хрупкие создания

К обеду Чарли замечает, что сахар нашли муравьи. На столе лежат идеально ровные белоснежные кубики, образующие руины сладкого средневекового замка, в которых уже вьются мародеры-муравьи — черные крапинки кариеса на белозубой глади сахара. Идут от руин к краю стола ровными солдатскими колоннами, уносят награбленное. Шарлотта не любит муравьев: они омерзительны, глупы, излишне подвержены коллективизму и стадному чувству, такие черные и невзрачные твари, работающие на износ и ради смерти. Но делать с ними Чарли ничего не планирует. Дождется возвращения папы и пожалуется ему. Чарли слишком брезглива, чтобы возиться с ними. Если честно, Шарлотта заметила муравьев к обеду потому, что сама проснулась к тому времени. Сейчас она сидит на незастеленной кровати, сквозь зашторенные окна слабо пробивается солнечный свет, на столе в центре комнаты стоит кукольный домик с распахнутыми стенами и обнаженным нутром: много игрушечной мебели, ни одной куклы. Чарли не играет с куклами, но домик добавляет уюта в комнате, к тому же занимает в интерьере место бессмысленного предмета, который жалко выкинуть. У кого-то это старый телевизор с треснувшим экраном, у кого-то — застывшие в безвременье настенные часы или полка с пыльными книгами, ненужными знаниями, а у Чарли — это кукольный домик. Она почему-то вспоминает, как любила рисовать в детстве. У противоположной от кровати стены стоит второй стол, учебный, — бабушкин секретер. Именно на нем муравьи терроризируют сахарные руины. Помимо сахара, на столе куча других вещей: смятая майка, пять полупустых блистеров с различными таблетками, флакон хлоргексидина, две плюшевые игрушки котенка и щенка, грубо сшитые вместе, грязная чашка из-под кофе и прочее, и прочее. Свалка. Чарли не учится уже, поэтому учебный стол обратился в барахолку. Шарлотта встает с кровати, нашаривает под матрасом пачку сигарет с зажигалкой и выходит на веранду в одних трусах и майке-ночнушке. Солнце припекает, но это компенсируется прохладным ветром. Чарли открывает пачку и замечает, что осталась последняя сигарета. — Твою мать, — вздыхает Чарли, поджигает кончик сигареты и затягивается. Докурив, Шарлотта тушит сигарету о собственную руку и кладет окурок в пачку, полную пепла, чтобы потом незаметно избавиться от улик. Ожог на руке Чарли вскоре заживает. Шарлотта бросает бесполезную пачку из-под сигарет в комнату и семенит, босоногая, в гостиную. Включает телевизор и, усевшись в кресле и поджав ноги, смотрит новости, глупые шоу, сериалы и фильмы до самого вечера. Пару раз Чарли отлучается, чтобы заварить кофе или посетить туалет. Наконец, Шарлотте надоедает такое бездействие, и она подходит к стационарному телефону, стоящему на тумбочке в коридоре, и звонит подруге. На вызов отвечают не сразу. — Алло, привет, котеночек, ты как? — спрашивает Чарли, нежно обнимая молочного цвета трубку обеими руками. — Приве-ет, Чарли, блин, ты так не вовремя. — Почему? — шутливо хмурится Чарли. — Я уже хотела пойти попи-исать. — Ничего, потерпишь, ты уже большая девочка. Ну что, там ничего не намечается? Погулять не хочешь ночью? И позвать остальных. — Уф, Чарли, я сегодня точно никуда не пойду, про остальных не знаю. — Небольшая пауза. — По домам будут сидеть, наверно. — Эй, а ты почему нет? Ты что, бросишь меня? На растерзание тоске? — Позвони ты раньше — погуляли бы, но мне скоро на работу в ночную смену. — Стоп, но ты же работала в дневную. В этом… — Чарли судорожно щелкает пальцами, — супермаркете на углу, забыла, как его. — Я попросила поставить меня в ночную. По личным причинам, — уклончиво отвечает подруга. — Ладно, кис, я уже не