Тихая комната

Александр Шепс встречал первое января в беззубом одиночестве. Единственным его развлечением стал вернувшийся посреди ночи брат со сломанным носом, подбитым глазом и странной чесоткой в штанах — когда Олег, заодно попавший под мокрый снег, заявился без приглашения, он рыдал. А Саша, не скрывая издевки, смеялся, прикрывая рот рукой. А вот Аня после концерта отправилась к Максу домой — в его ставшую родной квартиру на Чистых Прудах. Что примечательно, выходец из Печоры все равно выбрал не пафосную сталинку, а обычную восьмиэтажную панельку — даже в самом центре Москвы. Иначе не вайб. Кошка Машка была счастлива. Впервые за полгода она сама выбежала из-под кровати и, радостно мяукая, побежала Крупповой навстречу. Принялась урчать, как трактор, и тереться о ее ноги. И без того наполненное нежностью сердце девушки защемило окончательно. Здесь ведь ещё остались многие ее вещи, как выяснилось. Паршивым летом Аня в спешке собрала далеко не все, а Макс не нашел в себе сил их отдать. Это хорошо. Утром они ей пригодятся. В голове созрел некий план, связанный с бесами, но он был опасным, поэтому пока она решила молчать. Ни Макс, ни Сережа не отпустят. Особенно после того, как этой ночью пришлось тащиться в травмпункт, потому что она в своих трипах разрезала куриными костями свежие швы на запястье. Теперь рука была вновь перемотана до самого локтя, и ей было тяжело ей двигать, но… Аня все равно, пока Лазин кормил довольную Машку, успела отправить сообщение Сакову. Догадывалась, что он и Ира Певчая отмечали праздник у Череватых за городом, а большего эксперта по бесам просто не найти, потому… Но это все с утра. Сейчас Аня, кое-как стянув платье и напялив футболку Макса, в которой буквально утопала, стерла праздничный макияж и наконец забралась в постель. Просто сидела, укутавшись в одеяло, и улыбалась, как дурочка, какое-то время. Она снова здесь. Она снова дома. И едва Макс зашел в спальню, протянула к нему обе руки — и здоровую, и замотанную. — Уснуть с тобой было моей главной мечтой все последние месяцы, — канючит Аня. — Обними меня, пожалуйста. — Уснуть — это еще легко, — признается Макс. — А вот проснуться… И это правда. Потому что еще слишком свежи в памяти воспоминания о том ярком сне. Сне, который развеялся мороком по утру, оставляя от себя только горечь. Аня часто снилась ему раньше, но настолько живыми сны не были — открывая глаза по утру, он лишь фантомно ощущал ее руки, но не мог вспомнить, что именно происходило. А сейчас… Сейчас он может позволить себе прямо так, не раздеваясь, заползти в кровать, обнимая Аню и устраивая голову у нее на коленях, шутливо бодая в живот. И даже боль от того, что она рядом, отступает. Максу приходится скрючиться креветкой, чтобы длинные ноги не сильно свисали с кровати, но сейчас ему реально поебать на все, кроме Ани. — Я же почти позвонил тебе тогда, — чуть рассеянно признается Макс. — Когда «Реванш» еще был. Прямо помню, как собирался. А дальше… Дальше все ушло в слишком реалистичный трип. И даже несмотря на то, что Макс осознавал, что в реальности такого быть не могло, он охотно сдался в его объятия. — Хочу с тобой проснуться, — в итоге заканчивает он. — И просыпаться постоянно. До самой весны. Это странное чувство — когда сладость мешается с горечью. Аня невольно хмурится, когда гладит его по отросшим черным волосам. Потому что вот это не договоренное до конца «до самой весны» тяжким грузом повисает в воздухе, разом уплотняя его. Она тяжело вздыхает и тянет Макса к себе, заставляя лечь на подушку по-человечески, чтобы самой беспардонно вскарабкаться сверху, умещая подбородок у него на груди. И так хочется спросить достаточно очевидное: «ты понимаешь, что я без тебя жить не буду?». Но Круппова молчит. Не хочет, чтобы он переживал ещё и об этом. Хотя мысли о возможном… самоубийстве?.. Лишь укрепляются, да. Отсюда растет и решимость. Завтрашняя экспедиция должна помочь. Бесы же не просто так давят на нее даже сейчас? Порезанная рука болит при любом неудачном движении, но эта боль напоминает о надежде. Хрупкой, как хрусткий лед, корочкой ложащийся на лужи. Чертова плюсовая температура зимой. Аня протягивает раненую руку и гладит Макса по щеке большом пальцем, невольно улыбаясь, стоит ему неосознанно заластиться к ее ладони. Она скучала. Черт возьми, как же она скучала. Ещё раз подобного она просто не переживет. — Ты все же дурак, — Круппова пытается надуть губы, изображая обиду, но нежность по отношению к нему мешает прекратить улыбаться. — Надо же было столько терпеть, заставить меня уйти… Позволить… Быть с другим. От этого до сих пор передергивает, кстати. — Знаешь, что я думаю? — продолжает она. — В Печору хочу. Олег как-то поднимал вопрос о том, чтобы съездить к нему в родную Самару, и уже тогда в Ане что-то воспротивилось. В Чебоксары ей его тоже, на самом-то деле, не хотелось везти. Особенно если учитывать то, что их с Сережей родители Макса обожали. — Поехали, — легко соглашается Макс. С ужасной московской зимой оказаться в морозной Печоре было бы неплохо. Хотя их двор продолжал радовать — буквально единственное место в округе, где еще оставались островки серого снега. — Там сейчас тепло. Всего минус двадцать. Только… И осекается. По первоначальному плану Макс должен был встречать Новый год не на концерте, не в объятиях Ани, а с мамой и дедушкой с бабушкой в родной Печоре. Продиктовано это было еще и тем, что он не смог сказать им о том, что рак вернулся, из-за чего и расстался с Аней. Даже решил, что неплохо будет попытаться встретиться с отцом — он тоже должен знать. Думал, что в живую правильные слова найдутся точно. А в итоге трипы, Глеб со спонтанным предложением квартирника, сам концерт, и главное — возвращение Ани. Реальность превзошла ожидания. Только… — Я забыл, — озадаченно признается Макс. Это было почти неловко. — Я же к ним собирался на Новый год. И забыл. Странно, что мама еще не забила тревогу. Или просто уже начала догадываться о том, что с ним что-то происходит? Она могла. — Погнали. Мои по тебе соскучились, — продолжает Макс, стараясь замять тему про нарушения памяти. Хотя скоро Аня точно сама все заметит, потому что проблемы уже очевидны. — И можно, знаешь… всех сманить. Им точно зайдет. А он бы хотел помирить Аню со всей компанией. Это ведь, по сути, его вина, что она теперь злится на всех — Макс просил о молчании. И надо было их мирить. Чтобы потом… она не осталась одна. От мысли невольно передергивает, и Макс перехватывает ее пострадавшую руку, целуя. — Твой медведь, кстати, до сих пор висит. — И улыбается. — Я его проверяю. Намертво. От слов о медвежонке Аня умиляется — они ведь сами приклеили желтого советского медвежонка на стену дома. Макс тогда подсадил ее, а она постаралась. Больно даже представить, каково Лазину было каждый раз на него смотреть и вспоминать счастливыми. Вместе. — Мы ещё прилепим, — обещает Круппова, подползая ближе к его лицу, чтобы прижаться губами к подбородку. Хотелось целовать и целовать всего. — Но ты тему не меняй. Не хочу никого из них видеть с нами поездке, я… Им и так ещё вместе выступать через три дня в Питере. До этого момента ещё нужно успеть… помагичить. — Я не хочу их прощать. И на тебя ещё злюсь. И на себя. Слишком быстро сдалась, поверила в этот бред с изменой, убедила себя, пыталась сделать тебе больно в ответ… Надо было ночевать у тебя под дверью, пока не впустил бы. А ему бы пришлось, потому что это было бы проблематично — лестничные клетки у них в доме были катастрофически узкими. У нее вибрирует телефон. Аня бы предпочла от Макса вообще не отрываться, но то может быть Саков. А это важно. И она тянется за гаджетом, старательно пряча экран от своего парня. Действительно — Сашка пишет, что они у четы Череватых, и Влад поворчал, но разрешил ей приехать с утра, как только узнал, что с ней не будет Олега. Ещё больше обрадуется, когда узнает, что они уже расстались. И совсем уссытся, когда узнает при каких обстоятельствах. Аня быстро набирает ответ, что уже с утра