Я мог бы быть честным, я мог бы быть человеком

      — Знаю. Я работаю над этим. Пока не могу дозвониться, — голос Аарона звучит взволнованно. — Клянусь, это было их решение. Они назначили дату. Ты же знаешь, если бы это было дело рук Маттел, нас бы было легко застращать.       Барби благодарна уже за то, что он, похоже, не сердится на их с Кеном попытку перенести встречу. Он даже не спросил о причине. Возможно, один лишь факт того, что они решились обратиться к нему с этой просьбой, сам по себе говорит, насколько это важно. Аарон просто… Просто верит им. Похоже, чем больше у них всё идёт наперекосяк, тем больше Аарон хочет, чтобы они непременно добились успеха.       — Может быть, мне стоит попробовать? В прошлый раз я смогла убедить того руководителя.       — Думаю, такое работает только при личной встрече, — криво улыбается Аарон. — А я понятия не имею, где находится их офис. Как там Кен?       — Он… — Барби закусывает губу, — так и не выходит из своей комнаты, — признаётся она наконец. — Он не ест. Почти не разговаривает. Не знаю. Мне страшно. Это могло оказаться для него последней каплей.       — Он такого не заслуживает, — тяжело вздыхает Аарон на другом конце провода. — Я сделаю всё, что в моих силах, хорошо?       — Спасибо, Аарон. Ты и вправду, на самом деле был для нас надёжной опорой всё это время.       — Я позвоню, как только что-нибудь будет известно.       Они одновременно вешают трубки. Барби делает два глубоких вдоха и трёт лицо руками. Затем она кладёт на тарелку горячий сэндвич с сыром и, поднявшись на мансарду, деликатно стучит в дверь.       — Я принесла поесть. Будешь? — с надеждой предлагает Барби.       Дверь не открывается. Никто не отвечает. Она подавляет вздох. Так продолжается последние несколько дней.       Вдобавок ко всему, теперь дверь в комнату Кена заперта на замок. Вскоре после переезда он установил защёлку и весьма откровенно рассказал ей, для чего это нужно и зачем он это делает. Она не видела ничего плохого в возможности сохранить приватность. В конце концов, на её двери тоже был замок. Но теперь она не может даже взглянуть на него, чтобы понять, в каком он состоянии. И не делает ли он чего-нибудь такого, о чём впоследствии мог бы пожалеть. Барби никак не может выбросить из головы инцидент с серебряным ножом. Сейчас единственное, по чему она может судить, что Кен всё ещё жив — это индикатор «прочитано», который периодически загорается под теми сообщениями, которые она ему отправляет.       — Тебе нужно что-нибудь съесть, — предпринимает Барби ещё одну попытку. — Тогда головные боли перестанут тебя так сильно мучить.       По-прежнему ничего.       — Я принесла твой любимый шоколадный коктейль. — Так и не дождавшись ответа, Барби фыркает. — Ну ладно. Я вхожу.       Кен вовсе не собирался хранить здесь секреты государственной важности. Замок ему нужен только для того, чтобы избегать неловких ситуаций. Достаточно просунуть кредитную карту в щель и отпереть задвижку. Спасибо, Саша. Барби распахивает дверь и оценивает обстановку.       Комната выглядит точно пещера: окно плотно зашторено, а та часть скудного дневного света, которой всё же удаётся пробиться внутрь, лишь окрашивает всё вокруг в глубокие вязкие серые тона. Матрас — точно бледная лужа на полу, поверх которой свернулась тёмная фигура. Одеяло же напоминает текущую реку — часть ткани свешивается с одной стороны, утопая в клубящемся мраке. Барби не удивилась бы, обнаружив на потолке сталактиты, с которых капает вода. Но, подняв глаза, она обнаруживает лишь призрачные звёзды, едва заметные из-за недостатка освещения.       Она аккуратно пробирается мимо неподвижной фигуры и приоткрывает занавески ровно настолько, чтобы иметь возможность осмотреться, не усугубляя его страдания. Она медленно оборачивается. Кен лежит на постели — серый и совершенно безвольный. Барби дожидается, пока он не сделает очередной вдох, прежде чем сама осмеливается вдохнуть, а затем опускается на колени рядом с ним. От него пахнет потом и несвежим дыханием. А ещё чем-то кислым, что ассоциируется у неё с голодом. Его волосы сбились в сосульки и плотно облепили голову. Глаза покрасневшие, а кожа вокруг них сухая и потрескавшаяся. Взгляд этих глаз бездумно устремлён куда-то мимо её коленей, прямо в пустоту. Ещё больше серого в сером.       