Тихая комната

Съемки полуфинала «Реванша» начались сразу с цирка. Аня прибыла вместе с Олегом, и Череватый просто не смог удержаться и не уссаться с вида ещё не сошедших засосов на шеях обоих. Все продолжал шутить про грядущее подсуживание, пока Илья просто глупо лыбился, а Вера многозначительно качала головой. Эх, молодые. И когда Марат уже объявлял выход экстрасенсов, и на сцене оказались Тимофей Руденко, Александр Саков и сама Аня, первый заговорил об их с Сашей вездесущем сопернике — Артеме Краснове. Руденко признает, что презирает вампира, что во многом хочет попасть в «Битву Сильнейших» именно ради того, чтобы утереть тому нос. Саков активно с ним соглашается, и прежде чем явно солидарные с ними Влад и Олег успевают высказаться, Башаров задаёт вопрос Крупповой: — Анна, а вы ведь, помнится, проиграли Артему с совершенно мизерным отрывом. Тоже ждёте реванша с вампиром? — Дело не только в магии, — морщится она в ответ. Была не была. Ранее она никому этого не рассказывала, но… — Ваш многоуважаемый вампир приставал ко мне. Не единожды. Единственная, кто хотел за Краснова вступиться — Вера Сотникова, но даже она вдруг открыла рот от удивления. — Приставал? — уточняет ведущая. — Лапал, — пожимает плечами Аня. — Он совершенно не умеет признавать поражение, когда девушки в нем не заинтересованы. Сначала Иру Певчую опускал на своих эфирах, потом распускал руки в отношении меня. Конечно, все взгляды обращаются к Олегу, ведь если даже не наделенная способностями часть жюри обо всем догадалась, то об экстрасенсах и говорить нечего было. Башаров, который как будто узнавал обо всем раньше и самих участников событий, вовсе предвкушающе потирал руки, и во взгляде его читалась надежда на публичный скандал или просто какой-нибудь интересный контент. Проблема в том, что из всех присутствующих Олег выглядит самым растерянным. Он тоже услышал эту историю только сейчас. Хотя… давно должен был знать, да? — Олег, только, пожалуйста, не повторяй первый выпуск первого сезона, я тебя прошу, — все-таки не может смолчать Марат. Речь, естественно, шла о той легендарной стычке с Череватым, в ходе которой вспыливший Олег почти набил ему морду за брата. Разнять успели. — Честь дамы надо отстоять, — присоединяется Илья. Вера бьет соседа по плечу, на что тот немедленно возмущается: — Что? Я бы не стал бездействовать, если бы мою жену трогали. Даже когда она еще не была моей женой. — Тем более, срок преступления еще не истек, — подхватывает Марат. Только вот один ведущий озвучивал свою мужскую позицию, а второй просто ждал скандалов. — Анна, это действительно ужасный и подлый поступок. Олег, что скажешь? — Скажу, что вампиров не существует, — как-то особенно устало откликается Шепс наконец. — Само существование Артема — это бред. И как будто бы даже не понятно, как его задевает то, что такие вещи он узнает наравне со всеми, а не в самую первую очередь. Особенно в контексте приближающейся «Битвы сильнейших», на которую Аня, конечно же, попадет. А Круппова это как будто чувствует, словно все ее радары настроены исключительно на Олега. И прежде чем Марат зовёт на сцену Ангелину, которой на прошлой неделе уступила свое место Виктория Комахина, Аня просит: — Дайте мне минутку, пожалуйста. Плевать ей на публичность. Она под заинтересованными взглядами публики подходит к Олегу, присаживаясь на подлокотник его кресла, и касается его лица кончиками пальцев, тихо-тихо шепча со всей нежностью: — Прости. Поцелуешь? Зал одобрительно почти пищит. — За что извиняешься? — интересуется Шепс в ответ. Понятно, что пока на них микрофоны, при желании все равно можно все услышать… Но Олег, обычный сторонник принципа «Счастье любит тишину», особенно при условии не всегда нормально способных воспринять наличие реальной девушки у кумира фанаток, в моменте шлет все к черту. Может, и не очень правильно. А еще он и правда от Ани по-своему зависимый, потому что ведется на любую ласку с ее стороны и мгновенно обо всем забывает. А вот это, наверное, даже хорошо? И поэтому Олег ее целует. Зал взрывается одобрительными аплодисментами, Вера смахивает скупую слезу, а Марат восклицает демонстративное: — Совет да любовь! — Рано еще, — смеется Олег, отстраняясь от Ани. И смотрит только на нее при этом. — Но попозже… — А вот это нечестно, — ржет Череватый. — Он поставит ей десятку не за испытание, а за вот эти вот сюсюкания. — Посмотрим, — усмехается Круппова и ещё раз целует Шепса в скулу. Аня и сама никогда не была сторонницей демонстративных отношений — когда была с Максом, то не скрывала этого, но и не показывала личное на каждом углу. Они в свое время вообще спалились лишь на одном из его концертов. Но сейчас она испытала непреодолимое желание подойти к Олегу сиюминутно. Просто… так нужно было. Он стал ее новым домом. И она не хотела, чтобы между ними оставались какие-то недосказанности и недопонимания. А Марат все же приглашает Ангелину, явно агрессивно настроенную с порога — ее заставили прождать за кулисами дольше всех, и ясно, чья мелодрама в этом виновата. К моменту выхода Изосимовой Аня уже стоит рядом с Руденко и Саковым в своем кукольном платье, воротничок которого совсем не скрывает меток Олега на ее шее. Ангелина заметно морщится, оглядывая соперников. — Что ж ты, девочка моя, разбираясь в ритуалистике, водишься с тем, кто в ней ничего не понимает, — заводит питерская колдовка. — Научила бы чему ненаглядного своего. — Олег и без меня может сделать все, что захотите, — выгибает одну бровь Аня. — Так чего ж не показывает? — Олег, — зовёт ржущий Влад, привычно выговаривая «х» вместо «г». — Они сейчас подерутся за тебя. Но Ангелина смещает фокус внимания с Ани на ее молодого человека, у которого до сих пор едва заметно сиял на губах ее блеск. Подходит к нему вплотную, продолжая звать трусом за низкие оценки, Олег встает, позволяя разъяренной почти до уровня конфликта с Левиным ведьме вцепиться в свой пиджак. — Не советую, — цедит Круппова, сжимая кулаки до впивающихся в ладони ногтей. Изосимова просто ещё не знает, что чувашская ведьма с собой притащила на съемки. Тем не менее, Ангелина оставляет Шепса в покое, вновь обращаясь к его девушке: — Такая девка, — цокает языком она. — Ценное время только с ним зря теряешь. — Давайте, я сама решу, кого мне любить, — закатывает глаза Аня. — Решаешь не ты, милая моя, — парирует Изосимова. — Решает твое сердце. И на мгновение Крупповой кажется, что в словах «бабоньки» явно присутствует двойное дно.