поедет к ним за город и убирает телефон под подушку, вновь растекаясь по Максу. Вновь целовывает его лицо, наслаждаясь его вечно морозным запахом. Таким родным. — Иногда мне хочется быть тобой, — признается она, цитируя их совместный трек. — А может и не иногда. Хочу всегда быть с тобой. И в любом случае будет. И если все получится, и она докопается до истины с помощью чернокнижников. И если Макс все же умрет, и она отправится за ним в загробный мир. — Ань… — начинает было Макс с протестом, но в последний момент осекается. Не мог он ей сказать «нет». Просто потому, что и сам хотел вот это вот «всегда». Семью с ней. Детей. И это все разбивалось об жестокое и беспощадное «не операбельный». Последняя стадия. Метастазы расползлись почти во всей, блять, голове. Может, и можно было что-то сделать до этого, но рак прогрессировал неестественно быстро. В моменте Макс даже серьезно задумывался над тем, чтобы прийти в церковь. Это было забавно — будучи парнем самой настоящей ведьмы, посещать церковь. Но в Лазине вера в оккультизм и вера с Бога неплохо так переплетались. Только когда проходил мимо, как отворачивало. Да и нужные слова не приходили. Со словами в последнее время совсем плохо было. — Сдаюсь тебе, — тихо смеется он по итогу. — Как и всегда. Но с совместной поездкой Макс все равно заморочится. Теперь это было почти что делом чести. Все по итогу получилось глупо и неловко, но каждый из них старался им помочь, как мог. Серега особенно. Молчание их — это его просьба. Аня вернулась к нему. Макс вернет им Аню. Пока еще… не поздно. А сейчас он только крепче обвивает руками ее талию, привлекая к себе ближе, и продолжает: — Похуй, что сил меньше. Все равно не отпущу. Больше уже никогда. Врет. — Не исчезай никуда. Хотя бы до утра. — Не исчезну, — обещает Аня. Не говорит о том, что с утра сбежит, потому что это будет ненадолго. Она со всем разберется и вернется. Бесы пытались ей сообщить что-то важное, и она обязана послание расшифровать. Возможно, Круппова просто цепляется за призрачную надежду, но и на месте усидеть не сможет. Только не тогда, когда от любимого все сильнее веет смрадом приближающейся смерти. А сейчас она вновь целует его, и внутри все трепещет от того, что она может чувствовать его губы и руки. Время уже показывало почти шесть утра, а ей надо выскользнуть из квартиры пораньше, чтобы успеть на электричку до перерыва в расписании. Все ради того, чтобы вернуться пораньше. Да, прям первого января. Но ждать Аня не в силах. — Раздевайся давай. Не в одежде же спать. И все оставшиеся пару часов сна Круппова нежится у объятиях Макса, жмется близко-близко. Кажется, даже плачет во сне, подрываясь каждые сорок минут. Теряет ориентацию в пространстве, не до конца осознавая, что он снова рядом. И ей хочется сделать так, чтобы они остались вместе навсегда. Потому вставать с рассветом было уже не так сложно. Все ради него — ради любви всей своей жизни. Метро, электричка — всё ощущается немного туманно из-за недосыпа. Конечно, она не оставила Макса без объяснений — пока он ещё спал, приготовила завтрак и оставила рядом записку, предупредив о том, что постарается вернуться до вечера. А связь у телефона отрубилась ещё в электричке. Вот это было не очень хорошо. Хорошо, что Череватый был предупрежден об ее приезде и уже ждал у станции на машине. — Что, реально расстались? — тут же интересуется Влад, когда Аня садится в салон. — С грохотом и фанфарами, — усмехается она в ответ. — Я сломала ему нос. И тогда чернокнижника пробирает на дикий ржач. Преподобный Анатолий-то давно шептал ему, что Шепс и Круппова — не пара. От станции до их СНТ доезжают быстро. Влад даже больше уже не ворчит, что она срывает им заслуженный сон первого января. — В лес надо идти, — резюмирует он. — У меня так что-то вроде намоленного места. Только Сакова и его вонючие артефакты захватим. Вонючие — в прямом смысле. И Сашка, действительно, вытаскивает из холодильника очередные обрезки копыт, что соседствовали с тазом оливье. Лена Череватая и Ира Певчая искренне рады видеть Аню, вот только долго пообщаться не удается. А Аня… С такой завистью смотрит на округлившийся живот Иры. Рожать уже совсем скоро. Нет. Аня должна сделать так, чтобы у них с Максом было всё то же самое. Обязана, блять. *** Как Новый год встретишь, так его и проведешь, да? Нихуя не работает. Утро-обед первого января Сереже не зашло. — До какого, блять, вечера? — рычит он в трубку, спросонья плохо соображая, что вообще ему пытается донести Макс. — Она от тебя съебалась непонятно куда и теперь даже не отвечает на телефон? Только потом Круппов понимает, что прозвучало жестоко. Особенно при условии, что заново обрели они друг друга… да даже суток еще не прошло. Сережа шумно выдыхает, проводя ладонью по лицу, и добавляет: — Извини. Я уверен, что она что-то опять придумала. Это не из-за тебя. И скорее всего, это связано с тем же, из-за чего она порезала руку вчера. Сережа не спрашивал — знал, что Анька ему не ответит. Но и Максон, кажется, тоже. На той стороне долго была тишина, лишь периодически прерываемая неясным шумом, и Сережа в моменте интересуется: — Ты живой там? — Пока да, — традиционно бурчит Лазин в ответ. Потому что все его существо вопит о том, что Аня уехала не пойми куда именно из-за него. И Макс реально не мог понять, как ему это, блять, понимать. — Искать буду. Мысли немедленно возвращаются к Шепсу, но очевидно, что полудурок сейчас и подышать бы рядом с Аней не рискнул. Но потом становится тяжело. Аня поругалась со всеми своими друзьями и подругами, которых Макс знал. Сережа тоже молчал. Он вообще все чаще начал задумываться над тем, что… Не такой уж он и хороший брат. Спиваться начать дал. До психиатра довел. Молчал, убивая ее. Позволил завести ебанного Шепса и дважды изрезать себе руки до швов. Потом-то уже понял, что она и изрезалась куриными костями, которые он оставил. — А мы редкостные дуранчеусы, Серег, — после затянувшегося молчания заявляет Макс, неловко хохотнув. — Похуй. Я ее найду. Даже несмотря на то, что ноги после вчерашней тусовки переставлялись с трудом. Найдет. Если понадобится, и всю Москву перевернет. Ведь… больше Макс Аню потерять не мог. Не тогда, когда только обрел. *** Но не только Аня первого же января занималась работой. Концерт прошел, а на место него пришла тревога, что она реально ничерта не делает, только тратит дни. И потому, едва Андрей свинтил из дома, заявив, что они с Серафимом идут в магазин, Адель полезла в сумку с ритуальными принадлежностями, которую игнорировала все время со своего переезда. Ра и голуби не оценили перспективу находиться в одной комнате, но их пришлось закрыть безопасности ради. А после, доставая черную и белую свечу, сплетая их в одну, Адель обошла квартиру. Ей повезло — в гостиной как раз нашелся угол, где ее пробрало холодом. Настоящим дыханием Смерти. Ей это аукнется. В этом Вегера была абсолютно уверена, пока расстилала в нужном углу белую ритуальную ткань, устанавливала свои свечи и прозрачную вазу с чистой водой. Нужны были свежие белые цветы, но она решила, что и засушенные вариант неплохой. После этого Адель полностью раздевается, садясь на колени и распуская волосы. Хорошо, что креста давно нет. Ты приходишь в этот мир нагим — ты уходишь из него таким же. Адель приняла это, когда видела тело бабушки в больнице, прикрытое лишь простынью. Смерть ценит абсолютную искренность. Смерть — это дыхание. Она в каждом из людей, она ждет своего часа. Ждет, когда ты вернешься домой. Адель шумно выдыхает, прежде чем задержать дыхание — сорок секунд ровно, как сорок дней, необходимых для того, чтобы душа упокоилась. И потом, когда счет оканчивается, она на едином выдохе, не набирая в легкие воздуха, зовет саму Белую Госпожу: — Я зову Тебя, Свет из Тьмы, и я и есть свет во тьме. Я суть сила, заключенная в тело, но не раба его. Если пойду я по пути смертных, да не отверзи меня, ибо я дочь твоя. И я преклоняюсь… Джелос — лишь один из подчиненных. Даже в «Тетради Смерти» над шинигами была сила