Тихая комната

Между возвращением из Питера и предстоящей поездкой в Печору прошла пара дней. Аня была все ещё против идеи ехать всей ебучей толпой, но ребята все порешали сами — было даже решено снять под себя легендарную гостиницу «Космос», пусть та и была давно закрыта. Стоило сие удовольствие триста сраных тысяч. Но на квартирниках ребята заработали реально много — на поездку хватало с лихвой. Один только Серафим в чат ничего не писал. На удивление. Просто скинул свою часть денег. Молча. Аня же до сих пор не находила себе места. Она просто не могла расслабиться и плыть по течению, когда знала, видела и чувствовала, что Макс угасает у нее на глазах. Она продолжала запрягать Череватого и Сакова, чтобы они помогали искать информацию, но сама пока не колдовала — надо было дать зажить раненым рукам. Тем не менее, по квартире она бродила натуральной тенью. До аэропорта решили добираться на аэроэкспрессе вместо кучи такси, значит — предстояла поездка в метро. Место сходки была выбрала станция театральная. И главное… С ними ехали все ебучие коты. И Машка Макса и Ани, и Ра Андрея и Адель. И вскоре они узнают, что к ним присоединятся коты Серафима и кошка Алены. Арсений, Тимофей и Пукки. А с Аленой Аня успела заочно познакомиться — вчера ей прилетело в телеграме: «ну здравствуй, лучшая подружка» от самой Angel Energy. Хоть в сообщении и чувствовался саркастичный тон отправительницы, Круппова не имела ничего против девушка Серафима. Как бы ее не пытались настроить против Суховой ворчащий Андрей и беснующийся Федя. Если Сидорин любит свою «мефедронщицу», как ее звали его друзья, никогда не используя имя, то… Кто имеет право им мешать? А за наркотики не Ане осуждать. В итоге между девушками даже завязался диалоги, в котором Алена призналась, что верит в ведьм. Реально так верит. Успокоилась, кажется, немного, когда Аня рассказала ей про свои отношения с Максом. Поэтому появление у станции, выбранной местом встречи, Алены вместе с Серафимом не удивило только Круппову. Она продолжала игнорировать всех, кроме своего парня и Адель, и потому реально ждала Мукку и его девушку. А появились они, опоздав на добрых пятнадцать минут. Сидорин тащил две переноски с котами — в той, что поменьше, мяукал абиссинец Арсений, а в той, что побольше, вдвоем ютились белая, как снег, Пукки и крошка Тимофей. Рядом семенила хмурая Алена в розовой шубе, что Аня не могла не прокомментировать сразу после того, как фамильярно приобняла новую знакомую: — В Печоре сейчас минус двадцать. — Меня трудно заморозить, — отмахнулись Сухова. Из-за вечной анемии она даже не чувствовала холода периодами. Зато серотониновую яму — ещё как. Последствия употребления такого количества синтетического наркотика не могли пройти просто так. С языка до сих пор не сошли язвы, позволяя питаться лишь кашами, а настроение качалось где-то на отметке «суицид — это выход». — Я очень рада вам обоим, — улыбается Аня. — Сердце Серафимки не могла украсть плохая девушка. Андрей, стоящий позади с Адель и переноской с Ра, демонстративно закатил глаза. Как и Федя, взгляд которого говорил больше всяких слов. Но особенно Серафиму зашел его синюшный нос. И как бы не старался даже ударить, но получилось все равно по красоте. Поэтому он выглядит маниакально довольным, когда предупреждает: — Хоть одна ебливая тварь рот откроет — уебу. — Как будто сами не юзали, — внезапно хмыкает Сережа. Не из желания выебнуться перед сестрой, которая до сих пор игнорировала его существование, а просто как данность. Даже Максон — и тот засветился со своей легендарной печорской химкой. — Потому что пока это чисто «сам торчал, но осуждаю». Так-то Серафим тихо всех тут ненавидел. И подбешивался просто на необходимость переться со всеми ними на ебанный Север. Через ебучее метро, которое он, владелец двух БМВ, ненавидел ничуть не меньше. Но звала Аня. И сейчас он реально был искренне благодарен, внезапно, обоим Крупповым. — А кто-то, между прочим, мне еще утром голосил свою «Цветами радуги», — внезапно подает голос Адель. В первую очередь, потому, что высказался Сережа. Она сама, выдрессированная Сашей, редко решалась высказать свое мнение. — «Нам надо, чтоб как под препаратами» и вот это вот все… Так-то сама в жизни ничего страшнее сигарет и не попробовала. Но человек не может сводиться только к тому, что он что-то употребляет. И если сейчас Серафим привел ее к ним, обнимает за талию, смотря с такой любовью, то… почему они вообще лезут? На нее Федя косится непередаваемо нечитаемым взглядом. Адель как-то рефлекторно вжимает голову в плечи, по старой привычке тушуясь того, что вообще открыла рот. Но ситуацию спасает Макс, заявляя: — Пошлите уже. А Аню все равно обратно к себе тянет. И они всей толпой спускаются в метро — забавно, что теперь все делятся по парам, кроме Сережи и Феди, справедливо решивших тусить друг с другом во имя философии. А Аня, действительно, проявила искренний интерес к Алене. По девушке видно, что она плохо себя чувствует, поэтому Круппова даже прибегает к приему, которому ее научил Олег. Хоть что-то полезное осталось из всей этой истории — Аня берет Сухову за руку, стараясь магически облегчить ее состояние. Ладно, теперь Алена стала относиться к ней ещё лояльнее. Передвигаться с вещами и пятью ебучими котами было довольно тяжко, а метро внезапно застало их часом пик. Пробираясь через толпу, они кучкуются вместе, но нонсенс все равно происходит — когда ребята вбегают в вагон, двери с надписью «не прислоняться» закрываются прямо перед носом Серафима. Алена тут же беснуется, хнычет, приложив руки с стеклу — а поезд-то уезжает. Ситуация до ржача глупая, но оставаться наедине с теми, кто ее явно почти ненавидит, мягко говоря, некомфортно. Аня тут же, задыхаясь от смеха, вопит на пол-вагона: — Не-е-ет, Серафи-и-им! Фараон с Соней тоже помирают, и тогда один Андрей философским тоном изрекает: — Это судьба. — Срочно едем назад, — молит Алена. В этот момент официальный канал Мукки в телеграме взрывается целым потоком кружков. «Вы там охуели, твари ебливые?», — рычит он. В целом, это был основной посыл и следующих десяти, и когда Адель включает первое, и оно орет почти на весь вагон, большая часть компании сыплется окончательно. Фанаты тоже голосят в комментариях, вкидывая вопросы типа «Отец, ты че?», «Мукка буянит», а сама Вегера смотрит на Алену. Неловко, что пиздец. Аня законнектилась с Аленой быстро, а Адель, по сути, только с Крупповой и общалась прямо. Ну, с Андреем, что само собой разумеющееся. С Федей, но сейчас зависать с Букером ощущалось чем-то катастрофически неловким. Серафим-то хороший. И Алена, вроде, не такая плохая. Федя до сих пор рвал и метал, но пока она не сделала ничего такого, чтобы прямо запрещать ее существование в компании. — Давайте я с девочками вернусь за ним, — осторожно предлагает Адель. Это было продиктовано исключительно здравым смыслом и благими побуждениями — за исключением Глеба и Сони, коренная москвичка тут только она, и с ней шансы опять потеряться в метро, в котором тот же Серафим не ориентируется из-за машины совсем, стремились к нулю. — А вы едьте дальше. В аэропорту уже встретимся. — Да сам разберется, — отмахивается Букер. Уже реально из принципиальной вредности. — Сиди уже. — Это некрасиво, — возражает было Адель. И тут же осекается, понимая, что звучит на деле пиздец навязчиво. Но хочется как-то обозначить что Ане, что Алене, что вот этот вот капитальный буллинг последней она все-таки не поддерживает. У каждого же бывают проебы. И не давать даже шанса… — Если хотите, — по итогу аккуратно добавляет Адель. Но так точно удобнее, чем если возвращаться за Серафимом всей толпой. — Поехали, — сразу соглашается Аня. А вот Алена косится на Вегеру с легким подозрением, медля с ответом. Поезд уже доезжает до Новокузнецкой, и приходит пара выходить — лишь тогда Сухова отстраненно кивает. У нее вообще-то всегда были проблемы с подругами. Когда она только переехала из Челябинска в Питер, освободивших от родительских оков, то сразу попала в тусу к парням — девочкам она не нравилась из принципа, мол, ебанутая клеит мужиков своим сраным эпатажем. А потом случился Серафим Мукка. И ведь Алена, блять, прекрасно помнит, как Федя и Андрей тоже торчали. Им ли судить ее, не зная полной истории? А вот сейчас она поймала неплохой коннект с Аней, и даже эта светская львица Адель тоже не бесит. Проезжать целую станцию в обратном поезде казалось ей вечностью. И смешно, и грустно. Едва двери открываются, Сухова несется к матерящемуся Серафиму, чтобы тут же провиснуть на его шее и звонко поцеловать в щеку. — Пиздец, — смеется она. — Ебучее метро. Тем более — московское, и тем более — в самом чертовом центре. — Прости-и-и нас, — тянет уссывающаяся с ситуации Аня. — Как видишь, спасаем тебя чисто женской компашкой. Вокруг — толпа и шум, но, тем не менее, все равно находятся индивидуумы, признавшие в компании экстраординарные образы. Кто-то из молодых девочек пищит, в мгновение она записывая ребят для сраных кружочком в телеграме. — Хоть в Печоре их не предвидится, да? — хмыкает Алена, уводя Серафима из центра зала у нужной платформе. — В Печоре нас либо не заметят, либо побьют, — невозмутимо пожимает плечами Аня. — Третьего не дано. И сама косится на явно замявшуюся Адель с подбадривающей улыбкой. Молодец, что поехала с ними. — Сука, я сам сегодня кого-нибудь отхуярю, — на полном серьезе грозится Серафим. — Ебучее метро, ебучие коты, ебучие люди, ебучие суки, ебучие кружки… Еще ща эти пидорасы ебучие будут… И по итогу, ставя переноски на пол, притягивает Алену ближе к себе, целуя. Жарко, развязно, смачно — из толпы очевидно наблюдающих девчонок раздаются то ли радостные, то ли разочарованные писки. Устраивая голову на плече Суховой, Серафим довольно протягивает: — Вот теперь пиздато. Заберите этих ебучих говнюков, епта. Я заебался. — Он забуллил собственных котов, спасите, — все еще чуть неловко смеется Адель. Себе она забирает переноску с Арсением, решив, что свою кошку Алена доверит скорее Ане, чем ей, и ласковый абиссинец отвечает эмоциональным «мяу». Заебался даже сильнее, чем его папка. Да и близость прекрасной белоснежной женщины… Прекрасное далеко. Они заново пересаживаются на нужный поезд, в этот раз пропихивая Серафима вперед. И только в этот момент он, кажется, всерьез вдумывается в состав компании спасения и выдает Адель: — И ты типа не за этих крыс ебучих? — Я не хочу быть «за» или «против» кого-то, не люблю такое, — чуть помедлив, откликается Вегера. — Просто, ну… Я подумала, что вот это вот все ничем не отличается от того, как Саша крыл хуями меня. Я была причиной всех бед и несчастий и виновата вообще во всем, а в итоге же все не так. По сути, они начали то же самое. — Заебали, — почти философски заявляет Серафим. И если сначала Алену он просто посадил рядом, то теперь утащил, по классике, к себе на колени, держа, чтобы не упала. — Твари. — И вообще, если люди друг друга любят, значит есть, за что. И если дают шансы — значит за что-то. И мы в это лезть не должны. Вообще никто. — Минутка философствования закончена. Адель смеется, не удержавшись: — Если речь не про Олега Шепса. Ань, прости. — Не напоминай, — закатив глаза, смеется Круппова. — Я тоже имею право на ошибку. — А что с Олегом Шепсом? — беспардонно интересуется Алена, нахохлившись на коленях у Серафима. — Я навела на него морок с лобковыми вшами на первом квартирнике, — Аня пожимает плечами. — Ты сейчас серьезно? — кажется, Сухова даже взбодрилась. — Он хотел врезать моему парню, у которого, на минуточку, рак. Местами Ане бывало даже немного стыдно за этот поступок, но потом она думала о Максе и понимала, что просто не может допустить, чтобы какая-нибудь падла задумала что-то против него. Кажется, и Алена сейчас преисполнилась — она уже слышала про болезнь Многознала от Серафима, но… Несморя ни на что, она умела быть достаточно эмпатичной. И поникший вид Ани сейчас говорил о многом. — Короче, ясно, с тобой ссориться не стоит, — пытается отшутиться Сухова, а затем обращается к Адель: — Мне похую, что они думают, честно. Но спасибо за поддержку. Приятно потому что, когда люди смотрят глубже, чем просто на твой внешний вид. Особенно, когда те же Андрей и Федя в свое время нюхали с ней с одного стола. А потом внезапно решили, что хотят быть хорошими, а она плохая. Даже не спросили, что пережила она сама. Святоши, блять. — Не думай о них, — просит Аня, прекрасно считывая тот факт, что как бы Алена ни храбрилась, ее задевает. — Помни про вшей. Помогу с любым типом морока, только попроси. Сама Круппова ведь испытывала что-то подобное совсем недавно — когда буквально двое против всего мира. Вот когда все ополчились на Олега. Но по итогу-то… Он реально не тот человек. А в случае Серафима и внезапно всплывшей Алены чувствовалось, что все не так просто. Тут любовь есть. Болезненная, изломленная, но совершенно искренняя. Стоит хотя бы взглянуть на то, как Сухова гладит Сидорина по лицу. А проблемы могут быть у всех и каждого. Зависимость — это не так просто, как кажется людям, что никогда с ней не сталкивались. — Пока Феде хватит восхитительного синяка на носу, — продолжает Алена, по-детски качая ногами. — А там глянем. И, не стесняясь никаких бабулек в вагоне, мягко покрывает поцелуями лицо Серафима. И в этот момент она смотрится такой до умиления беззащитной. — Как вы познакомились, если не секрет? — с улыбкой спрашивает Аня. Но лучше бы этого не делала. Знакомство