Только ветер

Каждый раз Кадзуха обещает себе больше не вестись на уговоры Хэйдзо и каждый раз всё оборачивается катастрофой. В буквальном смысле — в концертном зале настоящая разруха, испуганные и неуверенные первокурсники жмутся в кучки по углам, закалённые старожилы таскают реквизит и что-то обсуждают, а виновник локального апокалипсиса со сцены раздаёт команды и громко ругается с высоченным парнем пугающего вида. — Итто, мать твою за ногу, я же сказал утащить эту скамейку! Здоровяк — судя по всему, Итто — раскатисто смеётся, кивает, одной рукой поднимает скамейку и пружинистой походкой направляется к выходу. Кадзуха вздыхает. Подготовка к мероприятиям всегда проходит одинаково. Он успел посмотреть на этот процесс множество раз, и никогда ещё не было чего-то из ряда вон выходящего. Вот и сейчас он чувствует себя не в своей тарелке, держит украшенный нашивками чехол с гитарой и думает, не поздно ли сбежать. — О, пришёл, — поздно. Хэйдзо кричит ему со сцены и жестами зовёт к себе. Кто-то из активистов машет ему, кто-то шушукается, какие-то незнакомые девчонки строят глазки и восхищённо разглядывают то его, то чехол. «Будешь настоящим сердцеедом», — именно это ему сказала Нин Гуан, когда подарила гитару. Ха. Смешно. Конечно, Кадзуха знает, что нравится кому-то, но вряд ли это связано с его музыкальным талантом. Проблема как минимум в том, что играющим его видели человек десять от силы — до этого самого момента. Он ненавидит сцену. Терпеть не может публичные выступления, на которых его будут изучать сотни пар глаз. — Значит так, — вместо приветствия говорит Хэйдзо, заглядывает в свой ежедневник и тычет за кулисы, — там поставим тебе стул. Пульт рядом, усилок будет, короче, всё в порядке. Техник уже настроил. — Напомни, зачем я здесь? — Сейчас всё расставим и будем репетировать, — парень отвлекается на шум у входа в зал. — Да чтоб вас сожрал Аждаха! Можно поаккуратнее?! Нам это дерево потом возвращать в театральный кружок! — он трёт переносицу и устало вздыхает. — Каждый раз одно и то же… Как же они меня все достали. — В общем, я жду, пока вы тут всё настроите, а потом начинаю играть? — осторожно спрашивает Кадзуха. Хэйдзо благодарно смотрит на него с лицом «ну хоть кто-то знает, что ему делать» и кивает. — Помощь нужна? — Да. Можешь мне кофе принести? А то я поубиваю всех, клянусь. — Как обычно? Капучино с карамельным сиропом? — Да! Спасибо! — парень улыбается и тут же отворачивается, чтобы что-то сказать девушкам, вешающим имитацию тумана. Кадзуха только рад свалить куда-нибудь подальше от всей этой суматохи, поэтому он с облегчением вздыхает, выйдя из зала. Достаёт наушники, включает рандомный трек и направляется вниз — к вендинговым и кофейным автоматам. Там всегда полно народу, но явно не в четверг вечером. Основные пары уже закончились, остались редкие группы, у которых ещё идут занятия, а вечерники пока не пришли. Самое тихое время. Привычно нажимая на одном автомате кнопку «капучино», а на другом — «американо», парень добавляет в стаканчик Хэйдзо карамельный сироп со стойки и ставит оба стаканчика на место. Разглядывает витрину с многочисленными сэндвичами, чипсами, печеньем и прочим, задумчиво барабанит по стеклу и, вздохнув, набирает на панели номер сэндвича с тунцом. Скорее всего, он тут надолго и к ужину уже не успеет. Стоит ему вернуться, как Хэйдзо объявляет перекур и с наслаждением отпивает кофе. — Я с ума сойду, честное слово. — Ты так говоришь каждый год, — усмехается Каэдэхара и получает лёгкий толчок в плечо. — Да потому что кто, если не я?! Они без меня совсем загнутся. Не поспоришь. До того, как Хэйдзо на втором курсе взялся за организацию всех массовых мероприятий в университете, праздники проходили скучно и однообразно. Большинство студентов вообще их игнорировало, да и преподаватели ходили без особого удовольствия… Но потом, потом появился он — вечно пышущий энергией и идеями, потрясающий управленец и просто