могу терпеть, сегодня никак не получится, бай, не скучай. — Эй! Гудки. Чарли, расстроенная, кладет трубку на место и задумчиво чешет живот. Печально, однако. Некому выгулять ее. Еще курить жутко хочется, невыносимая жажда. — Ладно, метнусь до магазина, куплю сигарет и что-нибудь придумаю, — бормочет Шарлотта. Чарли, оставив включенным телевизор, идет в ванну. Умывается, чистит зубы, смывая с них налет после литров кофе вприкуску с сахаром, причесывает свои прямые каштановые волосы, в общем, приводит себя в порядок. После заходит в свою комнату, переодевается на неубранной кровати в платье и нащупывает под матрасом остатки денег. Одна купюра, две, немного мелочи. От силы хватит на одну пачку Мальборо. Можно взять вместо него две пачки более дешевых сигарет, но Чарли, как и полагается девятнадцатилетней роковой нимфетке, другие марки не признает. «Надо будет раздобыть денег в ближайшее время», — думает Шарлотта, покидая дом, и запирает его. Ключ, нанизанный на нить, вешает на свою шею, и он висит между выпирающих ключиц на манер распятия. Уже семь вечера, или даже полвосьмого, и небо постепенно становится все темнее и темнее. Шарлотта бросает по пути в мусорку пустую пачку сигарет. Вот и магазин. Небольшой маркет на одну кассу. Двери раздвигаются перед Чарли, и она ступает массивными подошвами своих туфель по плитке. В магазине пусто, почти никого нет, кроме кудрявого кассира с лишним весом и стремного, бритого наголо парня в солнцезащитных очках. Последний стоит у прилавка с журналами и читает один из них, самый похабный и эротический, с безвкусным порнографическим названием. Шарлотта гордой походкой направляется к кассе, улыбается и говорит: — Привет, Саймон. Это снова я. Продавец с бейджиком «HELLO MY NAME IS SAMUEL» зеркалит улыбку, добавляя в нее еще больше мягкости и излишней нервозности, и отвечает: — Привет, Чарли, ты что-то хотела? — Мальборо красное, одну пачку. Чарли вываливает из сжатой ладони смятые купюры и пару монет, продавец бегло находит в ассортименте нужные сигареты, отдает Шарлотте и пересчитывает ее деньги. Одна монетка, самая маленькая по размеру и достоинству, возвращается к хозяйке. — Ох, даже сдача осталась, аха, повезло, — шутит Чарли, пряча монету в туфлю. — Я думала, что еще должна останусь. — Д-да, ну, если бы тебе не хватило, я бы позволил тебе донести чуть позже, — говорит продавец. — Блин, ты такой милый, спасибо! — С-спасибо, — улыбается продавец, отчего у него появляются ямочки на щеках. — Эм… Чарли, ты выглядишь как-то неважно. Истощала совсем… ты мало ешь? — Так надо, — подмигивает Чарли. — Я просто не выпила кофе, аха, вот и выгляжу неважно. Можешь не переживать. — Может, сх— — Мне пора, пока-а! Шарлотта скрывает сигареты в рукаве платья и собирается покинуть магазин, как ее взгляд вновь цепляется за парня возле журналов. Он производит весьма резкое впечатление: изнеможденное лицо с огромными очками на нем, черная футболка с надписью «3,857,406 мертвых копов / и я люблю ебаться», линялые джинсы с массивным ковбойским ремнем и побитые мартинсы на ногах. Такой крикливо-стремный и провокативный старшеклассник. Чарли улыбается и подходит к нему. — Интересное чтиво? — Да, остросюжетное, — кивает юноша, не отрываясь от чтения. — На уровне «Моби Дика» или даже глубже. Во всех смыслах. Шарлотта замечает на его левой скуле шрам от удара каким-то предметом. — Чего торчишь тут в одиночестве? — продолжает она. — Так надо, — отрезает парень. — Вообще я хочу купить приставку, но никак не решусь. Жаба душит. Чарли замечает позади себя небольшой прилавок с приставками одной модели и ценником в двести долларов. — Ты? Приставку? Зачем