их было романтично в стиле сраных маргиналов. — Это был Хэллоуин, — отвечает Алена. — Я приперлась в костюме Натали Портман из «Близости». Увидела его с Андреем у барной стойки, ну и… Прям да. Подошла и сказала, что хочу ему отсосать. После этого он не выпускал меня из своей квартиры неделю, а я и уходить не хотела. Забавно все-таки эта история звучит ее ангельским голоском. — Это было обострение ебучей погранички, блять, — как ни в чем не бывало поддакивает Серафим. Вот сейчас-то, на стадии преисполнения, многое становилось понятно. А были времена, когда он обошел все больницы, потому что даже не понимал, что у него ебучие панические атаки. — Потом примчались ее родаки, потому что я типа спиздил их дочь и силой удерживаю. А мы обдолбанные просто в хламину и ебались безостановочно. И батя ее давай что-то пиздеть… а я разбил ему ебальник, потому что он пиздел на нее. И типа это такая вот прям связная мысль, до сих пор помню, что хуй ее кто при мне обидит. Нет, правда. Ни сейчас, ни в своей худшей эре он не считал себя ни каким-нибудь ебучим романтиком, верящим в сто процентное попадание с первого взгляда, ни человеком, который вообще на что-то хорошее способен. Это была эра мефедрона, бухла, ебли под феназепамом и всего, про что были первые треки. А, еще постоянного желания самовыпилиться, вечно разбитых об чужие лица кулаков и ненависти ко всему миру. И вот эта вот ебанина подарила ему самое хорошее, что вообще с ним могло случиться. — Но я сначала зассал, что можно вообще… с кем-то быть. Прям вместе. Лежал объебанный, а мне никак, потому что ее рядом нет. И это был такой разъеб, такое осознание, что аж перекрыло. — Не удивительно, что именно Алена стала и оставалась центром его персональной пограничной вселенной. — И все. Ебучая пограничка, желание поебаться — равно моя любимая ебанутая принцесска. И тут же сам сбавляет градус внезапной хаотичной романтики, как у них и было всегда, демонстративным: — Но сосет она слишком пиздато. Всю душу высосала. Какая-то из бабулек плюет в их сторону. Да, со стороны Аню и Адель ещё можно было принять за приличных людей, а вот Серафим с Аленой — чистой воды маргиналы на вид со своими тату на лице. Кажется, в другом конце вагона, в котором они говорили чересчур громко, даже начинает плакать ребенок. — Так ради тебя стараюсь, — непременно соглашается Сухова, водя кончиком холоднющего носа по щеке Сидорина. — У всех остальных даже члены стремные, отвечаю. Аня не выдерживает и прыскает в кулак. Она-то, на самом деле, всегда была пай-девочкой, даже несмотря на то, что вертелась в тусовке рэперов — в частности Фараона, у которого любимыми темами вообще были суки и их киски. И так было, пока Круппова не выпустила «Агонию», в которой позволила себе материться. А вот этим двоим было вообще норм — Серафим и Алена были похожи на Сида и Нэнси в своей порочности, только, хотелось бы верить, без кровавой концовки. — И я серьезно, — продолжает Сухова с видом эксперта. — Я давно слышала, как я думала, пиздеж про половую совместимость. Ну типа некоторые партнеры настолько не мэтчатся, что кончить для них — ебаный подвиг. Я ж на всяких тусах бывала, фригидной себя уже считала, а потом появился Сима. А это прозвучало даже почти философски — Аня даже невольно призадумалась. У нее с Максом, кстати, все с первого раза получилось. Алена совершенно пошло надувает огромные розовые пузыри из клубничной жвачки, громко ими щелкая. А потом целует Серафима, просто заталкивая жвачку языком ему в рот. И усмехается ещё: — Делюсь. Круппова улыбается, качая головой, и переводит взгляд на сидящую рядом Адель. Кажется, ведьмы приходят к одной и той же мысли — эти двое созданы друг для друга. По итогу они воссоединяются с остальной частью компании и даже благополучно переживают аэроэкспресс и бесконечную процедуру досмотра пятерых котов. Машка, пребывающая в самом дурном расположении духа, успевает отпиздить сотрудников аэропорта, поэтому в самом самолете издает вопли бесов, которых выгоняют из Ада. С ней солидарничает разговорчивый Арсений, которому просто надоело сидеть в переноске. Серафим делает вид, что это не его кот. Макс стратегию перенимает. Им предстоит двухчасовой перелет до Ухты. Но рассадка заслуживала отдельного внимания. Сережа, на правах единственного одиночки, сидел один, в отдалении от основной компании, и явно был счастлив. Вместе с Аней и Максом сидел Глеб, и при условии, что Круппова все еще его игнорировала, это было максимально неловко. И черт знает, для кого больше — для самого Фараона или Макса, оказавшегося меж двух огней. На контрасте с ними вполне комфортно расположились Андрей, Адель и Соня. По факту, Вегера и Егорова так и не разобщались особенно сильно, но в самолете проболтали всю дорогу и даже подняли упавшую самооценку Федоровича, подключая к диалогу и его и позволив блеснуть умными словами, которых он понабрался, чтобы задавить Макса интеллектом. Но самый пиздец происходил посередине самолета. Появление Алены было незапланированным, и повезло, что Серафим успел купить ей билет рядом с собой. Но была еще одна проблема. Федя. — Я с этой пиздой не сяду, — грозит Букер, у которого по иронии судьбы еще и было место посередине. — Да пизда тоже с тобой не сядет, — скалится Серафим в ответ. По итогу Федю спихивают к краю. Сам Сидорин на моменте взлета садится посередине, защищая Алену даже от любого косого взгляда. Но как только они набирают высоту, Серафим перемещается к иллюминатору, усаживая Сухову к себе на колени, и все ебучие два часа они смачно целуются, буквально вылизывают друг друга в десна и, конечно, лапаются. В моменте, когда с губ Алены срывается первый полустон-полувсхлип, заглушенный только тем, что она уткнулась в шею Серафима, который залез под ее блядскую юбку, Букер не менее демонстративно изображает тошноту. И блевать ему приходится долго, потому что стонов было много. А когда они выползают из самолета, у Алены трясутся коленки. И ведь, сука, ни перед кем не спалились же. Кроме Феди. И Арсения под креслом. Арсений орал. Арсению тоже хотелось любви. А из Ухты до ставшей легендарной Печоры нужно было добираться на поезде целых пять с половиной часов. И уже на подходе Серафим ожидаемо притягивает к себе Алену за плечи, невозмутимо объявляя: — Охуенная поездка. Мне нравится. А она только хихикает в ответ в своей глупенькой манере. Хоть ехать предстояло меньше половины дня, было решено добираться с комфортом — то есть в купе. Аня, что была подавлена сама по себе, быстро сообразила, что их с Максом соседи, а то есть Алена и Серафим, должны бы остаться наедине, поэтому уводит Лазина к Адель, Андрею, Соне и Глебу, дабы попить легендарного чаю от проводников. Не то что бы Сухова и Сидорин бы их стеснялись. И это-то больше всего и пугало. — Я так обожаю поезда, — сладко тянет Алена. — Когда мои родители ещё не были отбитыми ебанатами натрия, они так возили меня в Анапу. В пути были два с половиной дня, и это так лампово. И тут же лезет на верхнюю полку, будто бы специально делая это так, что юбка платья задирается, открывая вид на нежно-розовое кружевное белье. Прямо у лица стоящего между полками Серафима. Уже наверху она гнездится в тесном пространстве и игриво канючит: — Котено-о-ок, холодно пиздец. Согреешь меня? За окном температура достигала отметки минус пятнадцати, что ощущалось как минус двадцать один, и ещё ебашила метель без остановки. Но подразумевала Алена все равно, естественно, совсем не погоду. Тем более, это не помешало ей вместе с блядушными кружевными трусиками не менее блядские чулки с розовыми бантиками и подвязками. И ведет Серафима уже от одного только вида — в самолете не разглядел, а дома не показала. Специально. Знает же прекрасно, что с ним делает. — Верхняя, блять, полка. Ты знаешь, что я слишком стар для этого дерьма? Конечно же, он поддается. Лезет следом чуть ли не галопом. Места наверху — катастрофически мало, но он сминает ее губы поцелуем еще тогда, когда болтается на лестнице. У них совершенно традиционная, максимально православная порнуха — с влажными звуками, укусами, сплетением языков и полустонами. Мальчик по имени Серафим, выросший в максимально верующей семьи, дорвался до своей ебанутой девочки и отрываться не собирался. Места мало, но вполне достаточно для того, чтобы вжать ее собой в тоненький матрас, устраиваясь между призывно раздвинутых ног. Не сошли еще следы прошлого секса в машине, но он добавляет новых засосов на шее. Тонкая ткань платья ни грамма не скрывает вставших сосков, Серафим это просек еще в самолете, но сейчас, когда его рука пробирается под нее, догадка подтверждается. Под платьем нет ничерта, и он едва не рычит, когда сильно сжимает грудь. Большим пальцем дразнит сосок, а сам уже хрипит: — А трусики свои ебучие все равно оставила. Нахуй ты со мной вообще еще носишь белье? — Ну как же так? — Алена старается придать голосу невинности, хотя сама уже втягивает воздух сквозь зубы просто оттого, как он нагло лапает ее грудь. — Должна же я была оставить тебе хоть какое-то препятствие, мой ангел. Ангел явно падший. Как Асмодей — властитель похоти. И вся выгибается в тонкой талии, раздвигая свои по-птичьи тонкие ножки шире. Прижимается лоном к его паху, ерзает на узкой полке, сводя с ума и себя, и его. Чёртово розовое кружево так-то промокло насквозь ещё в самолете. Как же их ненавидел Букер. Алена пробирается руками под кофту Серафима — у нее маникюр максимально пиздецовый, и остроту ее заостренных коготков теперь на себе испытывает кожа на его спине. Она царапает его совершенно безжалостно, оставляя тонкие алые борозды. А это он всего лишь решил поиграться с ее сосками. Притянув его к себе ближе, Сухова его губы не просто целует, она их кусает до красноты и мелких ранок. Под его телом вся извивается ебучей белой змейкой. Позволяет себе отпустить контроль окончательно, проводит языком по искусанным губам до изнеможения медленно — сначала по нижней, потом на верхней. И наконец тянет края коо кофты вверх, чтобы швырнуть ее куда-то вниз — судя по звуку, сбила что-то с маленького столика между нижними полками. И все для того, чтобы теперь расцарапать спину в районе лопаток. Живого места на Серафиме не оставляет. А собственные стоны напоминали жалобный скулеж — репетиция перед тем, как ее тонкие вскрики услышит весь сраный поезд. — Будешь трахать меня весь путь, да? — тихо усмехается Алена, совсем не деликатно зацеловывая распухший синяк на его плече, который сама же оставила ему пару дней назад зубами. — Все блядские пять с половиной часов, — охотно соглашается Серафим. Сука, а самого-то уже аж трясет. И в штанах стоит. Это перманентное состояние, когда рядом Алена, но… — Я же предупреждал. Охуенная поездочка будет. Мне нравится. Как же, сука, вовремя решили свинтить Аня с Максоном. И нет, его бы это не остановило. Но пока Серафим возится с ее платьем, все внутри аж вопит о том, что голой ее теперь будет видеть только он. Голой, блять. Они за эти дни столько раз занимались сексом, но еще ни разу не раздевались нормально. Не до того было. — Блять, да в пизду, — в итоге фыркает Серафим, когда с силой дергает пуговицы ее платья на себя. Ткань трещит, мелкие пидораски разлетаются по всему полу, по матрасу, куда-то к ее кофте летит и пострадавшее платье, но ему сейчас так похуй. — В моем походишь. Нахуй твои блядские платья. Потому что его кофты ей идут гораздо больше. Особенно когда знаешь, что под ними ничего нет. И теперь ему открывается полный простор. От покрытой засосами шеи Серафим спускается ниже, оставляя за собой дорожку мелких засосов — почти как ее сердечки на шее, только еще более пошлые. Видно будет, что бы не надела. На груди оставляет мелкий укус — так, чтобы промурашило, — и тут же зализывает это место, как будто бы извиняясь. А потом вбирает сосок в рот, лаская губами и языком, а потом прихватывая зубами и чуть оттягивая. Проблема, разве что, в том, что у самого терпения нет совсем — ну, по самолету это можно было понять. И одновременно с этим Серафим проходится рукой по ее ноге, от голени, скрытой капроном порнушных чулков, поднимаясь выше, по внутренней стороне бедра. Подвязки — это секс. Надо будет заставлять носить почаще. Блять, да он хоть все кружевное белье, все чулки мира скупит, чтобы только иметь возможность их с нее снимать. — И пусть, блять, все слышат, — ухмыляется Серафим, когда одним только большим пальцем касается ее клитора сквозь полностью мокрое кружево. И специально двигается слишком медленно, заставляя буквально вжиматься в свою руку, чтобы в итоге как будто бы небрежно бросить: — Давай. Попроси меня. Алена скулит и хнычет — нормальная ее реакция буквально на что угодно, что делает Серафим. Она капризно дует губы, в прямом смысле тая от его ласок — истекает смазкой, как будто он провертел ее через блядскую соковыжималку. И все же то, что она сказала девочкам в метро — истина. Сколько бы партнеров у нее ни было в жизни, никому не удавалось довести ее черных точек перед глазами, что хаотично плясали, словно помехи на старой пленке. Даже уши закладывает, отчего собственные стоны глушатся, и Алена совсем перестает их контролировать. И правда — жмется к его руке в полном исступленном отчаяние, растворяясь в тепле его пальцев, массирующих набухший бугорок. Но это не то… Не то! Ей нужно больше. Гораздо больше. И потому просьбу его она исполняет на отрывистом выдохе: — Пожалуйста… Сними все это с меня уже. Я не прошу, я умоляю. Ей нравилось