Она никогда не видела его таким. Даже испытывая страдания после полнолуния, он никогда не терял присутствия духа. Даже когда он жил на улице, в его глазах горел огонёк.       Кен раньше уже бывал неуверенным, настороженным, испуганным, разочарованным. Но он никогда не терял надежды. Прежде он не сдавался окончательно и бесповоротно.       — Головная боль не пройдёт, если ничего не делать, — говорит она.       Он не нуждается в объяснениях. Он и сам прекрасно понимает, что слёзы, голод и целый день, проведённый в темноте, делают своё дело. Барби не знает, повторялись ли у него приступы паники, пока он был один. Она проводит пальцами по его волосам, но он грубо отталкивает её руку.       — Ладно.       Она до конца раздвигает шторы, поудобнее устраивается на подоконнике и открывает предусмотрительно захваченную с собой книгу. Она не уходит. По крайней мере, он будет страдать не в одиночестве.       Но у неё не получается сосредоточиться. Её взгляд то и дело возвращается к неподвижному телу на матрасе. Так могла бы выглядеть бездушная кукла. Пустой, безжизненный. Вот только его пустота настолько тяжела, что Барби удивляет, как пол под ним до сих пор не провалился. Пустота внутри него так ненасытна, что грозит утянуть в себя всё остальное, словно воронка чёрной дыры.       Барби интересно было бы знать, испытывала ли она сама когда-нибудь что-то столь же ужасное? Доводилось ли ей переживать столь же сильные эмоции? Ей кажется, что нет. Её радость от того, что она стала человеком, не поддавалась описанию. Но она продлилась недолго и не была такой всепоглощающей.       Она волновалась и беспокоилась в связи с выходом на работу. Очень переживала из-за покупки дома. Она была в полном восторге от того, что завела друзей. А затем в её жизни появился Кен, и она наслаждалась теми моментами уюта и покоя, которые он ей подарил. Был момент, когда она, как ей казалось, точно так же сдалась. Это было в Кенолевстве. Однако в её случае это больше походило на вспышку неконтролируемого гнева, поскольку тогда она не знала, как дать отпор своим обидчикам. Единственный момент, который хотя бы немного напоминал бы то, что происходит сейчас с Кеном, и который она может припомнить — то, как она была практически парализована горем, когда решила, что он ушёл и уже никогда не вернётся. И ведь это именно то, что он сейчас чувствует, так ведь? Он убит горем.       Для кукол горе — весьма странное понятие. Куклы не теряют ничего по-настоящему значимого. Никто не умирает. Ничто вокруг не меняется так, чтобы это принесло за собой чувство утраты. Но Кен был вынужден жить в окружении горя и утрат на протяжении всего своего существования. Начиная с самого Барбиленда. У него никогда не было тех отношений, которые были в него заложены при создании, и он не был создан, чтобы существовать без них. Это была та частичка его самого, которой ему всегда не хватало. Всё его существование было потрачено впустую в бесплодных попытках обрести её. А потом эта частичка исчезла, стала человеком и бросила его на произвол судьбы, обрекая на то, что он никогда так и не почувствует себя целым. Барби знает, что несправедлива к себе, но, должно быть, именно так он и должен был себя чувствовать в тот момент, верно? Она пытается взглянуть на это с его точки зрения, потому что сейчас они с Кеном словно находятся в двух разных реальностях.       Итак, он стал человеком, надеясь на лучшую для себя учесть, но лишь затем, чтобы вновь обретённую человечность у него тут же отнял набросившийся из темноты монстр. Ему приходилось жить, едва сводя концы с концами, жить жизнью, которая ценилась обществом едва ли не меньше, чем жизнь Кена. Даже вместо вежливых отказов он вынужден был выслушивать грубые оскорбления. Он был лишён всякой поддержки. Рядом с ним не было ни одного дружеского лица, за исключением тех, кто оказался в схожей с ним ситуации.       И самый близкий его друг умер.       По крайней мере, к тому моменту Кен уже сумел примириться с самим собой. Таковым было его существование, и он выживал. Затем появилась Барби. И ему оказалось дозволено желать чего-то большего. Безопасность, любовь, дом. Самоопределение. Перед ним будто открылась дверь в ту жизнь, о которой он мечтал с самого начала. В самый трудный момент его жизни вдруг оказывается, что всё, о чём он мог только мечтать, осуществимо! Всё это начинает казаться таким доступным — только руку протяни!       