Ценное время. Решает твое сердце. Не нравятся ей эти намеки. Но, к счастью, Марат меняет тему, прося экстрасенсов выбрать себе по слову, и выпроваживает из зала всех, кроме Тимофея, чтобы тот прошел испытание первым. Аня же… Какое-то время косится на задержавшуюся в коридоре Ангелину, и внутри борются прямо противоположные желания: поднасрать сопернице за то, что наезжает на Олега, или же расспросить побольше… О чем? Нет, бред это всё. После прохождения Руденко наступает черед Крупповой. Она возвращается на сцену под аплодисменты фанатов, и сразу за ней выходит администратор со странно пахнущим свертком. Череватый уже собирается скривиться, но Аня парирует первее: — У меня свежее, чем у Сакова. Да она буквально эту свежатинку у него из-под носа увела. Закупаются-то в одних местах. Башаров озвучивает задание — Аня выбрала «приворот». Хотела «чучело», но его быстро занял хитрюга Саков. И тогда она приступает к ритуалу. Раскрывает сверток, заставляя Марата позеленеть при виде окровавленного меха и отойти в сторону, зажимая себе нос пальцами: — Что это?.. — Заячьи шкуры, — невозмутимо поясняет чувашская ведьма. Но это оказывается не все, что очень интригует Илью. Ларионов перебарывает отвращение — если хрупкой девушке не противно и не страшно, то и ему не должно, верно? Ведущий подходит по ближе, переливаясь всеми цветами радуги, и громко констатирует: — Там ещё их глаза. — И языки, — дополняет Аня. — Не мешайте, пожалуйста. Она педантично раскладывает одну из шкур мехом вниз, чтобы мясо торчало наружу, и излюбленным ритуальным кинжалом вычерчивает на нем колдовские символы. Сопровождая все действо песнопением жутковатым на чувашском, она задирает рукав платья, с самым невозмутимым видом разрезая кожу на собственном запястье — подальше, чтобы звериная кровь не попала в рану, но чтобы ее стекла вниз тонкими струйками и накапала на шкурки. — Ай-й, — кривится Сотникова. — Опять режется. Сразу после она сплетает три черные свечи в одну и переходит на молебный шёпот. Огонь трещит и беснуется, когда воск капает на мясо. — Анна, по какому методу будете работать? — допытывается Башаров, но в ответ получает только почти звериное шипение: — Тихо! Маленькие заячьи глазки и язычки скользят и перекатываются меж пальцами, некоторые из них шмякаются на пол, когда Аня поднимается с колен. Герои испытания тотчас ежатся под ее взглядом — позже одна из девушек признается, что ее напугали глаза ведьмы, в которых не осталось привычной красивой зелени — лишь первородная тьма. А Аня, тем временем, обходила каждого из героев, сразу отметая тех, кто не колдовал. Сыплет фактами из личной жизни. Но вдруг тормозит у одной темноволосой девушки: — Больна-больна-больна… — по-змеиному шипит Круппова. — Мне очень жаль. Сбежавшиеся Шуйтановские бесы надрывно хихикают, нашептывают в самое ухо, заставляя ведьму вертеть головой, но не говоря ничего конкретного о болезни. Словно издеваются. Словно знают что-то лишнее, совсем не связанное с самим испытанием. — Она нашла девушку из испытания Руденко, — шепчет Илья Вере. — Которая с ВИЧ. Аня рычит, будучи не в силах ухватить бесятину за хвост скользкими от внутренностей руками. В итоге она отбрасывает эту тему в сторону и идет дальше. Тормозит у блондинки: — Ты думаешь, что проводила венчание на крови, да? — Анна, вы должны найти того, кто делал приворот, — напоминает Марат. — Я про любовь и смотрю, — не глядя на ведущего, хмурится Аня. — Она связалась с козлом, который ее бил. Решетка… Любовь за решеткой. Будто прям там все и началось. Неправильно с самого начала. И кровью вы менялись точно… Но нет. Это не приворот. Обойдя всех до единого, насыпав им фактов о них самих и их любимых, Круппова останавливается напротив единственного мужчины в женской компании. Зависает, смотря ему в глаза на расстоянии каких-то десяти сантиметров, почти гипнотизирует, не дыша сама, и не давая дышать ему. А потом… — Это он. Я выберу этого мужчину, он делал приворот. — Почему вы так считаете, Анна? — Он хотел вернуть жену. Она хотела забрать детей и уйти от него. Все дело в первой любви. Она хотела уйти от него к своей первой любви, и он обратился к ворожее. И это помогло. Но я не вижу эту ворожею в числе живых. Предполагаю, что с ее смертью кончилось и действие приворота. — Это ваш окончательный выбор? — Да. И мужчина, Виталий, слова ведьмы подтверждает. Буквально каждое. Добавляет лишь про то, что его женщина сидела в тюрьме за кражу, которую совершила во имя любви. Это тоже немедленно приписывают к последствиям приворота, но информация проходит мимо ушей Олега. Даже не начинает свою любимую шарманку про то, что порчи и привороты существуют только потому, что люди верят в их реальность и сами себя губят. Хотя… Саша вот тоже недавноповерил, а? Но цепляет Олега все же не сама история в целом, а отдельный факт. Ушла к своей первой любви. Если вселенная решила над ним поиздеваться, у нее это неплохо получилось. Шепс не очень верил в возможный приворот, да и, как практик, мог бы его предотвратить, вовремя почувствовав, но… Ушла. К своей первой любви. Блять. И когда Марат уже собирается провожать Аню, чтобы пригласить на ее место другого экстрасенса, и загадочно говорит про то, что свои оценки Круппова узнает позже — как будто бы все еще не было очевидно, — Олег резко поднимается и просит небольшой перерыв. Илья качает головой, цокая языком, и замечает: — Ангелина тебя убьет. — Я не против, — усмехается Олег в ответ, прося у администраторов аптечку. Девочки косятся на него странно, одна пытается возразить, что они справятся с раной Ани сами, и не нужно останавливать ради этого съемки, но Олег смотрит на нее таким выразительным взглядом, что она осекается. Изосимова, которую дважды за сегодняшний день заставляют ждать, которая и без того была унижена постоянными намеками Башарова о том, что находится не на своем месте, Олега точно убьет. Но ему все равно. Он уводит Аню подальше от чужих глаз и немедленно начинает промывать и перевязывать ее порезанное запястье. Как и в самый первый раз — очень нежно. — Ты отлично справилась, — улыбается ей Олег, но улыбка все равно получается немного натянутая. А потом с языка и вовсе срывается: — Интересная история, да?.. Про приворот. Все-таки верить в знаки он был склонен. Или просто… сам себя накрутил до странной, иррациональной тревоги? Аня вообще не сразу понимает, о чем он говорит. Смотрит на него глазами большими-большими, как у хомяка из интернет-мема. Надо же — остановил съемки, просто чтобы самому лично обработать ей порез. Не такой уж и глубокий, кстати. — Олеж, ты чего? И когда ее руки уже чисты от смешения собственной и звериной крови, а на запястье красуется аккуратно завязанный бинт, Круппова быстро перебирает в голове все, что сказала ранее, пока камеры были включены. Но так и не понимает, что заставило Шепса нервничать — а он нервничал, и она это чувствовала. Поэтому она вновь уже привычно касается его лица, сама улыбается