выше. Даже в «Темном дворецком» жрецы были лишь исполнителями. И потому сейчас, желая получить ответы на свои вопросы, Адель обходит подчиненного, обращаясь к самой Смерти. — Прими меня, Госпожа, дозволь стать Познающей. За меня ручается Азраэль. За меня ручается Малкамот. За меня ручается Свенцта. — И Джелос. Свечи тухнут по мановению его руки. Адель резко подрывается на ноги, выставив перед собой ритуальный нож, который предусмотрительно взяла с собой. Джелос лишь досадливо фыркает, отклоняя лезвие в сторону. — Нехорошо, — качает головой Бог Смерти. — Ведь ты — моя. А по итогу обходишь меня, зовешь саму Госпожу… — Ты не даешь ответы, — вскидывается Вегера. — Зачем, если ты их и так знаешь? — с искренним удивлением интересуется он. Красные глаза вспыхивают, когда бог подходит ближе. Адель даже не ежится от могильного холода, окружавшего ее личную ебучую хтонь. — Всего лишь нужновспомнить, ничего более. Он подцепляет костлявым пальцем ее подбородок. Адель рычит дикой кошкой, отшатываясь назад. — Смерть — это твой дом, — настаивает Джелос. — Ты не принадлежала этому миру с самого рождения. Я всего лишь заберу то, что мне принадлежит, только и всего. — Но ты сам меня вернул! — срывается с ее уст. — Позволил жить, страдать… Любить. — За последнее больно особенно. Адель чертыхается, обнимая себя за плечи, а Джелос лишь смеется, поясняя, как маленькой: — Мне нужна душа, а не то блеклое подобие, еще не познавшее жизни. Ты должна была ее узнать, и тогда ты стала по-настоящему ценной. Все очевидно, разве нет? Хотя для него она и правда маленькая. Пропасть ощущается глобальной — Адель не понимает ни слова из того, что божественному созданию кажется очевидным. И тогда она, закусив губу, горячно обещает: — Я не умру. — Придется, — немедленно парирует Джелос. — Ведь я исполню то, о чем меня просила. Сделка не считается успешной, когда одна из сторон нарушает условия. Твоя ставка — полжизни. — Сделка?.. — рассеянно переспрашивает Адель. В двери грохочет ключ. Вегера отвлекается на звук открывающегося замка, а когда поворачивается обратно, Джелоса уже нет. И в порыве чистой ярости она пинает ногой собственную же ритуальную вазу, заставляя ее разлететься осколками по полу, а потом торопливо одевается. Сделка. Полжизни. Какая еще к черту сделка? Адель знала ценность слов. Когда ты работаешь с мертвыми, тебе реально нужно следить за тем, что ты говоришь, потому что мертвые не понимают иносказаний, не понимают иронии и двусмысленности. Но она ни о чем не просила Джелоса. Она о его существовании-то узнала не так давно. Так какого…? Мысль бьется в голове, но не оформляется ни во что конкретное. Адель ругается себе под нос, но уже через мгновение выходит в коридор с самой непринужденной улыбкой, которая только могла быть. А там — тоже сюрприз. — Это давно в магазинах под горшок стригут? — самым строгим тоном, на который только могла быть способна от такого, интересуется Вегера, скрещивая руки на груди. — Боже, только не говори, что у вас с Серафимом теперь парные стрижки. — Именно, — улыбается во весь рот Андрей. Оба ебанули подобие более модного и современного «горшка», только у Федоровича не так бросалось в глаза из-за выжженных белой краской волос. Но, конечно, Адель не могла не заметить. — Ты только представь, — продолжает он, снимая куртку и разуваясь. — Идем мы такие за сигаретами, а тут барбершоп. Сколько тут квартиру снимаю, ни разу не замечал. Я прям ощутил, как у меня наросли новые нейронные связи, когда Мука предложил вместе постричься. И подходит к своей девушке ближе, тут же беспардонно скользя ладонями от ее талии к ягодицам. — А что, тебе не нравится? Сами великие Мукка и Пирокинезис справедливо решили, что это одно из самых гениальных решений их дружбы и жизни в целом. Пупа и лупа, блять. Андрей чувствует запах жженного воска и подмечает особенно серьезное настроение Адель, тут же пытаясь сгладить углы. Прижимается губами к ее скуле, чтобы точечными поцелуями спуститься к шее и пошутить: — Нет, ну если моя голубиная госпожа против, то я могу побриться налысо. Все ради тебя, Дель. Адель все-таки прыскает от смеха, запустив пальцы ему в волосы. Жженные-пережженные, повидавшие краски столько, что она уже сбилась со счета, когда из интереса решила посчитать. Отдельный восторг вызывало то, что в каких-то древних годах у них уже были парные красные волосы. И даже странно, что этот флэшмоб пропустил Федя… — Нет, что-то в этом есть, — наигранно задумчиво выносит вердикт Вегера. Даже как-то интересно стало посмотреть на Серафима. — Но я готова поклясться, что если ты покрасишься еще раз, ты облысеешь естественным путем. Я готова пожертвовать маску для волос в фонд нуждающихся, Андрюш. У нее у самой на волосах был пунктик, и баночки с шампунями, кондиционерами, масками и пилингами по итогу заняли половину ванной Андрея. Ведь, проходив половину детства со стремной челочкой и каре, Адель на отрощенную длину просто молилась и не могла позволить себе снова испортить волосы. Но потом мысли как-то невольно возвращаются к Джелосу и беспорядку, который она развела в гостиной. Вот это точно не пиздато получилось. И главное, как объяснять это у нее не было ни малейшего представления. Ну что сказать? «Андрюш, кажется, я заключила сделку с Богом Смерти, которого начала видеть только недавно, но я этого не помню и даже понятия не имею, о чем речь»? — Но Федя обидится, что ты стрижешься с Муккой, а не с ним, — продолжает Адель с непринужденным смешком, ненавязчиво уводя Андрея за собой подальше от злосчастной гостиной. — И я вряд ли тебя спасу. — А Федя так и так налысо хочет, — подмечает Федорович. — Я к таким экспериментам не готов. Горшок же куда эстетичнее, верно? Но все веселье спадает, когда до него доходит, что, несмотря на все шутки, Адель явно что-то тревожит. Андрей с подозрением оглядывается на гостиную, а затем косится на девушку, упрямо тормозя на месте. — Дель, что-то не так? Они слишком мало обсуждали тот факт, что ее периодами мучали странные видения о смерти. Такие, что сама некромантка удивлялась. Это плохой знак. Очень. — Тебя опять торкало? Если это снова ворожба Александра Шепса, то тут одним Букером он уже не отделается. У них теперь целый сквад рэперов, ненавидящих медиумов. — Нет! — срывается с ее языка громче, чем следовало. Не хватало еще, чтобы повторилась история с Федей. Особенно при условии, что теперь их точно терпеть не могут сразу оба Шепса. — Нет, это не видения. Сегодня не торкало. Не переживай. А может, и торкнуло. Потому что никакой логики в появлениях Джелоса Адель проследить не могла. Как и того, зачем она ему вообще нужна, а неизвестность напрягала сильнее всего. Особенно когда тебе грозят смертью. Хотя в случае Джелоса — скорее манят. И еще где-нибудь в ноябре Адель, пожалуй, согласилась бы. Грустно было оставлять родителей, но… она просто не видела смысла. Беды с башкой относительно отступили, но она скорее лишь существовала. А сейчас… — Мне просто было интересно, — выдыхает Адель по итогу. — Но я узнала ровным счетом нихуя. Так еще и теперь придется идти на кладбище с новой вазой, чтобы напитать ее некротикой и использовать потом в ритуалах. И все для того, чтобы получить новую порцию загадок от Джелоса. Джелоса, который, кстати сказать, был против, когда она только начинала общаться с Андреем. — Просто вообще ничего. Не бери в голову. — И тут же деланно непринужденно добавляет: — Зато выяснила, что у тебя в одном углу в гостиной сильно несет некротикой, потому что там кто-то помер. Атмосферно, скажи? — В Питере тебе понравится ещё больше. Там почти в каждой квартире кто-то помер. Он подхватывает ее попытку перевести тему. Пока что. Потому что тоже хотел кое-что обсудить. — У меня весной небольшой тур. Казахстан, а потом Москва и Питер. После этого я планирую уехать домой. Не фанат этой вашей столицы, чтобы жить тут постоянно. Забавно, что Мукка и Букер тоже тусят здесь уже несколько месяцев чисто из-за него и его желания, чтобы Аня была звукорежиссером нового