тебе, это же для детей и задротов. — Верно, — не спорит парень. — Я своего рода задрот. Гик. Но специфический. Если честно, я жутко люблю игры с насилием. Где надо мучить людей. Убивать. Мочить их в сортире, выпиливать штабелями. Аж соски твердеют. — Воу, — Чарли показушно прикрывает рот, — это та-ак странно. Я… я не знаю даже, что сказать. Очевидно, что он кривляется для понта, очевидно, что она ужасается для флирта, и такой круговорот очевидностей, можно сказать, тоже очевиден. — Хм. Ты, видимо, из тех фриков, что увлекаются документалками про маньяков и дрочат на жесткое садомазо, — развивает мысль Чарли. — Я права? — Нет, все маньяки лохи, — отвечает парень, сворачивает журнал в трубочку и бросает за прилавок. — Второе отрицать не будешь? — Нет, а зачем? — Тогда хорошо. Очень хорошо. Меня зовут Чарли, а тебя? Парень поворачивается к прилавку и долго разглядывает различные журналы, в основном какой-то таблоид с заглавием «Тайлер Уэйн — КОКАИНИСТ и РАСТЛИТЕЛЬ МАЛОЛЕТНИХ: новые обвинения». — Уэйн, — наконец, произносит парень. — Зови меня Уэйн. Шарлотта закатывает глаза. Ну конечно, такой тип не будет называть своего настоящего имени. И ей следовало тоже что-то выдумать. — Красивое имя, — кивает Чарли. — Ладно. Купишь мне перекусить? Какую-нибудь кокосовую шоколадку. И тогда я тебе покажу кое-что поинтереснее твоих приставок. — На каком основании я обязан покупать тебе что-то? — Ну, тогда считай, что после этого у нас официально начнется свидание. — Ты думаешь, меня можно этим подцепить? — мерзко ухмыляется Уэйн. Чарли надкусывает шоколадный батончик с кокосовой начинкой и неторопливо жует, пока Уэйн подпирает стену, скрестив руки на груди. — И что там по поводу интересного? — спрашивает он. — Доем — покажу, — отвечает Шарлотта. Уэйн ждет. Чарли выбрасывает обертку из-под конфеты на тротуар. — Ладно, погнали за магазин, — приказывает Шарлотта. — Это надо смотреть там, где никто не видит. — Ты собираешься показать сиськи? — язвит Уэйн. — Их — чуть позже. Они заходят за угол, скрываются у служебного выхода, возле мусорных контейнеров, где светит безжизненным светом дешевая лампочка накаливания. — Сейчас будет трюк, — говорит Чарли. — Посмотри на мою руку. Она показывает тонкие пальцы с облупившимся черным лаком на ногтях. — Какой тебе нравится больше всего? — Средний. Хотя нет, мизинец. Чарли вытаскивает из рукава платья гильотину для сигар. — Украла, пока ты шоколадку покупал, — объясняет Шарлотта и сует в гильотину мизинец. — Смотри. Щелчок — и на бетон падает отрубленный палец. Чарли даже не ведет бровью. — Пиздец! — вскрикивает Уэйн и хватается за голову. — Что ты сделала, дурная?! — Смотри, — цедит сквозь зубы Чарли. Из места сечения бьют пару струек крови, но быстро кончаются. Спустя секунд десять мизинец начинает отрастать, спустя полминуты после травмы возвращается целым и невредимым. Шарлотта демонстративно шевелит пальцем, показывая, что операция никак на нем не сказалась. Только лак пропал с ногтя. Уэйн, шокированный, смотрит то вниз, на отрубленный мизинец, то вверх, на целый. — Ты регенерируешь, — говорит Уэйн. — Да, — соглашается Чарли. — Отец говорит, что бог наделил меня своим даром, но мне кажется, что я мутант какой-то. Либо, если придерживаться религиозной парадигмы, отпрыск дьявола. Демон. Не знаю. — Жесть. — Уэйн снимает очки, протирает глаза запястьем и надевает очки обратно. — Да, ты демоническая тварь, это факт, в это я верю. — Так вот, юный Мэнсон. Если хочешь поразвлечься с моими, м-м, талантами, — Шарлотта усмехается, — то мы можем обговорить это. Все имеет свою цену. — Стоп, так ты еще