ему открыто и ласково, поднимается на носочки, чтобы медленно-медленно оставить по поцелую у уголков губ. — Не знаю, что тебя так взволновало, но… — мягко продолжает девушка, глядя на него совершенно сияющими глазами и собираясь повторить то, что после их первого раза пока не говорила: — Я тебя люблю. И прости за Краснова. Я не знаю, почему не говорила об этом раньше. Наверное, просто не придавала значения. Об этом вообще никто не знал. А теперь узнать вся страна. И вряд ли вампир будет долго молчать. — И спасибо, что сам меня обработал, — а голос буквально сочится нежностью. — Аж калечиться побольше захотелось, чтобы ты почаще за мной ухаживал. Шучу. Не придавала значения. Аж калечиться побольше захотелось. И хотя тон Ани звучит максимально мягко и почти что беззаботно, Олег все равно не может изгнать эту тревогу изнутри. Как будто проще экзорциста вызвать. И улыбка получается ломкой, предательски нервной, когда он откликается: — А я тебя люблю. Правда. Не знает, к чему уточняет. Как будто бы вообще мог быть с ней не искренним. Просто как-то… предчувствие какое-то странное, как будто все против них. Может, у него уже дошло до паранойи. Может, ему и не нужно всерьез воспринимать странные речи Изосимовой с двойным дном, которая, очевидно, просто могла хотеть его позлить, не обращать внимание на чудесное совпадение в истории с приворотом. И даже на Краснова бы надо… положить. Но Олег на самом деле боялся Аню потерять. И поэтому инстинктивно хотел оберегать их отношения от любой, даже самой иррациональной угрозы. — Прости, пожалуйста, — выдыхает Шепс и снова Аню целует. Замирает, прижавшись лбом к ее, и тихо добавляет: — Ретроградный Меркурий. Нервничаю без повода. Как будто бы сам не так давно не писал пост о том, что все негативные программы должны были закончиться еще семнадцатого декабря. Аню, хоть и с невероятной неохотой, приходится отпустить и вернуться к съемкам. Ангелина, появившись перед членами жюри, рвет и мечет. Ее заданием становится поиск человека, который считает, что у него связь с мертвым, и по факту, они просто еще раз убеждаются в том, что Аня была совершенно права — Изосимова так же указывает на ту же женщину, которая полюбила заключенного. Ангелина, естественно, говорит о черном венчании — Олег следом за Аней возражает, что никакой магии здесь не было. И завершает полуфинал Саков, которому необходимо найти хозяина чучела… домашнего попугая. И здесь даже деревенский колдун, убивающий всех своими кровавыми материалами не меньше Ани, говорит о том, что происходит какая-то дичь. Держать рядом с собой труп своего бывшего любимца — мерзко, но абсолютно верно выбранная им девушка по итогу оказывается… таксидермистом. Таким образом, получилось, что все участники полуфинала справились со своими испытаниями. Но фаворитка была очевидна. И тем не менее, не только один Олег с недавних пор страдал субъективностью. — Исходя из того, что сегодня каждый из нас кого-нибудь затопит, — бодро начинает Илья, когда Марат снова приглашает всю четверку для оглашения их оценок, — я тоже хочу кого-нибудь затопить. И, действительно, Ларионов ставит по восьмерке и Сакову, и Крупповой, из-за чего оказывается дважды освистанным зрительным залом. От Веры и Олега Саша получил по девятке и стандартную десятку от Влада. — Как я уже сказала Саше, я сужу сейчас по тому, кого хотела бы видеть в «Битве Сильнейших», — говорит Вера. — И в случае с тобой, Анечка, все работает точно так же. Ты чудесная девочка, но я беспокоюсь за психику наших будущих наблюдателей. Что ты, что Саша… Ваши методы меня пугают. Поэтому тоже девятка. — Я тоже не всегда понимаю их методы, — тут вступается даже Влад. — Но очевидно же, что оба работают круто. Анька вон вообще справилась внутри своего испытания и с испытанием Руденко, который говорил, что оно сложное и вообще невозможное, и с заданием бабоньки. Хоть Череватый и считал своей фавориткой Изосимову, Круппова ему симпатизировала. Ничего против нее он не имел. — Если бы Анечка работала так же, как и в своем сезоне, я бы поставила десять, — возражает Сотникова. — Тогда же не было никаких ни кишок… — Кишки были у меня, — напоминает Саков. — Ни ободранных зайцев. — И именно для этого у нас и есть эзотерическая половина нашего жюри, — усмехается Башаров. — Олег, удивите нас своей оценкой. — Да, Олег, удиви, — прыскает со смеху Влад, который, хоть и поддерживал Аню, не подстебнуть Шепса просто не мог. И никто совершенно не удивляется, когда Олег переворачивает карточку, с обратной стороны которой красуется высший балл. Зал взрывается аплодисментами, заставляя ранее освистанного Илью со смешком закатить глаза. Череватый сыплется окончательно, Вера, только что осуждавшая Круппову за методы ее работы, с высоты возраста вздыхает про любовь молодых. И когда вновь воцаряется относительная тишина, Шепс комментирует: — Наши отношения никак не влияют на то, что я всегда считал и буду считать Аню сильнейшей ведьмой. Не только из присутствующих, а вообще. — Даже так, — присвистывает Ларионов. — Даже так. Я не знаю более мощную ведьму, более сильного ритуального практика, чем Аня. Да, сильнее меня, — усмехается Олег, продолжая шутку о том, что во время испытания Ани на его восторги Влад подловил его на том, что его девушка сильнее самого медиума. — Ты львица, тигрица и просто абсолютная сила. И все наши герои сегодня подтвердят, что для тебя нет каких-то невыполнимых задач. Люди подтверждают это активными кивками, ведь сегодня, проходя одно испытание, Аня справилась сразу с тремя и рассказала о каждом очень много информации. — И я считаю, что Аня достойна финала, она должна быть в «Битве сильнейших». И для меня будет честь сразиться с тобой. — А вот тут Шепс улыбается все же гораздо мягче, чем пока обрабатывал ей руку. — И я очень хочу тебя обнять. И под одобрительные возгласы он действительно поднимается с кресла, чтобы подойти к Крупповой, сгрести ее в охапку и закружить, отрывая от земли. Аня звонко смеется, цепляясь за это шею. — А поцеловать? — вновь шутливо просит она, но тут же усмехается: — Ладно, не будем никого смущать. — Да, пожалуйста, — просит ржущий Череватый. — Но потом — обязательно. На самом деле, его слова для нее значили много. Олег буквально возносил ее на пьедестал, она чувствовала себя по-настоящему любимой и верила ему настолько, насколько это вообще возможно. Ангелина только презрительно фыркает. Когда Шепс возвращается на свое место, слово, наконец, переходит к Владу: — Ну, что я могу сказать, — он крутит фотографию Ани в руках. — Олег уверует в проклятья и лично меня прикопает, если я поставлю меньше. И демонстрирует десятку. — А если серьезно, то круто, Ань. Очень круто. Но когда переходят