Бей и беги

Занзас был человеком с улицы и никакие жесты вежливости не могли этого скрыть. Дикость просвечивала сквозь самый тщательно уложенный руками Скуало образ. Хранителю Дождя следовало возвести памятник за его усилия, терпение и сверхпрочную лобную кость. Этот человек был способен пробивать головой стены, а твёрдостью своего характера бурить алмазные шахты. Реборн мог уважать таких, как Скуало Суперби. Его босса, с другой стороны, не так сильно. Взгляд ему Занзаса не нравился, наверное. Или поганый нрав и знакомая привычка чуть что бросаться угрозами. Даниэла была тоньше и жёстче. Тим мягче. Занзас стремился к большим высотам и оступался через шаг ввиду несдержанности. Скуало, примерный Хранитель и подчинённый, за ним старательно подчищал. Даже сейчас он хмурился на каждого, кто выглядел явно неодобрительно по отношению к его Небу, но держал почтительную дистанцию, позволяя Занзасу сиять во всей славе. Реборн не собирался присутствовать на этом представлении (во всех смыслах этого слова), но получил приглашение. Недвусмысленное и поддельное, со знакомым оттиском пламени Тумана. Рокудо мог быть настойчивым ублюдком, а Тсунаёши-кун эту настойчивость подпитывал одним своим существованием. Их неортодоксальная связь не могла считаться связью атрибутов, скорее что-то близкое к идолопоклонничеству и одержимости. Взаимная и полностью слепая. Реборн этого не одобрял, но Рокудо его мнение не считал чем-то существенным, а Тсунаёши-кун мог быть чемпионом в отрицании. Приглашение прожигало внутренний карман, флёр жжёного сахара поднимался в воздухе, стоило Реборну тронуть лацканы пиджака и потревожить надушенную бумагу. С каких пор Тсунаёши-кун имел полномочия рассылать приглашения? Он уже втёрся в доверие, чтобы иметь право голоса хоть в чём-то здесь? Реборн так плохо его знал? Упущение. Следует наверстать. Занзас был горд сверх всякой меры. Завоёванный трофей подле вычурного резного кресла на подиуме украшал мероприятие своим кротким видом и опущенными рыжими ресницами. Взгляды скользили по Тсунаёши-куну и останавливались на Занзасе. Их костюмы отражали противоположные вещи — девственно белый с кровавым росчерком рубашки в вырезе и варийский китель, дополненный мехами и бусинами. Не хватало кандалов первому и пурпурной мантии со скипетром второму. И короны ещё, инкрустированной рубинами. Пасторальная картинка, хоть сейчас на холст и в проём над парадной лестницей, аккурад между распашными маршами. Величественно и вселяет благоговейный трепет. На фоне внушительной фигуры Дечимо Тсунаёши-кун не столько терялся, сколько казался незначительным, несмотря на броскую обёртку. Маленький, облачённый в уязвимо-белый, не смеющий поднять взгляда на гостей. Кого должа была тронуть такая картина? Для кого представление? Или Занзас собирался уязвить гордость своей игрушки? Лучше бы заставил мальчика изображать подставку для ног; прослыл бы извращенцем, но хоть добился бы публичного унижения. Пóшло, но действенно. Реборн не удивился бы, повесь Занзас на мальчика какую-нибудь должность смеха ради. Отдел Иемитсу, к примеру. Тсунаёши-кун своего отца не любил и не признавал его существование как что-то ценное для мира — подходящая роль для обиженного сына, влачить жалкую жизнь в тени своего папаши. Занзас мог бы эту точку зрения разделить, если бы хоть на минуту примерил маленькие японские туфли. У него были свои, выстраданные и честно нажитые, похожие по дизайну на те, что носил Тсунаёши-кун. Но, разумеется, для Дечимо не было никакого смысла пытаться втиснуться в шкуру того, кто покорно склонил перед ним голову и не смел открыть рот. Инстинктивное принятие раболепия и смирения заведомо проигравшей стороны. У Занзаса была сила, были союзники, был титул и наследие. Тсунаёши-кун потерял даже гордость, он не стоил в глазах Занзаса и одежды, которую носил. И тем не менее это был пошитый на заказ костюм, скроенный для этого парада бахвальства Дечимо. Реборн мог проследить мировоззрение Занзаса. Но следил за тем, как глаза Тсунаёши-куна следили за ним самим. Мальчик умел играть с огнём, даже если на кону было что-то бóльшее, чем безобидный ожог. Реборн согласился отойти достаточно далеко, чтобы не получить даже жалкого укуса тепла. Он назвал бы это рациональностью. Занзас — трусостью. Тсунаёши-кун ограничился бы молчанием, даже если имел в запасе слишком много слов, чтобы их озвучить. Потеря Хранителей не сказывается благосклонно на психике и не потому, что оборванные связи не поддаются восстановлению. Тяжесть травмы, потеря людей, на которых можно опереться, — это именно то, что роняет человека на дно. Без опоры рухнет весь мир. Тсунаёши-кун потерял всё — почти всё. Реборн мог бы его пожалеть. И он отводит взгляд, давая иллюзию уединения и без того одинокому человеку в