альбома. Абсолютно гениального, кстати. — Так вот, — продолжает Андрей. — Ты готовься. Закончится ваша «Битва», и… Станешь петербурженкой. Ибо пусть отвлечется, не думая постоянно о богах смерти. В пизду их. Ебучая смерть, как говорится. — Казахстан, — чуть рассеянно повторяет Адель. — Март же, да? До старта второго сезона «Битвы сильнейших» чуть больше двух недель. Пока история умалчивает о том, как распределятся тройки, и хорошо, если это будет время не ее испытаний. Но даже если повезет, у Адель было нехорошее предчувствие, что никуда вырваться с ним у нее не получится. И сейчас мысль о том, чтобы остаться без Андрея даже на небольшой срок, заставляет обнять его крепче и прижаться, уткнувшись носом в шею. Теперь Адель могла особенно сильно понять Аню. Только у нее — еще почти десять лет. А у Ани с Максом — до весны. Чертов март. — Я разорюсь, но выплачу неустойку ТНТ за то, что пропущу как минимум выпуск, — горячно обещает Вегера. — Или просто сбегу, ничего не объясняя. Не хочу одна… без тебя. Это уже точно паранойя. Но знать даже конкретную дату, когда ты умрешь — что-то… непередаваемое. — Но на петербурженку я категорически согласна, — продолжает Адель мягче, но все равно не очень спокойно. — Ни разу не была в Питере, представь? Тут ехать-то, но… мне запрещали. С тебя обзор на Питер, Андрюш. — Проведу по лучшим барам, — обещает Федорович. — Живу, конечно, не так богато, как некоторые… Но надеюсь, тебе понравится. Стены в его питерской квартире, и правда, были непередаваемо ободранными. Котенок Ра хорошо постарался. — А про тур… Придумаем, любимая. С Ра я обычно брал фотографию, чтобы не скучать… А с тобой будет сложнее. И сам приподнимает ее подбородок, чтобы ласково-ласково поцеловать. Заправляет выбившиеся пряди волос за уши. И пусть самому ещё тревожно от того, что ее достает магически бывший — а он уверен, что виноват Шепс, но Андрей старается не показать ей своего страха. — Либо я сильно присяду тебе на уши с видеозвонками, — смеется Адель, хотя и получается все равно чуть натянуто. — Нет, я понимаю, что это всего на несколько дней, но я просто… Это режим прилипалы, наверное. Ничего без тебя не хочется. И жить, и умирать. О последнем не думать все равно не получается, хотя она бесконечно ценит то, как Андрей старается для нее. Но… проебать половину жизни — и даже не знать, за что и когда? Не помнить. Да и можно ли было вообще верить Джелосу, который с ней как будто… играл? Ебанный пиздец. И угораздило же в него вляпаться именно тогда, когда все наконец стало хорошо? — Это не Саша, — внезапно выдает Адель, прекрасно догадываясь, о чем он думает. — Кажется, я сама проебалась. Боже, а из-за меня еще Федя ему выбил эти дорогущие зубы… Накатило. Немного. Но Адель тут же делает пару глубоких вдохов, выравнивая сбившееся дыхание. Все хорошо. По крайней мере, пока. У нее есть еще полные восемь лет. — В пизду, — по итогу смеется она даже почти естественно. — Пошли в спальню. Я потом уберусь в гостиной. А то я закрыла там котеночка и голубей… А Джелос все смеется над ухом, оставаясь незримым. А Адель все так же панически страшно проебать то, что она с таким трудом обрела. *** Конечно, в заснеженном лесу Подмосковья, конечно, все пошло не по плану. Чувашские бесы не поддавались даже опытному Череватому, а что уж говорить об Ане, которая начала с ними работать всего полгода как. Черти фыркали, хохотали и повизгивали, водя хороводы вокруг нее, Влада и Саши, не поддаваясь ни знаменитому зеркалу, ни мертвечине, что должна была задобрить их свежей кровью. Несмотря на свой род деятельности, Череватый и Саков всегда были аккуратны с кровью — использовали одноразовые медицинские иглы. А вот Круппова… Чем больше демоны водили ее за нос, тем больше она убеждалась — им нужна кровь человеческая. На левой руке и так швы, но… не даром у нее их две, верно? И даже непробиваемые чернокнижник и деревенский колдун синхронно поморщились и отвернулись, когда она достала из кармана нож-бабочку. Лезвие разрезало правое запястье так плавно, что даже боль появилась не сразу. Кровь капала на белый снег. И все… зря? Бесам прикормка понравилась, но развести их на прямой диалог так и не удалось. Они все крутили, крутили, крутили… Обманывали и не договаривали. Издевались. Саков, недовольно поджимая губы, обработал и перебинтовал руку разочарованной Ани, но той было уже реально… плевать. Пусть хоть до сепсиса дойдёт, пусть случится заражение крови, и чертов Эсрель заберет ее вместе с Максом. Потому что призрачная надежда таяла на глазах. Аня чувствовала себя жестоко обманутой. Несколько часов в лесу были проведены впустую. Она устала, вымоталась, отдала все силы и отдала бы крови ещё больше, если бы это могло помочь. Но бесам словно зашили рты. Влад вновь подбросил ее до станции и даже участливо поинтересовался, не стоит ли сразу до Москвы, но Аня только покачала головой. Она чувствовала себя не просто обреченно. Ей казалось, что все потеряно. И вновь хотелось напиться. Напиться вусмерть, так, чтобы отключиться от ебучей реальности, в которой ее любимый человек умирает. В которой покинет ее уже к весне. Ей больно. Ей снова так невыносимо больно и пусто. Когда безлюдная электричка подъезжает к Москве, телефон вновь ловит сотовую связь, и на ее телефон сразу сыплются уведомления от Макса и от Сережи. Тут и сообщения, и пропущенные звонки. Но сил ответить нет. Аня прижимается к дребезжащему окну головой, ощущая себя жалкой и бесполезной. Боль сжирала ее, глотала, не разжевывая. Она не может показаться в таком виде никому. Просто нет. Через новый бинт на правой руке тоже просачивается кровь, но опять же — Крупповой просто поебать. Выйди на нужной станции в городе, она долго стоит у входа в метро, не понимая, что делать дальше. Ее будто заново предали, только в этот раз собственные силы. А ведь на «Реванше» такой крутой ведьмой себя чувствовала… Она сама не понимает, как ноги понесли ее в аптеку. Зимой темнело рано, и горящий зеленый крест просто поманил ее к себе. К счастью, рецепты от психиатра всегда при ней. Аня покупает пачку корректора, от которого неплохо штырит, совершенно безвольно. Следом — «Винлаб» и грушевая водка. Пара банок энергетиков для разбавки. Если сегодня ее глупое сердце остановится, это будет… Позорно и жалко. Домой с этим набором юного суицидника не явишься. Ни к Сереже, ни к Максу. Решение снять номер в каком-то задрипанном крохотном отеле приходит само собой. И уже там Аня долго смотрит на шесть таблеток на своей ладони. Перебарщивать нельзя, но такого количества должно хватить, чтобы стало хоть немного легче. В пластиковый стакан она наливает водку, бодяжит с апельсиновым «Адреналином» и… Запивает таблетки залпом. Долгие полчаса не происходит ни-че-го. Время кажется тянущейся тухлой патокой. Аня беспокойно бродит от стены до двери, от окна до ванной, из угла в угол, пока вдруг… Не осознает, что перед глазами все так долгожданно плывет, а боль в грудной клетке понемногу тает. Не уходит до конца, но хотя бы становится терпимой. Мысли в голове путаются и теряются, распадаются на атомы, за которые невозможно ухватиться. Контрастность в глазах резко выкручивается на максимум, а очертания предметов становятся яркими и мягкими в одно и то же время. И как раз в этот момент приходит новое уведомление. Серафим скинул фотку себя и Андрея, чтобы продемонстрировать, что они подстриглись как дурачки. Текст Аня читает не с первого раза. Да и все равно ни черта не понимает. Черепная коробка — вакуум, а сам мозг — переваренная каша. Пульсирует в висках и отдает давлением в глазных яблоках. Круппова сама не понимает, нахуя это делает, но по итогу снимает ему блядский «кружочек»: «Хэ-э-эй, братан, я…». Не удерживает палец на кнопке, и запись срывается. Но Аня не сдается и записывает ещё: «Я так рада, что мы можем общаться… Что ты единственный не оказался предателем, ага…». Сама не понимает, что несет, запинается через букву. Но зато… Зато так лучше. Намного. Но Серафим ее понимает прекрасно. Встроенный