к оценкам Изосимовой, вновь начинается фарс. Илья и Вера ставят ей по девятке, и очередь доходит до Олега. По одному его лицу Аня понимает, что сейчас будет чистой воды месть и личная неприязнь. Но она не осуждает своего парня — Ангелина, и правда, мнит о себе многовато, при этом скатываясь в откровенное хамство. Круппова была лично свидетельницей того, как питерская колдовка ударила Левина в ее сезоне. Во время речи Олега лицо Изосимовой принимает непередаваемо презрительное выражение. Шепс говорит о том, что не понимал сначала, почему Ангелина, едва придя на «Реванш», объявила его своим врагом, ведь ранее они не пересекались, но сейчас, почти в финале, он наконец понял причину. — Вы действительно мой враг. Идейный враг. И вас я не хочу видеть в «Битве сильнейших». Поэтому я ставлю такую оценку. И показывает свою единицу, в которой тоже прекрасно считывался сегодняшний воинственный и просто странный настрой Шепса. — А я же говорил, — чуть нервно смеется Илья, понимающий, что с минуты на минуту начнется буря, — каждый сегодня кого-нибудь затопит. Но Олег, это так радикально… Она ведь не прошла на единицу. — Это мое решение и моя оценка, — возражает Олег. — Ты тоже поставил восемь Ане и Сакову, хотя они явно прошли лучше. — А, — даже меняется в лице Ларионов, — это ты на меня обиделся, что я занизил балл твоей девушке? Извини, конечно, но… — Я не считаю достойным извиняться за уже принятое решение. Получается даже воинственнее, чем должно было. И Олег ни за что не признает, что сейчас, переполненный странными переживаниями и тревогами, просто выплескивает злость на Изосимову, которая сразу начала сегодняшние съемки с наезда на него. Да и… кое в чем братья Шепсы все же похожи. Оскорбления в свой адрес они не прощают. — Ты же понимаешь, Олег, что это выглядит так, как будто ты просто устраняешь сильных соперников своей девушки? — интересуется Башаров. — Нет, дело твое, конечно, но… — Пусть думают, что хотят, — пожимает плечами Олег. — Я все сказал. А Ане даже неловко становится. Нет, она понимала, что эти темы будут подниматься, когда они объявят об отношениях, но… Не хотелось, чтобы кто-то считал, что она без оценок Олега не прошла бы в «Битву Сильнейших». Тем не менее, теперь на ней будто стоит определенное клеймо. Ангелина, на удивление, оценку никак не прокомментировала. Влад поставил ей такую же десятку, как и всем, и тогда перешли к оценкам Тимофея Руденко. Аня вдруг ощутила навалившуюся усталость. Цирк продолжался — Влад и Вера откровенно топили победителя девятнадцатого сезона, Олег же, напротив, поддерживал. Им с Ангелиной было предложено по дополнительному испытанию, и судя по тому, что справилась с заданием лишь Изосимова, стало очевидно, что Руденко в финал не попадёт. Аня в это время вольготно расположилась в кресле Олега, пока сам он сидел на подлокотнике. И Круппова успела немного пожалеть о том, что вынесла их отношения на публику. *** В день выхода выпуска с полуфиналом Глеб традиционно приехал к Максу. Он не знал, видел ли друг проклятый тик-ток, потому что у Лазина, к счастью, не было привычки особенно зависать в соцсетях. Но была ещё одна проблема — вчера вечером Аня анонсировала, что сегодня, одновременно с «Реваншем», выйдет ее EP с теми песнями, которые она записала ещё осенью, но по каким-то причинам не выпустила. Мини-альбом получил очаровательное название «Агония». И по одному только названию Голубин не ждал от новых песен ничего хорошего. Пока он даже не подозревал, насколько был прав. — Эй, бро, — сняв куртку и обувь, он тут же приветственно обнял друга в поддержке. — Может, ну нахуй сегодня этот «Реванш»? Потому что в анонсе сегодняшнего выпуска прекрасным образом спалили поцелуй Крупповой и Шепса. Макс даже находит в себе силы усмехнуться. Порыв оценил. Только головой все равно качает, признавая: — Ты же знаешь, что если не «Реванш», значит альбом. Какая разница, чем себя убивать, когда ты и так умираешь? А так… это было глупо, но он продолжал цепляться за иллюзию присутствия Ани рядом. «Реванш» гребанный с чертовым Шепсом, которому Макс бы давно начистил ебало, если бы Круппову не уважал, новый мини-альбом, одно название которого не предвещало ничего хорошего. Он даже буквально переборол себя и все чаще зависал в телеграме, как преданный пес карауля каждый пост на канале Фелиции. Так про ЕР и узнал. Да и со своими поклонниками больше времени проводил. Хватало Лазина ненадолго — пара голосовых с благодарностями или историями про Машку, чтобы потом снова уйти в закат. Но шороху в чате это наводило знатного. Фанаты даже не догадывались, в чем истинная причина своеобразной активности Макса заключалась. Альбом, наверное, выйдет уже посмертно. Как у Лил Пипа, блять. Машка, кстати, без Ани его терпеть не могла. Шкерилась от него по углам, а на попытку ее коснуться давала знатных пиздюлей. Макс решил, что заслужил. Кошка свою позицию тоже продемонстрировала однозначно. Кстати, про шорох. Макс сегодня не вбрасывал ничего, но чат гудел уже несколько часов. И пока они с Глебом возвращаются в гостиную, Лазин одной рукой тянется за сигаретами, а второй — на свою голову — открывает чат. Кто-то из девчонок с его фоткой на аватарке вбрасываетэтовидео. Поклонники разделились на два лагеря — кто-то осуждал за то, что они вообще показывали его Максу, далекому от соцсетей, кто-то обсуждал новую пару. И ему, наверное, следовало бы остановиться еще на этапе, когда телеграм отказался грузить видео, ссылаясь на потоковую загрузку, но он дождался. И даже заметил, как очевидно изменился в лице Глеб, когда из динамика заиграла Дуа Липа в исполненииегоАни. Макс смотрит. Прямо до конца. Потом видео начинается заново, и он смотрит снова. И знает ведь — это не его дело. Ему стоит порадоваться, что все получилось так, как он для Ани и хотел. Она счастлива. Без него. Это прекрасно. И он должен был выдавить из себя улыбку, заверить Глеба, что все прекрасно… Но телефон с грохотом летит в сторону окна, выгоняя дурниной взревевшую Машку из-за шторы. По лицу проходит болезненная судорога, и Макс неловко прячет его за ладонью, вместо сигареты доставая баночку с таблетками. Опять полупустую. Он жрал эти обезболивающие горстями, уже не считая, но боль не проходила. Потому что гораздо сильнее, чем голова, болело тупое сердце. — Врубай, — едва не рычит Макс Глебу, потому что, судя по звуку улетевшего гаджета, на канале Ани как раз вышел пост о дропе альбома. А Голубин даже теряется — хотя он не из таких. Он привык быть самым «агро» в их дуэте, но сейчас чувствует себя растерянным. Он проводит рукой по лицу и садится на диван, открывая мини-альбом. На экране телевизора Башаров уже объявляет начало полуфинала, а Глеб рассеянно смотрит