окружении сотен глаз. Тсунаёши-кун не нуждаеся в его жалости или подачках. У него были зубы, чтобы кусать, и глаза, чтобы видеть дальше своего носа. Этого было достаточно. Тсунаёши-кун мог не иметь рациональности, мог потерять здравомыслие — но его инстинкты были остры. Он понимал, кого можно кусать, а кого нет. К сожалению, — Реборн удержал руку, тянущуюся к горлу, вокруг которого горело фантомное огненное кольцо, — Занзас был из тех, кого кусать не следует. А у Тсунаёши-куна доставало глупости и задора, чтобы попробовать. Реборн мог бы посмотреть, что из этого выйдет. У него не оставалось ничего, кроме времени. Он отсалютовал Занзасу шляпой, довольствуясь его раздражением. Дечимо же говорил не попадаться ему на глаза, да? Реборн улыбнулся. Может, этот вечер окажется менее скучным, чем он думал. Рокудо же не стал бы разбазаривать доверие своего господина? Приглашения именные, и эта бумажка предназначалась не Реборну. Налёт пламени Тумана, небольшая смена почерка и имени — вуаля, гость на месте. Услуга за услугу, сопляк. Ты можешь быть сильнее Маммона и видеть больше, чем дозволено человеку, но ты остаёшься сопляком, как бы ни желал обратного. Хочешь свободы? Будь готов играть по чужим правилам, потому как ставить условия тебе никто не позволит. На счастье Рокудо, интерес Реборна пересекался с его интересами на достаточно длительный промежуток, чтобы идти одной дорогой. Занзас хотел похвастаться своим статусом и заткнуть рты тем, кто ещё этого не сделал. Тактика устрашения, в которой Тсунаёши-кун ему потакал и принимал активное участие по собственной инициативе. Для всех он останется не более чем сломленным мальчиком подле короля. Даже Скуало и тот на него не смотрел, отводил глаза. Удобная позиция. Реборн обратил внимание на девицу среди гостей, острый взгляд которой не отрывался от Занзаса. Она обмахивалась приглашением с оттиснённым золотом «Бьянки Велено». — Скорпион, — Реборн проявил учтивость и отдал дань уважения их скоропалительно закончившемуся сотрудничеству. Глаза Бьянки не выражали ничего, кроме бессильной злости, обращённой к новому боссу всех боссов. Она отделалась коротким и сухим: — Реборн. Он понимал. На ней лежала ответственность за семью. Кончина отца, скоропостижная потеря любимого брата, сокращение союзников до критического числа и Фамилия, обрушившаяся на неподготовленные плечи. У Бьянки было желание, которое она не могла исполнить. Пока. И в данный момент виновник глядел на них всех с возвышения собственного величия. Королевская фамилия волшебным образом превращала уличную голодную крысу в титулованную особу, жадную до признания. Реборн имел в запасе достаточно искренности, чтобы произнести: — Мои соболезнования. Бьянки не удостоила его взглядом, но прекратила обмахиваться приглашением и припала губами к бумаге в задумчивости. Её глаза на миг замерли на Тсунаёши-куне и в следующий момент проткнули Реборна острым шипом. Ах, он ранен. — Напрасно, — отрезала она. — Соболезновать стоит ему, — и кивнула в сторону двух претендентов на роль Дечимо. Легитимного и невалидного. Конечно, Бьянки не уточнила, кому именно стоило подарить сочувствие. Не то чтобы Реборн собирался последовать её совету. Он не притронулся к шампанскому и коктейлям, мало кто из гостей проявлял достаточный уровень доверия к Дечимо, чтобы свободно пить. Но Бьянки в конечном итоге взяла бокал и молча удалилась. Реборн остался на месте. Кому бы из них двоих он мог выразить соболезнования? Оба потеряли родительских фигур. Отличало их только то, что разные руки были причастны к гибели Тимотео и Иемитсу. Закономерный исход, на самом деле. Историю Вонголы после Сегондо писали кровью и традиция свергать предшественников была поддержана новоявленным самоуправцем со множеством фамилий. Многоликий Занзас, ему бы пошло. Но Дечимо пошёл дальше и назвался ди Вонгола. Его право как завоевателя. И в его руках были судьбы тех, кто был у него под пятой. Иемитсу не принял бы Занзаса в роли своего босса, слишком маловероятный исход. А Тсунаёши-кун в любом случае стал бы разменной монетой — с подачки своего отца или, как и развернулась ситуация, Занзаса. Шило, мыло — какая разница. Одно радовало: с шеи Реборна удавка Даниэллы спала со смертью последнего из её сучьего рода. Её последний выживший брат скончался в уединении у чёрта на куличиках задолго до рождения Занзаса, все дети Ноно мертвы и теперь... Теперь Реборн мог принадлежать самому себе. Ни угрызений совести, ни жалости, ни ожидания навязанных обязательств. Он коснулся шеи и немного оттянул воротник. Становилось жарко, какой-то несдержанный идиот напропалую использовал своё пламя в зале, набитом людьми. Становилось слишком душно, чтобы задерживаться там, где ему не были рады. Было место, где Реборн должен быть прямо сейчас.