переводчик никуда не делся, даже несмотря на то, что его проблемы с наркотиками закончились… ну, наверное можно сказать, что уже давно. Все эти шедевральные истории, когда его прессовали за «Девочку с каре» и прочие старые треки, мешая проводить концерты и просто дышать. Самый пиздец был, когда какие-то мелкие пиздюки перед ним всё-таки успели обдолбаться. Хочешь жить — умей перестать торчать. Поэтому он чист, как стеклышко, уже не первый год. И все же, профессиональные навыки никуда не денешь. А Анька все продолжает спамить кружками, не ворочая языком, и глаза у нее — чернющие, но счастливые. Мукка разминает пальцы. Хрустит шеей и тянется к сигаретам. И уже с одной из них в зубах записывает ответное: «Да они все нахуй охуели, сеструх!». Универсальная тактика — просто соглашаться, чтобы развязать язык. С ним такое часто делали, когда надо было выяснить, где он проебался. И одновременно с этим Мукка переходит в их концертный чат, чтобы найти Макса, написать ему невозмутимое «Здаров епта!», переслать первый кружок Ани и дописать «Мысли?». По антуражу — какой-то стремненький отель. Будь они в Питере, Мукка бы опознал место по расположению подушек и цвету стен, но Москву он в рот ебал, и это тяжко. Поэтому вдогонку для Ани приходится вбросить: «Хошь, подъеду, золотко? Попиздим за жизнь, пошлем всех нахуй». Какой же он хороший актер. По кружочку даже ничего не поймешь. Аня, действительно, ведется. Сейчас ее сознание где-то далеко, подвоха она не может заметить чисто физически. Хоть какой-то плюс от посещения психиатра. Рецепты будут действительны ещё год. А когда Макса… не станет… Можно будет просто выпить намного больше положенного. Она ведь проебалась. Так сильно проебалась. Была уверена, что сегодня что-то выяснит, и… Все закончится? Но они живут не в ебаной сказке. Зачем ей ещё магические силы, если она не может ничего сделать с тем, что любимый угасает? Может, Лазин был и прав, когда бросил ее. Аня делает только хуже. Она не может справиться. Не может поддержать, потому что сама рассыпается на части. Но фармацевтические препараты смягчают горе, потому что мысли расползаются, как змеи из тугого клубка. Ей, и правда, нужен сейчас кто-то рядом. Поэтому Круппова без зазрения совести скидывает Серафиму свою геолокацию. Сесть и, тем более, лечь не может. Таблетки работают почти как спиды и эйфоретики одновременно, поэтому Аня продолжает бродить по номеру, то и дело запуская пальцы в успевшие спутаться в ветром лесу кудряшки. Мозг словно воспален. Мысли тают. Но боль все равно с ней. Перманентно. Она вновь разблокирует телефон и тупо пялится в него какое-то время, не сразу вспоминая, что вообще хотела сделать. А потом тычет в диалог с Максом, разом читая все проигнорированные ранее сообщения, и печатает короткое: «Прости меня». Потому что никчемная. Потому что заставляет переживать. Ему же хуже, чем ей. Это он умирает, а она… Она сама желала ему смерти в сраной песне. Потому что думала только про свою боль. Ровно так же, как и сейчас. В это время Серафим уже разворачивает настоящую спасательную операцию. Ехать, благо, не то что бы сильно далеко, а он как раз успел перегнать из Питера одну из машин, потому что не за рулем существовать было ужасно, да и метро он тоже в рот ебал. Путем нехитрых переговоров они с Максом забиваются встретиться уже там, потому что одного его Анька явно не пустит. И всё-таки, чувак даже по своим трехсекундным голосовым сегодня совсем полумертвый. Значит на себе придется тащить обоих. И что бы они все делали без папочки? Кстати, об этом. В дороге уже Серафим скидывает пару кружочков и Сереге, весьма жизнерадостно выдавая: «Бать, все пиздато, едем спасать твою обдолбавшуюся сеструху, но я ща всех спасу!». Серега матерился так аутентично по-чебоксарски, что даже Серафим ухитрился пополнить свой лексикон. Поэтому старшего Круппова он по итогу кидает в игнор. Двоих хватит. Да и страшно, блять. Хотя пизды по-чебоксарски он и так уже явно получит… И вскоре они уже торчат у унылого ресепшена. Макс — реально белый, как смерть. Серафим косится с вопросом, но тот только отмахивается: — Да похуй. Он за время, что реально переворачивал всю Москву, успел много чего надумать. И самое тупое, что когда Аня нашлась, мыслей стало только больше — Макс, блять, все еще слишком тревожный человек, и немного похуизма Серафима, уже очаровывающего администраторшу, ему бы не помешало. Ане не должно быть из-за него плохо. Ушла — из-за него. Обдолбалась — из-за него. Изрезалась, скорее всего, тоже. И это ее «прости меня»… Мысли в голове исключительно нехорошие, и Лазин едва не рычит на несчастную девчонку, пока она не говорит нужный номер. Поднимаются они медленно. Похуизму Серафима реально можно было только позавидовать. — Да не ссы, бро, — бросает Сидорин ему между делом. — Нашаманят еще что-нибудь. Кто ж тебе помереть даст? — Лучше бы дали, — ворчит Макс чисто машинально, потому что его от переживаний и боли Ани всего через мясорубку перекручивало, но оказывается прерван все таким же невозмутимым: — А твое мнение все в рот ебали. Опа, а вот и нужный номер. И первым оказывается у двери, чтобы шумно долбануть по ней ногой и крикнуть: — Сеструх, я пришел! Аня вообще-то успела забыть, что с Серафимом вообще говорила. Для нее время было тягучим и слишком быстрым в одно и то же время. Сидит тут весь вечер точно, хотя ощущение, будто только приехала. Тем не менее, от внезапного шума даже не вздрагивает — просто рассеянно плетется к двери, отпирая замок. Пялится невидящим взглядом сначала на Сидорина, а потом и на Макса и… Словно не узнает. Только с подозрением тянет: — Я вам звонила? Но по итогу сама же пожимает плечами и, оставив дверь открытой, возвращается вглубь номера. Последние десять минут ее посещал спасительный наркотический дзен, но вот сейчас сквозь его треснутую скорлупу вновь пробивалась тревога. Аня даже не садится на кровать — плюхается на пол, опираясь о нее спиной. А зрачки такие огромные, как две черные бездны, что каре-зеленых радужек почти не видно. Круппова вся аж сжимается, подбирает к себе ноги, обнимая собственные колени и пялясь куда-то в пол. Раскачивается даже из стороны в сторону едва заметно, пока вдруг не шепчет сухими губами: — Они издеваются надо мной. За нос водят. Я их не понимаю. Речь, конечно, о бесах. Она поднимает растерянный взгляд на парней и продолжает надрывно хрипеть: — Им нужна была кровь. Но даже на нее они не реагировали. Даже ребята их не поняли, а у них опыт больше. Вообще-то Аня даже уверена, что говорит сейчас сама с собой. Смотрит куда-то сквозь Серафима и Макса, а внутри скребется что-то. Раздирает дыхательные пути, оставляя ссадины на трахее. Круппова касается рукой собственного горла, чуть его сжимая. Будто способна выдавить собравшийся ком наружу. Изрезанные руки болят — теперь перемотаны обе, в на свежем бинте правого запястья вовсе поступили бордовые пятна. Мелкие совсем, но так ярко контрастирующие с белой тканью. А сама Аня вдруг вздрагивает всем телом и… просто начинает тихо рыдать, по-волчьи подвывая. Жмурится и вместе с этим невпопад говорит: — Я же не смогу… Не смогу… И не хочу. Нет. Нет-нет-нет, я отказываюсь… Жить без Макса. Макс бросается к ней. Серафим — по номеру, чтобы выяснить, чем она успела нажраться. Но открытая бутылка водки ему не нравится, как и энергетик рядом. Все, нахуй, как по книжке. «Адреналин» он правда по итогу прибирает себе. Чтобы не втыкала. — Анька, блять, — ворчит Макс. Почти как раньше, когда она еще прыгала вокруг них с Глебом, мелкая и смешная. Когда он еще не убивал ее просто своим существованием. — Давай, посмотри на меня. И вроде глаза поднимает, смотрит, а не видит его. Макс чертыхается, перехватывает ее лицо, стирает мокрые дорожки с ее щек, но они все не останавливаются. Теперь Ане часто придется плакать. Но он сам сейчас вернулся. Сам заговорил, сам обнимал, сам целовал. А ответственность на себя Макс брал всегда — даже в начале пути, когда его карьера только стартовала, он думал о том, как