садомазо-шлюха? — В каком-то роде да, но без секса. — Фригидная, что ли? Или целомудренная? — криво скалится Уэйн. — Не исключено, что фригидная, не знаю, — пожимает плечами Чарли, разглядывая новый мизинец. — Лак пропал. У меня, кстати, был случай, когда я сделала татуировку на бедре, а потом я дала какому-то дебилу отрубить ногу за деньги и потеряла тату. Ценник, конечно, отбил потери, но больше я ничто не набиваю на своем теле. — Прекрасно, просто прекрасно, это то, что я хотел знать. — Не нервничай, зайка. Я знала, что это собьет с тебя спесь, но я не думала, что это так сильно тебя заденет. Ты меньший дегенерат с омертвевшим мозгом и хроническим стояком, чем я думала, — с укором выражается Шарлотта, как будто «дегенерат с омертвевшим мозгом и хроническим стояком» — это тот, кем должен быть образцовый юноша нынешнего времени. Уэйн неуверенно мнется, потом запускает руку в задний карман джинсов и вытаскивает перевязанную резинкой пачку купюр. — Ладно, ты права, ты поинтереснее приставок, — говорит он, — куда идем, чтобы обкатать тебя? — Пошли ко мне домой, у нас еще есть время до возвращения моего отца. Они уходят, оставив палец лежать возле входа для сотрудников. Саймону-Сэмюэлю понравится. Чарли снимает ключ с шеи, отворяет дом и впускает в него Уэйна. Тот вытирает ноги о коврик и, сунув руки в карманы джинсов, входит в коридор. Чарли закрывает за гостем дверь. Вдвоем они идут в ее комнату. Уэйн с любопытством разглядывает по пути грамоты и различные фотографии Чарли, на которых она предстает эталонной, насквозь просахаренной «папиной принцессой», от младых ногтей до выпускного. — Ты училась в католической школе? — спрашивает Уэйн. — Мой отец умеренно верующий, — говорит Шарлотта, — не в последнюю очередь благодаря моей… особенности. Плюс католическая школа сама финансировала мое обучение. — Кто-то из тамошних свищей знал о твоих «талантах»? — Директор и учитель английского, а что? — Они пользовались ими, твоими «талантами»? — ухмыляется Уэйн. — Тобою? Может, им было бы интересно… — Заткнись, а. Там нормальные люди были, в отличие от придурков по типу тебя. — И по типу тебя? Шарлотта молчит. В комнате Уэйн долго разглядывает выпотрошенный кукольный домик и муравьев, разворовывающих сахар, жует найденную среди общего бардака черствую, трехдневную пиццу-пеперони — целых два кусочка — и раздвигает шторы, чтобы видеть через окно звезды и корочку луны-месяца. Чарли ныряет рукой в пространство между шкафом и кроватью, вытаскивает оттуда канистру с небольшим количеством молока на дне и пригубливает ее, запрокинув голову и подставив миру беззащитное горло. Теплое, противное молоко струится по стоку гортани в бездну желудка. Чарли вытирает губы и ставит канистру на место. Уэйн доедает пиццу и отряхивает руки, после вытирает их о полинявшие джинсы. — В общем, расклад такой, — Шарлотта садится на кровать, сбрасывает с ног туфли и протирает пятки сквозь кружевные носки, — говори, что интересует, я называю цену и мы решаем. — М-м, — Уэйн задирает запястьем очки себе на лоб, чтобы лучше видеть. — Даже не знаю. А можно все что угодно? — Практически все. Обезглавливания, к примеру, в меню нет и не будет. Как и ударов в области мозга. — Это типа твое уязвимое место, «ахиллесова пята»? — Не знаю и знать не хочу. Я боюсь за свою голову и не позволяю наносить ей какого-либо урона. К тому же это может вылиться в ментальный вред. — А-а, аха-ха, ты боишься, что в результате травмы мозга станешь еще более конченной, озабоченной болью блядью, что ли? — В том числе. Но еще, к примеру, я бы не хотела словить слабоумие и стать тобою. — Реально, я как-то не