на трек-лист. — Фитанулась с Муккой и Пирокинезисом, — констатирует он почти загробно. И включает первый трек, носящий безобидное название «обнять». Ты был просто одинок Думала, что ты мой друг Будто осенний листок Дергало от твоих рук Сразу ясно, что Аня имеет в виду под этими строками. Они дружили с Максом с ее семнадцати, но начали встречаться только когда ей исполнилось девятнадцать. И тогда она призналась, что любила его с самого начала. Как бы ты красиво сдох Будто мы снимаем фильм Задушить тебя чулком Запечатать в формалин Я хочу, чтобы ты сдох В середине февраля Я хочу, чтобы ты сдох Как я сдохла без тебя А вот это было жестко. Глеба аж самого промурашило. Он знал, как Аня умирала без Макса осенью, знал, что много пила, знал, что однажды пыталась выпить все выписанные ей антидепрессанты разом, но Сережа не позволил. Да, она умирала душевно. Но понятия не имела о том, что Лазин умирает по-настоящему. И начинается припев. Меня до сих пор тошнит от всех Кроме тебя Я ненавижу тебя, но так хочу Тебя обнять В этот момент Глеб смотрит на Макса, выражение лица которого не в силах прочесть. Надо было брать с собой Соню. Но ведь… Это хорошо, что Аня все равно, по сути, признается в любви, пусть и через строки о ненависти? Ненавижу каждый сон Каждый сон с твоим еблом Как порезать: себя вдоль Или лучше поперек? Не хотела без тебя Жить на ебаной земле Теперь не хочу на той По которой ходишь ты А здесь ведь откровенно признается в том, что причиняет себе боль именно из-за этой боли. Боли расставания. Как не сдохнуть прямо тут И не сдохнуть от тепла Твоих добрых глаз и рук На ногах каких-то баб Я хочу, чтобы ты сдох Чтоб стеклянные глаза Навсегда застыли Будто смотришь только на меня Сразу ясно, что Фелиция имеет в виду — добрые глаза… Про Макса всегда говорили, как про максимально искреннего человека. И она это знала лучше всех. Но, похоже, она всерьез уверена в факте измены. И после дважды повторяется припев. Песня заканчивается, и повисает тяжелая, гнетущая пауза. — Братан, ей просто больно… — пытается смягчить Глеб, хотя сам понимает, что от друга сейчас не осталось буквально ни-че-го. У Макса всегда было все «нормально». Соня всегда очень старалась выдавить из него хоть что-то, кроме этого пресловутого «нормально», но Лазин лишь сжимал зубы и продолжал настаивать на своем. Даже когда от болей — и речь шла не только о голове — хотелось выть. Даже когда накрывало такой абсолютной, беспросветной виной. Даже когда хотелось примчаться к Ане и на коленях у нее прощения просить, объяснить все так, как должен был — Макс из тех краев, где пацаны на коленях не стоят и не извиняются, и для него это реально было бы важным. И даже когда накрывало тупым ужасом от того, что он больше не имеет права и рта в ее сторону открывать, у Макса все всегда было нормально. А сейчас он сползает почти с дивана. Походка нетвердая и шаткая, как у пьяного — по прогнозам, март-начало апреля, и это становится очевидно уже не только по постоянным болям, от которых не помогают никакие таблетки, но и по тому, что он переставал полноценно функционировать. Иногда, если не приезжали Глеб и Соня, мог и вовсе не подниматься с кровати. Сил не было. Желания — тоже. От падения телефон даже не пострадал. На экране все еще крутилось чертово видео, гдеегоАня, совершенно счастливая, целовала и обнимала блядского Шепса, напевая ему о любви. Та же Аня, голос которой сейчас изъявлял ему пожелания сдохнуть в феврале и говорил о ненависти. Ей больно. Макс знает. Не винит. Она справлялась так, как могла. И, вероятно, справилась. Она счастлива. На экране тем временем та же Аня что-то говорит. Макс оборачивается, как слепой и разом оглохший, все равно ведется на ее образ. Аня рассказывает о том, как к ней приставал ебучий вампир из ее сезона, не нравившийся Лазину с самого начала. До больного мозга не сразу доходит,чтоона сказала. А ведь тогда они еще были вместе. Но Макса уже накрывало возвращающимся раком мозга, и он ничего не понял. Не заметил. Не защитил. Хочется кулаки в кровь разбить. Об смазливое ебло. Макс с возвращением болезни стал злее — тоже один из симптомов. А еще ему больно. Непослушные пальцы не сразу выключают видео со счастливой парой. На канал Макс переходит еще дольше. Посты здесь — нонсенс, хотя в последнее время наметилась тенденция к улучшению. Так у всех смертельно больных — перед тем, как сдохнуть, им становится лучше. О «кружочках» уже перестали мечтать, но Макс решил, что в день, когда поймет, что дело — совсем дрянь, хотя бы попытается записать. Два слова. И точка. Всего-ничего, а по факту — столько смысла. И Макс по-детски надеется, чтоонапоймет, когда выкладывает это роковое: «В марте.» Потом телефон падает — его подводят руки. Макс тупо смотрит на него, не ощущая и боли в ноге, на которую смартфон неудачно приземлился. А потом поднимает взгляд на друга, и в глазах его — те самые мертвые белые пустоши. — А мне? — лишь спрашивает Макс. Почему никто не задумывался над тем, насколько больно сейчас ему? — Брат, брат, — суетится Глеб, подскакивая с места, чтобы Лазина удержать. Он боится даже представить, что тот сейчас испытывает. Если бы Соня его так ненавидела, он бы, пожалуй, умер. Несмотря не все его «суки, деньги, тачки», Глеб всегда был глубоко чувствующей натурой — это знали все его старые фанаты ещё по трекам типа «Слякоти». И сейчас… — Брат, признайся ей, — почти умоляет Фараон. — Она ведь ещё любит тебя. Не выпускала бы всю эту желчь, если бы не любила. Нельзя больше так. Шепс ее ебаный пусть соснет хуйца «Мертвой Династии». Братан, ты должен… Что должен?.. — Я тебе не говорил, — продолжает Глеб. — Она же пыталась таблеток нажраться осенью. Сега рассказал. Вы не должны… Так мучить себя. Макс. Поговори с ней. Поговори с ней. В голове — шальная мешанина из образов прошлого и настоящего. То моменты их совместного счастья, то ебучий видос с Шепсом. То Аня в его последний гребанный день рождения, то эта ее чертова песня. И кажется, что черепная коробка скоро лопнет, а его гнилые мозги разлетятся по всем стенам. Макс уже думал однажды про то, чтобы… закончить все раньше. Чтобы не доживать последние дни вот так, полуовощем, обузой для всех, не способным даже на ногах ровно стоять. Признайся ей. Казалось бы, проще простого. Это избавило бы от многих проблем. Возможно, у них был бы еще один шанс вместе. А там… будь что будет, получается? Аня, счастливая со своим чертовым Шепсом. Аня, которая из-за него чуть себя не убила. Аня, которую облапывал левый мужик, а Макс даже не был в курсе. А точно ли он ей нужен? Глеба Макс от себя почти отпихивает. Получается грубее, чем надо было, но в моменте он правда теряет контроль — новая вспышка заставляет