И всё это лишь ради того, чтобы каждая попытка чего-то добиться заканчивалась неудачей. Лишь ради того, чтобы то, что непрестанно мучало его каждое полнолуние, всякий раз становилось преградой на его пути, погружая всё вокруг него в кромешную тьму. Только ради того, чтобы все его труды оказались напрасны.       Ради того, чтобы по итогу не осталось никакой надежды. Чтобы не осталось вообще ничего. Нет больше вариантов. Ну, вообще-то Барби могла бы предложить парочку. Но какой смысл пытаться, если те варианты, что были предложены ранее, пошли прахом? Жизнь, к которой он так упорно стремился, вдруг обернулась не более чем нелепой мечтой. Какой тогда вообще смысл в том, чтобы жить?       И вот к чему всё это привело. Кен не ест, не принимает душ. Он желает вернуться в пустоту кукольного бытия с его поверхностными эмоциями и пустыми по сути своей целями. Он жаждет той уверенности, которую давал написанный для него кем-то сценарий. Тоскует по безопасности маленькой тесной коробки. Той коробки, в которую он уже никогда не сможет вернуться.       Барби удивляет то, как он вообще может всё это выносить. Ей такое трудно даже представить.       Это несправедливо. Она продолжает жить своей идеальной маленькой жизнью, а его жизнь стала хуже, чем когда-либо. Она чувствует себя беспомощной. И признавая это, она в добавок ко всему чувствует себя эгоисткой. Потому как дело не в ней. Ей не следует зацикливаться на своих собственных чувствах, но она просто не знает, что предпринять! Она не знает, как изменить ситуацию к лучшему, кроме как стараться сохранить ему жизнь до наступления очередной катастрофы. Жестоко ли это? Держать его здесь?       Эта мысль пугает её почти так же сильно, как мысль о ножах. Или о том, как он сказал ей, что не хочет быть живым.       «Заставь его поесть, попить и помыться», — наставляет Глория в своём сообщении. — «Кризисные ситуации воспринимаются менее остро, когда удовлетворены базовые потребности. Тебя это тоже касается, детка».       Да, но как? Вряд ли у неё получится каким-то образом его отвлечь. Силой она тоже не сможет его заставить. Он сам должен сделать выбор между предложенным глотком воды и медленным затуханием здесь, в темноте. Но если всё вокруг кажется ему бессмысленным, почему он должен выбрать первое?       Барби сосредотачивается на том, что в силах контролировать. Сперва Кен пытается сопротивляться тому, что она обтирает его лицо и открытые участки кожи влажной губкой. Но затем возникает резонный вопрос, что хуже: всякий раз откатываться от неё, отмахиваясь от её рук, или позволить ей это сделать? Первый вариант подразумевает, что ему так или иначе не всё равно. Так что в результате против своей воли Кен становится немного чище.       — Если не хочешь, чтобы я делала это за тебя, тогда придётся сделать это самому, — предупреждает Барби.       Она втирает крем в следы от слёз, разъевших кожу на его щеках, и в трещинки, образовавшиеся вокруг век. Ему должно быть немного больно. Но сейчас он уже не пытается уклоняться от её прикосновений. Его взгляд устремлён на что-то позади неё.       Его отказ принять от неё утешение ранит. В последнее время между ними установилась взаимная привязанность. Даже раньше, когда он ещё был обычным бродягой с улицы, он искал её общества и поддержки в той или иной форме. Теперь же он будто не хочет иметь с ней ничего общего. Барби знает, что в этом нет её вины. Но от этого знания сердце её болит не меньше, а чувство сковавшего все внутренности липкого холода не проходит.       — Отстань, — требует он, но голос звучит слабо и едва слышно.       — Отстану, если сделаешь это сам.       Ситуация достигает критической точки, когда Кен выбивает стакан у неё из рук. Вода разливается. Большая её часть попадает прямо на матрас и тут же в него впитывается. Кен стонет.       Барби издает раздражённый звук и идёт за полотенцем и ещё одним стаканом воды. Она уже буквально кипит от злости. Ей не стоит проявлять нетерпение, но для неё это тоже стресс! Всего-то не дать ему умереть и постоянно пытаться придумать, что делать дальше! Что может быть проще?       Она возвращается и протягивает Кену полотенце. Он берёт его и быстро промакивает матрас. Естественно! Ведь нельзя допустить, чтобы в гнёздышке скорби стало неуютно! Именно в этот момент ей в голову приходит жуткая идея. Пока Кен, скорчившись над мокрым пятном, пытается хоть как-то свести к минимуму причинённый ущерб, Барби опрокидывает второй стакан воды прямо на него.       