Перерождение: история лисицы

Рин – имя, которое дал отец, редкий гость с грубыми руками. Первая неделя в роли новорожденной была адом. Я много плакала, быстро утомлялась и почти всё время спала. Но хуже всего было, когда кто-то приближался. На мозг лавиной обрушивался поток информации: образы, запахи, слова и звуки. «Надопокромить онаснова плачет сколькоможно чтобудет сегодня наужин этот опять сказалмнечто…» Осознание, что я чувствую мысли, словно постоянную дрель соседей в своей голове, было непростым. Осознание, что я почему-то жива было ещё хуже. Маленький мозг не справлялся с эмоциями, своими и чужими: я кричала от ужаса, а когда выбивалась из сил, спала. Кричала и спала. И так изо дня в день. Спустя неделю таких пыток наступил блаженный этап эмоционального онемения: чувства на время притупились из-за постоянных выматывающих истерик. Тогда я впервые заметила, что, абстрагируясь от чужих мыслей, словно от белого шума, можно их немного приглушить. Когда в голове не осталось никого, кроме меня, пришло время наконец обдумать ситуацию, в которой я по воле судьбы оказалась. Я новорожденная, меня назвали Рин – это раз. Я дожила до 25 лет в прошлой жизни, когда попала в аварию – это два. Всё кажется слишком реальным и длительным, чтобы быть бредом умирающего рассудка – это три. Люди вокруг говорят и думают на японском – это четыре. Ах да, я читаю мысли – это пять. Я вздохнула, ощущая, как меня клонит в сон: мозг ещё недостаточно развился для длительных умственных процессов. Пока есть время, надо резюмировать. Каким-то образом я оказалась в Японии в теле новорожденного. Первая часть успокаивала: я знала японский ещё в прошлой жизни, спасибо упорству и таланту к языкам. Забрось меня в любую другую страну, тот же Китай, пришлось бы куда менее сладко. Я новорожденная – это надо пережить. Я читаю мысли – что же… Отложим пока в сторонку. Ведь как надо есть медведя? Правильно, по кусочкам. Вторую неделю я всё так же много спала, почти двадцать часов в день. После внутреннего разбора ситуации количество истерик уменьшалось, тревога всё ещё била ключом и, такое ощущение, что по голове, но в целом моё психическое состояние пришло более-менее в норму. Я всё ещё постоянно плакала, когда меня было необходимо покормить/перевернуть/поменять пеленки и ничего не могла с этим поделать. Казалось, это рефлекс новорожденного, который не заглушить. Зато могла изучать. Первой я запомнила мать – симпатичная уставшая девушка с длинными волосами и карими глазами. Отец – мужчина среднего роста, хорошо сложен, от него пахло землей и травой. Возможно, фермер? И наконец, полагаю, бабушка – старая женщина, лицо которой я видела при рождении. Иногда приходили другие, незнакомые мне люди. Практически всё время, что я не спала, и свободное от ухода, я беспорядочно двигала руками и ногами, пытаясь поскорее укрепить мышцы. На третьей неделе у меня наконец начало улучшаться зрение: теперь было куда проще фокусироваться, хотя далекие предметы пока оставались неясными пятнами. На четвертой неделе зрение продолжило восстанавливаться, мне даже повесили игрушку над кроватью, чтобы я могла её рассматривать. Я активно училась поднимать голову, когда лежала на животе и, с раздражением отметила, что чужие особенно яркие эмоции и мысли заглушить всё ещё не получается. Так, когда мать подходила, мне приходилась выслушивать её внутренние обиды на отца. Я и до этого была интровертом, но сейчас время в одиночестве было жизненно необходимым. Пережив первый месяц, я поняла, что самое тяжелое позади. В три месяца я с любопытством поднимала голову и рассматривала деревню, в которой мы жили, когда бабушка выносила меня на прогулку. Я уже предполагала, что мы живём где-то в районе Кансай из-за специфического диалекта, свойственного этому региону Японии. С одной стороны, прогулки были благословением – они вносили хоть какое-то разнообразие в ежедневную скуку и рутину. С другой же, заглушать многочисленное количество мыслей деревенских было невозможно. Я быстро выматывалась от информации и уже через четверть часа засыпала. В шесть месяцев я свободно вертелась в кроватке, могла сидеть и, самое главное, контролировать свой плач. Больше никаких истерик по поводу и без. Хотя повод ещё как был: уже некоторое время как я начала замечать нечто необычное, нечто от чего дрожь пробирала по всему телу. Порой мне казалось, что в деревне находятся странные люди, почти что полупрозрачные. С завидным упорством осла я скидывала это