согнуться пополам, и кажется, что предсмертной агонией сводит каждую клеточку тела. На какую-то секунду Макс думает, что умирает прямо сейчас. Что все, этот день настал незапланированно раньше. У него так болезнь и проходила — стихийно совершенно. Наверное, он и правда умер вот именно сейчас. Потому что теперь Макс был совершенно уверен — он ничего не сможет Ане сказать. Он не сможет разрушить ее новую жизнь, которую она с трудом выстроила на пепелище, оставшемся после Макса. — Уйди. — Он бы хотел звучать страшно и строго, как умел, но на деле звучит жалко, потому что едва ворочает языком. На непослушных ногах доползает до дивана, почти падая — потому что знает, что Глеб переломится, если Макс на него свалится. Всегда про других думал. Про себя — никогда. — Езжай к Соне, будь с ней, не смей… Не смей проебывать ваше время зря… Его иногда слишком мало… И сам же рычит, пряча лицо в ладонях. От злости кроет. И от боли. Макс сам себе напоминал больную псину, которая от боли воет, но пытается вцепиться в руку тех, кто хочет ей помочь, потому что так еще больнее. Зачем… зачем Глеб ему говорит про гребанные таблетки? Зачем она постит эти видео, зачем записывает песни, в которых ведь… и правда все еще есть место для любви? Чтобы ему больнее было? Макс никогда про себя не думал. А сейчас думается. И… оказывается, он и сам не осознавал, насколько ему больно. А помирать все равно глупо хотелось в ее объятиях. — Не уйду, — протестует Глеб. — Поговори с ней. Она же уверена, что ты ей изменил. Макс, так больше нельзя. Потому что все это — фарс. Глеб знает и без всякой экстрасенсорики, что Аня всегда примет Макса. Что Шепс — ошибка,та самая тихая комната, ошибка системного пространства. И словно в подтверждение всему Максу приходит сообщение: — Прости меня. Потому что Аня понимала, что переборщила. Потому что до сих пор умерла бы сама, но не дала бы умереть ему. Но она просто ещё не знала… Даже не подозревала… — Дай мне телефон. Когда многострадальный мобильник снова оказывается в руках Макса, он сразу же цепляется за сообщение. Аня до сих пор висела в закрепленных. Буквы пляшут перед глазами и маниакально скалят зубы, расплываются бензиновыми пятнами и не сразу собираются в кучу. С губ срывается полузадушенный хрип, который должен был быть смехом, а Макс все никак не может оторвать взгляд от телефона. Глюки уже тоже были. Когда тени в углах вдруг становились живыми. Когда в полной тишине он опять слышал Аню, которая неизменно его проклинала. А иногда опять чувствовал ее нежные руки, и это было страшнее самой болезненной пытки. Страшнее того, что он скоро сдохнет на полном серьезе. Может и сейчас глючит? Лазин с предательским сомнением косится на друга. Нет, Глеб выглядел вполне реальным, но… Может, это и к лучшему — если у него просто предсмертные галлюцинации. Перед тем, как сдохнешь, можно ведь делать все, что захочешь? То, что действительно хочешь. Так что Макс, все еще не в полной мере осознавая действительность, лезет в контакты. Аня все еще на первом месте и здесь. И он нажимает на вызов, а еще на громкую связь, потому что сил нет даже держать телефон. И ждет. Гудки просверливают виски реальной дрелью. Боль накатывает все сильнее и сильнее, как будто все его существо противилось этому звонку. Макс и сам не замечает, как неловко скрючивается на диване, словно это могло помочь. Гудки. Гудки, гудки, гудки… — Она не возьмет, — шепчет он, смотря сквозь Глеба, даже не понимая, что злосчастные гудки уже прекратились. Аня его слышала. — Она не возьмет, блять, да она меня слышать не захочет… И не замечает, что по лицу течет кровь из носа. Всегда старался бороться. Держаться. Реально убеждал, что все нормально. А в итоге… Сейчас буквально трещал по швам. Зато раздается мельтешение в коридоре. Женский крик, поток обвинений, мужская попытка оправдываться, но совершенно пустая. Она влетает в комнату отчаянным вихрем, она тут же падает на колени у чертового дивана, который сама выбирала. Все оказалось слишком просто. Пара ударов лошадиными копытами, краденными у Сакова, и все стало ясно, как на духу. Сначала она ощутила удар под дых. Сразу поняла, что больше не выживет. Зря Сережа оставил сестру одну — чувашские шаманы всегда работали с естественными психостимуляторами, вроде ядовитых грибов. А Ане повезло. У Ани были рецепты, выписанные врачом-психиатром лично. И сегодня она выпила гораздо больше положенного. Глеб открыл дверь, даже не глядя в глазок. Ретировался на кухню, стоило Ане на него взреветь раненым медведем. Говорят, такие по сей день шатаются по улицам Печоры. Голубину повезло, что конечной целью был не он — иначе бы на его лице красовался синяк. Чисто чебоксарский удар у Ани был поставлен слишком хорошо. Они все ей лгали. Каждая сука до последнего скрывала правду. И этого она им никогда не простит. И даже захлебываясь горькими слезами, Аня сейчас в первую очередь касается лица Макса. — Ты идиот. Ты, блять, конченный. Как ты посмел… Как ты посмел лишить меня себя? Наверное, Максу стоило бы напрячься еще сейчас. Аня физически не могла оказаться здесь так быстро. Он ведь только позвонил… Под дверью стояла, а? Очередной приступ галлюцинаций кажется все более и более реальным вариантом, и ему надо было начать бороться. Любыми способами заставить себя вернуться в жестокую, болезненную реальность, гдееенет. Но сейчас Аня рядом, Аня плачет, Аня гладит его по лицу… И Макс ведется. Отдается во власть сладкого бреда своей раковой опухоли. Перехватывает ладони Ани, ласково целует пальцы, а потом в охапку сгребает, как будто кто-то забрать может. Не отдаст. Блять. Никому не отдаст. Она сейчас здесь, она рядом, и Лазину больше ничего в жизни и не надо. Даже если он умрет в ближайшие пять минут, даже если его сердце наконец остановится… Просто пусть она будет рядом. — Я конченный, — полузадушенно сипит Макс. Целует все — беспорядочно, в макушку, везде, куда мог дотянуться, и у самого горло сводит болезненным спазмом. Что, блять, тоже заплачет сейчас? — Я конченный. Решил в благородство поиграть. Я думал, что будет лучше. Что спасу тебя… от себя… Когда произносишь это вслух, оно начинает звучать еще безумнее. Почему он вообще думал, что от расставания будет лучше? — Я тебе не изменял. Я думал, что так будет лучше. Зачем тебе смотреть на то, как я дохну от гребанного рака? В умного и благородного решил сыграть, Ань, я… И ему даже не больно. Сейчас, когда Макс чувствует ее тепло, когда может ее обнимать, ему становится легче. Потому что Аня — его исцеление. Аня — весь смысл его жизни. — Я тебя люблю. Любил и буду любить, — лихорадочно, сбивчивым шепотом повторяет Макс. И наконец даже камень на сердце исчезает. Макс снова… дышит. — Никого, кроме