подменить обезбол на физраствор - это было более понятно, потому как реагировать парень особо не знал, но ему было неожиданно и непривычно приятно. Не знающий заботы, лишь покупающий ту, священник смущенно заулыбался сам себе. Значит, был в этом мире хоть один человек, которому не все равно. Это очень согревало настолько, что он тут же начал нервно крутить пальцы в ладони. Потому что не знал как и отреагировать.        А еще понял, что сожалел, что Гермиона пришла хотя бы без дежурных персиков, у неё же под галереей была целая фруктовая лавка. Как же её сердце хоть немного растопить? Впрочем, он бы, наверное, испугался, если бы еретичка проявила к нему участие и принесла бы с собой что-то. Тогда бы решил, что умирает. А так все было стабильно никак.        - Хм, да здесь открытка. “Попробуй. Испытай на вкус, если не боишься соблазна, mon cher Франциск. Твоя Виан. В этот раз ветер разлучил нас? П.с. спасибо за цветы, все-то ты помнишь”. О, кого это ты еще успеваешь трахать? - Спросила Гермиона с плохо скрываемым сарказмом. Ей вдруг перестало хватать воздуха? Какая такая его Виан и какие такие цветы? Ей он, сволочь такая, цветы не дарил. Наверное, даже не знал как сильно ей нравились лилии.        А что за любимые цветы были у этой шлюхи?        И зачем Драко было столько шоколада?        Она вдруг услышала, что последний вопрос озвучила, поскольку священник странно отстранился от корзинки. В каком-то смущении и стеснении, будто его застали на месте преступления. Гермиона же понадеялась, что это единственное, о чем она сказала. Не хотелось бы выдать свою ревность.        - Кто-то сильно тебя не любит, раз желает диабет, - промурлыкала девушка. Драко тем временем взял записку. Та сильно пахла табачно-персиковыми Good Girl Gone Bad и хранила отпечаток алой помады. За Тором следовали гром и молнии, за этой девушкой - Kilian. Он мрачно улыбнулся.        - Не любит. Тут ты права, - честно сказал он. Ему пять лет нравилась писательница. Долгое время парень думал, что они очень похожи. Две сироты, которые притворялись кем-то другим в этом мире, но девушка не приняла его робких, неловких ухаживаний, а в ту ночь, когда он, наконец, получил её…        Драко не хотел вспоминать. Но да. Она не любила. Никогда не любила. Его ведь никто не любил. Никогда. Но все же Рей была внимательна. Не давала ему забыть о себе. Видимо, его отсутствие в Риме её задело. Очень сильно. Но он же послал ей цветы, она ведь всегда говорила, что гортензии приятней его компании.        Но он прочел её книгу. За эти два одиноких дня в постели. И в который раз убедился, как же Рей гениальна. Ей точно должны были вручить Нобеля. Или её супругу. Сколько лет она уже была замужем? Кажется, три года. Три.        - Никогда не любила Виан Роше, - Гермиона поняла о каком персонаже идет речь и презрительно поморщилась, но подумала, как у незнакомки и у неё совпадали мысли, ведь она сама планировала принести персики для месье кюре, а это были же книги одной серии. Об одной навязчивой женщине. - Знаешь, она такая… такая….        - Лицемерная? - Подсказал Драко, вертя в руках одну шоколадку. Упаковка приятно хрустела под пальцами. Золотая бумага будто шуршала ему: Возьми меня. Попробуй. Испытай на вкус. Так писала Джоан Харрис в дурацкой книге, которую Рей высмеивала в то лето. И так дразнила его все три месяца писательница, пока они не очутились в её отельном номере. Возьми меня. Попробуй. Испытай на вкус.        Её губы были на вкус как Кир Рояль. Сладкие, как тягучий смородиновый ликер. А ещё - цветы апельсина. Стручки бурбонской ванили. Маршмеллоу. Алые-алые губы с ароматом Love, don’t be shy. Вся она пахла Good Girl, но помада выбивалась, ведь имела иной запах. Очень характерный. Шепчущий: не стесняйся. Возьми меня. Попробуй. Испытай на вкус.        