подумал. Шарлотта вытряхивает сигареты из рукава платья, сует под матрас и, выдохнув, валится навзничь на постель. Уэйн садится на спинку кровати и нависает над девушкой ожившей горгульей или демоном царства снов. Спрашивает: — Говорить, что меня интересует, значит? Иссеченная спина горит, но постепенно это болезненное пламя гаснет до томительного тепла регенерации: раны заживают. Уэйн сильно высек Чарли, до кровавых полос. Работал с удовольствием, методично, впрочем, не обходилось без кривых и халтурных ударов. Шарлотта сидит в холодной ванной и споласкивает разгоряченное тело холодной водой. Уэйн в это время клеит полиэтиленовую пленку на стены, расстилает на полу, укрывает ею стиральную машинку, раковину… — Стели хорошо — я бы не хотела замарать своей кровью что-либо здесь, — прикрыв глаза, приказывает Чарли. Розовая вода стекает между ее худых ног к стоку ванной. — Угумф, — отвечает Уэйн, откусывает зубами кусок скотча и клеит пленку к кафельным стенам. Мокрые волосы прилипают к плечам. Шарлотта вылезает из ванной и капает на укрытый пол, поворачивается к спиной заклеенному прозрачным полиэтиленом зеркалу и видит, как уродливые раны на изувеченной спине зарастают, не оставляя после себя и шрамов. Медленно, но верно. Хочется есть. Уэйн покрывает пленкой и ванну, приклеивая скотчем края полиэтилена к краям ванной. На Уэйне прозрачный дождевик. На стиральной машинке, упакованной в полиэтилен, лежит папин мясницкий нож, которым он рубит мясо для себя и дочери. Чарли думает о жареном, сочном куске мяса, о стейке, насаженном на вилку, стиснутом между зубов, эти мысли пробуждают отголоски аппетита; после Чарли думает о себе, насаженной на член, но эти мысли ничего особо не пробуждают, просто картинка в голове, ассоциация, от одного плотского удовольствия к другому. Если честно, Чарли не то чтобы хороший едок. — Когда мы отрубим мне ногу, — говорит она, — чую, на меня опять навалит приступ компульсивного переедания и я буду блевать ночью в ванной. — Чего так? — Уэйн поправляет очки и шмыгает носом. — Надо же откуда-то брать ресурсы на реген? — С божьей благодати, не? — «Уэйн», я уверена, твоему языку можно найти более полезное применение, помимо меления всей этой чуши. Чарли вновь лезет в ванну и садится на ее край. С тела все еще струится вода. Чарли сидит в одних трусах и упирает ножки в ванну, в ее плавный угол, где горизонтальная поверхность перетекает в вертикальную. Уэйн осматривает комнату и говорит: — У тебя пиздецки много полиэтиленовой пленки. — Отец тоже так говорит. — И что ты ему отвечаешь? — А что мне отвечать? — лукаво улыбается Шарлотта. — Он доверяет мне. — Вот стерва, — фыркает Уэйн. Он ставит левую ногу в ванну и уже держит в руках секач. Чарли обхватывает левое бедро у основания, встряхивает головой и смотрит выжидающе на Уэйна. — Давай, — говорит, — она в твоем распоряжении. — Тебе дать что-нибудь зажать между зубами? — Я могу откусить тебе нос. — Стерва. Кивнув с лицом ученика перед экзаменом, Уэйн замахивается ножом и рубит близко к рукам Чарли, уложенным на бедро. Рубит один раз, два, три. Сосредоточенно, в одно и то же место. Нога хлюпает под клинком секача. Шарлотта стискивает зубы, шумно выдыхая через нос, и наблюдает, как ее плоть раздвигается, будто недра земли, и обнажает малоприятное содержимое: мясо, жилы, кость. От ударов нога подрагивает, впрочем, она сама по себе дрожит. Уэйн сжимает лицо Чарли между своих пальцев и рычит сигаретно-пивной вонью: — Почему ты молчишь? Когда я тебя порол, ты орала. — В таких моментах я сдерживаюсь, — шепчет Шарлотта и зажмуривается. — Я сосредоточена не меньше твоего, лысый