отличный парень, Сиканоин Хэйдзо. Первое же мероприятие, к которому он приложил руку, получило городскую награду, а о каждом последующем наперебой писали местные СМИ. Хэйдзо удивительно упрямый, даже упёртый, поэтому всё, за что он берётся, будет сделано не на сто процентов, а на все пятьсот. Правда, редко кто соглашается участвовать в студактиве два года подряд. Многие из них ещё долго потом жалуются на ночные кошмары. — Спасибо, что согласился. Я правда не знаю, где искал бы кого-то ещё, — вздыхает главный герой этих кошмаров. — Спасибо. Я знаю, что ты не любишь сцену и всё такое, да и время неподходящее, поэтому, Кадзуха… — Я подобрал пару мелодий, которые должны хорошо подойти и передать атмосферу таинственных островов Инадзумы, — ровно отвечает парень, игнорируя последние слова. — О, это отлично! Итак, — Хэйдзо оживляется, подскакивает и хлопает в ладоши, имитируя «хлопушку» с киносъёмок. — Поехали! Шевелитесь! Все прогоны проходят одинаково. «Итто, твой выход после слов Сары! Учи сценарий». «Ху Тао, пожалуйста, у нас нет привидений». «Да мать вашу, ЗАНОВО!» Наконец, Кадзуха получает команду «Музыка!» и с лёгким волнением в кончиках пальцев перебирает струны. Он выбрал несколько классических и простых мелодий, подходящих для игры на гитаре, которая, к слову, ни разу не традиционный инадзумский инструмент. Но когда это кого-то волновало? — Ещё раз! Я же говорил вам, что хор кицунэ должен выходить по одному! — Сиканоин обмахивается блокнотом и явно матерится под нос. — Музыка! Поехали! Сценарий кажется каким-то немыслимым — господин режиссёр совмещает всё, что можно и нельзя, получая адскую смесь из всевозможных ёкаев. Но обычно такое хорошо работает на мероприятиях для новичков — они радуются, восхищённо разглядывают декорации, следят за каждым движением на сцене и, в отличие от вечно недовольного выступлениями Хэйдзо, не замечают никаких косяков. В общем-то, первокурсники и дошкольники — самая благодарная публика, по скромному мнению Кадзухи. Он играет, стараясь не думать о том, сколько людей сейчас на него смотрят и что они думают. Он вспоминает, как впервые взял в руки гитару и как мама учила его первым аккордам. Бэй Доу всегда громко смеялась, видя, как пальцы двенадцатилетки не могут зажать нужные лады, и помогала ему. Она трепала по волосам, подпевала робкому голосу и с радостью сама играла что-нибудь — резко, уверенно, размашисто. До сих пор иногда женщина берёт свою старенькую, потёртую гитару, чтобы спеть очередную похабную песню, вызывая улыбку сына и красные щёки жены. Она принципиально игнорирует электроакустику, на которой играет Кадзуха: «не то звучание». А ещё исправно скидывает ему аккорды любимых песен. На волне воспоминаний Кадзуха сам не замечает, как расслабляется и музыка льётся легко, плавно. Он по большей части импровизирует, повторяя раз за разом традиционные рефрены, комбинируя их, переплетая и создавая какую-то новую мелодию — тоскливую и по-своему даже жуткую. Они ещё трижды начинают сначала, прерываясь, ругаясь и споря о том, кто и где должен стоять. Каэдэхара не отвлекается, продолжает перебирать струны, задавая тон всему происходящему. Ему не хочется заканчивать, возвращаться в реальность, в шум голосов и хаос Вселенной. Он закрывается в свой личный пузырь, где есть лишь он и мелодия. В этой мелодии звучит тоска инадзумских гор, печальный шелест краснолистых клёнов, одинокое пение лунной дорожки на водяной глади… В ней звучат его собственные мысли и чувства относительно его малой родины — мест, где жила его семья, где он сам родился и провёл несколько лет, где до сих пор стоит старый родовой дом Каэдэхара. И где он не был с самого переезда с родителями. Вместе с гитарными струнами Кадзуха плачет о мифах и легендах Цуруми и Ватацуми, о героях Наруками, о змее Оробаси и утерянных знаниях Энканомии. Подобно лёгкому ветерку, летит над Великим храмом, который видел лишь на фото, любуется красотами