Он застывает в полнейшем шоке и, обернувшись, смотрит на неё с негодованием.       — Барби, какого чёрта?       — Упс! Похоже, ты можешь быть ещё несчастнее! Знаешь, лучше оставь всё как есть. Гораздо легче раскисать, валяясь в луже.       — Я не раскисаю…       И это правда. Барби это знает. С её стороны не честно так о нём говорить. Это совсем не подходящее определение. Однако теперь, как она успела заметить, то, что назревало в нём всё это время, было готово прорваться наружу. Наступает переломный момент. Сейчас Кен настроен весьма агрессивно, и, возможно, она сумеет воспользоваться этим его порывом.       — Что ж, значит, теперь можешь начать.       Кен удивлённо моргает, глядя на неё. С его потемневших волос струится вода. Барби видит, что начавший было закипать в нём гнев постепенно угасает. А то чувство изнеможения, которое грозило утянуть его на дно, готово вот-вот вернуться и закончить начатое.       — Не лучше ли вместо этого быть хотя бы в чистоте и тепле? — предлагает она уже более мягко, пытаясь игнорировать знакомую боль в груди. — Давай. Смена одежды не повредит. А я пока приберусь здесь.       У неё щиплет в глазах, когда Кен, наконец, берёт её за руку и позволяет поднять себя на ноги. У него сейчас явно очень низкий уровень сахара. Барби не видела его таким измождённым и худым с тех пор, как он переехал жить к ней. Но, несмотря на это, он твердо стоит на ногах и даже может, хоть и с некоторой осторожностью, двигаться.       Четыре слезы. Ровно столько и не слезинкой больше позволяет себе пролить Барби, когда остаётся одна в комнате и слышит, как включается душ.       Хорошо. Первый шаг сделан. +       Барби запрещает Кену выходить из дома, хотя он и не пытается этого делать. Она старается не спускать с него глаз. Ради этого она даже взяла больничный. Просто на всякий случай. Кажется, отдел кадров собирался направить ей на электронку ругательное письмо в связи с тем, что в последнее время она стала проводить слишком много рабочего времени вне офиса. Возможно, так и есть. Но ей уже всё равно. Раньше она испытывала рвение к своей работе. Теперь же работа ей только мешает.       Барби не спешит объяснять ему, почему она дома, боясь подкинуть совершенно ненужных сейчас идей к размышлению. Быть может, он и вовсе не знает о существовании такой возможности.       Кен немного поел, хоть и продолжает вести себя отрешённо по отношению ко всему вокруг. Она пытается вывести его на разговор о шоу, которое они обычно смотрели вместе, но Кен либо пожимает плечами, либо вообще никак не реагирует. Разве что отодвигается всякий раз, когда она пытается прислониться к нему плечом.       Она не понимает, почему он продолжает отталкивать её. На его месте она бы отчаянно нуждалась в утешении, поддержке, в чём угодно, лишь бы знать, что она не одинока.       — Кен, помнишь, ты рассказывал мне о списке тех вещей, которые хотел бы сделать, когда станешь человеком?       Он равнодушно пожимает плечами.       — Мы уже выполнили несколько пунктов оттуда. И могли бы выполнить ещё парочку. Я хотела придержать это для… особого случая. Но, как говорится, жизнь слишком коротка, чтобы его дожидаться.       Барби заставляет его подняться на ноги и подводит к окну. Там, на заднем дворе, в тени эвкалипта уже натянут гамак в красно-оранжевую полоску. Она купила его, чтобы подарить Кену на окончание оформления всех необходимых бумаг.       — Хочешь полежать в нём?       Он не сопротивляется, когда она выводит его на улицу. Оказавшись снаружи, он щурится от непривычно яркого дневного света и, опустив ноги в траву, поднимает лицо навстречу солнцу. Его глаза плотно закрыты. Он впитывает тепло с жадностью подсолнуха, дыша медленно и глубоко. На его ресницах блестят слёзы.       Когда Кен устраивается в покачивающемся гамаке и с каким-то настороженным удивлением смотрит на колышущиеся над его головой листья дерева, Барби впервые за неделю ощущает самое настоящее умиротворение. В ней зажигается слабая искорка надежды на то, что Кен, быть может, сумеет это преодолеть.       