придурок. — Я не лысый, у меня волосы бриты под один миллиметр, потаскуха, — парирует Уэйн и наносит еще один удар, вслепую. Клинок пронзает ногу возле колена. — Кретин, смотри, куда рубишь! — рявкает Чарли. — Еще один такой трюк — доплачиваешь сверху. — Она сглатывает. — Отруби ее уже. Лиши меня уже моей ебучей бесполезной ноги, пожалуйста, Уэйн. Это звучит достаточно возбуждающе? Уэйн молча отпускает ее, хватается за секач обеими руками и, заведя за голову, с воплем отрубает ногу одним выпадом. Шарлотта выдыхает со струйной дрожью и вся сжимается, пока кровь брызжет в ванну кровавым душем. Срез давится болезненными импульсами. Чарли сосредотачивается на них и чувствует, как тело доходит до пика, до умопомрачения, хочется удариться головой или откусить себе кусок кожи, но — боль пропадает. Полностью. Тело тает в приятной неге, от которой слегка зияет пустотой в желудке. — Все, я без чувств, — тяжко дыша, говорит Шарлотта. — Я в ауте. Боли больше нет. — Это нормально? — спрашивает Уэйн. — Это мое тело старается, чтобы я не сдохла прямо перед тобой от болевого шока. Чарли ощущает слабость во всех мышцах. Уэйн снимает с себя запятнанный алым дождевик и кутает в него Чарли. Она сидит, подвенечно укутанная в окровавленный полиэстер, и с грустным взглядом смотрит на истекающую культю. Подобные потери, несмотря на их регулярность, приносят чувство тоски. Тоскливо терять себя по кусочкам, даже зная, что все потом вернется на круги своя, отрастет, регенерирует. — Мне понравилось, — резюмирует Уэйн. — Ты классная. — Ногу можешь забрать, мне она не нужна, — безразлично отвечает Чарли. — А что мне с ней делать? — Не знаю, избавься от нее. И принеси мне сигареты. Хотя нет. Отнеси меня к сигаретам. — Культю надо чем-то укутать? Накапает. — Она сейчас прекратит. Придурок Уэйн пожимает плечами и берет Чарли на руки. Шарлотта сидит на веранде, на садовых качелях, курит в свете тусклой навесной лампы и стряхивает пепел в замызганную пепельницу, добытую, как и сигареты, из-под матраса кровати. Ночное небо затягивают тучи. Будет дождь. Уэйн выходит на веранду, со спортивной сумкой на плече, откуда торчат грязные куски целлофана. — Я прибрался, — говорит Уэйн. — Хороший мальчик, — отвечает Чарли, притрагиваясь губами к сигарете, и смотрит, как ее нога постепенно отрастает. Малоприятное зрелище. — Смотрел когда-нибудь фильмы Кроненберга? Ужастики. — Фильмы ужасов смотрят задроты и лузеры. — Можешь и не начинать смотреть. После меня это будет детским лепетом, эротическими фантазиями какого-то лоха из Голливуда. Уэйн становится перед Шарлоттой. — Твой хуй загораживает мне звезды, — поэтично говорит она. — Проваливай уже. — Спасибо за комплимент, но я не об этом. Я тут это, подумал… — Уэйн отворачивается. — Я возьму твой номер? У меня… Я готов платить еще. Я еще столько хочу с тобой сделать. — В коридоре есть блокнот возле телефона, на его первой странице написан номер домашнего. Еще что-то? — безэмоционально рапортует Чарли. — Блин, это прозвучит глупо, но ты реально самая крутая девушка, которая есть в этом захолустье. Маленькое чудо. Я тебя даже по-своему боюсь, ха-ха. — Уэйн замолкает. — Так… неприятно смотреть, но сложно оторваться. Выглядит как-то неприлично даже. Как будто я смотрю, как у другого мужика член встает. — Мой отец скоро придет, тебе лучше уйти. Уэйн кивает, снимает очки и уходит с сумкой наперевес. Шарлотта опускает глаза вниз. Нога отросла. Чарли чешет щиколотку «старой» ноги пальцами «новой» и тушит сигарету. Папа должен уже прийти с работы, но он задерживается. — Хочу есть, — шепчет Чарли и прикрывает глаза, вдыхая прохладный ночной воздух.