обеспечивать семью. Из четырехсот пятидесяти тысяч гонорара на втором концерте — четыреста маме, пятьдесят себе. А Аня — это тоже его семья. — Анька, — продолжает Макс, коротко целуя ее — не столько поцелуя ради, сколько для того, чтобы привлечь внимание, — прорвемся, поняла? Что-нибудь придумаем. Я не сдаюсь. Хотя уже сдался. Какой смысл ему был бороться, если Аню сам отпустил? Дальше все плыло по течению. Но сейчас, когда его Аня рядом, когда они оба нуждаются друг в друге, он не мог продолжать маяться хуйней, утопая в отчаянии и смирении со смертью. — Пиздит, — вклинивается Серафим, — но я его уже отхуярил тем, что в рот я ебал этого суисайд боя. Только сейчас Аня фокусирует взгляд на родном лице напротив себя. Только сейчас понимает, что Макс рядом. И тогда бросается ему на шею, вцепляется, как котенок-невдупленыш, обвивая его и руками, и ногами. И снова рыдает, хотя стыдно просто пиздец. Это не он должен ее успокаивать. Это она должна быть сильнее ради него. А в итоге — слабая истеричка, которая только и думает о том, что без Лазина лишится возможности дышать. Да что там возможности… Необходимости. И сейчас висит на нем обезьянкой и рыдает куда-то ему в шею. — Я же чувствую… Я же… Чувствую, — заикается она. — Я чувствую…это. Конечно, она про ебаную опухоль. Любой человек силы бы почувствовал, а Аня, связанная с Максом душой и сердцем, тем более. Она чувствует, как его мозг умирает. Клетка за клеткой. И чувствует это прямо сейчас. — Прости… Прости, я такая слабая… Я не хотела, чтобы ты видел меня такой. Не хочу, чтобы ты решил, что правильно бросил тогда. Я же так тебя люблю, я всегда… С самой первой встречи… И если бы весь этот путь пришлось повторить, Круппова бы согласилась без промедлений. Она бы все равно с ним встретилась. Все равно бы полюбила. И все равно никогда бы не отпустила. Она же и не верила раньше, что Макс когда-нибудь обратит на нее внимание. Вот тогда, когда она совсем мелочью пузатой была. Таскалась хвостиком за ним и Глебом. Ревновала страшно. Отношения другие пыталась построить даже больше для того, чтобы проверить, заревнует ли он. Но у блядских таблеток свое мнение насчет не поведения. Мысли вновь рассеиваются, разлетаются снежинками по ветру, тут же тая. И вот только что рыдавшая Аня, теперь помнящая лишь часть про воспоминания о прошлом, вдруг Лазина отпускает и отшатывается назад, стучась спиной о кровать. — А ты помнишь, как семь лет назад снимал клип на «Z-Pam»? У тебя там еще шлюхи эти были, с которыми ты зажимался. Звучит с явным осуждением, хотя на тот момент они даже парой ещё не были. Но это было неприятно. А переход действительно получается восхитительным. Воцаряется тишина. Макс смотрит на переменившуюся по щелчку пальцев Аню, сначала даже не вспомнив, о каких шлюхах вообще идет речь. А потом — просто смеется. Сыплется ужасно, когда перехватывает ее за коленки и тянет обратно на себя. — Пизды дашь? — интересуется Лазин действительно ласково. — Я заслужил. Ревновала уже тогда, надо же. Хотя Макс уже не мог вспомнить ничего о тех девушках, которые снимались в клипе в роли стриптизерш. И не за давностью лет — ему просто реально было неловко, блять. И когда они были за спиной, это еще ладно. Но совместная сцена… — Пиздец, Максон, как так можно? — наигранно возмущается Серафим. — Анька, хуярь его. Заслужил. А сам продолжает ненавязчиво опустошать банку с энергетиком. Можно было бы и водку хлестануть, но проебать с трудом завоеванные права Серафим не планировал. Таблетки — тоже тут. Шесть выпила. Ну красавица. — И типа, — продолжает Макс, обращаясь к Ане, — я на «Дико, например» согласился из-за собак. Помнишь, левреток этих? Он реально за все время съемок не выпустил из рук поводков. Обычно Макс любил собак посерьезнее — овчарок, волков, блять, но левретки, промерзшие на улице, тогда покорили его сердце. Шлюх своих не помнил, а собак вот до сих пор. Снова ненадолго становится тихо. И все для того, чтобы Серафим, громыхнув железной банкой, объявил: — Ладно, Ань, прощай его. Заберу его шлюх себе, чтобы ему стыдно стало. Макс предательски сыплется опять. — Неа, — упрямо качает головой она, обиженно надув губы. — В «Дико, например» вообще-то ещё я была. А он все с собаками своими носился. Мог бы и на меня внимание обратить… Я типа хуже что ли? И опять же — неважно, что ей тогда только восемнадцать стукнуло, и она школу заканчивала. Технически была уже совершеннолетней. — Даже Гошан Вишну тогда просек фишку, а он нет, — продолжает Аня жаловаться Серафиму. А ведь, сойдись они раньше, у них, и правда, было бы ещё больше своих моментов. Теперь Аня жалеет о каждом проебанном шансе — аж нижняя губа снова трясется. Она же… Она же… Не сможет. Со стороны все выглядит до невероятного комично, потому Круппова воинственно пыхтит, складывая руки на груди, и вновь пытается от Макса отодвинуться. Не потому, что неприятно или что-то в этом роде, а просто… Ну, обидно же. — Во мудила, — всплескивает руками Серафим, искренне входя во вкус. Диалоги с обдолбанными людьми, особенно когда ты на поддакивающей стороне — это восхитительно. Да и Аня под таблетками оказалась вполнемирной. — Ань, хуярь его. — Так, блять, — чуть неловко вскидывается Макс, смеясь. — Ты меня сейчас закапываешь. — Ну а хуле, — усмехается Серафим. — Сам виноват. Такую женщину игнорил. Не по-пацански как-то. И хотя Мукка сейчас шутил, в шутке было слишком много правды. Это ведь именно сам Лазин был знатным игнорщиком. Сначала — сам занятый прошлыми отношениями и уверенностью в том, что не может всерьез смотреть на младшую сестру своего друга. Потом — когда стал инициатором их расставания. Столько времени оказалось потеряно зря. — Ладно, — вскидывает руки в примирительном жесте Макс. — Виноват. — Туда бота, — довольно откликается Серафим, ответственный сегодня за отмену плохих настроений. И тут же самым невозмутимым тоном продолжает: — Анька, давай я тебя заберу. Я на собак пялиться не буду, отвечаю. Да и шлюх у меня нет… — Куда забрать? — искренне недоумевает приплющенная Круппова, хлопая ресницами, на которых все еще блестели слезы. — Забери, да. Реально ведь не догнала, что он имеет виду, и тем самым поставила в неловкое положение коротышку Мукку перед Максом, в котором было почти добрых сто девяносто. Но сама, отвлекшись на новую тему, вновь забывает, о чем говорила до этого — почти детской ревностной обиды как и не было. Сейчас Аня даже расслабляется и теперь сама тянется к Максу. Даже абсолютно рефлекторно как-то. И правда ведь без него жить не может. Дышать. Существовать. Кое-как ему удается поставить ее на ноги — совсем как куколку безвольную. На ней — джинсы, толстовка из его мерча и зимние ботинки, которые она так и не сняла, заселившись в номер с белым ковролином. Такая беспомощная сейчас, что даже пушистое пальто сама надеть не может. Стоит, как маленькая, ждёт, пока Макс оденет ее и соберет ее вещи, а потом тут же вновь виснет на его шее. И в поисках опоры, и просто потому, что хочет быть ближе. Всегда. — Зарни, ты отвезешь меня домой? — с детской невинностью спрашивает она, по-кошачьи ластясь к Лазину. — А я была в лесу… С Череватым и Саковым. Хорошие ребята, кстати… И вновь скачет с темы на тему, пока голову не простреливает старой, уже забытой мыслью: — Я без тебя ничего не буду, понял? Ни жить, ни… вообще ничего… Макс без нее тоже не будет. И причем болезненно буквально. Но сейчас о смерти говорить не хочется. И о том, что чудо вещь весьма избирательная — тоже. Его заботила только Аня. А отдельно — что у нее теперь и вторая рука перемотанная. Крови через бинт выступило уже больше. — Сейчас домой поедем, — соглашается Макс, целуя ее в кончик носа. А еще, пожалуй, ему обязательно надо будет познакомиться и с Череватым, и с Саковым в живую. Просто на всякий случай. — И больше ты от меня никуда не денешься. Даже если ради этого придется вспомнить про свои легендарные проблемы с бессонницей. Будет караулить и днем, и ночью. Чтобы не ускользнула больше, как один из фантомов. И чтобы больше