Всё преображается в солнечном свете, становясь лучше. Присматривая за Кеном в полглаза, Барби надевает солнцезащитный соломенный козырёк и принимается за садовые работы. Ей нравятся лужайки, напоминающие собой поле для гольфа. Саша весьма подробно просветила её и об одном, и о другом. Но, признаться честно, ландшафтный дизайнер из неё никакой. Ей не хватает как умения, так и прилежия в уходе за травой. Кроме того, здесь нередко случаются засухи, во время которых полив участков запрещён.       Но вне зависимости от этого, Барби уделяет время горшкам и клумбам, расположившимся вдоль стен её дома. Также она пропалывает сорняки вокруг куста жасмина и поливает цветы. За последние несколько дней без должного ухода некоторые травы подвяли. Однако это не страшно. Их можно будет использовать на кухне.       Барби оставляет на краешке гамака ветку жасмина, прежде чем отправиться в дом умываться, на пару минут оставляя Кена без присмотра.       Кен садится в гамаке, а затем поднимается на ноги.       Когда Барби выходит на улицу, гамак пуст. Лихорадочные поиски его обитателя длятся недолго, поскольку он практически сразу обнаруживается стоящим на коленях перед клумбой. Кен пропалывает сорняки и пытается соорудить опору для поникшего мака.       Что бы там ни говорили Дэн из ФБР или кто-то ещё, он Садовник. Этого у Кена не отнять. +       Постепенно всё приходит в норму. Съеденный ужин. Тихий разговор, осторожно обтекающий волнующую тему, которая лежит теперь в основе всего. Но Кен по-прежнему держится отстранённо, и это сбивает с толку. До недавнего времени у них всё было так хорошо. А теперь такое чувство, будто бы этого никогда и не было.       Кен вновь старается отодвинуться, но, должно быть, на этот раз Барби не удалось скрыть обиду, которая проявилась в выражении её лица. Глядя на неё, он хмурится.       — Барби, извини. Я…       — Не нужно извиняться, — говорит она пренебрежительным тоном, отворачиваясь к раковине и пытаясь найти что-то, чем можно занять руки, лишь бы не смотреть в его сторону.       — Я не хотел обидеть тебя.       — Знаю.       — Барби, — он хватает её за руки и заставляет повернуться, — слушай, мне нравится то, кем мы стали. Правда нравится. То, что мне довелось пережить здесь с тобой — это лучшее, что было у меня за всю жизнь. Но я не могу жить только ради отношений с тобой. Я уже пробовал это однажды. И мне этого было недостаточно. Я не хочу снова становиться бесполезным аксессуаром, у которого нет никакой цели, кроме как принадлежать тебе, и нет никакой индивидуальности, кроме той, какую определяешь для меня ты. Я не хочу снова становиться таким. Я не хочу, чтобы ты вновь становилась для меня всем миром. Прости. Я хочу, чтобы ты была частью моей жизни, а я был частью твоей. И чтобы мы могли прожить наши жизни вместе. Но ты не можешь быть всей моей жизнью. Меня как такового всё ещё нет. А я хочу жить! Я хочу жить! Хочу жить! Хочу! — голос его слегка дрожит, а руки сжимают её пальцы всё сильнее. — Вот только… Порой мы не можем получить того, чего мы хотим.       — И поэтому ты теперь меня отталкиваешь?       — Не в этом дело. Я хочу быть с тобой, хочу сохранить то, что у нас есть. Только… Знаешь, как это бывает, когда ты чертовски сильно расстроен, но всеми силами держишь себя в руках. И ты прекрасно справляешься ровно до тех пор, пока кто-нибудь не спросит тебя, в порядке ли ты. Барби… ты в порядке?       Вопрос застаёт её врасплох настолько, что она даже не успевает опомниться. Глаза тут же наполняются слезами. Кен сжимает её руки и наклоняется, чтобы прижаться лбом к её лбу.       — И всё это из-за меня. Мне очень, очень жаль, — его слова звучат так искренне, а голубые глаза полны печали.       У Кена перехватывает дыхание. Он поспешно отпускает её руки и отстраняется, торопливо утирая большим пальцем слезящийся глаз.       — И если это случится… Если я позволю тебе… — прерывисто продолжает он, — я просто не знаю, что со мной будет. Я рассыплюсь на миллион кусочков, и никакая королевская конница с королевской ратью не соберёт меня обратно. Мне будет легче сохранить целостность, если я перестану к тебе тянуться. Впасть в оцепенение легче, чем в бездонное отчаяние. От этого меньше… проблем.       Барби шмыгает носом. Она понимает его. Но вместе с этим пониманием приходит и разочарование. Она с силой толкает его в грудь.       — Это так по-кукольному — говорить такие вещи! Да будет тебе известно, что если ты не можешь держать себя в руках, когда рядом кто-то, кто близок тебе, то это лишь потому, что они присмотрят за тобой, чтобы ты мог отпустить ситуацию. Это потому, что отчаянию нужны два человека: когда один рассыпается на куски, другой несёт ему клей. Один тонет, а другой держит его голову над водой. Возможно, я больше и не могу порхать вокруг своего дома, как делала это в Барбиленде, но твою задницу, и ты можешь быть в этом чертовски уверен, я удержу так высоко, как только потребуется.       У Кена вырывается смешок, но звучит он как-то натянуто.       — И что потом?       — Продолжим пытаться.       — Барби, это безнадёжно, — Кен намеревается отвернуться, но на этот раз уже она хватает его за руки.       — Раньше ты всегда хватался за безнадёжные дела, словно это было твоей работой.       — Это и было моей работой. Теперь такого не будет.       — Не будет, если ты сейчас сдашься.       — А что ещё остаётся?       — Ну, девятнадцатое августа ещё не наступило. У нас есть целых две недели, чтобы либо убедить их изменить дату, либо придумать, как обойтись без этого.       — Не сработает. Даже Аарон не может с ними связаться.       — Значит, уедем из страны. Оформим тебе гражданство где-нибудь ещё, а затем вернёмся обратно. Или останемся там, если в другой стране нам понравится больше.       — И куда же мы отправимся?       — Я слышала, что в Швеции неплохо.       — Ты можешь представить меня со шведским акцентом? Наверное, он будет удачно сочетаться с голубыми глазами и светлыми волосами, — слабо улыбается Кен, и это первая улыбка, которую Барби видит на его лице за целую неделю.       — Трудно представить. Но, думаю, тебе пойдёт.       — Йу-у-у-ху-у-у, большая летняя распродажа! — произносит он, подражая акценту забавного хозяина торговой лавки из мультфильма «Холодное сердце», который они с Барби не так давно посмотрели.       Хотя, скорее всего, бродяга Окен говорил с норвежским акцентом, Барби всё же не может сдержать смешок, прикрываясь их с Кеном переплетёнными руками.       — А как же дом? — напоминает Кен. — И твоя работа? И все твои друзья?       — Дом я могу продать, — тут же отвечает она. — Да и к работе я не сильно привязана. Изначально предполагалось, что она лишь на первое время. Но я просто… — она пожимает плечами, — втянулась.       Кен впервые осознает, насколько отчаянно Барби готова за него бороться. «Чего ей стоит увидеть за загаром мужчину и начать бороться за меня?» — спрашивал он когда-то. С тех пор он потерял большую часть своего загара и не приобрёл уверенности в том, что стал хоть немногим больше похож на настоящего мужчину. Однако вот она, стоит прямо перед ним и действительно готова сражаться за него. Готова всё бросить ради него. Так почему же это его так пугает? Все её заверения о том, как она предана ему, о том… как много он для неё значит. Настолько, что она готова пожертвовать всем, что у неё есть, ради него.       — Наверное, всё не так просто, — говорит Кен, чтобы не сказать чего-нибудь похуже.       — Если уж я смогла разобраться, как приобрести недвижимость в условиях жилищного кризиса, смогу разобраться и с тем, как переправить тебя через границу.       — В Швеции будет холодно.       Этот аргумент действует на Барби.       — Не обязательно ехать в Швецию. Можем отправиться в Австралию. Ты ведь помнишь Саммер и Блейна?       Ошеломленный взгляд Кена заставляет её злорадно захихикать.       — Блейн, — рычит Кен. — Да у меня флэшбеки всякий раз, когда я наношу солнцезащитный крем. Он словно преследует меня. Давай лучше в Индию? У них потрясающая кухня. А в их нарядах ты будешь смотреться просто фантастически.       — Вот видишь? — она широко улыбается, потому как теперь он становится больше похож на себя самого. — Теперь нам есть к чему стремиться, если ничего не получится со встречей. Но у нас получится.       — Каким образом?       Отлично. Он начинает задавать вопросы.       — Луна зайдёт всего через пару часов после начала встречи. Держу пари, мы могли бы потянуть время, отвлечь их, устроив беспорядок, или ещё что-нибудь придумать. Как в «Одиннадцати друзьях Оушена».       — Скорее, как в «Сокровищах нации». Ведь нас всего двое.       — Кто из нас Бен, а кто Райли? — поскольку они уже несколько раз смотрели этот фильм, Барби помнит имена всех героев наизусть.       — Один — умный и харизматичный, и у него на всё всегда есть ответ. Другой — обаятельный, неуклюжий и слегка глуповатый, — ухмыляется Кен. — Очевидно же, что ты — Ник Кейдж, а я симпатичный дурачок.

