Я мог бы быть честным, я мог бы быть человеком

      В Лос-Анджелесе холодно, и Барбара знает, что в каньонах будет ещё холоднее. Впервые за долгое-долгое время город ввёл «Синий код» . Она не уверена, что большинство людей, к которым это относится, вообще о нём знают. Сама она знает только потому, что соседка сообщает ей об этом. Как и любой здравомыслящий человек, Барбара обычно игнорирует такие предупреждения. Ровно как и все невежественные жалобы от миссис Бенадайн о моче койота, пропавших домашних животных и украденных посылках. Однако слово «Код» показалось ей важным, и поэтому к этой информации она прислушалась. Она уверена, что Кен, в свою очередь, ничего не слышал об этом.       В последнее время он был каким-то отстранённым. После происшествия в каньоне он больше не искал встречи с ней в присущей ему беспокойной манере. Теперь, стоило ей только подумать об этом, как она поняла, что на самом деле он не искал её общества с тех пор, как признался в своих опасениях пару месяцев назад. Они несколько раз пересекались в парке, и на этом всё.       Но сегодня он здесь, на своей обычной скамейке, смотрит на фонтан. Его кожа бледная, а нос красный от холода. Его шарф уже давно куда-то пропал.       Он не улыбается, когда она подходит ближе. Его глаза кажутся ледяными на фоне побелевшего лица, на фоне тёплых оттенков отросших корней волос, на фоне напряжённого выражения.       — Привет, — произносит она так тепло, как только может, словно ничего не случилось, пытаясь хотя бы немного снять витающее между ними напряжение. — Я слышала, что на сегодня и, возможно, на завтра действует предупреждение о заморозках.       В ответ он лишь хмурится.       — Это означает, что температура ниже нуля продержится достаточно долго для того, чтобы представлять опасность. Власти призывают всех, кто находится на улицах, поискать место, где можно будет укрыться на это время.       — Со мной всё будет в порядке, — говорит он безучастным голосом.       Она чуть ли не напрямую спрашивает его, не напился ли он. Как ей кажется, сейчас самое подходящее время для того, чтобы прояснить некоторые моменты.       — Ты вполне мог бы быть пьян. А ещё ты можешь умереть от переохлаждения, — откровенно заявляет она ему.       Он лишь качает головой.       — Я знаю, тебе не нравятся приюты, но… пойдем со мной? Мы можем сходить в кино, выпить горячего какао. Ты мог бы научить меня играть в скиппо…       — Нет, — это слово звучит твёрдо и жёстко.       Она не привыкла к такой враждебности с его стороны. Что она такого сделала? Раньше он всегда соглашался с тем, что она ему говорила.       — Но…       — Я же сказал. Я в порядке. Уходи, Барби. Сейчас неподходящее время.       — Не важно, — раздраженно отмахивается она, давая ему понять, что он может думать, как хочет. — Если нужно, я могу принести тебе обезболивающие, грелку. Могу достать наркан , если это поможет.       Это задевает его за живое. Вся его холодная отстранённость мигом сгорает во вспышке жгучей ярости в ответ на её так и не высказанное обвинение.       — Ты думаешь, я…? Проваливай отсюда на хрен! Я с тобой никуда не пойду.       Свирепость, которая слышна в его голосе, не на шутку её пугает.       — Прости. Я просто… Просто тебе пришлось нелегко. Я только хочу…       — Перестань контролировать каждый мой шаг и пытаться вылепить из меня себя! — выплёвывает он. — Я пришёл сюда не для того, чтобы быть твоей игрушкой!       Она немного отступает назад, уставившись на него в немом изумлении.       — О, — выдыхает она ничего не значащий звук, и её глаза наполняются слезами.       Гнев в его взгляде постепенно сменяется раскаянием, и он закрывает лицо руками. Они оба застывают в тишине, едва смея дышать.       — Хотя бы… — осмеливается произнести она наконец. — Возьми хотя бы это, ладно? Чтобы согреться.       Он поднимает голову как раз вовремя для того, чтобы она успела обернуть свой шарф вокруг его шеи. Он очень милый, розовый и весьма плотный, расшит серебряным бисером, с крошечными подвесками в кисточках. Это подарок от Глории на её первое Рождество в реальном мире. Подвески — это её старые серьги: когда она только стала человеком, у неё никак не получалось сохранить пару в целости, и она постоянно теряла по одной. Глория собрала все её любимые одиночные серьги и вплела их в этот самый шарф в виде украшений, чтобы она могла и дальше их носить. Это очень трогательно.       Но физическое тепло для Кена сейчас важнее, чем её эмоциональный комфорт. Особенно если он так твёрдо вознамерился оставаться там, где он сейчас.       Она не ждёт, пока он начнет спорить, и не остается, чтобы взглянуть на его реакцию. Она просто не выдержит, если задержится здесь ещё хоть на секунду.       — Запасной ключ под ковриком у двери. Если вдруг ты передумаешь, — невнятно произносит она, обернувшись через плечо, прежде чем, наконец, решается уйти и оставить его одного. +       Странно возвращаться домой и чувствовать, как здесь пусто, хотя когда-то эта пустота радовала. У неё нет питомцев. Друзья уже давно не навещали её, потому как она старалась сохранить всё в тайне, чтобы Кен мог чувствовать себя в безопасности. Теперь и его здесь нет, и это странно.       