отдавать ему власть, нравилось быть ведомой именно им, ее Серафимом. Нравится чувствовать себя почти униженной, потому что взгляд его потемневших от вожделения глаз в этот момент заставляет приблизиться к оргазму от одного только их вида. — Пожалуйста, — продолжает скулить Сухова. — Пожалуйста… Аж жмурится от того, насколько это хорошо. Она, блять, готова за одно его существование стоять перед ним на коленях всю ебаную жизнь, принимая все ртом до последней капли. А рядом, на крючке на стенке, висит ее кукольный рюкзачок, взятый с определенной целью. И пока Серафим тащил их вещи, Алена несла девяносто штук розовых презервативов с клубничным запахом и аниме-тянкой на упаковке. И это была истинная причина, почему они проебались со временем — на ебучем «Вайлдберрисе» перед ними встала ебучая бабка, которая долго проверяла свою швабру. Стояла, вертела, бухтела, пока Серафим за ее спиной не рявкнул на весь пункт выдачи, что им пиздец как срочно нужны их блядские розовые гандоны, потому что они опаздывают. Ебучую бабку, кажется, хватил удар. Розовой клубничной херни должно было хватить на всю Печору, и им скоро как раз придут новые. — Слишком тихо, блять, — наигранно вздыхает Серафим, останавливаясь. — Не нравится, м? Ответом ему был совершенно блядский скулеж. От смазки блестит внутренняя сторона ее бедер, и вся Алена сейчас — это просто абсолютная похоть, отчаянно нуждающаяся в нем. Он и не продолжает двигать пальцами — она сама почти судорожно вертит бедрами, желая только получить удовольствие. Еще в белье, на этой ебанной узкой койке, почти унижается, чтобы кончить. И тогда он руку все-таки убирает. Иначе сейчас обкончается сам просто от одного вида. Первая, блять, и единственная в жизни девушка, которая могла заставить излиться, даже к нему не прикоснувшись. Просто тем, как стонет, как ластится к нему, как бездумно почти пытается свести ноги, чтобы усилить напряжение между ними. Но сначала Серафим расправляется с бельем Алены. Пояс с подвязками оставляет, даже пристегивает всю эту красоту обратно — красиво, блять. А вот сам раздевается слишком торопливо, швыряя остатки одежды куда-то в никуда. В рюкзаке ее он ковыряется по-хозяйски. Ебучую упаковку вскрывает зубами и даже сам разбирается с презервативом. Клубничная сладость заполняет пространство купе, а Серафим уже резко толкается в нее, закидывая ногу себе на плечо. Молился, блять, на ее растяжку. — Кстати, про моих блядских любовниц, — хрипло шепчет Серафим ей на ухо, нависая над ней. И не двигается специально — дразнит. — Сама-то, блять, без меня трахалась с какими-нибудь чепушилами, м? Представил на мгновение — и аж выбесило. Но как же, блять, было важно в очередной раз услышать сказанное этим тоненьким порочным голоском, что она его… помнила. Все эти бездарно проебанные два года. Он ревнует. Он ревнует, и эта жаркая мысль вызывает невольную дрожь по всему ее телу. Приятно, черт его дери — у нее аж губы расплываются в довольной улыбке. Он сейчас в ней, заполнил собой до конца, и это чувство заставляет ее поймать легкий трип в виде секундной дереализации. Зато сразу, как Алена возвращается в реальность, ощущение становится даже ярче. Полка, на которой они ютятся, слегка вибрирует от того, с какой скоростью несется дребезжащий поезд, и в низу живота все аж сводит. — Было, — признается Сухова так же ему на ухо, прекрасно зная, насколько сильно его это может разозлить, но тут же совершенно порнушно проводит языком по его щеке. И начинает двигаться сама — неспешно, позволяя ему входить настолько глубоко, насколько это вообще возможно. Они настолько идеально подходили друг другу и душами, и телами, что ощущение неги охватывает все мышцы в районе бедер почти мгновенно. И Алена знает ведь, что он тоже рано или поздно не выдержит того, с каким неторопливым темпом она на него буквально насаживается. — Но… Чтоб ты знал… — отрывистые стоны мешают говорить, но Серафиму всегда филигранно удавалось ее понимать даже с заплетающимся языком. — Это было чем-то типа акта селфхарма. Потому что… И она вновь впивается ногтями в его спину в районе лопаток, пока жарко шепчет в губы: — Намного чаще я сама ласкала себя, вспоминая, как это делал ты. Никто не трахал меня так жестко и бережно сразу, как это делал ты. И никого я не хотела, как тебя, — Алена позволяет себе совсем неприемлемую шалость — крохотный след от передних зубов прям на его скуле. — И не захочу. Простишь меня,папочка? И вновь пробирается к уху, прикусывает теперь и мочку, самым блядским шепотом моля: — Накажешь меня теперь? Вытрахаешь всю дурь? А потом, на ебейшем контрасте с клацанием зубов, зацеловывает его лицо со всей возможной нежностью. Точечно и почти невесомо. — Я же тебя люблю вообще-то, — напоминает она. — Хоть задуши. В этот блядский, переполненный чистой похотью момент, Серафим задыхается. Она, блять. Она одна во всем этом ебанном мире вертела им так, как хотела. Прокатывала по эмоциональным качелям, заставляя обожать ее слепо, безрассудно, забывая обо всем, кроме нее. — Сучка, — хрипит он с абсолютным восхищением. — Какая же ты, блять, ебанная сучка, ты просто… Не договаривает. Потому что теперь сам берет ситуацию в свои руки. В глазах — нихуя, кроме абсолютного в своей порочности обожания. А мыслей-то, когда Серафим еще сильнее вжимает ее в матрас, буквально втрахивая в него, уже нет. Он набирает быстрый темп, буквально вдалбливаясь в нее — грубо, глубоко, а ей только и нравится. Аж глаза, блять, закатываются, а Серафим рычит, от нее дурея. И тогда, блять, вот тогда его рука сжимается на ее шее. Это не в первый раз. Чего у них, блять, только не было за почти год вместе, но каждая ебанутая хуйня с ней ощущалась восхитительной, как будто впервые. Серафим сжимает ее горло достаточно сильно для того, чтобы ограничить доступ кислорода. И это все — продолжая вдалбливать ее слишком исхудавшее от мефедрона тело в койку. — Люблю, — хрипит он, не вникая уже в то, что несет. На мгновение ослабляет хватку, давая возможность вдохнуть, но все равно давит на тонкие косточки, под пальцами ощущает, как сильно у нее частит сердце. — Сука, ты не представляешь, как. На коленях, блять, стоять буду. Тебя так, блять, никто… никогда… И снова придушивает, одновременно с этим входя особенно глубоко. Контролирует ситуацию, чтобы не сделать реально плохо, только доставляя абсолютно ненормальное блядское удовольствие. От легкой асфиксии у нее кружится голова, а перед глазами все идет разводами и рябью. И когда Серафим вновь убирает руку, Алена, даже не очухавшись до конца, поспешно ловит его губы своими. Поцелуй резко контрастирует с их совершенно звериным темпом, а ее и без того вечно холодные конечности словно наливаются ледяным свинцом, хоть остальному телу ужасно жарко. На какое-то мгновение его губы глушат ее стоны, но стоит им оторваться друг от друга, как совершенно блядские вскрики вырываются наружу хаотичным потоком. Алена срывает горло, выстанывая его имя. Дыхание просто идет нахуй — кажется, легкие пульсируют даже хлеще бешено бьющегося сердца. Кровообращение долбит по всему организму набухающими сосудами — ощущение, будто внутри все вот-вот лопнет от душевного вознесения. — Люблю-люблю-люблю… — самозабвенно выдыхает Сухова едва ли не по слогам. Горло уже сдается, начиная предательски хрипеть, голос садится. Но до самого последнего толчка Алена продолжает почти вопить. Отрывисто, потому что кислорода, блять, не хватает, когда оргазм накатывает ебанутым цунами, заставляя мышцы активно сокращаться и сжиматься вокруг члена Серафима. Ее самого любимого мужчины. Незаменимого. И когда он вскоре наваливается на нее следом, Алена дрожащими пальцами гладит его исцарапанную в месиво спину так ласково, как могла только с ним. — Обожаю клубнику, — сипло смеется она, уткнувшись носом Серафиму в щеку. — Но все в тебе — сильнее. И физически, и душевно. — Вампирша, блять, — хрипит он ей на ухо. Приподнимается на руках, которые буквально ходуном ходят, и продолжает, покрывая слишком ласковыми поцелуями ее лицо: — Пантера, блять… Моя ебнутая принцесска… А в это время за стенкой в соседнем купе сидели Макс с Аней, Адель с Андреем и Соня с Глебом. Федя, прихватив с собой Сережу, предусмотрительно свалил подальше с чем-то многозначительно гремящим в сумке. Знал же, что сейчас будет. В купе царила мертвая тишина, нарушаемая лишь стуком ложки — флегматичная Соня мешала чай в модной поездной кружке с металлическим подстаканником. Макс, забив на то, что в поезде официально курить запрещено, дымил уже которую сигарету подряд и останавливаться не планировал. Да и не до них было преисполненной проводнице, тенью блуждающей в коридоре. — О, — подает голос Адель, когда за стеной снова раздается тонкий вскрик, — на второй раунд пошли. Впереди было еще пять часов дороги и восемьдесят девять розовых презервативов с запахом клубники. *** И хоть Ухта тоже была относительно небольшим городом, Печора на его фоне была совершенно крохотной. Удаленность от цивилизации в виде тепловых трасс и близость к реке заставляли здешнюю температуру ощущаться ещё ниже, чем та была на самом деле. И многие успели пожалеть, что согласились на мини-отпуск на Крайнем Севере. Андрей закутался в шарф до такой степени, что видны были лишь глаза и нос. Глеб и Соня вовсе подготовились, переодевшись в полярные куртки. И только один Макс был в простой толстовке и черной короткой дубленке, не ощущая никакого дискомфорта — Аня жалась к нему всем телом, согреваясь, пока они ждут «пазик» — местный допотопный автобус. Прапрапрадед нынешних московских электробусов. И едва это чудо техники подъехало, стреляя выхлопными газами из трубы, почти все с сочувствием посмотрели на Букера. Максу-то с его ростом не всегда было удобно в автобусах такого типа, а что делать с почти двухметровым Федей? А ехать им на одну из живописных окраин, представляющих собой серые типовые панельки. Романтика российских дворов, как она есть. В конце концов, все кое-как уместились. А ведь пар изо рта шел даже внутри «пазика», несмотря на то, что под потрепанными сидениями на всю мощь работали пропахшие машинным маслом обогреватели. И едва они, уставшие после долгой дороги, выходят на своей остановке, Алена все же принимается ежиться и рефлекторно пытаться согреть озябшие пальцы дыханием. Сухова вообще не отличалась предприимчивостью в своих сборах. Приехала в любимом розовом полушубке без шарфа и шапки. Хорошо хоть, что Серафим напялил на нее свой спортивный костюм — в новом платье она бы промерзла мгновенно. — Нам осталось совсем немного, — уведомляет Аня. Она бывала в Печоре очень много раз вместе с Максом, потому ориентировалась в городе превосходно. — Вроде как там все должны были прогреть к нашему приезду. — Так, бля, стопэ, — внезапно командует Серафим. — У нас тут максимальное утепление. Он всегда умел быть заботливым — только с Аленой. И ему было похер на ее чулки и платьюшки, пока они еще были в тепле. Но сейчас, когда надо было топать ножками до ледяной гостиницы, Серафим решительно стягивает с себя белую меховую ушанку, приехавшую с ним с Питера, и надевает на Алену. Поправляет, чтобы ей точно было теплее, а сверху еще заматывает шарфом. Так, чтобы можно было целоваться, но при этом и греться. — Если околеешь, раздевай, — самым невозмутимым тоном заявляет Серафим. Серьезно, если понадобится — он и пуховик свой ей отдаст, сам оставаясь в одной толстовке, потому что он хотя бы длинный. Ебучий и неудобный, но к своим тридцати Сидорин решил, что комфорт идет в пизду, если тебе тепло. — Красотка, бля. И тут же в нос целует, снова притягивая к себе и растирая плечи сквозь это розовое подобие шубы. А пока все вокруг обнимаются и нежатся, Адель кое-как выдавливает из себя, стуча зубами: — Блять, пошлите уже… Вроде и вещи-то теплые взяла. Ну, по своим меркам. Но оказаться из привычных максимальных за последнее время минус пяти сразу в печорских минус двадцати оказалось слишком, и госпожу коренную москвичку, в жизни нигде, кроме родного города и теперь Питера, не бывавшую, реально колотило. Андрей тут же приобнимает ее, спуская свой шарф, чтобы поцеловать ее в щеку, обдавая согревающим дыханием, и соглашается: — Да, пойдемте, пожалуйста. Алена в это время едва не пищит от счастья — забота Серафима ее буквально возносит выше небес. Это не просто приятно, это умиляет до широченной улыбки, от которой болят щеки. После увлекательного пути в поезде ныли все мышцы, и она представляла, насколько у него должна гореть кожа на спине, а он вот все равно так нежно заботится о том, чтобы его девочка не мерзла. Но, к сожалению, идти в обнимку не удается никому — парням приходится тащить и вещи, и кошачьи переноски. Аня держится поближе к Максу, когда они всей толпой, наконец, отправляются в дальнейший путь — оставалось миновать пару дворов. Вокруг много деревянных бараков, где-то виднеются новенькие таунхаусы, но и они не внушают доверия. Их конечная цель — типовые панельные дома в виде букв П и Г, что в детстве Лазина из-за своей формы были прозваны «Пентагон» и «Гандон». Там и находится легендарная гостиница «Космос», закрытая долгие годы, но, к счастью, не заброшенная и не разграбленная. За их деньги им даже гарантировали отопление и подобие сервиса. А пока они идут через депрессивные серые дворы… Аня уже знает, что их ждет — Макс всегда был любителем с самым невозмутимым видом вспоминать увлекательные истории из детства. В каком подъезде ему навалял сосед за курение так, что