*

Мистер Эванс, усталый мужчина средних лет в мятом костюме, стоит на кассе с корзиной «семейных» продуктов: мясные полуфабрикаты, пакетированный хлеб, свежие огурцы и помидоры, канистра молока, хлопья. За прилавком стоит кудрявый подросток «в теле». На его груди висит бейджик «HELLO MY NAME IS SAMUEL». Мистер Эванс и Сэмюэль ведут неспешную беседу — они знакомы много лет, и Сэмюэль явно уважительно относится к своему собеседнику. В магазин входит бритый хлыщ, выбирает две банки брусничного пива из холодильника и небрежной походкой направляется к кассе. Встает в очередь. — Рич, — говорит Сэмюэль, пробивая молоко, — ты несовершеннолетний. Я не продам тебе алкоголь. — Да твою ж. — Пацан закатывает глаза. — Тогда я подожду своего совершеннолетия тут, у прилавка с журналами. — Ну-ну. Эванс улыбается юношеской наглости, поворачивается к худощавому парню и говорит: — Давай я куплю. Я-то точно совершеннолетний, аха. — Не врете? — ухмыляется хлыщ. — Ну раз моя дочь совершеннолетняя, то и я, следовательно, не так ли? — А вдруг вы младше своей дочери? — Парень вручает пиво и скомканную купюру. — Слава богу, так не бывает. — Мистер Эванс ставит в свою корзину протянутые банки. — Сэмюэль, пробей-ка нам. Продавец недовольно хмурится, но пробивает вместе с остальными продуктами. — Спасибо большое, дядя, выручили, — повторяет парень. — Да ничего, только не пей много, — отвечает мистер Эванс, оплачивает все покупки и возвращает пиво вместе со сдачей. — Приятного вечера, Риччи. Парень кивает с мерзкой ухмылочкой и уходит. На его плече висит знакомая спортивная сумка. Кажется, у Эванса дома, где-то в чулане, лежит такая же. Из сумки торчит мятый полиэтилен, с уголка капает что-то бордовое, похожее на вино. — Зря вы помогли Ричу, — встревает Сэмюэль. — Он вредный козлина. Постоянно тут ошивается, то один, то с дружком своим. Я даже не знаю его настоящего имени, он всем по-разному представляется. Мистификатор и провокатор. Стремный фрик. — Это возрастное. Я таким же был, а сейчас, вот… юрисконсульт в фирме. И примерный семьянин, отец-одиночка. Когда мистер Эванс выходит из магазина, на улице льет дождь. У телефонного аппарата стоит тот пацан, Рич вроде, и под проливным дождем орет в трубку, иногда замолкая, чтобы пригубить пиво. Мистер Эванс кладет пакет с продуктами на заднее сиденье, после занимает водительское кресло и едет домой. Дом встречает мертвой тишиной. Мистер Эванс заходит на кухню, оставляет там продукты и направляется в комнату дочери. Девятнадцатилетняя Чарли сидит в полутьме, забившись возле стола с кукольным домиком, и судорожно что-то жует. Приглядевшись, можно различить, что это рафинированный сахар — дочь часто его ест, неприятная детская привычка, от которой не получилось отучить. Приглядевшись еще внимательнее, можно увидеть, что сахар кишит черными муравьями. Чарли настолько нервозно и увлеченно поглощает белоснежные кубики, сложенные на ладони, что даже не замечает, как по рукам ползут черные муравьи, как они огибают уголки рта и падают с пухлых губ, гибнут под трением зубов и тонут в слюне на языке. — Чарли! — восклицает отец. — Не ешь это, оно испорчено! Чарли вздрагивает и роняет рафинад. После с запуганным взглядом вытирает рот, трет руки о ковер и пищит: — Папа?! Внезапно, ее сводит каким-то спазмом, ломает пополам и тошнит на пол желчью и желудочным соком. Потом еще раз. Чарли начинает плакать. — Папа... я хочу есть, — сипит она. — Мне так плохо, папа. — Ангелочек, чего ж ты так? — Мистер Эванс срывается и обнимает дочь, а она кладет подбородок на плечо и слабо блюет прямо на спину пиджака. — Нельзя же так, ты чего... — Мне стыдно, папа, мне так стыдно... ты же меня любишь, папа? Па... — Люблю, конечно, люблю, Чарли, — мистер Эванс чувствует, как его голос дрожит, — ты же у меня одна, больше никого нет. Как же мне повезло, что Господь дал тебя мне с таким даром, от которого ты не сможешь умереть, погибнуть, как... — Он прерывается. — Я умру, а ты останешься... — Я не хочу, чтобы ты умирал, па! — визжит Чарли и плачет с новой силой. Они сидят вдвоем, обнявшись. Мистер Эванс держится, Чарли рыдает вовсю, захлебываясь судорогами. Наконец, она затихает, успокаивается и сама отлучается от отца, обессиленная. — Я хочу есть, — повторяет она. — Сейчас, ангел, только схожу в туалет и приберу за тобой, потерпи немного. Мистер Эванс неуверенно встает, снимает пиджак и идет в санузел, чтобы справить малую нужду и заодно закинуть одежду в стиралку. Дверь ванной закрыта. Эванс идет к ней, как-то медленно после недавнего потрясения, и касается кончиками пальцев стены. Останавливается у входа. Взявшись за ручку, поворачивает ее и распахивает дверь. Все нормально. Чарли стоит за его спиной, подпирает косяк, глядя на отца, и с безэмоциональным выражением лица медленно высовывает язык. С его кончика тонко струится слюна и следом падает черный муравей. Ванная чиста.