островов и города. В какой-то момент на его плечо ложится тёплая ладонь — Кадзуха вздрагивает, и пузырь лопается. — Это… Офигенно! — почему-то шепчет Хэйдзо. — То, что было нам нужно. Спасибо, — на его лице прорезается самая лучезарная улыбка, на которую он только способен. — Я рад… Уголки губ Кадзухи слегка дёргаются вверх. — Ты лучший, — приобнимает его друг, — правда. Мы уже заканчиваем, сейчас унесём декорации, и всё. — Тебя подождать? — А, нет, — он виновато улыбается, — меня обещали подкинуть до общаги ребята. — Хорошо, тогда до завтра. Кадзуха отключает гитару, всё ещё витая в своих мыслях, прячет инструмент в чехол, скручивает провод, ставит всё на места. Он думает, стоит ли звонить Нин Гуан или одной из Бай — кажется, сегодня работает Сяо, — но уже на лестнице экран телефона загорается под тихий рингтон. «Мама Б». — Алло? — Привет, зайка! — хрипловатый голос Бэй Доу разрывает тишину университетского коридора. — Ты ещё не дома? — Привет, мам, нет, репетировал в универе с Хэйдзо. — Отлично, стой на месте, я тебя подхвачу! — судя по звукам на фоне, она едет по оживлённой улице. — Договорились? — Погоди, я думал, ты только завтра вернёшься… — Освободилась пораньше, решила вас обрадовать! Соскучились небось, — в трубке раздаётся задорный смех. — Конечно, соскучились, — голос Кадзухи теплеет. — Через сколько ты будешь? Успею за кофе заскочить? — Если повезёт со светофорами, то минут через десять… Беги, зайка, не забудь мне взять латте с сырной шапкой! — Бэй Доу отключается, и Кадзуха перепрыгивает через ступеньку. Он успевает залететь в кофейню, взять себе ароматный чёрный кофе — автоматный американо он хочет забыть, как страшный сон, — и специально для мамы что-то невероятно сладкое. Ей точно понравится, потому что если от чего-то сводит зубы, то Бэй Доу будет в восторге. Знакомая чёрная машина действительно тормозит на перекрёстке через пару минут после того, как Кадзуха получает напитки и выходит на улицу. Про себя парень ворчит, что мать снова плюёт на все правила дорожного движения, но сейчас он слишком рад встрече, чтобы говорить это вслух. — Привет, мышонок, — Бэй Доу оставляет звонкий поцелуй на его щеке и ласково улыбается, забирая свой стаканчик. — Привет, мам, — Кадзуха невольно щурится от удовольствия и на мгновение чувствует себя снова ребёнком. Они едут по пустеющему проспекту, пьют кофе и слушают какую-то попсу по радио. С Бэй Доу ему всегда очень спокойно, хотя, казалось бы… Эксцентричная, яркая, громкая и похожая на взрыв петарды, она точно не выглядит оплотом спокойствия для всех окружающих. Но Кадзуха привык к этому буйству красок и звуков, поэтому для него это и есть дом. Он почти не помнит своих биологических родителей — знает только, что они погибли в аварии, когда ему было девять. Но воспоминаний о них осталось совсем мало, да и то какие-то обрывки. Зато Бэй Доу стала для него самым близким человеком в мире. Возможно, думает Каэдэхара, взглядом провожая мелькающие фонари, дело в том, что она никогда не претендовала на звание матери. Когда он впервые так её назвал, женщина расплакалась, и это был первый раз, когда Кадзуха увидел её плачущей. Бэй Доу всегда отдавала ему свою любовь и заботу, не прося ничего взамен. Она усыновила его, потому что хотела подарить осиротевшему мальчугану хорошую жизнь — такую, какой у неё самой не было. И теперь, сидя рядом с ней, Кадзуха в миллиардный раз за тринадцать лет думает, как ему повезло. Он ничего не помнит про родителей, но его это никогда не терзало, потому что у него и так была семья. — Малыш, ты какой-то совсем уставший, — Бэй Доу делает потише и виновато смотрит на него. — Надо было сразу домой, да? — Нет, я просто задумался. В последнее время часто так выпадаю. Она кивает. Молчит какое-то время, словно взвешивая, нужно ли говорить что-то ещё, а если нужно, то какими словами. Наконец, женщина осторожно накрывает ладонью его руку на приборной панели. — Как твои сеансы