одиннадцатилетний Лазин отключился. Где кто повесился. И легендарочка про выставленную из квартиры ванну со следами крови, в которой какой-то мужик зарезал свою жену. До сих пор тут стоит. — Он — кладезь ума и потрясающих жизненных хоррор-историй, — смеется Аня. — Ещё бы оленей и от лосей отличал… — А че, разница есть? — присоединяется к нему Серафим. Ему тащить было больше всех вместе с котами, но он так и не позволил Алене вообще ни на шаг от него отойти. — Один пидор с рогами, второй пидор с рогами, только побольше. Все же логично. И в воцарившейся на мгновение тишине голос Макса звучит восхитительно-серьезно и задумчиво: — Блять, а вот сейчас я прозрел… Громче всех традиционно уссывается самый шумный Серафим. А пока они идут по не блещущим разнообразием серым домам, напоминающим Сидорину родную Выксу и Саров, вся его натура отчаянного СДВГшника страшно скучает. Руки заняты, и доебаться до Алены полноценно не получается, и это бесит страшно. Настолько, что по пути он ногами пиздит снег, заставляя ржать уже всех остальных. — Сука, дай сигу, — внезапно страшно рычит он Алене. Так и шли — подуспокоившийся Серафим тащил толпу котов и их вещи, а сияющая Алена подносила ему к губам сигарету, чтобы затянулся. И они счастливы. Но идут в тишине недолго, потому что, когда Макс цепляется взглядом за один из однотипных домов, он вдруг выдает: — Вон там жена убила мужа вилкой. А здесь не выдерживает даже Сережа: — Че, блять? — Это я не пиздюком был, — предупреждает Макс Аню, намекая на то, что это уже новые восхитительные истории. — Они праздновали Новый год, поругались, она истыкала его всего вилкой, ударила чем-то в лицо, а потом они продолжили пить. — Каждый день такая хуйня, — философски заявляет Серафим. — И короче, типа кто-то говорил, что она его ножом ткнула, но мне рассказывали про вилку в сердце. Умер. Еще были слухи, что потом она попробовала его съесть. А через год тут пиздюк снял на видео, как зарезал женщину, ограбил квартиру и дал по съебам. А еще… — Макс, — предостерегающе зовет Адель, но под шумом снега и ворчанием Серафима он ее не слышит. — А там как раз была кровавая ванна, — продолжает Лазин. — Мы ходили, пугали друг друга… — Макс! — зовет Адель уже громче, не замечая, что намертво вцепилась в руку Андрея. А пялится — не на компанию, а на указанный дом. — Им не нравится. Особенно женщине из ванны. Она тебе пальцем грозит. И у нее горло так разворочено… — Я тоже это чувствую, — соглашается Соня. Аня кивает. Она не особенно работала с мертвыми, больше с бесятиной, но их недовольство ощутить могла. К счастью, вскоре вся толпа добирается до закрытой гостиницы. Хорошо, что по городу ещё не успел разлететься слух о приезде целых десятерых известных личностей. Хотелось оставаться неузнанными на каком-никаком отдыхе. «Космос» — очередное абсолютно типовое здание, ничем внешне не отличающееся от соседних жилых домов — только выцветшая, потертая прямоугольная вывеска свидетельствует о том, что когда-то здесь была жизнь. Их встречает семья владельца, с радостью согласившаяся поработать в праздничную неделю — Печора была довольно бедным городом, и приезд музыкантов давал отличную возможность заработать. Селятся все на второй этаж — как выяснилось, он отваливается лучше всех. После номеров коридор вел во вполне уютный холл с несколькими диванами, и все единогласно решили, что именно он станет местом для бухича. А пока… Пока стоило перекусить и развлечь себя традиционной северной забавой — пизделовкой в снегу. Всех пятерых котов закрыли в одном номере, предварительно проверив, чтобы они точно не имели возможности сбежать. — Маш, пожалуйста, не бей никого, хорошо? — уговаривала свою кошку Аня. Но та в ответ только распушила хвост и вальяжно разлеглась на постели. Котенок Ра проявлял к ней истинно джентльменский интерес, поставив лапки на край кровати и смотря своими большущими глазами. А вот Арсений и Тимофей озадаченно наблюдали за тем, как их новая сожительница Пукки пытается вскарабкаться по шторе. В принципе, все вроде нормально. В Печоре разгорелась настоящая война между «Пятерочками» и «Магнитами», что выглядело весьма забавно в общем антураже белых долин. По-подростковому закупившись чипсами и энергетиками, вся толпа отправилась на поиски просто самого огромного сугроба. Каждый из них достигал человеческого роста, но хотелось большего. И тут — открытие. Целое мероприятие катания на ватрушках. Аня отказалась сразу же — не была фанаткой зимних развлечений, москвичи Глеб с Соней тоже предпочли посмотреть, как остальные убиваются, со стороны. А Андрей крайне неловко подошел к одной из адовых ватрушек, рассматривая ее с очевидным сомнением. — Не, я, наверное, тоже пас. — Да ладно вам, — в привычно слащавой манере тянет Алена. — Разрешите себе побыть пиздюками. А то выглядите так, будто ваши личности достигли точки стагнации. Нужно было видеть лицо Федоровича, когда он покосился на Сухову. А та, кажется, даже не поняла, что не так, потому что уже ластилась к Серафиму, наконец освобожденному от чемодана и кошачьих переносок. — Моя могет, — самым влюбленно-восхищенным тоном заявляет он, прежде чем звонко поцеловать Алену в висок. И хотя ее влияние было бесспорным, горка все-таки манила к себе еще больше очевидным желанием повыпендриваться. Но ватрушки — это слишком просто. Серафим настроен был повыпендриваться. — Ща я им покажу, как надо. — Кстати, стагнация — это изначально из экономики, — аккуратно оповещает Андрея Адель, гладя его по плечу, пока Серафим решительно топал к горке. — Только умоляю, не открывай сегодня словарь экономических терминов… Это ведь ей и Ра пришлось ночью слушать, как он реально разучивает геологические термины, чтобы устроить с Максом битву разумов. И если Лазин хотя бы на геологическом учился, то Федорович в этой науке понимал ровным счетом ничего. Резонное замечание Адель о том, почему он не может повыпендриваться своей наноэлектроникой, по которой даже получил диплом, Андрюша проигнорировал. А Серафим уже поднялся наверх. И Макс, просекая, что Сидорин выбрал самый «пацанский» способ скатиться вниз, кричит: — Ты наебнешься! — А уже себе под нос бурчит: — Хоть бы кто прочитал правила пользования горкой… — Не наебнусь! — заверяет Серафим. — Наебнется, — поддакивает Сережа, который и сам в родном Новочебоксарске так развлекался по молодости. И частенько это заканчивалось кровавыми соплями, а однажды — даже выбитыми зубами. К счастью, не у него. — Наебнется, — соглашается с ним Федя, у которого детство было не таким пацанским, но… он слишком хорошо знал Серафима. — Наебнется, — вторит им Адель. И самым будничным тоном предупреждает: — Тут маленькая девочка шею свернула. Она говорит, что наебнется. И вот, момент истины. Выждав, когда внизу уже никого не будет, Серафим начинает скатываться. Стоя. Подошва тяжеленных ботинок очень хорошо катится, и сначала все идет прекрасно… Пока в самом низу он не запинается об какую-то неровность и не падает, проезжая оставшееся расстояние кубарем и с очень опасными кувырками. — Сука, надо было делать ставки, — ржет Букер. Сам страдальца поднимать не идет — просто потому, что знает, что тот его пошлет, и из сугроба Серафима достает Макс. В принципе, сильно не пострадал. Только из носа лила кровь, а к синякам, оставленным Аленой, добавились творения горки. И ничего не мешает ему немедленно крикнуть: — Суки, только попробуйте это слить!.. — Я заснял, — шепотом предупреждает Андрея Федя. А вот Сухова тут же скачет к нему, но мнется у самого спуска — она-то точно про себя знает, что с равновесием у нее очень плохо. Было даже два случая, когда Алена эпично наебывалась на лестницах. Оба раза, конечно, была страшно пьяная — в один из разов пила блядский «Чио-Сан» в пакетах из «Пятерочки» за сто пятьдесят рублей. Тогда полетела со ступенек вниз, разбив подбородок. А в другой момент чуть не выбила передний зуб. Поэтому сейчас Алена внезапно включает мозг, решая, что стоит просто сесть на пятую точку и спуститься с горки именно так. Про существование ватрушек, естественно, забывает. Зато около Серафима оказывается быстро. В штаны забился снег, но это не страшно. Алена тут же берет его лицо в свои ладони и тискает его, как маленького, обеспокоенно заглядывая в глаза. — Котенок, ты живой? — сюсюкается с ним, надув губы, так, что Аня умиляется, а Андрей морщится, почти фыркая. Абсолютно бешеный Мукка и вдруг это ее слащавое «котенок». — Пизда тебе, горка ебучая, — грозится Серафим. — Подожгу же нахуй… Или просто расхуярю… А ведь он мог, на самом деле. Было дело, когда в момент, когда Алена подскользнулась зимой, он реально пошел долбить плитку, на которой она упала. Потом, правда, пришлось потусить в ментовке, но это того стоило. А бурчание на существование горок в принципе как явления, испортившего ему такой пиздатый момент, никоим образом не мешает Серафиму повернуться к Алене, чтобы выбить у нее из штанин снег, отряхнуть заснеженную задницу, ищущую приключений, поправить шапку и поцеловать в губы, ничуть не смущаясь замерзающей крови на лице. Они слишком давно потеряли чувство брезгливости друг к другу, чтобы смущаться хоть чего-то. А неподалеку раздались крики. Толпа детей, которые разбежались от горки, вокруг которой сейчас торчали странные дяденьки и тетеньки, оккупировали один из сугробов и во что-то играли. И пока основная часть столичной компании заинтересованно пялилась на них, Макс пояснил: — Это «Царь горы». Побеждает тот, кто останется на сугробе последним и вышибет всех остальных. — Оп, — внезапно оживляется Федя, — Андрюх, го. В обычное время он бы утащил Серафима, который всегда был за любой движ, но сейчас — нет. Махаться с Максом было опасно для жизни. Серегу Федя слишком уважал, особенно после того, как они бухали в поезде. Глеб просто пиздатый, а значит оставался любимый Андрюша. — Это звучит как очень плохая идея, — робко подает голос Адель, но куда ей было противиться энтузиазму Букера? И так она и осталась без Андрея, которого Федя уже волок на вершину сугроба, не забыв крикнуть детям: — Разошлись, пиздюки! — Пошел нахуй, дядь! — огрызается один из пацанов, и пока петербуржец Федор культурно выпадает в осадок, ржущие дети разбегаются. — Туда лоха, — скалится Серафим. — Меня больше волнует, что я сейчас останусь без мужика… — вздыхает Адель. Андрей со своей участью уже смирился и даже не пытался упираться — этот мир ему уже понятен. Но вдруг подаёт голос Глеб: — Я с вами, чуваки. Соня пытается поймать мужу под руку, но тут с энтузиазмом уже скачет по снегу в своих модных кроссовках, совсем не подходящих к сезону. По итоге Егорова обреченно подходит к Вегере, облокачиваясь об ее плечо: — Я тоже не планировала становиться вдовой на Крайнем Севере. — Ты меня недооцениваешь, моя королева, — хмыкает Глеб, уже забираясь за горку. А Аня обвивает руку Макса, радуясь, что ей достался один из самых спокойных мужчин на свете. Хотя, чисто на всякий случай, все же его держит. А на исполинском сугробе уже начинается битва не на жизнь, а на смерть. Андрей со своими тоненькими ножками предсказуемо не успевает увернуться. Какое-то мгновение, беспомощный вскрик, и вот Федорович уже катится вниз по снегу. Благо, ничего себе не разбивает, но синяк на пояснице точно останется. И как раз в этот момент Глеб, у которого физически против Феди нет ни шанса, использует запрещенный прием. — Dead Dynasty, тварь! — скримит он Букеру в лицо так, что на деревьях шугается стая ворон. Птицы с каркающими воплями взмывают в небо, а вот Федю ждёт участь иная. От неожиданности эта шпала теряет равновесие и кубарем летит вниз — Андрей едва успевает подскочить на ноги, чтобы не оказаться задавленным реальным кабаном. После такого просмеяться сразу было физически невозможно. От смеха на морозе выступают слезы — Адель пищит, впервые в жизни обнаружив, что если ты рыдаешь, даже если от хохота, в минус двадцать, то на коже остаются дорожки, как от ожогов. Менее восхитительной ситуация от этого не становится. — Получается, ты отомщен, любимый, — хихикает Вегера, поднимая Андрея — и даже героически не навернувшись вместе с ним. Только лицо потом все равно приходится греть, но, обнимая его, Адель совмещает приятное с полезным — сомкнув руки у него на спине, забирает у него боль. Спасибо Шепсам хоть за что-то полезное. Федю не поднимает никто, но он и сам не торопится подниматься — ржет. А Соне остается только гордиться своим прекрасным мужем, который официально завоевал себе звание «Царя горы» и был ничуть не менее горд собой. Но на улице все еще оставалось минус двадцать, а теперь большая часть компании была в снегу и порядком промерзшая, поэтому настало время для следующего пункта развлекательной программы — выпивки. Но и тут все было не так просто, ведь, чтобы не тащить с собой гору бутылок, было решено закупиться на месте. И… — «Пятерочка», — решительно заявляет Серафим. — «Магнит», — парирует Федя. — «Пятерочка». — «Магнит». — Да в рот я ебал твой ебучий «Магнит», «Пятерочка» пиздатее! А Макс, наклонившись к Ане, с самым невозмутимым видом интересуется: — Как ты думаешь, когда им лучше сказать, что здесь везде будет одинаковая паль? Главное — не отравиться алкоголем. А то было дело. — А еще поесть неплохо было бы, — вздыхает Адель. Аня смеется, прижимаясь к Максу, и сообщает: — Тут Додо-пиццу открыли. В Москве она ее старательно избегала и не уважала, но в Печоре, как и в родных Чебоксарах, выбирать особенно не приходилось. Поэтому, окончательно