на своё, возможно, не до конца ещё развитое зрение. Да что там про людей, даже в нашем доме была полупрозрачная собака! В восемь месяцев я начала ходить. Ну, если это жалкое передвижение можно назвать ходьбой. Первым делом я доковыляла до зеркала и, наконец, взглянула на себя. На меня уставилась маленькая шатенка с большими любопытными зелеными глазами. Интересно, никто из моих здешних родителей зеленоглазостью не отличается, как и большинство японцев. Зато мне этот цвет был знаком – я всю жизнь наблюдала его в зеркале. «Кажется, я не спятила», - с плеч словно несколько тон свалилось, когда я получила доказательство, что прошлая жизнь не бред воспаленного рассудка. «А что, весьма симпатичный ребенок», - отметила я с долей гордости. Рядом крутился Шарик, я подняла руку, чтобы прогладить его, но она ожидаемо прошла мимо пса. Шарик радостно гавкнул и умчался на кухню. Да, Шарик был приведением. Духом? Полтергейстом? Как розу ни назови, а она всё равно мертва. Как и некоторые деревенские, которых я вижу на улице. После принятия способности чувствовать мысли других людей, это открытие далось на удивление спокойно. Тем более, казалось, приведения никак не могут, да и не стремятся мне вредить. А вот нынешний год, который я случайно увидела в газете, дался сложнее – 1984. Пятнадцать лет до моего рождения в прошлой жизни. Интересно, был ли это тот самый мир или же меня занесло в некую параллельную вселенную? Пока я размышляла, в комнату зашла бабушка и прохладно мне улыбнулась. Я постаралась искренне ответить на улыбку. Ещё одна вещь, тревожащая меня, - родные. Чем старше я становилась, тем настороженнее было их отношение ко мне. Мать практически перестала со мной пересекаться. Оказалось, тревога была не на пустом месте. Через пару месяцев я проснулась от боли: чужие мысли, словно колокол, стучали по голове. С кухни доносился яростных шепот. Я, ловко спрыгнув на пол, подкралась к двери и улыбнулась Шарику, который, прошмыгнув из-под кровати, мигом оказался рядом. - …монстр. Ты видел, как она смотрит?! - Дорогая … - Рёске, ты видел эти дьявольские глаза! Зеленые словно сама смерть спустилась к нам. Она не играет с игрушками, с детьми со двора… На минуту воцарилось молчание. Потом включился старческий голос: - Ёкай родился вместо ребёнка... Девочка говорит в пустоту, общается с демонами, которых никто, кроме неё, не видит. Демон подменил вашего ребёнка. Женщина начала плакать. В этот момент я ощутила чьё-то движение у двери, за которой пряталась, и шмыгнула в кровать, укрываясь одеялом с головой. В ноги лег Шарик и жалобно заскулил. Сердце стучало в ушах, а руки тряслись – чёртчёртчёрт – хоть бы не убили, я слишком мала и слаба, чтобы противостоять даже одному из них. Чёрт, как не хочется снова умирать. Пожалуйста, что угодно, только не смерть. На следующий день отец увез меня из деревни. Мы ехали полдня в поезде, на мои вопросительные «папа?» мужчина угрюмо отмалчивался, уткнувшись в газету. Приехав в другую деревню, мужчина взял меня за руку, спустя полчаса прогулки, которая не оставила во мне и капли силы, мы оказались в синтоистском храме. Храм был целым комплексом – несколько построек, внутренний дворик. За комплексом располагался огромный лес. Мы зашли в главное здание, куда нас проводил монах в чёрной рясе. В помещении не было ни мебели, ни искусственного освещения, только свечи, что создавало довольно мрачное ощущение и без того в безрадостный день. В центре комнаты на полу сидел старый худой человек с длинной бородой и курил табак. Я поморщилась от резкого запаха. Отец упал на колени и поклонился мужчине: - Прошу вас..., - начал он приглушенно. – Этот ребенок демон. Прошу вас... Я внутренне напряглась, когда цепкие глаза старика впились в меня. Его мысли были противно снисходительны и на вкус отдавали гнилью. Секунда и за стариком возник призрак, похожий на громадный камень с клыками. Я отпрыгнула и всем телом прижалась к холодной стене, не спуская глаз с чудовища. - Ребенок не демон, - сказал старик, выдохнув дым. – А шаманка. Она видит духов. «Духов», - повторила я про себя, рассматривая гиганта. Не призраков значит. - Всё равно хотите, чтобы мы её забрали? – спросил старик, улыбнувшись. И он, и я уже знали ответ на этот вопрос. Отец, пронизанный насквозь страхом, посмотрел на меня. Я мысленно хмыкнула, пряча в этом обиду и разочарование: в мыслях родителя не было и капли сострадания к ребёнку. Трус. - Да. Так и началась моя история в синтоистском храме.