Он так и не поцеловал её губы. Но запомнил их запах.        И никогда не пил кассис. И всегда оборачивался на девушек с Love, don’t be shy.        Потому отложил шоколадку. У неё был вкус смородинового ликера и ванили. Значит, она будет горькая на вкус. Вздохнул. Ощутил какое-то леденящее сердце одиночество, которое мурашками выступило на теле. Посмотрел на свою далекую Венеру, которая сидела рядом. Как же она была прекрасна. Слышала ли еретичка шепоток шоколада? Боялась ли она каких-то вкусов?        Хотя, дражайший Феникс ничего вкуснее сгущенки в жизни не пробовал, а её ни один человек в здравом уме и так без дрожи не ест, потому вряд ли Гермиону что-то пугало. Так как кассис угнетал Драко.        - Глупая, я бы сказала, что Виан глупая. Она всю книгу говорит, что хочет остаться в городке, но при этом все, что делает - это вступает со всеми в конфликты. Чтобы было если бы она ради собственного эго не открывала свою шоколадную по воскресеньям?        - Никогда не думал, что ты будешь на стороне священника, - хмыкнул Драко, взяв в руки вторую шоколадку. Та была в зеленой обертке. Повертел. Гермиона фыркнула.        - Он был дураком, но скорее по воле автора, потому не раздражал. Я понимала, что Джоан Харрис просто хочет создать из него антагониста, потому изобразила его так топорно и примитивно, позабыв, что у неё события не в 17 столетии происходят. А вот когда автор пишет персонажа, который вроде основной и шикарный, а та пещерно глупа и не симпатична, как человек - вот в этом уже беда. Ну, серьезно, меня аж дергало, когда мать того мальчика говорила, что ему нельзя пить шоколад, а она ей в лицо говорила: “да какая разница, я же его угощаю”. Или та старушка с диабетом? Это же нужно до такого додуматься - готовить ей шоколад и посыпать его еще стружкой из шоколада. Ну не дура? Я понимаю, наверное, её хотели показать сильной, независимой бунтаркой, но нет, она просто идиотка, которая собирала сплетни, мнила из себя ведьму и…да у неё даже проблемы не было. Придумала какого-то Черного Человека, от которого мать бежала… что за бред?        - А ты не боишься Черного Человека? - Вдруг спросил Драко и Гермиона осеклась. Посмотрела на него. Он - на неё. Возьми меня. Попробуй. Испытай на вкус. Шоколад зашуршал. Пчелы снова зажужжали и внезапно девушка поняла: это что-то другое так гудит. Её туго натянутые нервы. Гудели так нервно, как линии электропередач, заряжая воздух.        Шум нарастал и ей захотелось от него избавиться. Драко же, одурманенный шорохом шоколадных упаковок, пытался заглушить шепоток прошлого. Одновременно они потянулись друг к другу. Её губы были совсем другими. Теплыми, вишневыми, шипучими. Она пила шампанское и ела черешни. А он блевал в дурацкую тарелку. Драко одернулся, еретичка, наоборот, по инерции последовала за ним.        Её все устраивало. Пчелы загудели сильнее. Мойры перестали щелкать ножницами, уставившись на них без удивления, ведь узелки этой близости были завязаны на нитях их судеб. Афина закатила глаза. Религия прикрыла взор книгой, Папа Римский понимающе подмигнул, а Божественное Проведение занесло свой золотой меч над ними. Шоколадки посыпались на пол.        Их шепот утих. Больше Рей не имела над ним власти. В его пантеоне Богов появилась Венера, сместив и Отца, и Сына, и Святой Дух. И Драко не ощутил ужаса по этому поводу. Все было так правильно, хоть ему даже касаться её нельзя было. Он знал, что стоит остановиться. Она же…она же божественно прекрасна. Нельзя было осквернять это тело. Нельзя. Эта любовь должна была быть чиста, как любовь к Богу. Но Гермиона была такой теплой, живой, целующей его.        - Я… я не могу, - покачал головой Драко, - у меня еще капельница. Не могу. Нам не стоит это делать. Да и тебе, наверное, нельзя.        