у господина Ли? Кадзуха вздыхает. Он общался со своим терапевтом неделю назад, и ничего нового не выяснил. — Работаем. Он говорит, что у меня сильная зацикленность на произошедшем. Бэй Доу фыркает. Идея отвести сына к врачу ей не нравилась изначально, но она сдалась под аргументами Нин Гуан в виде статистики самоубийств среди людей, потерявших своих близких. — Посмотрела бы я на него, — бормочет она. Иногда Кадзуха пытается понять, как две таких разных личности вообще могли сойтись. Он только собирается продолжить, но на экране загорается «Мама Н». Каэдэхара принимает вызов. — Привет… — Милый, у тебя всё в порядке? Уже поздно, ты не предупреждал… — Э-э, да, мам, — Бэй Доу жестами даёт ему знать, чтобы он не говорил, с кем едет домой. — Я скоро буду, прости. Задержался на репетиции с Хэйдзо, а потом решил прогуляться… Погода сейчас хорошая, ты знаешь, как я люблю осень. Он даже не соврал. Осень — его любимое время года. Как однажды сказал Томо, это время, когда дух упадничества ликует, однако сам Кадзуха считает, что в этом непрерывном цикле смерти природы что-то есть. Что-то невыносимо красивое. — Хорошо, — с явным облегчением выдыхает Нин Гуан, и парень готов поклясться, что если бы он не ответил, она бы принялась обзванивать больницы и морги. И начала бы точно с последних. Сюрприз в виде раннего возвращения жены Нин Гуан встречает с недовольным «Почему нельзя было предупредить?» и упрёком в том, что она скоро совсем поседеет. Когда Бэй Доу парирует тем, что они сэкономят на услугах парикмахера, все трое смеются. Ци Ци уже уехала домой к отцу, поэтому в квартире совсем тихо. Вдоволь наслушавшись баек про сумерских пройдох (и суровое «Не выражайся!»), Кадзуха ускользает из гостиной к себе.

***

После репетиции что-то в нём щёлкает. Руки сами тянутся к гитаре и беспорядочно касаются струн, пока он задумчиво смотрит в никуда. Пальцы зажимают лады, летают по грифу, и вся комната заливается музыкой — тихой и печальной. Он не пытается играть что-то конкретное, просто ищет звучание, которое сможет передать его состояние и чувства. Мелодии получаются разными: рваными, грустными, медленными, почти неслышными… Кадзуха вкладывает в каждую ноту свои мысли, вину, тоску, одиночество, боль. Гитара пылилась все эти месяцы после гибели Томо. Почему-то казалось, что играть в такой ситуации неприемлемо, неправильно. Томо никогда не разделял его любовь к музыке, он говорил, что это переоценённое искусство, в отличие от живописи и скульптуры. Кадзуха начал много рисовать благодаря этим словам, но гитару забросил. И теперь понимает, что зря. Кончики пальцев привычно горят, от этого особенно остро воспринимается происходящее. Утро пятницы, все уехали на работу, а у него нет занятий. Его спальня озарена мягким светом, из открытого окна доносятся звуки ожидающего города… А он сидит растрёпанный на расправленной кровати и играет. Музыка замолкает, лишь когда на руку капает слеза. Опять. Чувство равновесия и умиротворения рассыпается, раскалывается, падает куда-то в бездну и тянет его с собой. Кадзуха правда не знает, что со всем этим делать. Все его мысли путаются, кричат и шепчут в голове, сливаясь в единый белый шум. Наверное, это всегда так тяжело — учиться жить после смерти кого-то. Может, смерть родителей он переживал так же, просто не помнит? Бэй Доу говорила, что первое время он спрашивал, где его родители, но потом привык и постепенно успокоился. Сейчас будет так же? Где-то в груди ноет и колется тернистый клубок тревоги и боли, разворачивается, распускается бутоном и заполняет всё нутро. Он читал, как проходит принятие. Нашёл статью на сайте бюро ритуальных услуг — «Пять стадий принятия смерти». Там описывались эти самые пять стадий: оцепенение, отрицание, отчаяние, остаточная скорбь и принятие утраты. Оцепенение Кадзуха переживал в первые дни. Когда ему позвонила мать Томо и упавшим голосом сообщила о том, что случилось. Отрицание пришло