отряхнувшись от снега, все семенят к ближайшему из супермаркетов — нейтральным решением стало то, что они просто зайдут в тот магазин, какой попадется быстрее. Алена злорадно смеется, когда им оказывается именно «Пятерочка» — да, поддерживала Серафима даже в таких мелочах. Их ждет вечер в стиле настоящих школьников — водка с апельсиновым соком. Ебучая «отвертка». Правда, и тут Сухова отличается, уговаривая «своего котенка» купить сок клубничный. К счастью всех остальных, они пока не понимали, в чем прикол внезапного гиперфикса на этой ягоде. И вскоре вся компания уже топает обратно к гостинице «Космос», где их ждет… сюрприз. В первую очередь заботливые хозяева решают проверить котов. Уже в коридоре второго этажа они понимают, что ор стоит по-настоящему мартовский и до ужаса душераздирающий. И едва стоит отпереть дверь, как перед ними предстает… красноречивейшая картина. Котенок Ра, это невинное создание, подмял под себя Машку. Заинтересовались даже Арсений, Тимофей и Пукки. Сидели втроем с прижатыми у голове ушами. — Блять, — закатывает глаза Аня. — Макс, зарни, только не говорили, что без меня проебал момент, когда у нее началась течка. — Я… Я стану дедушкой?.. — подает голос Андрей с самым преисполненно-завороженным видом. — Так она же… — В голове Макса шли судорожные подсчеты. И по итогу Лазин выбирает единственно верную в такой ситуации тактику — схватиться за голову. Машка ведь стала легендой за счет своего типичного стервозного характера. Судя по тому, как старался Ра, все у них пройдет более чем успешно. И если эта бешеная женщина еще и родит котят, по стеночке дома будут ходить все… кроме Ани. Круппову-то кошка обожала в любых состояниях. — А вы знаете, что у них шипастый хуй? — подает голос Серафим. — Она поэтому и орет. Я поэтому мелкому пиздюку яйца и отрезал. И сам в моменте с подозрением косится на Пукки. Кошка выглядела не менее озадаченной происходящим безобразием и как будто бы даже испуганно, но Серафим уже успел заценить, что актерские способности она полностью унаследовала от своей хозяйки. Да и Арсений явно проявлял знаки внимания, но их неиронично пронесло. — Яйца отрежу, — предупреждает Серафим старшенького сына. Арсений отвечает самым озадаченным «мяу» — как будто и в жизни ничего подобного не думал. А Ра все пыхтит. И Адель, смотря на Андрея, решает все же уточнить: — А ты в курсе, что такое «алиментный» котенок? Один точно наш… — Не один, — мрачно предупреждает Макс. — Они и десять родить могут… — Теперь мне точно нужно выпить, — сокрушенно вздыхает Аня. — Согл, — тянет Алена, поежившись. — По мне ударила инфа про шипастый хуй, а от женской солидарности и эмпатии никуда не деться. Остальные успели разойтись по номерам, чтобы переодеться для подростковой пьянки. И после этого курьеза хозяева решили растащить кошек по разным углам — по крайней мере, стоило изолировать девочек от мальчиков. Особенно Ра. Так вскоре и собрались в заранее выбранном для вакханалии холле. На самом деле, Аня все ещё чувствовала напряжение в общении с ребятами, в частности — с братом, с которым не обмолвилась и фразой за всю поездку, но сейчас настроение себе портить не хотелось. И тем более — Максу. Как бы он ни храбрился, было очевидно, что чувствует себя стабильно плохо. Круппова лихорадочно проверяла телефон на наличие новостей от Сакова и Череватого, но те понятия не имели, что происходит — и именно то, что бесовские эксперты недоумевали, пугало и убивало хлеще всего. На диване Аня меланхолично растеклась по Лазину, неторопливо попивая свой намешанный в кустарных условиях коктейль, и слушала, что говорят ребята. Сама в разговор особенно не включалась. И все бы хорошо, если бы на это не обратил внимание Андрей. — Анька, Максон, вы чего притихли? Федорович замерз на улице едва ли не сильнее всех, потому решил согреваться радикально — накатывал стакан за стаканом. Граненые, кстати. Только такие в буфете и нашлись. И вот, после примерно пятого крепко замешанного… Он встает с другого дивана, где до этого обнимал Адель, и объявляет: — Предлагаю петь, друзья! Будет пиздато! — Оу ноу, — искренне пугается Алена. — Сейчас будет очень плохо. Она ведь помнит Андрея, поющего акапельно и без подготовки под веществами. Сухова ежится, готовая затыкать уши, и жмется к Серафиму, пряча лицо у него в районе шеи. Самой пока было до ужаса скучно. Да, в поезде было хорошо, но сейчас вернулось странное состояние, вызванное серотониновой ямой. Ломало ее. Причем нормально так, традиционно погружая с усталое состояние черной меланхолии. А вот Андрея ничего не смущало. У него красивый голос, но дыхалка и способность вытягивать ноты — никакущие. В студийных записях это не было заметно, а вот на концертах — бывало. Ещё и алкоголь… Все сейчас вкупе готовило его друзей к настоящим страданиям. — Я подготовился! — и даже откашливается. Для интриги. Выбрал одну из старых песен Макса — «Долины». Больно нравилась метафорическая вселенная Иферуса, созданная новым братаном. Федорович и сам любил подобное — у него в музыке была целая вселенная о богах. И… Три, два, один… — Черное небо, Белые долины! Я даже не помню, Что так смело заявил им. Андрей скакал с ноты на ноту, задыхался и вообще переходил на почти фальцет там, где в этом нет необходимости — поморщились буквально все присутствующие. Аня аж взбодрилась, подскакивая на месте с мольбой: — Андрюш, бро, я тебя прошу… И надо же — помогло. — Так я снова твой бро? — с осоловелой усмешкой интересуется он. — Ради бога, просто не пой, — а она даже руки складывает в молебном жесте. — Я еду поездом, что разрезает белые долины… — продолжает свое выступление Федорович. — О боже, ладно! — вскидывает руки Круппова. — Мы бро. Клянусь. Только садись обратно. Но его было уже не остановить. Радости полные штаны. На своем странном энтузиазме Андрей вдруг предлагает: — Давай вместе покрасим волосы! — Бля, бро, ты можешь ебашить парные прически только со мной, понял? — А Серафим немедленно включился в новую затею. Водка не брала, даже несмотря на то, что он отказался намешивать коктейль и пил чистую. На носу расцветал синяк от падения с горки, почти симметричный с укусом от Алены, а беспокойная голова все равно требовала приключений. — Я б ебанул в красный, как когда за «Девочку с каре» не пиздили… Каких у него только волос тогда не было. Красные — это только верхушка айсберга. Самое забористое было розово-голубо-фиолетовое окрашивание, имитирующее гриву ебучих пони из мультика. Просто потому, что Алена попросила, а он и сделал. Вот так. И хотя в последнее время Серафим был на вполне серьезном вайбе, возвращение Алены пробуждало воспоминания о старых бесоебствах. Временах, когда просто… было хорошо. Нет, в планах не было опять начать торчать. По крайней мере, сейчас. Но это ощущение блядской, ничем не ограниченной свободы… И только Адель явно была не в восторге. Водка, блять. Плевать, что размешанная — лил-то себе за двоих минимум. Сразу после того, как она узнала об увлекательной истории, где у этого горе-энтузиаста вылезли подагрические шишки, и он умирал от боли, пока отыгрывал концерт. А теперь еще собрался краситься. А там до лысины — буквально полшага… Что в контексте ебучей подагры, из-за которой воспаляются и рушатся суставы, может быть тяжко. Нет. Мальчику, конечно, почти тридцать лет. И он может делать все, что захочет. С водкой вот остановить не смогла — сказал, что страсть как замерз. Но она просто… — Андрей, — глухо зовет Адель, впервые за долгое время даже отказавшись от своего любимого «Андрюша». Но сидевший напротив Сережа только мотает, сходу вынося вердикт: — Не остановишь. Он ужратый. Помрачневшая Вегера забирается на диван с ногами, обнимая себя за плечи. Вот тут стало тревожно. И как-то… нехорошо совсем.Как раньше. А включившийся в дело Серафим продолжает: — Можно тоником ебануть… — Знаете что, — смеется Аня, отставляя свой стакан на исцарапанный стол. — Я согласна. Тут есть «Магнит Косметикс» на соседней улице. Наверное, это реально дико тупое решение, но душа все равно требовала перемен. Круппова тоже любила периодами менять имидж — выкрашивала свои кудряшки и в ярко-красный, и однажды в голубой… Но все тониками и оттеночными бальзамами. Так что даже знала, что стоит брать. — Я тоже хочу-у-у, — капризно тянет Алена. А вот она не позволяла себе уходить из любимого платинового блонда, обычно ведясь лишь на мелирование. Но сейчас…. Если ее котенок хочет, то и она тоже. Она даже на месте нетерпеливо подпрыгивает, полная энтузиазма. А Аня бодро поднимается на ноги, протягивая классику, которую всем необходимо знать: —В Гостинице «Космос» сходят с ума… — Вы дойдете вообще? — с сомнением интересуется Соня. — Да с ними я пойду, ща все будет, — продолжает бесноваться Андрей, и Крупповой приходится даже надавить ему на плечи, чтобы усадить обратно к Адель со словами: — Ты на ногах еле стоишь. Во многом, благодаря этому на авантюру и согласилась — пусть Федорович проснутся с утра, посмотрит в зеркало и ахуеет. Девчонкам и Серафиму-то нормально вообще. А Сережа пусть радуется, что голову свою бреет. Иначе бы сестра в качестве мести и его покрасила. Алена тут же принимается радостно скакать — устала сидеть на одном месте, а водка не могла сравниваться по эффекту с теми ощущениями, к которым она привыкла. Стоило попробовать выйти на улицу. Не даром у нее чуйка на… кое-какие вещи, а в Печоре люди вряд ли так изобретательны, как в Москве и Питере. Макс и Серафим, кажется, не особо в восторге от идеи отпускать своих дам сердца одних, но Сухова вдруг огорошила всех ещё одним заявлением: — Я хочу с Аней фит записать. Как раз обсудим по пути. А ведь Алена Angel Energy не выпустила ни одной песни и не сыграла ни одного концерта за все последние два года — вот как с Серафимом расстались. Все время была либо в наркоугаре, либо в рехабе. Как-то вообще было не до творчества. Поэтому вскоре обе девушки уже сбегают на улице. Алена честно признается, что фит — просто предлог, на что Аня разумно напоминает, что теперь реально придется написать, потому что от них этого будут ждать. И вот оставшись наедине друг с другом, Круппова и Сухова уже могли не притворяться, что им невъебически весело. На улице темнело быстро, и теперь мелкие снежинки кружили в свете оранжевых фонарей, а температура опустилась ещё ниже — но общая атмосфера депрессивных серых домов соблаговоляла откровенной беседе. — Так он реально умирает? — интересуется Алена, поправляя на себе белую ушанку своего парня. — У нас времени от силы два-три месяца, — объясняет Аня. — Но он как будто не хочет, чтобы я что-то с этим делала. Я пытаюсь выяснить у бесов, в чем дело, но это энергозатратно. Резать себя мне как бы нельзя. А что тогда делать, если они требуют уязвимости и крови? Сознание должно быль полностью открыто. Алена слушала очень внимательно, периодами вставляя: «угу, да, ага». И тут же решила уточнить: — А разве шаманы не используют там ну… Всякие упоротые вещи, чтобы усилить связь? — Ты имеешь в виду наркотики? Честно, если бы я могла добыть, я бы сделала все угодно. Не то что бы Сухова испытывала желание Круппову на что-то подсадить… Нет. Просто так она чувствовала себя по-своему причастной. Будто помогает. И не совсем понимает, что помощь подобного рода весьма сомнительна. — Хочешь фокус? — расплывается в улыбке Алена. — Фокус? — недоумевает Аня, следя взглядом за Суховой, уверенно подходящий к водосточной трубе одного из домов. Она беспардонно шарит рукой внутри трубы с самым сосредоточенным видом, пока вдруг не пищит: — Да! Я так и знала! — Что там? Алена протягивает Ане ладонь, на которой лежит зип-лок с двумя крохотными марками с изображением Пинки Пай. — Думаю, это местное ЛСД, — продолжает она. — Поверь, ничто так не расширит границы твоего сознания, как кислота. И если прежняя Аня могла бы и отказаться, то… Нынешняя, пропитанная болью и отчаянием буквально насквозь… — Не прям сейчас. Сначала вернемся, волосы покрасим, — предлагает Круппова. — Никто не должен ничего понять. — Договорились, сис! Вскоре они возвращаются в гостиницу, вываливая на стол несколько тюбиков розового оттеночного бальзама. Держаться будет не больше пары недель, но ещё один московский квартирник они застанут — будет даже забавно. И начинается целая операция. Сила водки играла с ними злую шутку — вокруг розовым было буквально все. С длинными, очень длинными волосами Алены возились дольше всех, а на Серафима вылили больше всего бальзама, чтобы на нем взялось хоть что-то — осветляться в Печоре он, естественно, не собирался. После этого засекли сорок минут, чтобы наверняка. И потянулось томительное ожидание… — Вас двоих отпиздят, — предупреждает Макс Серафима и Андрея. — Просто имейте в виду. — Да похуй, — отмахивается Сидорин. — Сам кого хочешь отхуярю. Чистая правда. Но просто сидеть, пить и ждать время было скучно. Поэтому вскоре Серафим громогласно оповещает всех, что сейчас они будут смотреть какой-то стремный ужастик, который ему кто-то посоветовал. За неимением альтернатив — на его телефоне. — Ладно, смотрите, — неловко улыбается Адель, поднимаясь. — Я спать. Было стремно. Очень. Она даже не могла полноценно объяснить причину, потому что все происходящее — как будто бы не ее дело, просто… хотелось с головой накрыться одеялом и сделать вид, что сегодняшнего вечера не было. В номерах еще все равно прохладно, а еще бродят толпы мертвецов, но Адель решила, что может просто утащить к себе отличившегося