Он испытывающе посмотрел на Гермиону и та залилась краской, вспоминая о “выкидыше”. Сердито фыркнула, не понимая, что это с ней произошло. Похотливая кошка, ни дать, ни взять. Наклонившись, чтобы собрать шоколадки, она была разочарована. Этот ублюдок её больше не желал? Конечно, у него же теперь была “его Виан”, которой он слал цветы. Куда ему было теперь трахаться со шлюхой, которую поимел не только Портленд, но и Марсель. А как красиво он ей пел, что “кто первый бросит в неё камень”, а сам плюнул в лицо своим равнодушием. Естественно. Завел себе Виан и где, где, где была та Виан?        Раньше не любившая “Шоколад”, Гермиона его просто возненавидела в эту секунду, а Драко пытался унять дрожь в пальцах. Он был почти в религиозном ужасе от того, что едва не натворил. Как он посмел о таком думать?        Еретичка вернула ему шоколадку в зеленой обертке, остальные сложила в корзинку. Вела себя так, будто ничего не произошло. Драко же прочитал надпись. Дубайский шоколад. Что-то подобное парень уже видел в социальных сетях. Кажется, это был какой-то завирусившийся тренд.        - А тебе та книга видимо нравится, - поддела она священника. Тот как раз сдер хрустящую обертку и под ней обнаружилась плитка молочного шоколада в разноцветных брызгах с одной стороны, а дробленых фисташках - с другой. Гермиона аж покраснела от гнева. Та сука Виан добавила в шоколад его любимые орехи, тогда как она так и не принесла фисташки, которые для него пожарили. Она бы, блядь, не удивилась, что незнакомка сама приготовила. Эти…эти законные любовники всегда были лучше нее.        - Нет, я её не понял, - честно признался Драко. - Шоколад там хотели изобразить как орудие соблазна, но ведь церковь и шоколад - не враги, а союзники. По крайней мере, для иезуитов. Ведь с его помощью паству можно было вводить в экстаз и контролировать. Да что там, всю Латинскую Америку мои собратья миссионеры покорили отнюдь не молитвами. В 17 веке у нас было уникальное право продажи шоколада. Эту прибыль Ватикан затем использовал для приобретения земель и расширения Папского государства. Затем другие ордены помогали распространению шоколада, который тогда продавали только для изготовления напитка. Логистика шла через монастыри. Многие кардиналы обожали шоколад. Самым большим поклонником был он, - священник поднял глаза к потолку и Урбан VIII, заказывающий шоколад ящиками, смущенно пожал плечами. - К тому же нынешний Папа разрешил использовать шоколад в качестве альтернативы просфорам. Иезуит, что поделать. Изменил многовековую традицию причастия. Так что нет, я, правда, не понял почему шоколад показали, как зло, если как раз мы с ним очень хорошо “дружим”. Глупости это. Нужно было автору лучше теорию читать. Вот что мне не понравилось.        Он разломал плитку и показалась темно-зеленая начинка. Протянул кусочек Гермионе, но та покачала головой, буркнув “аллергия”. Сам же священник попробовал. Тесто катаифи захрустело на зубах. Привычный вкус фисташки обволок небо. Парень довольно выдохнул. Тут, конечно, Рей попала на сто процентов. Ему было вкусно. Потому что фисташки он любил на уровне инстинкта.        У него на лице было написано такое блаженство, что Гермиону передернуло от ревности к той Виан. Поднявшись, к огромному сожалению Драко, она начала собираться и очень быстро ушла. Он же отложил шоколадку. Позволил себе всего кусочек. И так достаточно нагрешил. Парень знал, что стоило, наверное, применить, к себе телесные практики для воздержания, но пока в качестве наказания годилось одиночество и капельница.        Пока… *** Привет вам, мои дорогие читатели. Важная информация: следующая глава (и шикарный арт) будут не в четверг, а в пятницу, то есть 18 октября (есть такие рабочие моменты, которые нельзя перенести и приходится ехать). А так все в режиме. Едем шоколад, ставим "жду продолжения", коментируем. Словом, общаемся!