Х

      — Мы получили ответ из первой лаборатории! — объявляет Барби.       — И что они нашли?       — Хм, — она хмурится, читая письмо. — Они не могут определить подвид. Они даже не уверены, что это волк. «Ряд признаков указывает на возможное берингийское происхождение». Они даже рукописную заметку приложили. Смотри. «Непонятно. Похоже на что-то из плейстоцена», — зачитывает Барби вслух.       — Что такое «пли-са-сен»?       — Что-то связанное с ледниковым периодом, я думаю.       Барби замолкает. Кен не изучал биологию, историю или эволюцию, чтобы в таком разбираться. Именно из-за этого они вообще всё это затеяли. Он живёт в её доме уже почти год, но они до сих пор так и не приблизились к главной цели.       — Это было очень, очень давно, — объясняет она. — Тогда существовало много животных, которых уже нет. Как, например, саблезубые тигры, мамонты и всё в таком духе.       — Саблезубые?       — Знаешь, — Барби улыбается ему, — неподалеку есть музей, посвящённый таким вещам. Я как раз собиралась туда заглянуть. Может, у них найдётся нужная для нас информация.       До девятнадцатого числа у них не так уж много времени. Но любая информация может оказаться полезной. А смена обстановки вполне может помочь им немного расслабиться. Ничто так не поднимает настроение, как познавательная экскурсия!       Почему-то эта формулировка оживляет в воображении Барби образ того, как она занимается домашним обучением Кена. Она нежно сжимает его руку, когда они вместе заходят на территорию музея «Ла Бреа Тар Питс».       — О-о-о-о, — выдыхает Кен. — Это как зоопарк, только в прошедшем времени.       Сначала они с интересом рассматривают экспонаты. Просто одни из многих туристов, которые пришли сюда, чтобы узнать что-то новое. Барби пытается объяснить Кену понятие эволюции тремя разными способами. Основную суть он понял, за исключением того, что ему так и не удаётся представить, как много времени это занимает. Ведь сам он может полностью измениться в считанные минуты. Это заставляет Барби задуматься. Вдруг оборотни — это не сверхъестественные существа, а ликантропия — не болезнь. Что, если это вполне естественное явление, возникшее в эволюционной цепочке? Какие условия могли бы такому поспособствовать? Это должно было происходить параллельно с развитием самих людей, так? Иначе зачем стараться выглядеть, как они? Два вида на заре творения, существующие параллельно. Может быть, легенды уходят корнями в самое начало их сосуществования? Возможно, ответы и вправду скрываются здесь?       Они подходят к длинному ряду стеллажей, в которых представлены сотни и сотни различных черепов. Все они принадлежат одному и тому же виду животного: ужасному волку.       По стенам размещены кости со следами чёрной смолы. Но всё это лишь малая часть тех, кто был найден здесь. Тех, кто нашёл свой конец в вязкой засасывающей тьме. От идеального порядка, в котором они расположены, веет холодом. Холодом, в котором, если вокруг достаточно тихо, слышна глубокая печаль. Трагедия, которую можно разглядеть в любой музейной экспозиции. Давно умершие дети, любовно нарисованные своими давно умершими отцами. Поэзия, отражающая ритм давно замерших сердец. Экспозиции о войнах, животных, людях и культуре. Печаль, что является частью общей картины, словно связующая нить, тянущаяся к зрителю сквозь время. Связующее звено от одной эпохи к другой.       Кен разглядывает черепа с интересом. Несколько раз его ноздри раздуваются, когда он пробует уловить их запах, но из-за пропитавшего все вокруг густого запаха смолы нет ни малейшего шанса получить даже намёка на то, как их обладатели пахли при жизни.       — Так значит, — он склоняет голову к плечу, разглядывая очередной череп, — так я выгляжу изнутри?       — Вероятно, как-то похоже.       