тогда же, а отчаяние пришло ему на смену на похоронах, когда Кадзуха увидел гроб и понял, что это не шутка, не розыгрыш, что всё зашло слишком далеко. Сейчас, если верить этой статье, он перешёл на четвёртую, самую долгую стадию. Психотерапевт говорит тоже самое — нужно позволить психике адаптироваться, подстроиться под новые реалии. Но проблема не в том, что Кадзуха не может принять смерть Томо — её он уже осознал, — а в том, что его терзает чувство вины. Почему он жив? Почему Томо теперь гниёт в земле на кладбище, а он сидит на кровати с гитарой? Если бы он тогда позвонил, приехал, остановил… Но он не стал. Он думал, что Томо, как обычно, перебесится и всё будет в порядке. У них были сложные отношения. Родители ничего ему не говорили, но Кадзуха чувствовал — они беспокоятся. Томо всегда был лидером, всегда был первым и лучшим. Кадзуха восхищался им и старался соответствовать, вот только… Как это возможно, если вы абсолютно разные? Сейчас, вспоминая всё это, он понимает, что они были обречены. Это были тупиковые отношения, и, наверное, он это знал и раньше, просто боялся сделать Томо больно. И вот к чему это привело. Кадзуха откидывается назад, падает на кровать, прижимая к груди гитару. Матовый материал корпуса приятно теплеет под пальцами, ветер заносит в открытое окно запах ранней осени, а он лежит и бездумно смотрит в потолок. Год назад в это время он, скорее всего, сидел где-то в парке и рисовал, чувствуя себя полноценным живым человеком. Сейчас у него в груди зияет чёрная дыра, и он ничего не может с этим сделать. Худшее решение — это продолжить себя добивать, но Кадзуха пытается… Понять? Понять, когда всё окончательно пошло не так, когда всё запуталось, а он и не заметил, поэтому он открывает мессенджер. Переписка, потерявшаяся среди других, активных, находится сама собой, хотя профиль, с которым он общался, удалён. Теперь вместо фотографии улыбающегося Томо — белый квадрат с огромным серым крестиком. Там — ожидаемо — ничего нового. Последние сообщения выглядят картонными, как декорации дешёвого ромкома, где все счастливы. Томо отправил ему несколько фото своего кота, а Кадзуха ответил забавными смайликами. И всё. Никакой трагедии. Просто штиль. Он думал написать в этот диалог, выплеснуть свои мысли, возможно, даже попросить прощения, но всё это как-то бессмысленно. Никто не прочитает эти сообщения, и никакого морального удовлетворения это ему не принесёт. Поэтому он бездумно скроллит, иногда останавливаясь и разглядывая их с Томо фотографии, перечитывая какие-то забавные истории и даже переслушивая голосовые. Голос Томо звучит так, будто Кадзуха не слышал его не несколько месяцев, а минимум пару лет. Он кажется до боли знакомым, но в то же время совершенно чужим, каким-то искусственным и ненастоящим. Томо рассказывает про свой день, про экзамен по теоретической физике, про новую игрушку для кота… И всё это похоже на симуляцию. Кадзуха лежит так долго — несколько часов точно, потому что, когда он поднимается, на экране телефона горит «15:23». Он проводит пальцами по грифу гитары, вздыхает и убирает инструмент в чехол. Хэйдзо написал ему уже сообщений двадцать, пытаясь выяснить, собирается ли Каэдэхара на вечернюю тусовку. К нему присоединяется Янь Фэй, которая удивительным образом объединяет в себе репутацию лучшей студентки юридического и душу любительницы веселья. «не переживай, я приду», — отправляет Кадзуха сразу обоим и вновь бросает взгляд на часы. Он завязывает волосы в привычный хвост, натягивает безразмерную домашнюю футболку и лениво идёт в ванную. На самом деле, Кадзуха терпеть не может подобные сборища, потому что там слишком шумно и слишком людно. Но он обещал друзьям, а ещё изо всех сил пытается вести нормальную жизнь. Вероятнее всего, он снова будет сидеть на кухне с сигаретой и бесконечной первой бутылкой пива, пока все не напьются настолько, что он сможет улизнуть незамеченным. Да, скорее всего, так и будет.