сегодня Ра. Духи не любят кошек. А ей просто надо бы побыть одной. Даже несмотря на то, что она в принципе в одиночестве остаться не могла никогда. Провожая уходящую Вегеру взглядом и параллельно ожидая, пока прогрузится фильм, Серафим вдруг бросает Алене тихое: — Только, блять, попробуй. Чуйка у него была на любые бесоебства с ее стороны. И хотя сейчас Серафим не увидел ничего подозрительного, предчувствие все равно было. И оно ему совсем не нравилось. — А что я? — хлопает ресничками она совершенно невинно. Она же, действительно, ничего не сделала. Пока. И пока великолепная четверка сидит с пакетами на головах для пущего эффекта, начинается фильм. «Оно следует» четырнадцатого года. И… Это плохо. Череда меланхолично-бессмысленных сцен заставляла впадать в уныние, пока, наконец, сюжет не двинулся — главная героиня переспала с парнем, который практически тут же связал ее, чтобы наглядно продемонстрировать, на что он ее обрек. А именно — через секс, словно половая инфекция, передавалось некое существо, которое, принимая разные облики, пешком за тобой следует. Пешком, блять. Умные Макс и Сережа разносили по фактам каждую сцену, Серафим просто не мог усидеть на месте под нужно тянувшиеся кадры, а Алена… Испугалась. — То есть оно будет идти за тобой всегда, да? — уточняет она, впиваясь ногтями в руку Сидорина. — Даже когда спишь? И все из-за секса? Аня, Соня и Глеб откровенно сыплются с ее тоненького голоска, но Сухова угомониться не может: — А вдруг мы тоже прокляты? А оральный секс считается? Котенок, сколько раз мы в поезде?.. Надо вычислить, за кем оно может охотиться… Я же не усну теперь. В принципе, к ужастикам Серафим всегда был равнодушен — сука, заплатить налоги или купить деду ебучую «Ниву» ебучего цвета в ебучей полной комплектации гораздо страшнее. Но сейчас, вместо того, чтобы успокоить Алену, он невозмутимо заявляет: — Зырь, наша бабка с ВБ. Ебучая хтонь реально приняла вид совсем не подозрительной полубезумной бабки в ночнушке и уже сталкерила главную героиню в школе. А Серафим все не унимается: — Бля. А если чел с ПВЗ специально ебал нас бесконечным ожиданием, чтобы… Алена тоненько взвизгивает, а сам Серафим ржет в голос, притягивая ее к себе, чтобы Сухова почти что залезла ему на голову. Череда сюра и странных и нелогичных сцен продолжается, а Макс на полном серьезе рассуждает: — Это же пиздец. Идущая на тебя бабка в ночнушке — это точно не подозрительно. Нет чтобы прикинуться чем-то естественным… — Голая баба, которая идет пешком — это тоже вообще естественно, — фыркает Сережа. — Сука, ну что за… Окончательно Круппова подкашивает, когда на моменте, когда все герои остаются в одном доме, и главная героиня приходит на диван к какому-то больно навязчивому чуваку, смачно показывают ее ступни. После этого Сережа просто переворачивает телефон, который они до этого поставили опираться на пустую бутылку водки, экраном вниз. — Сука, еще никогда так сильно тебя не киннил, мужик, — ржет Серафим. — Зато это… смываться б надо… И все четверо с одной розовой извилиной на всех отправляются смывать оттеночный бальзам. Цвет вышел восхитительным — он напоминал Алене о клубнике, и она даже ненадолго забыла о том, что всерьез решила, что их с Серафимом может преследовать хтонь за то, что они слишком много ебутся. И только компания решает вернуться к распитию спиртного и поиграть в «Элиас» в режиме мозгового штурма, Сухова ненавязчиво хватает Аню за запястье, шепча: — Пс-с, подружка, пора. Ее уже окончательно ломало, да и время близилось к полуночи, а Алена была уверена, что ведьмам для колдовства был необходим определенный час. Круппова косится на друзей и Макса и кивает, уведомляя их: — Мы вернемся. Наверное. Буквально все, кого Круппова знала, пробовали в своей жизни ту или иную наркоту, но ее все обошло стороной — сначала была слишком мелкой, чтобы ей разрешили, а потом стала девушкой Лазина. Но сейчас ее терзали сразу два желания — отвлечься от перманентной тревожки и попробовать разговорить бесов. Алена же просто была на приколе. — Короче, просто положи эту хуету на язык и жди, — командует Сухова. Они специально заныкались не в один из номеров, а в подсобку, полную паутины и вышедшей из строя бытовой утвари. И учитывая, что они пили алкоголь до этого, накрывает довольно быстро. А Алена ведь ещё ничего толком не ела — у сраной местной Додо-пиццы не нашлось веганского меню. А это было делом принципа. Аня в душе не ебала, какого эффекта ожидать — просто надеялась, что ее восприятие тонкого мира станет острее. Но Алена забыла предупредить, что очень важно настроение, с которым ты юзаешь — иначе можно и бэдтрип поймать. И вдруг Круппова залипает на ебучую тату сколопендры на плече у Суховой, понимая, что та всерьез двигает лапками, а ее жуткое кукольное личико открывает зубастый кукольный ротик, шипя по-змеиному. Зря она сняла толстовку Серафима, оставаясь в его же черной майке. Перед глазами у обеих — бензиновые пятна, принцессы Луна и Селестия из мультика про пони, мини-Лунтики с окровавленной шерсткой… Все, что угодно, но только не чувашские бесы. — Может, тебе нужны твои атрибуты? — спрашивает Алена, смотря, как кудрявые розовые волосы Ани буквально у нее на глазах превращаются в крохотных змеек, как у медузы Горгоны. — Нужен нож, — соглашается Круппова. И обе даже не понимают, что двигаются обратно с общую комнату совершенно ломаной траекторией, панически вцепившись друг в друга — стены гостиничного коридора агрессивно пляшут, то сужаясь, то расширяясь. Мысли разбегаются, как тараканы, и дойдя до холла девушки не могут вспомнить, зачем вообще сюда пришли. Зато Алена вцепляется взглядом в Серафима, щурится почти враждебно, вдруг из спокойного состояния переходя в режим атаки: — Котенок, а ты помнишь, как ебучая Арина Дед Блонд флиртовала с тобой на своем канале?.. Про то, что та замужем, Алена не вспоминает. Помнит лишь то, как Арина шутила, что хочет, чтобы Мукка лишил ее дочь девственности. — У тебя тоже такое было? — подхватывает Аня ее настроение просто мгновенно. — Я до сих пор думаю о стрипухах из «Z-Pam»… — Ага-а-а, мой ещё у этой сучки связанный в цепях в клипе снимался, — распаляется Сухова. Им кажется, что по-советски мрачная комната переливается всеми цветами радуги, превращаясь в жуткую страну чудес, полную зубастых мухоморов. И каждый из них стремится напомнить тот или иной случай, когда рядом с их мужчинами вертелись женщины. Одна паранойя на двоих. Зрачки расширены, в руках — тремор, на лбах — испарина. Макс догоняет не сразу — он просто, блять, не ожидал такого подвоха от Ани. Зато от Алены вполне ожидал Серафим. И когда он подрывается, а в речи его нет ни одного приличного слова, доходит и до Макса. — Нет, блять. — Он и сам вскакивает на ноги. Опухоль в голове простреливает новой вспышкой боли, и в моменте новые розовые кудри Ани расплываются перед глазами бессвязным пятном. — Да нет, блять… — Да, блять! — рычит Серафим. Алена продолжает наезжать на него, вспоминая каждый эпизод взаимодействия с Ариной, но он перехватывает ее лицо в свои ладони, чтобы убедиться. — Сука. Да блядская ж ты сука! Он готов был поклясться, что ни одна, ни другая в душе не ебут, чем успели закинуться. По поведению напоминало что-то типа ЛСД, потому что, хоть Серафим и пырил на нее в упор, Алена его точно не видела. И в моменте явно пиздец как удивилась, что у нее вообще есть руки. Пять пальцев стали открытием, и оставалось только догадываться, что она видит в этот момент. — Вы охуели, — подхватывает Макс. И Серафиму добавляет: — Если это местное, это просто… — Местное, — мрачно подтверждает Сидорин. — Она бы при мне нихуя не протащила. Только когда они ходили вдвоем на улицу. Алена ведь и во времена их совместной зависимости проворачивала лихие фокусы — она находила закладки везде, где ты даже и не мог об этом подумать. И ей бы хватило ума спиздить чьи-то чужие таблетки. И впервые за все время, что они были вместе, Серафим в моменте ловит себя на желании ее ударить. И эту, блять, ебланку доверчивую с собой еще сманила. Он злился, жестко стремался даже посмотреть на Макса, сжимал кулаки до сведенных рук, а перед глазами была блядская красная пелена. Отвернулся, блять, на секунду. Отпустил. И ладно были бы вдвоем. Он нихуя не уверен в своей силе воли — может, и вдвоем бы закинулись. Но сейчас… сейчас… — А я предупреждал, блять, — внезапно — или скорее вполне ожидаемо — подает голос Федя. — Твоя ебучая шлюха… — Закрыл рот! — рявкает на него Серафим. — Лучше держите обеих, чтобы в окно сигать не пошли. — А Сережа дело говорит, хотя и сам в не меньшем шоке. Отвернулся, блять, от сестры… Но Серафим уже чисто физически его не слышит. Он опасно идет к Букеру, и тот тоже встает ему навстречу. — Парни, — предупредительно бросает Макс. Аню обнимает за талию, а Алену придерживает за локоть, опасаясь, что они реально сейчас пойдут на поиски приключений дальше. Сидорин и Игнатьев сближаются. И несмотря на ощутимую разницу в габаритах, Серафим сейчас гораздо страшнее, чем Федор. — Повтори, мудила, — рычит Сидорин. — Просто, блять, повтори. — Твоя ебучая Алена — конченная блядь, в которой нет нихуя, — с чувством, с толком, с расстановкой говорит Букер. — И она прыгнет на любой другой хуй, если ей предложат наркоту. Может и уже. С каким-нибудь местным торчком. Спорим, она бы и мне отсосала, если бы я меф нашел? И вновь кулак Серафима с влажным хрустом врезается в его лицо, но в этот раз Федя бьет в ответ. И никто не успевает среагировать быстрее, чем завязывается реальная кровавая драка. Алена взвизгивает, настолько резво стартуя с места, что Максу ее удержать не удается — какое-то мгновение, и она уже лезет в самое месиво, лишь наполовину отличая реальность и страны чудес. Понимает только, что ее мужика пиздят, а значит, надо пиздить тоже. И ее зубы вонзаются в плечо Феди с таким чувством, с каким она даже не кусала самого Серафима. Точно останется круглый след — кажется, даже кровь приступила. И ведь хуй сбросишь ее, вцепилась, как тренированный бультерьер. — Мужики! — подскакивает Глеб. — Бля, харэ! Алену предсказуемо отталкивают в сторону, и она неловко валится на диван, уже готовая кинуться по новой, но ее держит Соня. Аня глупенько хлопает глазками, повиснув на Максе — цепляется за его руки, ощущая внезапные тактильные галлюцинации. Будто по телу муравьи табунами ползают. Она хнычет, утыкается носом ему в грудь. — Бля, Сега, вся надежда на нас, — заявляет Фараон, понимая, что Лазин сейчас вдруг зарыдавшую Аньку точно не отпустит, а делать что-то надо. Самому бы в рожу не получить. — Сука, Букер, ебучий ты тарантул, съебал от него! — брыкается Алена так, что становится страшно даже держащей ее Соне. — Я же тебе лицо нахуй обглодаю! Без действий оставался лишь один Андрей. Розовые волосы уже высохли и теперь топорщились, как сено, и, кажется, он вообще не вдуплял, что происходит — просто курил, пока вдруг не повернул голову в сторону и не спросил совсем растерянно: — А где Деля? Но вопрос потонул в новом потоке ругательств от Алены: — Глаз, блять, высосу, ясно?! Букер-хуюкер! Но от боли Федя дуреет только сильнее. Да и Серафим оборотов не сбавляет. Вокруг — кровища, больно, на самом деле, пиздец, но он не чувствует ни крупицы — просто хочет убивать. И в порыве абсолютной ярости даже сначала запахивается на влезшего между ними Сережу, но каким-то чудом переключается, потому что Глеб успевает перехватить его руки. Удержать Серафима получается недолго, но этого хватает, чтобы Круппов одним четким ударом в лицо заставил Федю грохнуться с высоты своего роста. Не отрубился, но взгляд поплывший, как будто скоро. — Теряю хватку, блять, — невпопад бросает Сережа, поворачиваясь уже к Серафиму. Обычно от его ударов падали сразу. Но самого буйного он не бьет. Во-первых, не уверен, что на него бы подействовало. Во-вторых, совершенно справедливо опасается беснующейся Алены — девчонку бить все-таки плохая идея. Поэтому они с Глебом просто его скручивают вдвоем. Серафим беснуется, рычит, проклинает их, пытается пинаться и даже кусаться, явно нахватавшись от Алены. Сережа благородно пытается, чтобы все удары перепадали ему — у него-то болевой порог повышен. И все это — под хоррорные рыдания Ани, которая то жаловалась на каких-то муравьев, то умоляла Макса не умирать. Ситуации более сюрной придумать было нельзя. А Букер еще пытается встать. Сережа бьет его ногой по лицу, даже не отвлекаясь. Тут уже не до аккуратности. Тут чисто чтобы никто никого не поубивал. Черт знает, сколько времени проходит вот так. Но в какой-то момент Серафим буквально виснет на Сереже и Глебе. Уже и не проклинает — выплеснул все. — Наконец-то, блять, — ворчит Круппов. — Все, блять. Дядя Сега объявляет сончас. Надо растащить всех по комнатам. Макс поднимает Аню на руки. Сережа решает, что просто уплывшего, но безобидного Андрея можно оставить на Глеба. Как, в принципе, и ошалевшего Федю — так и не выключился, но просто пялился в стену, явно мало что осознавая. На себя Сережа решает взять Серафима, который странно затих, и оборачивается к Соне, героически выдержавшей напор Алены: — Удержишь? — Да, — кивает Егорова. Но вообще-то нет. Потому что блестящая актриса Сухова тоже делает вид, что успокоилась, чтобы вдруг внезапно ультануть — она одним рывком вырывается из рук Сони, хватает со стола остатки водки и выплескивает их на всё ещё валяющегося на полу Букера и, задрав свой слишком много нюхавший носик, фыркает: — В