Видя всю эту выставку, Кен чувствует себя странно. Его удивляет, почему подобные вещи не поразили его также сильно, когда они были в зоопарке. А ещё ему интересно знать, испытывал бы он нечто подобное, если бы смотрел на человеческие черепа. Все эти создания умерли такой жуткой смертью, а затем их останки выкопали для того, чтобы изучить под микроскопом. Он пытается представить, какой могла бы быть выставка, посвящённая оборотням. В его воображении возникает образ того, как его шкуру выделывают и вешают в шкаф, а череп ставят под стекло. Ведь именно это с ним и произойдёт, если его найдут не те люди? А может, это и к лучшему? Это место не кажется таким уж плохим. Он так жаждет получить ответы, что от этого непреодолимого желания его порой начинает подташнивать. Если бы где-то на свете существовал музей, повествующий о том, кто такие оборотни и что они из себя представляют, это изменило бы его жизнь. Был бы он первым музейным экспонатом? Может ли он дать согласие на то, чтобы его изучили? Предоставить себя самого какой-нибудь лаборатории? Такая перспектива пугает его не так сильно, как он ожидал.       — Здесь говорится, что на самом деле они не волки, — рассуждает вслух Барби, прерывая его размышления. — Это совсем другой вид.       — Какой? — Кен оживляется, услышав её слова, и подходит ближе. Он явно заинтересован возможностью продвинуться немного дальше в поисках необходимых им ответов, даже несмотря на страх столкнуться с новым разочарованием.       — У Санни, правда, не такое телосложение, — Барби указывает на репродукцию. — Во-первых, он выше ростом. И его челюсти… они более массивны. Он более поджарый.       Они подходят к паре полностью восстановленных скелетов, на примере которых показана разница в строении ужасного и обычного волков. Один из экземпляров отличается наличием весьма выразительной желобовой кости, а также информационной табличкой, содержащей подробное описание о том, что это такое и для чего нужно. Барби склоняется над текстом, а затем оборачивается к Кену с озорной ухмылкой.       — Так значит… у тебя есть… такой… такая…       — Замолчи, пожалуйста, — быстро прерывает её Кен надломленным голосом, тут же заливаясь краской до самых корней волос. — Ух ты! Смотри! Растения!       Он наполовину втаскивает, наполовину заталкивает хохочущую Барби в обзорную теплицу. Они оказываются в окружении стариков, детей и семейных пар, так что у неё нет возможности и дальше мучить его щекотливыми вопросами.

Х

      — Привет. Как тебе Диана Крюгер?       — Красотка, — без промедления отвечает Глория. — А что?       — В нашей команде не хватает доктора Чейз.       — Не понимаю, о чём ты.       — Это такой персонаж из фильма «Сокровище нации», — объясняет Барби.       — Величайшего фильма о величайшем ограблении! — слышен на заднем плане возмущённый голос Кена.       — Да, точно. Она там снималась. Мы собираемся украсть Декларацию независимости?       — Нет. Всего лишь заполучить статус человека для Кена.       — Я готова выслушать ваши предложения. Где встречаемся?       — В Эпплби.       — Почему именно Эпплби?       — Потому что это идеальное место для заговоров! — отвечает ей голос Кена. — А чтобы у тебя не осталось места сомнениям — там подают долларовые Маргариты!

Х

      «Аарон, мы всё прекрасно понимаем. Мы сделаем всё возможное, чтобы быть там, несмотря ни на что. Спасибо за попытку. Увидимся!»       Аарон закрывает лицо руками, сворачивает электронное письмо и попросту игнорирует звонок по первой линии. У него остаётся всего три дня, чтобы что-то придумать. И это что-то должно сработать, если они и вправду намерены довести дело до конца. Похоже, что в настоящий момент никто из них не в состоянии ни на что повлиять. Он тяжело вздыхает, пытаясь смириться с этой мыслью. Ему остаётся лишь гадать, что же принесёт им всем девятнадцатое число?