не тратить время зря. Но идти самой Макс не дает — отрывает ее от земли и поднимает на руки, прижав к себе. Легкая все равно. Даже несмотря на то, что сил у него поубавилось. — Не уроню, — почему-то шепчет Макс, целуя ее в висок. — И не отпущу. Теперь уже никогда. И из номера они выходят первыми. А Серафим задерживается. Оборачивается на оставленную Максом бутылку водки… и все-таки закидывает ее к себе. Не пропадать же добру, да? Тем более, он сегодня заслужил. *** На Огородной Слободе явно были проблемы с парковкой — переулок совсем узкий, хотя и уютный. Здесь рядом усадьба Высоцких, и когда Адель тормозит машину у небольшой площадки, Андрей не может не подметить: — Я бы побывал у них тут летом. Если нас вообще будут ждать. Позвал их в гости именно Макс — Аня по-прежнему не желала видеть никого из предателей, и для нее этот визит будет сюрпризом сразу на следующий день после происшествия с лесом и таблетками. Видимо, Лазин посчитал, что друзей стоит примирить перед предстоящим квартирником в Питере, но звать Глеба и Соню пока было слишком рискованно, как и Сережу — их его девушка не желала видеть вовсе. И едва Андрей ступает на тротуар, то тут же замечает памятник. Щурится, присматриваясь, и тут… — Это же Ленин гимназист! Восторженный Федорович срывается с места, чтобы посмотреть на статую поближе, но сраная московская плитка, покрытая тонкой коркой наледи, была не слишком ему рада — земля уходит из-под ног за одно мгновение, и вот уже Андрей сам не понимает, как оказывается сидящим на больно отбитой пятой точке. — Да бля! — ругается он, аж жмурясь от боли. — Сраный Собянин. Не пиздато. Не смеяться. Не смеяться, не смеяться, не смеяться… Ладно, Адель честно старалась секунд десять. Но в итоге, пока почти-тридцатилетний дед ворчит на горечи московской жизни, она все же сыплется. Подходит ближе, весьма ловко сохраняя равновесие на каблуках, и наигранно обреченно вздыхает: — Ох уж эти разнеженные петербуржцы. Плитка же — это сразу плюс зимний вайб! Особенно когда после редких в этом году снегопадов вся эта красота начинала таять, а потом заново покрывалась тонкой ледяной корочкой. Или когда начиналась слякоть, после которой она возвращалась с полными ботинками воды, даже при условии, что в основном передвигалась на машине. Адель, прожившая в Москве всю жизнь, уже привыкла выживать. И в этом контексте особенно интересно было, что будет после майских концертов Андрея. В Питере-то она и не была ни разу. — И вообще, Макс явно же хочет, чтобы мы сегодня хоть как-то помирились, — справедливо продолжает Адель. — Так что надо постараться, чтобы нас ждали тут летом. Особенно тебе. С нее-то взятки гладки, в принципе. Из всей компании с Аней она общалась меньше всех, поэтому карма должна была быть чуть грязнее, чем у Серафима. А вот у Андрея… А, подойдя к несчастному, Адель протягивает ему ладонь, но не может не пригрозить: — Только не урони меня тоже! — Да че ты угораешь, блин, — ворчит Андрей, неловко ерзая на льду. — Ваша плитка меня убивает. Теперь он пойдет в гости с мокрыми штанами. Но тут же его взгляд становится совершенно лукавым, потому что… Просьба не уронить звучала чересчур заманчиво. Федорович хватается за протянутую руку и тут же дергает ее на себя. Сам ржет, когда Адель в писком теряет равновесие, но, правда, следит за тем, чтобы приземлилась девушка четко на него. Не хватало ещё, чтобы что-то отбила себе. И теперь он довольный сидит на блядской мокрой плитке, содрогаясь от смеха, и сгребая Вегеру в охапку. Аж задыхается куда-то ей в шею. — Будем мокрыми вместе, — самым философским тоном сообщает он. Еще с год назад, не с Андреем, окажись Адель в такой ситуации, она бы заплакала — слишком переживательной на тему своего внешнего вида была. Но сейчас она смотрит на Федоровича, и в сердце ничего, кроме бесконечной нежности, нет. — Ты только не предусмотрел одного момента, мой гениальный, — смеется Вегера, целуя его в кончик носа. И как-то даже и не холодно с ним… — Теперь подниматься мы будем очень долго. Мимо проходящая бабулька, чуть позже увидев мокрую и довольно смеющуюся парочку, покрутила пальцем у виска, и это заставило обоих посыпаться еще сильнее. Прекрасная женщина просто еще не знала, что валялись они под Лениным-гимназистом. — Тут весь район создавал кто-то на приколе, — разворчалась Адель уже только в подъезде. — Ленин-гимназист, микроступеньки, — даже ей с маленькой ногой было весьма неудобно, — микропроходы, микролестничные площадки… Это строил какой-то лилипут? А ведь с ними еще планировал напроситься Букер, но Адель его притормозила — решила, что для первой встречи после московского квартирника будет слишком. И как чувствовала — Феде бы тут пришлось передвигаться бочком, даже несмотря на то, что по собственному признанию он похудел. А саму Адель теперь мучил вопрос — как на этих ступеньках еще не переломал все ноги Макс?.. К счастью, идти всего лишь до второго этажа. Дверь открывает Макс, но и Аня, явно не готовая к такой подставе, не заставляет себя ждать. И тогда Адель решает взять спасение обоих мужчин в свои руки, заявив: — Я нашла чувашское медовое вино! Сим-пыл этот. И даже воздержалась от вина из березового сока. Чувашская кухня такая интересная… И во всем этом, по заветам Сережи, так и звучит очевидное «Не бей, пожалуйста». Круппова складывает руки на груди и выгибает одну бровь, с явным осуждением смотря на Макса исподлобья. Позвал же, блять. Понятно, что он просто не хотел напряжения, когда все поедут завтра на Питерский квартирник, но… У Ани были свои планы на совместное выступление с Андреем. Их фит уже был включен в трек-лист. Но от вина она не откажется. В конце концов, ладно Адель… Они дружили всего месяц. А с Андреем — полгода. И он распиздел все про болезнь Макса Букеру, о чем сам Федя очень любезно поведал, пытаясь очистить собственную карму. — Привет, — в итоге здоровается она лишь с Вегерой. — Привет, сис! — вклинивается Андрей, но на него Аня даже не смотрит. — А я вот у памятника пизданулся… — Пойдем на кухню, — Круппова дожидается, когда гости снимут верхнюю одежду и обувь, и берет Адель под локоть. Машка, выбежавшая из гостиной, считывает настроение любимой хозяйки просто филигранно, тут же решая, что Андрей должен получить пизды. Кошка шипит на него и, кажется, готовится гонять весь вечер. Ее любимое развлечение — резко выбегать из-за углов и впиваться в ноги когтями и зубами. — Тебе, я так понимаю, Соня распиздела? — интересуется Аня с явным осуждением в голосе, пока достает из кухонного шкафчика бокалы. Три. Не четыре. Кажется, кое-кто сегодня заплачет. Тем не менее, Адель разумно не пытается Аню переубедить. Зато старается хотя бы немного снизить градус напряжения, честно признаваясь: — Когда я в первый раз у тебя в гостях была, я почувствовала, что от Сережи некротикой несет. И сначала я немного испугалась, подумав, что это именно его. Потом поняла уже, что чужое. — Мы общались, — поясняет Макс, следом заходя на кухню. Выдержке его можно было только позавидовать — Адель бы под таким суровым взглядом Ани уже упало. А он только открывает бутылку с вином, а потом обнимает Круппову со спины, целуя в висок и устраивая голову на плече. — Серега часто приезжал. — Скорее всего, это было в один день, поэтому я и почувствовала, — поддакивает Адель. — И я тогда подумала, что некротика и внезапное расставание — это как будто такое себе совпадение. Но я просто… не могла спросить. В конце концов, она же и была сначала той, кто поддержал отношения Ани с Олегом. И на деле, за вот это до сих пор стыдно. Хотя и в итоге младший Шепс привел к тому, что Аня снова с Максом… может, если бы его не было, это произошло гораздо раньше? — А потом, когда мы сидели втроем, я пристала к Соне, потому что я была нервная после синяка и была против нахождения Шепса рядом с тобой. А Соня слишком переживала и все выложила. Ну а дальше… Ты знаешь, в общем. На мгновение Макс, так и не выпустив Аню из объятий, задерживает на ней взгляд. Кажется, все равно благодарит. За