следующий раз подожгу нахуй. И вот теперь успокаивается по-настоящему, вновь ластясь к Серафиму. Тон ее голоса становится совсем плаксивым: — Сима, котеночек, прости, пожалуйста, давай я тебя обработаю… Аня вжимается в Макса, держится за его шею так, что пальцы сводит. Андрей же вдруг резко поднимается на ноги и преспокойно уведомляет: — Я к Деле. Произошедшее прошло максимально мимо него. Это можно было понять еще на этапе, когда он фальшивил, напевая «Долины». Главное, чтобы нужную дверь нашел — но об этом позаботятся Соня и Глеб. И так всех реально разводят по комнатам. В своем номере Алена бегает из угла в угол, пытаясь найти, куда пихнула ватные диски и перекись, которую взяла с собой в поездку вообще по чистой случайности. Серафим сидел на кровати, не издавая ни звука. Сухова же, найдя все необходимое, просто его беспардонно оседлала, принимаясь нежно стирать кровавые пятна с лица, хотя у самой перед глазами расстилалась страшная картина — ей казалось, что у него растут рога. Ебучая печорская химка. Благо, что галлюцинации были хоть и яркими, но достаточно недолгими. Алена пододвигается совсем вплотную и принимается целовать каждую ссадину совсем невесомо. — Ну котеночек, я не специально… Увидела такую идеальную трубу на улице, а дальше как в тумане… От поцелуев Серафим уворачивается. — Знаю я твое блядское «как в тумане», — сипит он. Нос дышит плохо, голова гудит, обработанные ссадины жжет, но это все не то. Потому что внутри разрастается ебучая бездна. — Так и будем, блять? Идеальная труба, горшок в подъезде, дупло в дереве. Да, блять? Ему больше нравилось, когда он был в ярости. Или когда психовал на ебучий фильмец. Или когда стебался над Аленой, перепугавшейся этой дичи. Но сейчас внутри — ничего. Почти как раньше. Раньше, когда было совсем плохо. Пустота заставляла делать себе больно. Разбитое ебало — это так, просто неудобно полежать какое-то время. Серафим предпочитал играть по крупному, и сейчас неиронично вспоминаются байки Макса о том, что гостиница «Космос» — это гостиница самоубийц. Нет, помирать он не собирался. Но внутри так и скреблось вот это все дурное, что он глушил в себе нейролептиками раньше. А пить, кстати, перестал. Закончились, а сам Серафим решил, что он уже слишком хорош и спокоен. А нихуя, блять. И сейчас он снимает с себя Алену, ставя ее на ноги. Сам сидит. Смотрит снизу вверх, а потом цедит: — «Не специально», блять. Могла мне сказать. Придумали бы чет. Да я бы, блять, даже с тобой накидался, но сука… О. Признался даже. Нет, Серафим все еще готов был отбивать ее хоть от всего мира. Но пока в приоритете не он, его кроет. Кроет, заставляя угрожать, почти что манипулировать: — Нихуя не будет тогда. И в полной тишине ложится на кровать, прямо в окровавленной одежде, поворачиваясь к Алене спиной. — К-как не будет?.. И в этот момент не просто страх, а настоящий ледяной ужас сдавливает ее горло. Казалось бы, за долгое время Суховой бы привыкнуть к манипуляциям, но в душе, прожженной и пошлой, она оставалась невинным ребенком. Ребенком, у которого сейчас предательски дрожит нижняя губа, а в уголках глаз за секунду собираются слезы. Наркота лишь усиливает эффект. Алена робко забирается на постель, подползая к Серафиму на четвереньках, и кладет голову ему на бедро, обнимая ноги. — П-пожалуйста, Сима, не надо, ты же мне обещал, я… я… Я что хочешь сделаю, я… Она ведь не из тех, кто обидится и хлопнет дверью. Она из тех, кто будет унижаться, ползать на коленях, размазывая сопли. Бэдтрип от ебанной марки заставляет в красках представить, как Серафим бросает ее на этот раз навсегда, как разочаровывается, не желая больше видеть. И в этот раз у родителей не получится запихнуть ее в рехаб. Тогда, когда Мукка выпустил свой легендарный «взрослый» альбом, целиком написанный про их расставание, Алена как раз валялась в клинике. Она была из тех пациенток, которым не разрешали выходить в свет и даже иметь гаджеты, но вот у соседки по палате телефон был. Так она узнала, что желтая пресса, когда Angel Energy пропала с радаров, решили, что певица умерла. Предположительно — передозировка. Или суицид. А тут вышла «Химия» Мукки, где он буквально пел: «не моя вина, ну умерла и и умерла». Добили «Северные ветра», где он звал ее уродливой внутри и вопрошал, нахуй она ему нужна. После этого Алену на неделю привязывали ремнями к койке на ночь. Ведь, как выяснилось, она додумалась выломать железную сетку от кровати под матрасом. Как блядская клоунесса из отстойного супергеройского фильма выцарапала себе на ноге кучу признаний в любви и проклятий. И ангелочков все рисовала. Серафим же. Тогда все бедро воспалилось ещё. — Пожа… Пожалуйста… — окунувшись в слишком свежие воспоминания, Алена не замечает, как начинает рыдать в голос, подвывая, как брошенный в коробке щенок. — Я не буду без тебя жить. Блядская манипуляция. Абсолютно в его стиле, потому что Серафим собирался угрожать тем же самым. Жгло то ли руки, то ли ноги, и как будто бы мерзкий голосок в голове так и нашептывал — «Сходи, хуйни». Показушно поболтаться в петле было бы, конечно, антуражнее в местных декорациях, но сооружать всю конструкцию будет адски долго. Момент проебет. Некрасиво будет. Мысли роются в голове уродливыми червями, и чем дальше они расползаются, тем более истеричная хуйня лезет в голову. У него и душа уродливая, если вообще есть. Даром, что ему дали самое православное имя из всех возможных. Серафим продолжает бесцельно втыкать взглядом в стену. Алена скулила все громче, и звук начинает иррационально раздражать. Хочется, чтобы она затихла. Чтобы замолчала. В голову лезет сплошная грязь… а вместо этого Серафим перехватывает ее под руки и резко тянет выше. Получается неловко, Алена на нем лежит, они сплетаются в какой-то бессвязный клубок, где без бутылки не разберешься, где чьи руки, где ноги. И все для того, чтобы, душа ее объятьями, зарываясь пальцами с разбитыми костяшками ей в волосы, заявить: — Завяжешь — в жены возьму. У тебя будет моя нихуя не стильная фамилия. И родишь еще… блять. Серафимовича. Или Серафимовну. Сука, да под это даже нормальное имя не подберешь! И это тоже бесит. Так, что одной рукой Серафим сильно долбит по кровати и тут же кроет ее матом — больно, блять. По разбитым кулакам нормально так отдало. — Не завяжешь — я разъебусь. Уже чую. Я ж тебя, блять, припизднутую такую, люблю. И буду любить, хоть ты там реально их всех местной хуйней накорми. Но, сука… это ж гиблая, блять, дорожка, поняла? И следующее — уже совсем отчаянно: — А я с тобой гибло не хочу. Вот и высказался. Не полегчало в полной мере — внутри все равно разрастается та самая ебаная пустота, которой он даже посвятил песню. Но теперь ее хотя бы что-то контрит. Что-то такое… хорошее. Теплое. И похуй, блять, что там надумают другие. — Лежи. Иначе я расхуярю руки или сожру всю местную химку, которую найду. — А вот это даже не манипуляция, а факт. — Или еще что-то. Не знаю. Блять. Просто хуево. Внутри. Не хочу так. У нее в голове все еще рой шершней жалит мозг изнутри, заставляя черепную коробку беспокойно вибрировать — обе с Анькой в этой печорской мерзлоте в трипах каким-то хером насекомых чувствовали. Однако, Алена все равно мирно затихает на какое-то время. Даже не дышит, пока тяжело не становится — тогда с резким хрипом втягивает воздух через рот, а на выдохе тараторит: — Я хочу в жены. Хочу. Мне просто… Сим, я слабая пиздец. За два года она лежала в рехабе трижды. По несколько месяцев. По сути — полтора года из двух. И так и не завязала. А там она участвовала во всех этих сомнительных мероприятиях — лазила через окно в курилке, потому что там не было решётки, плюхалась со второго этажа в снег, и все для того, чтобы забрать заказанную соседкой по палате закладку. Прямо в лесу около наркологической клинике. Даже Новый год как-то там встречала. Тогда вела себя прилично, и ее даже отпустили на получасовую прогулку. Тогда Алена заперлась в ближайшую хинкальную, потому что там выдавали пластмассовые контейнеры тем, кто берет еду с собой, а в них так удачно можно было прятать водку. Водку, которую она пронесла в рехаб. Которой нажралась перед приемом вечерних таблеток, и потом упала в обморок перед медсестрами. После этого прогулки ей были запрещены. Алена в себя не верит совсем. Даже сегодня вот. Какой черт ее дернул полезть искать марки? Почему не выебнулась своими навыками ищейки и не просто положила зип-лок обратно? Почему Серафиму ничего не сказала? Потому что не подумала даже. Такое для нее в порядке вещей. Даже думала, что Аньке той же помогает. И она продолжает всхлипывать, съежившись на Серафиме, пачкая ему кофту своей тушью. Черные разводы поверх бордовых от его крови. — Я слабачка, — как в лихорадке шепчет Сухова. — Ты же сам это знаешь. Уже давно зажившие художества на бедрах начинают фантомно чесаться. Алена ведь неплохая художница — многие эскизы для тату сама создавала. Ангелочки на тоненьких птичьих ножках точно настоящие купидоны с картинок. Она ещё статуэтки такие собирать любит. — Хочешь, покажу че? — плаксиво сипит Алена. И неуклюже ерзает, пытаясь стащить с себя спортивные штаны. В поезде на этой ебливой узкой полке показать не успела. И вот перед Серафимом — ее разрисованные линиями ляжки. Кожа да кости. И шрамы. Выведенные неровным почерком надписи, везде повторяющиеся «С + А», обведенные в кривые сердца, зато ангелы — настоящее произведение искусства. Какое-то время Серафим молчит. Просто водит самыми кончиками пальцев по ломаным линиям, повторяя их контур — так ласково, как только может. Внутри все равно пусто. У него был период, когда он ненавидел религию всей душой. Вылетел из дома и сразу ушел в отказ от всего, что в него вдалбливали годами. И сейчас ненавидит. Но уже в другом смысле, потому что, останавливаясь рукой на одном из блядских ангелочков, Серафим вдруг хрипит: — Это пиздеж ебучий. Потому что ангел — это ты. И выдал это тоном, не терпящим никаких возражений. Самым агрессивным образом вытаскивает из-под них одеяло — блядская хуйня поддается плохо, поэтому кровати перепадает новая порция беспощадных оскорблений и проклятий. А все для того, чтобы накрыть одеялом Алену. — Отморозишь свою прекрасную задницу, я плакать буду, — уже совсем невпопад бурчит Серафим. А потом, сам не успевая за своими мыслями, продолжает, ловя самую очевидную за хвост: — И про слабую — тоже пиздеж. Знаешь, почему? У нас был бы шанс сдохнуть еще тогда. Но мы, блять, живые. Оба. И это, блять, никогда не будет зря, поняла? Грызться за это готов. Потому что ничего не зря. Потому что он еще купит ей какое-нибудь максимально гламурное кольцо, она заставит его барабанные перепонки лопнуть, пока будет визжать ему «да». И у них будут дети с долбанутыми отчествами и ужасными фамилиями. Все будет. — Вот какую угодно хуйню мне еще скажи, все законтрю и захуярю, — продолжает Серафим. Ну, как раз на достаточно агрессивно-воинственном вайбе, чтобы прямо препираться. — Я же тебя люблю, пиздюшка. И буду любить. Главное ты тоже люби. А остальное все нагнем и выебем, поняла? Алена и без того всегда была эмоционально нестабильной — могла по кругу плакать, орать и смеяться в течение нескольких часов, а наркота ебучая усиливает эту ее особенность в сто крат. И сейчас, прижимаясь к Серафиму под одеялом, она почти урчит, хотя только что ревела навзрыд. Улыбается своими несчастными губами, повидавшими и кучу филлеров, и их полное удивление. Аж щеки болят. — И я тебя тоже люблю, — мурлычет она, зацеловывая его шею абсолютно хаотично. — Просто пиздец. А ведь уже всерьез думала, что, если он сейчас ее оттолкнет или отругает, то ей останется только полезть на крышу сраной полузаброшенной гостиницы. Но в объятиях Серафима гораздо лучше. Ее уже начинает отпускать, и это означает, что впереди очередная серотониновая яма и возможная ломка. Алена не знает, как будет себя чувствовать и вести — хуйня абсолютно непредсказуемая, но… Ради него ей хочется бороться. В этот раз — да. — Си-и-им, — капризно тянет Сухова, забираясь леденющими, но хотя бы уже не дрожащими пальцами под его кофту. — А хочешь раком? — Сук, ну мне правда интересно, — начинает Серафим, — ты сама себе представляешь ситуацию, чтобы я такой типа «бля, нет»? Чертово одеяло немедленно летит в сторону — зря только старался до этого. И все для того, чтобы перевернуть ее на четвереньки, слишком, блять, заботливо подпихивая подушку. А потом тишину номера разрезает громкий шлепок по ее заднице — просто не мог удержаться. — Блять, ну вот под ЛСД ты мне еще не давала, — усмехается Серафим самым невозмутимым образом. Знает же, блять, как отвлечь. Да и мирились они всегда именно так. Даже слишком ярко. Их первый с Андрюхой фит назывался «Bruuuuli», и когда Серафим впервые исполнил свою строчку про «Ты мне пьяному дала бы, сука, под феназепамом», Алена только невозмутимо хлопнула глазками и заявила «Да». Так что под ним было. И под мефом было. И под чем только не было, но вот под печорской кислотой — еще ни разу. — Осталось только понять, кто кому сейчас передает ебучую хтонь, — не может не ляпнуть он по итогу, когда прихватывает зубами ее так удачно открытое плечо — блять, ну Алене его майки точно шли больше, чем ему. И все это — одновременно с еще одним шлепком. И с ее губ тут же срывается тонкий вскрик, переходящий в визгливое хихиканье — ну точно одна известная арлекина. Они с Серафимом — с розовыми волосами, убитые тяжелым днем и только что после ссоры. У нее до сих пор