тебя. И буду любить… даже после смерти. И она верит. Верит каждому слову, хотя внутри все выкручивается под неестественным градусом, ребра наизнанку. Аня все пытается повторить, что тоже любит его, больше своей сраной жизни любит, всегда любила, но… Вместо этого слышит лишь вой. Кто так орет? Ловец снов Олега не помогает от слова совсем. Аня мечется по кровати, отчаянно комкая сведенными судорогой пальцами одеяло, Аня зовёт его во сне. Она умирает. Умирает вместе с ним, еле дышит в унисон, хоть и сама не осознает. И кричит. Кричит, срывая горло. Отчаянный вопль превращается в задушенный хрип, Аня громко кашляет, пока горячие слезы текут из глаз, пачкая не смытой тушью щеки и белую наволочку подушки. Такое уже было. Макс ей уже снился. Много-много раз. И всегда он, и только он, был единственным, кто выводил ее из коридоров, полных ужаса и боли, и страдальческих лабиринтов. Но в этот раз все было иначе. Аня во сне бьет руками по матрасу и все воет, воет, воет. Надрывно, как умирающее животное, что на открытой трассе сбила машина, выкареживая все внутренности. Потому что она чувствует — ему больно. И от этого ей больно вдвойне. Ей никогда не снились сны просто так… Никогда. И она продолжает вопить, рыдать и бесноваться, сжавшись в комок чистых страданий, даже когда в комнату вбегает сонный Сережа. — Аня! — едва не рычит он, тормоша сестру за плечи, заставляя сбросить липкие остатки сна. — Ань, блять, просыпайся, давай! Изначально его разбудил звонок Глеба. Фара, матерясь и проклиная все, на чем свет стоит, сбивчиво выдал, что у Макса жесткий приступ, и он уже какое-то время не реагирует ни на что, только воет и, задыхаясь, Аню зовет. И Сережа уже реально готов был сгрести сестру в охапку и мчать к Лазину черт знает зачем, потому что его это шоу заебало порядком, его заебало смотреть на то, как они друг друга убивают, но он ничего сделать не успел — услышал Анин звериный вой. Телефон бросил, кажется, даже не скинув вызов, и беднягу Глеба точно сегодня хватит сердечный приступ. Сережа все тормошил ее, как придурок, пока не удостоверился, что она на него смотрит. И старший Круппов слишком хорошо знал этот взгляд. Сжимает руками ее плечи, фиксируя, и наконец предательски неловким тоном спрашивает: — Что ты видела? Это, на самом деле, вопрос чисто риторический. Потому что их не могло накрыть одновременно. Макс со своими раковыми трипами и Аня с кошмарами. С момента появления у сестры сил Сережа начал… верить во многое. Могли ли они, предназначенные друг другу, в момент душевной боли снова восстановить свою связь? И если да… Аня узнала правду? — Иди нахуй, Сереж! — почти верещит Аня, отбиваясь от брата почти по-животному. — Пошел нахуй от меня! Она ещё ничего не осознает. Бьет, как может — кажется, брату даже прилетает пощечина. Но она просто не понимает. Сон ощущается слишком явственно, Круппову-младшую колотит крупной дрожью, когда она поджимает ноги, превращаясь в крохотный комок нестерпимой боли. — Ты врал мне! Ты столько врал мне, мудак ебаный! Сейчас она чувствует. Чувствует каждый метастаз, словно он принадлежит ей самой. Словно это ее мозг разрушает сам себя, жрет, блять, сам себя. — Не трогай меня! Ты, блять, права не имеешь! Только не после того, как обирал у нее все чертовы блистеры с нейролептиком. Только не после того, как ни-че-го не делал с ее алкоголизмом месяцами. Только не после того, как все знал. И молчал. Молчал, блять! Аня подрывается с кровати, ходит из стороны в сторону, мечется зверем, никак не реагируя на брата. И внутри так больно. Больно-больно-больно. Она снова воет, держа себя за плечи, и из горла вырывается лишь чисто иррациональное: — Я хочу к нему… Я хочу к нему! Не было измены никакой. Не было, сука. И она так старательно желала ему смерти в своей новой песне. И когда это оказалось правдой, Аня просто… Падает на колени, вновь срываясь на волчий вой, на надрывные рыдания. И лишь, как в забытье, повторяет: «я хочу к нему, умоляю, отвези меня к нему»… Где-то на периферии сознания Сережи еще робко трепещет мысль о том, что он давал Максу слово. Клялся, что что бы не произошло, он не расскажет Ане правду… пока все не случится. Ни словом не обмолвится о том, насколько самому Лазину плохо, чтобы дать Ане возможность быть счастливой. И Сережа старался. Реально, держался, хотя столько раз был на грани того, чтобы посадить ее в машину, увезти к Максу и не выпускать их из квартиры, пока они нормально не поговорят. У Ани вылез Шепс, и она уверяла, что счастлива, но сейчас… На хую Сережа вертел и Шепса ее, и попытки уверить, что все хорошо, и вообще всю эту ситуацию. И сейчас он, потирая ударенную ей щеку, идет к шкафу с одеждой. Достает из него теплый спортивный костюм, кидая на кровать. Не в одной же шелковой пижаме до машины топать. Сережа, может быть, еще пожалеет об этом. Но теперь он понимает, что пожалеет еще сильнее, если и сейчас нихера не сделает. Так что теперь он поднимает сестру на ноги. Почти сразу Анька опасно заваливается назад, но Сережа держит крепко. Садит на кровать, натягивая на нее толстовку, заталкивая ноги в штаны — как раньше, когда одевал ее еще маленькой. Анька все равно еще маленькая. И глупенькая. А Максон, хоть и лоб здоровый, тоже умом не блещет. Но ему простительно. Уже. Блядство. Сережа едва сдерживается от того, чтобы не заматериться в голос, на самом деле. Но по итогу ничего не говорит, когда заканчивает Аньку утеплять, снова поднимает ее и ведет к выходу, совершенно оглушенную. Скоро будет легче. Скоро… просто обязано, блять, стать легче. А по дороге старший Круппов подбирает свой телефон. Перенабирает Глеба и лишь коротко предупреждает: — Потерпи немного. Я ее скоро привезу. У нее зубы стучат, несмотря на то, что брат утеплял, как мог. Макс умирает. Макс, блять, умирает, и она ни черта не знала, не чувствовала, проклинала его, пела о том, как желает ему смерти… Ее Максу. Ее замечательному, самому лучшему Максу, который всегда слишком много знал, но никак не смог справиться с этой ситуацией. Идиот. Решил ее оттолкнуть, решив, что так будет легче, но при этом сделал только хуже. Украл ценное время, о котором говорила Ангелина. Зарни. «Золото» с языка Коми. Аня ведь всегда была… за ним на край света. И в тур, и в Печору, и в мир загробный. И сейчас она, привалившись к окну машины брата, четко для себя решает — без него она жить не будет. И все тут. Когда Сережа тормозит у многоэтажки, Аня практически вылетает из машины. Несется к подъезду, скользит на льду, но набирает код с первого раза. Брата даже не ждёт. Все это — сон. Туман, непроглядный кумар. Иначе и быть не может. Круппова просто не верит в реальность происходящего. В квартире отталкивает Глеба, ломясь внутрь прям