то, что не разболтала Ане сразу, зато сейчас была честной. И вместе с тем Адель параноидально кажется, что умирающий Макс тоже в моменте почувствовал то же, что она видела в нем. Смерть. Ане Адель рассказывать не хотела. Ей сейчас и так… хватит. Но знание того, что у них тут кладбищенский клуб, заставляет нервно усмехнуться и позвать: — Андрюш, ты там живой? И только Федорович, отпизженный кошкой, почти бежит на звук голоса своей девушки, как вдруг растерянно тормозит в дверях кухни, напоровшись на весьма обидную фразу Ани: — Андрей Пирокинезис это кто? — А-а-ань… — поджав губы, умоляет он. — Никаких Андреев не знаю. Серафим рулит. Ладно — Адель почти прошена. На пол-шишечки, не больше, но прогресс уже есть. В вот Федорович, который мог бы сказать ей, а не, блять, Феде… Поэтому сейчас Аня невозмутимо разливает медовое вино себе, Максу и Адель, игнорируя Андрея просто мастерски. Тот пытается робко подойти ближе, чтобы присесть на стул рядом с Вегерой, но Круппова и тут отличается — занимает это место сама. Остается только один стул из трех, и по одному ее взгляду становится ясно, что предназначается он для Макса. И едва тот на него садится, Аня довольно закидывает на него ногу. — Да ну серьезно что ли? — ворчит Андрей в полном негодовании. — Нам ещё петь вместе. В Питере. Круппова вздыхает, закатив глаза, и снисходит до ответа: — Ты сейчас хочешь поговорить о том, что ты праздности ради распиздел все Букеру, а не мне, хотя быледва ли не ближе Сережи мне последние полгода? Я бы на все наплевала и помогла тебе. Тебе, своему другу, если бы ты страдал у меня на глазах. Лучше бы молчала. Потому что пристыдила так пристыдила. Андрей не выдерживает ее сурового чебоксарского взгляда, первым прерывая зрительный контакт. — Так вот. Андрея Пирокинезиса больше не существует, — невозмутимо подытоживает Аня, пригубив вина. На мгновение Адель открывает было рот, но тут же больно прикусывает язык. Сама понимает, да и Макс предостерегающе качает головой. Аня сейчас на такой стадии, когда с ней проще просто соглашаться, если не хочешь впасть в немилость обратно. Но… Блять. Жалко же. Так что, смутно предполагая, что плюсы к карме сейчас превратятся в минус бесконечность, Адель все-таки поднимается со стула, чтобы утянуть на него Андрея, а самой устроиться у него на коленях. И с самым серьезным видом заявляет: — Ему сейчас ужасно тяжело. Я за праздники килограмм наесть успела. И это даже несмотря на то, что кое у кого не холодильник, а целая кукурузная плантация. Андрей со своим дефицитом калорий буквально жил на початках кукурузы, мясе и рыбе. Адель умирала просто от слова «кукуруза». — Это просто агградация мерзлоты, — внезапно подает голос Макс. Агградация мерзлоты — это промерзание грунта в результате систематического дефицита тепла. Оставив Аню одну, он ее, по сути, заставил так же промерзнуть. — Но потом начинается абляция. А абляция, в свою очередь — это исчезновение снега и льда в результате таяния и испарения. Потому что Макс теперь будет с Аней. Столько, сколько им отведено. А Адель не может не вздохнуть, обнимая Андрея за шею. Если прислушаться, можно услышать, как у него мучительно вертятся шестеренки в голове. — Ты же специально? — выдыхает Адель. И по итогу протягивает Андрею свой бокал, чтобы немного сгладить углы. А Макс только многозначительно улыбается, снова обнимая Аню. — Возможно. Но все в порядке… А вот тут непередаваемый писк издает даже Адель, вспоминая легендарное «все в порядке, ты тупой». Аня тут же сыплется, прижимаясь к Максу ближе, едва не залезая на голову — из-за того, что Адель теперь сидела на Андрее, тот был к ней слишком близко. Да и Лазина просто расцеловать хотелось за такой потрясающий тонкий буллинг. А Федорович, всю жизнь считавший себя самым умным в любой комнате, в которую заходил, по итогу от вина отказывается, почти взрываясь: — Блять, мужик, ты мне так и не объяснил, что такое агградация, а теперь появилась какая абля… абля… Ай, бля, ну нахуй! — Вы это слышали? — деланно настороженно хмурится Аня. — Сквозняк, кажется. Зарни, ты опять курил и не закрыл форточку? Кажется, Андрей готов перейти в стадию полнейшего отчаяния и заплакать уже сейчас. Он даже почти жалобно тянет: — Даже петь со мной не будешь? — Даже срать, — поправляет Круппова. — Я же предупредила ещё на Новый год. А, простите. Опять с пустотой говорю. Ладно, это становилось уже даже смешно. Гнев понемногу отступал, но на милость Аня его менять все равно не спешит. Пусть помучается. Заспиздел он Букеру, блять. — А мы Серафима с собой в Печору берём… — мечтательно тянет она. Согласился он, кстати, очень легко. Просто одной фразой: «погнали, бля». И даже странно, что он сам об этом еще не похвастался Андрею. Особенно при условии их совместного похода в барбершоп. Адель выдыхает едва ли не страдальчески, целуя несчастного Федоровича в щеку, а потом максимально непринужденно продолжает диалог: — Это же где ты родился, да? Звучит как что-то максимально заснеженное и холодное. — Сегодня не так холодно, — откликается Макс невозмутимо. — Всего минус восемь. Ощущается как минус пятнадцать. Адель давится вином, до которого все-таки добралась. А Макс смеется, в очередной раз решив, что идея увезти в Печору всех сразу после Питера — отличная. Его все еще напрягало то, что Аня злилась на каждого из компании только из-за него, ведь даже Серега молчал потому, что Макс просил. И потому он решил, что должен закончить то, что начал. А где, как не в царстве вечной мерзлоты, можно будет помириться? — А еще в Печоре есть гостиница «Космос», где много людей покончили жизнь самоубийством. Она сейчас закрыта, но если немного заплатить… — продолжает Макс. Сам так внутри никогда и не был — в детстве их гоняла мама друга, не давая пройти дальше ресепшена, а потом ее закрыли. Теперь вот захотелось. С приближением весны вообще много чего хотелось. — Боже, гостиница самоубийц, — протягивает Адель мечтательно. И как будто и не кольнуло вовсе, что тема смерти всплывает сильно часто в последнее время. — Я одно время хотела в Аокигахару. Это лес самоубийц в Японии, но там в основном подростки вешаются. Некромантские трипы, мои трипы… Ее и правда накрывало часто в местах, где было много смертей. На кладбищах еще как-то поспокойнее — обычно получалось скрываться с помощью Хозяев и Хозяек местных погостов. Но места массовых самоубийств — это отдельный вид искусства. А потому она сейчас поворачивается к Андрею и невозмутимо интересуется: — А мы поедем в Печору? Тем более, раз твой горшочный брат будет… В открытую с Аней и Максом не напрашивается. Но даже реально интересно стало. Даже если сейчас Круппова открутит ей голову. — Я бы хотел… — самым грустным тоном вздыхает Федорович. Аня закатывает глаза, окончательно переползая на Макса. Зимние каникулы с предателями… Хотя буллить их, несомненно, смешно. Может, из этого что-то и выйдет. — Соглашусь, если Серафим попросит, — хмыкает она. — Отныне для меня авторитетно только мнение мучной любимки. Прости, Зарни. Спасибо, что брат и Соня с Глебом пока не додумались напроситься. Жить, видимо, хотят. Аня вот тоже хочет, чтобы Макс жил, и никто не смел ей пиздеть о таких важных вещах. И тут лежащий на столе телефон вибрирует — приходит уведомление с канала XIPCODE на «ютубе». Сэм, истинный нигер, который однажды брал интервью у Многознала, анонсирует… — Совместный стрим с Дарси? — хлопает ресницами Аня, глядя на пост с анонсом. Блогер в сфере рэпа и главная сплетница фандома «Битвы» собираются сделать подробный разбор прошедшего квартирника. Бучу они подняли знатную, задиссив Олега со сцены. Всей толпой. И эта шедевродрака в конце… — О. Я бы посмотрел, — смеется Андрей, продолжая пить из бокала своей девушки. — Опять ветер воет, — невозмутимо отвечает Аня. — «Ледяная колыбель — это кров для рожденного из проклятой утробы без души Дитя Ветров», — протягивает Адель. — А вы думали, почему он с двадцать первого года не может дропнуть «Дитя Ветров»? Закиннил, получается… И смех, и грех, блять.