слезы на щеках не высохли. Тем не менее, Алена знает, что делать — прогибается в пояснице так, что почти ложится грудью на подушку, и толкается задницей назад, ловко упираясь Серафиму в пах. И еще совершенно призывно выстанывает: — Да похуй уже, пусть хоть пялится, — и ведь трется еще о него. — Я уже слишком теку. Проверяй. Ведь он прекрасно знает, что ей нравятся красные следы от его ладоней на ее ягодицах. А она прекрасно знает, что его с ума сводит то, как быстро и обильно ее тело реагирует на любое его действие. И это чистая правда. Когда Серафим рывком тянет ее блядскиетрусикивниз, между ног блестит от того, насколько она уже мокрая. И ему ведь ничего толком не понадобилось сделать — она уже все. Готовая совершенно. Для него. И против воли в памяти всплывают слова Феди про шлюху и минет за мефедрон. Ничего ты, блять, Букер-хуюкер, в женщинах не понимаешь. Поэтому с ним никто и не трахается. — Моя прекрасная будущая, блять, жена, — издалека начинает Серафим, пока раздевается на ходу и возится с очередным блядским розовым презервативом, — я всерьез озабочен тем, что нам не хватит блядских розовых гандонов до возвращения в Москву. Штурмуем печорский ВБ? И сам сипит что-то полузадушенное в момент, когда входит в нее. Ебало — болит, все остальное тело — тоже, но мысли отшибает намертво, когда Серафим вжимает ее в эту подушку, накрывая рукой затылок. По сути, опять втрахивает ее в матрас, но совершенно ни о чем не жалеет. Стоило, блять, отхуячить Федю за нее. И вообще, все в этом мире стоило ее. — Люблю тебя, блять, — все повторяет Серафим, беспорядочно покрывая поцелуями ее шею и плечи. — Люблю-ю-ю… *** Но не всем удавалось так легко отвертеться. В это же время Аня цеплялась за Макса в их номере с таким воем, что аж воинственная Машка спряталась под кровать. Ее колотило паникой, словно сейчас был не январь, а уже наступил проклятый март — и в этом Круппову было не переубедить. Алену, привыкшую даже к самой грязной наркоте, отпускало как-то быстрее. — Зарни, пожалуйста, — никак не успокаивалась она, намертво вцепившись в его плечи. — Я что угодно же сделаю, только живи… И доказала это сегодня, растворяя на языке неведомую херню, лишь бы поговорить с бесами. По сути — могла обречь себя на необратимые повреждения психики. Кислота и так разжижала мозги, а тут добавлялись ещё два фактора — то, что она явно была приготовлена в кустарным условиях, и то, что демонические отродья, действительно, облизывались на ту боль, что сочилась через ебаное решето ее души. — Почему… — задыхалась Аня. — Почему ты не боролся, зачем оттолкнул… Мы же могли… Могли… Столько могли успеть. А какой смысл ему был бороться? Ему и так дали шанс. Шанс вообще обрести ее. Познать любовь — настоящую. И прожить вместе столько счастливых лет. Теоретически, Макс должен был умереть еще тогда, когда они еще не начали встречаться, но болезнь каким-то чудом отступила. А теперь… Как бы сказал тот же Андрей, смерть всегда свое забирает. Это был просто вопрос времени. Предназначение, да? Получается, что его предназначением было умереть. Но Ане он, конечно же, в жизни об этом не скажет. И даже не пытается разжать ее руки — так и таскает по номеру, баюкая на руках, как маленькую. Машка страшно сверкает глазами из-под кровати, когда рядом оказываются ноги Макса, наматывающего круги по комнате, но он бы вряд ли остановился, даже если бы отличившаяся сегодня кошка впилась в него всеми когтями и зубами. А голова все гудит. С того самого момента, как Макс вообще осознал, что они с Аленой не за одной только краской выходили на улицу. — Еще успеем, — говорит Лазин самым ласковым тоном. — Все успеем. Столько, сколько получится, Ань. Но ты не должна мне что-то доказывать, понимаешь? Он и так никогда не сомневался в ее любви. Даже во всей этой истории с мудаком Шепсом злился на кого угодно, но только не на нее. А сейчас только действительно отчаянно просит: — Перестань рисковать собой. Пожалуйста, Ань. Это того не стоит. А ему, как вынужденному эксперту, действительно стремно было представить, что за каша сейчас должна была твориться в ее сознании после местной химки. Все зависит от того, насколько испорчено твое сознание. И при условии, что Аня изначально видит бесов… Но она на это только сильнее взрывается — даже по плечу его бьет. — Это того не стоит?! Ты серьезно? Да я жить без тебя не собираюсь! Она впервые говорит это ему прямо. До этого подобные признания звучали, скорее, как будто сказанные в сердцах, но, на самом деле, Аня не лукавила никогда. Ни секунды. — Неужели ты не понимаешь?! — она кричит, но все равно жмется ближе. Так, что пальцы потом будет не разжать. — А если бы я собиралась тебя бросить? Просто вот взять и бросить. Навсегда, блять. И ты бы знал, что я не где-то там хожу и улыбаюсь, а зарыта под землей. На-всег-да. И от одной мысли, что вместо совместного празднования ее дня рождения, вероятно, ей придется стоять на его похоронах, Аня вновь ревет белугой. Утыкается носом в его скулу, царапая кожу его щетиной. — Я не буду… Я тебе клянусь, я не буду… И вот хуй что ты с этим сделаешь, ясно? Я убью себя в тот же день, когда не станет тебя. Возможно, что-то в глубине ее сознания понимало теперь, на кой черт он бросил ее в июле. Чтобы не было… вот такого. Но Круппова просто не могла ничего с собой поделать. Зафиксированная. Больная, наверное, даже. Но за почти десять лет знакомства она так и не смогла всерьез построить что-то с кем-то другим. Даже с тем же ебучим Олегом — она до последнего сравнивала их с Максом, и баллы засчитывались явно не в пользу Шепса. Возможно, она, и правда, ребенок сама ещё совсем. Но это не меняет ни-че-го. Без Лазина не будет и Ани. Приходится посадить ее на кровать. И не только для того, чтобы заглянуть в глаза — опухоль простреливает вспышкой боли в моменте, когда она говорит о том, что сама собирается уйти следом за ним, и Макс справедливо опасается, что может просто не удержать равновесие. Аня не разжимает руки, но ему и не надо. Он только неловко утыкается лбом ей в плечо, когда признается: — Мне страшно, Ань. И больно. Теперь постоянно. И с каждым днем только хуже. Макс, по сути, тоже об этом говорит прямо впервые. Раньше храбрился постоянно, ни разу о боли не заикался. По сути, очевидно, конечно, но он даже тогда, когда словил трип перед Глебом, не упомянул о том, как раскалывается голова. Возможно, это эгоистично. Макс должен думать о ней, а не наоборот. Но сейчас слова идут бессвязным потоком, когда он признается: — Но я не могу, когда больно тебе. И я не могу с этим нихуя сделать. Но когда ты режешь руки, глотаешь эти таблетки… когда говоришь, что себя убьешь. Я боялся этого, как пиздюк какой-то. Думал, что дам тебе шанс. Что когда умру, боль от потери заглушит то, что ты будешь счастлива с другим. Хотя самого и выворачивало от одной только мысли, что пусть и не долго, но ее все-таки касался другой. И все же, Макс до последнего думал именно об Ане. О том, чтобы дать ей возможность на новую жизнь. Только… — Но я — эгоист. Потому что не смог без тебя. И не смогу. И не хочу. Но теперь от этого только больнее. И я, блять, не хочу бороться не потому, что не хочу жить. Не потому, что семью с тобой не хочу. Я просто не хочу, чтобы было больно тебе. От того, что что-то якобы не смогла сделать, что мы ее Но все равно делаю, и это превращается в, блять, лабиринты, а я не вижу из них выхода. И мне страшно, Ань. Правда, мне просто… страшно. А у самого аж руки от тремора ходуном ходят. Снова — яркая вспышка, и Макс только сдавленно шипит сквозь зубы, когда почти умоляет: — Живи. Пожалуйста. Я хочу воспользоваться своим правом эгоиста. Живи ради меня. — Пока… Да, — сипло соглашается Аня, прижимаясь губами к его виску. Старается снова боль снять, хотя бы частично в себя впитать, самой прочувствовать… буквально жить в одном теле. Как и хотела. Пока жив Макс, будет жить и Аня. Но она все равно не откажется бороться, что бы он ни говорил. Пока вся ее личная война — это как биться рыбой о лед. Ничего нового она так и не выяснила, и это бесило страшно. Доводило до опущенных рук и громких истерик с метаниями по кровати во сне. Но Круппова не сдастся, нет. Она не откажется от своей мечт, в которых они с Максом вместе до самой старости, в которых у них по дому бегают чудесные кудрявые дети. — Прости, — продолжает она, дыша ему в щеку и жмурясь от боли. — Прости, что заставляю тебя переживать. Я просто… Я не могу сидеть, сложа руки, понимаешь? Я уверена, ты бы на моем месте тоже не сдавался. И я не сдамся. Никогда. В конце концов, она перепробовала не все варианты. Можно, наприме, съездить в Чувашию, найти тех шаманов, что могут дать ответы, которые все ещё колдуют в рамках старой школы. Кто-то должен что-то знать. И бесы… Бесы ведь не зря ее донимают. А пока… Пока ее потихоньку отпускает, Аня решает съехать с темы, в которой они, очевидно, консенсуса не достигнут. — А я ведь альбом пишу, — выдыхает Круппова. — С нового года пока не работала, но… В Москве продолжу. «Безбожный храм». Понимаешь, да?.. Фелиция без Иферуса. — И я там много акцента на фолк решила сделать. Как тебе нравится. «Безбожный храм» — полноценный альбом сразу после «Агонии». А ведь ему до сих пор писали с вопросами про альбом в марте, даже не догадываясь, что это был ответ на «Я хочу, чтобы ты сдох в середине февраля». Усмешка получается ломкая и болезненная, а Макс говорит с очевидной тоской: — Хочу послушать. «Хочу послушать, пока не умру». Ему даже не надо говорить этого вслух — все и так очевидно. А сейчас можно просто снова ее обнять, привлекая к себе, и заявить: — Я тебя люблю. Но ты теперь без меня шагу не сделаешь. Просто предупреждаю. А еще со всем юмором Макса, с которого чаще всего сыпался только он сам, у него возникло такое, наверное, детское желание… Как напоминание для Ани. Хотя не факт, что она вспомнит, что было сегодня, но… Он купит ей муравьиную ферму. *** В это же время Андрей добрался до их с Адель номера. Внутри темно, и свет он не включает, просто с порога зовя: — Деля-я-я! Ты тут? Он пьян просто в щи — как так вышло, сам не знает. Видимо, его организм оказался недостаточно крепким для местной водки. И вот сейчас он в тему вспоминает свои строчки про «двигаться стрекозой» на фите с Аней… и просто, расставив руки в стороны и изображая жужжание, направляется прямо к кровати, чтобы по итогу чуть не убиться на мелки коврике и едва не упасть на Ра, которого девушка обнимала. Кот испуганно кричит и быстро ретируется с постели, а на то место, где только что был он, неуклюже падает Андрей. — Де-е-ель, ты куда ушла? Там потом такие страсти были… Ну, это можно было догадаться. С одной стороны доносились надрывные стоны Алены и слишком очевидные шлепки двух тел, с другой — завывала Аня. Громко завывала, почти задыхаясь, и Макс ее явно успокоить не мог. А еще с минут пять назад было слышно, как Глеб тащил слишком плохо ворочающего языком Федю… И Адель реально не хотела знать, что произошло за время ее отсутствия. Потому что о поездке она успела даже пожалеть. Холодно невозможно, так еще и невесело точно было ей одной. И это навязчиво заставляло чувствовать себя лишней, а к паранойям Адель была склонна за десятерых. — Понятно, — невпопад откликается Вегера, даже не перевернувшись к нему спиной. Постучала ногтями по кровати, пытаясь завлечь Ра обратно, но котеночек испуганно сверкал глазами из-за угла, явно просекая, что с хозяином сейчас взаимодействовать страшно, и Адель советовал того же. Только ей деваться было некуда. Хотя в голове настойчиво вилась мысль о том, чтобы соорудить петлю. Мысль чужая, явно внушенная местными мертвыми, но… настроение было соответствующее. — Спи давай, — самым наигранным тоном просит Адель. — Утром плохо будет. — Дель, Дель, я такой ужратый, — продолжает Андрей. — Хочу тебя целовать. И реально начинает прикладываться губами то тут, то там — невпопад целует в плечо, в шею, в щеку, даже не понимая, что просто слюнявит свою девушку. Ему просто пиздато. — Наверное, мне приглючилось, но там, кажется, подрались Серафим и Федя, а потом всех уложил Сега. Кого-то даже чуть не подожгли… Девочки обдолбались, прикинь? И все это бормочет, продолжая беспорядочно приставать к Вегере. Секса не подразумевал — просто прилипчивое настроение. А это им быть в Печоре ещё два дня. — Андрей, блин! — верещит Адель, судорожно пытаясь накрыться одеялом с головой, но пьяный Федорович был вездесущ и весьма прилипчив, так что у нее особо и пошевелиться не получилось. Вот это точно «слюни текут как воск». — Холодно же! В итоге не получается даже вдуматься в сказанное. Адель просто приходит к выводу, что произошел пиздец, но она не сильно жалеет о том, что все пропустила. А вот жизнь свою спасать надо. И поэтому Адель ловит его лицо в свои ладони, звонко целуя в нос. Водкой, на самом деле, пахнет пиздец, и она готова поклясться, что кое-кому утром реально будет очень плохо. Хотя тому, кого чуть не подожгли, наверное, хуже… — Все, ложись уже, стрекоза, — продолжает бессмысленно настаивать Адель. — Утром все перескажешь, ладно? — Ненене, — протестует Федорович. — Бля, хочу в баню. Здесь же должны быть бани? Как на севере без бань? Но по итогу он слишком расслабляется в ее руках. Какое-то время ещё выебывается, дрыгается, будто пытаясь танцевать, по вдруг не… Начинает бесконтрольно сопеть, лежа лицом у Адель на груди. А ведь утром ему ещё предстоит узнать, что у него, Ани, Серафима и Алены розовые волосы…