в обуви и куртке. Потому что… Макса обнаруживает на диване. Он высокий, что пиздец, но скрючился, как креветка какая-то. Аня видит его впервые за все это время. И в глаза сразу бросается струйка крови, окрасившая в темно-бордовый верхнюю губу. Она ревет белугой, когда в отчаянии заползает на диван, к Лазину прижимаясь всем телом. Грязным, порочным телом, которое недавно было с другим. Засосы ещё не все сошли. — Макс, — хнычет Аня. — Макс, зарни, я тут, с тобой. Ответь мне. Ответь мне, пожалуйста. Первое, что рефлекторно пытается сделать Макс — подняться. Не потому, что не хотел сейчас быть с ней, а просто… он никогда не показывал при Ане, что ему плохо. Всегда храбрился страшно, никак не выдавая своего состояния, и сейчас не хотел ее пугать. Но сил подняться нет, и Макс мешком валится обратно, выдыхая хриплое: — Прости. Он грань между реальностью и галлюцинациями не видел. Все слилось в единое полотно, и пока Макс просто не может осознать, что Аня сейчас — настоящая. Только обнимает ее, непривычно слабо, и сам почти полностью вжимается в спинку дивана, чтобы дать Ане больше места. — Прости, прости меня, блять, я… — Макс, продолжая диалог, который до этого велся только в его голове, то срывается на лихорадочный шепот, то, наоборот, затихает. — Я же правда думал, что вот так… правильно будет… Ты должна была быть счастливой… И она ведь была. У него опять перед глазами — ебучий видос, и Макс сдавленно мычит, утыкаясь носом ей в волосы, сам не замечая, что пачкает их своей кровью. Пока Аня рядом, боль отступает. Но она слишком крепко вцепилась в него, и яркие вспышки размазали сознание до какой-то бессвязной каши. — Прости, — все не может перестать повторять Лазин. — Я не должен был говорить, но… в трипах можно… — Каких трипах? — не менее хрипло интересуется Аня. — Ты дурак. И самой так… больно. Но он рядом. Она может его касаться, может обнимать, может прижимать к себе, сплетая их ноги в подобие морского узла. Сама утыкается носом ему в колючую щеку и… Не выдерживает, приживаясь губами. Пытается успокоить в первую очередь не себя, а его, пытается вытянуть поцелуем всю его боль, пусть и самой тотчас простреливает голову. Олег, блять, научил. И хочется собственный порез в кровь расковырять, хочется себя кожи лишить, потому что мозгов явно не было. Не почувствовала, не додумалась, поверила в брехню, что он мог изменить… И только сейчас Аня дышит спокойнее. Жмурится. В комнату заглядывает Глеб, но тут же ретируется с Серегой на кухню. А Круппова жмется к Лазину ближе, будучи не в силах удержать себя от лихорадочных поцелуев. В скулу, в нос, в бровь, в лоб… Губ коснуться не решается, потому что… Чувствует себя предательницей самой жалкой. Но дороги назад нет. И ей она не нужна. — Это ты прости меня, — просит Аня. — За песню эту… за… За то, что пыталась играть в счастливую. — Я люблю тебя. Ему становится легче. Настолько, что даже хватает сил пошевелиться, чтобы поймать ее губы своими. Поцелуй горький, с привкусом его крови, но Максу сейчас так вселенски поебать на все, кроме жмущейся к нему Ани. Ведь… теперь, когда они поговорили, когда она его поняла и поверила, все будет хорошо. Все обязано быть хорошо. И даже умирать больше не так страшно. Может, ему и хуже-то стало только потому, что сам от себя Аню и оттолкнул? Может, Аня Максовским исцелением и была? То есть… он еще и в этом сомневается, блять? Это мозг уже совсем умирает? — А я тебя сильнее люблю. Больше, чем вообще эту жизнь, — отзывается Макс. — Я не злюсь, нет, я заслужил, знаю. Но… без тебя все такое… бессмысленное… И снова целует ее, не понимая, как вообще мог себя этого лишить. Как мог думать, что способен жить без нее. Аня просыпается резко — как от кошмара, даже вздрагивает. Не сразу приходит в себя, какое-то время глупо хлопая глазами, глядя в потолок. Вчерашняя не смытая тушь размазалась, пошла комочками и теперь неприятно щипала глаза. С вечера она пила медовый виски и уснула в объятиях Олега, что сейчас мирно сопел ей в шею. Да, она совсем потеряла стыд и оставила Шепса ночевать у себя дома при брате. Ни черта не помнит. Осознает, что ей снилось что-то, от чего сердце болезненно ноет, от чего щемит в ребрах, но вспомнить, что именно — не может. Скорее всего… Опять что-то про Макса. Только сны про него выбивали из колеи. Но сейчас рядом был Олег. Согревал Аню теплом своих души и тела. И она ластится к нему, аккуратно целует к макушку, стараясь не разбудить. И достает телефон, чтобы запечатлеть такого милого утреннего Шепса на память. Похуй. Все равно уже вся страна знает, что они вместе, и роется в их нижнем белье. А в это время глаза открывает и Макс. Подслеповато щурится — за окном уже светло. Лежит на диване в гостиной, скрючившись в максимально неудобной позе, и смотрит в стену, не сразу замечая рядом Глеба. Глеба, который, кажется, за эту ночь поседел и постарел лет на пять. А у Макса на лице кровь запеклась, во рту пересохло и горло саднило, как будто он всю ночь кричал, а еще… Он все равно это чувствует. Даже руки держит так, словно все еще обнимает Аню. Аню, которой здесь и не было и, действительно, быть не могло. Очередные приколы от его опухоли, сжирающей все больше и больше здоровых тканей мозга. Но еще никогда трипы не были настолько реальными. Он до сих пор… чувствовал. Ее руки, губы, даже соленые слезы, блестевшие на щеках. Нет. Просто его сознание подняло в памяти воспоминания о ней. Ани здесь не было. Она бы даже не стала его слушать, абсолютно уверенная в его измене. Аня слишком счастлива для того, чтобы Макс сейчас влетел к ней с новостями о том, что у него всего лишь-то рак. — Прости, брат, — глухо просит он Глеба, кое-как поднимаясь на локтях. В теле ныла каждая клеточка — будто бы его пиздили всю ночь. Ментально так и было. — Ты не должен был этого видеть. И все же, хоть это и был плод его больного разума, Макс никак не может отделаться от навязчивой мысли. Она узнала все… там. Ругалась, плакала, но все равно поверила. И поняла. Говорила, что его любит. И может быть… может быть, все же… он должен сказать?.. Шальная мысль придает сил подняться. И все же, Лазин делает это слишком лихо — едва не валится мордой в пол, не в силах устоять на ногах, и спасает его только Глеб, подставивший плечо. Глеб, бросивший телефон на столик рядом… По закону подлости, сейчас зрение обретает исключительную четкость. И Макс успевает увидеть совместную утреннюю фотку гребанного Шепса и Ани в кровати, которую она выложила к себе на канал с подписью с сердечком. И в этот момент Макс чувствует, что жалкие крупицы той надежды, которые выросли в нем на мгновение, тоже тонут в беспросветном море абсолютного отчаяния. Теперь в нем действительно не осталось ни-че-го.