Несмотря на то, что он бывал здесь лишь время от времени, следы его присутствия остаются повсюду. Вот полотенце Кена. А это одеяло Кена. Это его сторона дивана. Бритвы Кена, шампунь Кена, кухонная табуретка Кена. Вот кружка, которая теперь принадлежит Кену: именно об неё он меньше всего лязгает зубами. (Может, однажды он научится пить, не прикусывая края). Это пустое место на коврике возле двери для ботинок Кена, если они окажутся заляпаны грязью.       Ни одна из этих вещей не принадлежит ему, ни одну из них он сюда не приносил, но само это пространство принадлежит ему, несмотря ни на что и не требуя ничего взамен. Она думала, что он хотел хотя бы этого.       Он до сих пор чувствует себя виноватым из-за «Кенолевства», она это знает. Хоть они особо и не поднимали эту тему, но ему всё равно так неловко отнимать её время, её место, её еду. Он наотрез отказывается брать у неё деньги. И он даёт ей понять, что сожалеет о том, что обременяет её, а также то, что он благодарен ей, так благодарен. И она знает, что он напуган своим состоянием настолько, что не посвящает её во все подробности. Настолько, что лжёт, уходит от ответа и замыкается в себе.       Была ли она несправедлива к нему? Ждала ли она от него чего-то такого, что ей самой казалось разумным, но что на самом деле могло ему навредить? Или же он знает, что соскальзывает с обрыва и намеренно отказывается взять её за руку, чтобы не утянуть за собой? +       С каждым днём всё холоднее и холоднее, а из-за ветра становится только хуже. Пытаясь отвлечься, Барбара собирается что-нибудь испечь, но понимает, что у неё закончилось молоко, и теперь ей придётся бежать до магазина. В магазин за молоком! В такую-то непогоду! Ненормальная. Но она ещё недостаточно долго прожила в реальном мире для того, чтобы досконально во всём разобраться. После утомительного похода в один супермаркет, а затем в ещё два магазина на углу, у неё в руке наконец-то литровая бутыль желанного двухпроцентного напитка.       На другой стороне улицы припаркован белый фургон, которого раньше там не было. Сбоку у него несколько квадратных дверей и надпись: «Лос-Анджелесский окружной отдел департамента по уходу за животными». Она видит мужчину в чёрной форме со значком, который борется с чем-то на поводке. Нет, это не поводок. Это удавка — длинный металлический прут с регулируемой петлёй на конце. Животное упирается всеми лапами, мотает головой, стараясь освободиться, тянет назад, но не пытается наброситься. Большая серая собака, может быть, коричневая, а может, и желтоватая — её шерсть такая густая и спутанная, что сложно различить все оттенки. Это лайка? Какая-то овчарка?       Всё это не имеет значения, потому что на шее у собаки розовый шарф, запутавшийся в петле. Розовый шарф с серебряными бусинами и серёжками в кисточках. Барбара замирает, когда видит его.       Золотистые отблески в шерсти, ярко-голубые глаза и её шарф.       Она не успевает сделать никаких выводов, только знает, что должна немедленно что-то предпринять. Трое сотрудников службы пытаются затолкать животное в фургон.       — Боже мой! — кричит она как вслух, так и про себя. — Вы нашли его!       Что она творит?       Мужчины оборачиваются к ней, замирая в различных позах, на время прекратив борьбу.       — Это ваше животное, мэм?       — Да! Боже, он убежал этим утром. Я его повсюду искала.       Чёрт.       Чёрт, чёрт, чёрт!       — Вы можете доказать, что это ваша собака?       Она не совсем понимает, как может это сделать, но цепляется за слова, используя собственную панику в качестве побуждения к действию.       — Нет. Я только что взяла его. На днях мы собирались показаться ветеринару. Но это мой шарф, видите? Он так мило смотрится на нём. Ему он тоже нравится.       Если она начинает изображать из себя тупую блондинку, люди, как правило, перестают обращать на неё внимание. Это гораздо проще, чем может показаться, и не удручает её настолько, как, наверное, должно было бы. Сейчас она не думает о чувстве вины и стыда. Это всего лишь самый быстрый способ забрать у них собаку.       — Знаете, он бродил здесь по округе, — начинает объяснять мужчина в форме. — Чудо, что его не сбил грузовик. Хотя, кажется, его кто-то укусил.       Лайка, или кто бы он там ни был, перестаёт бороться с удавкой и замирает, поджав заднюю лапу. Когда Барбара подходит ближе, то может различить выдранные клочья шерсти и перепачканный красным светлый мех.       — О, боже мой. Боже, — ей вовсе не нужно притворяться, что она на грани истерики. Слишком много противоречивых мыслей, ни одну из которых нет возможности додумать до конца. — Мы немедленно отправимся к ветеринару. Спасибо, что нашли его.       — Подождите, мы не можем вас просто так отпустить. Вы что, не слышали про закон о поводке? Животное не должно гулять без привязи.       — Я знаю! Это вышло случайно. Он не должен был оказаться на улице! Пожалуйста! Здесь холодно, он ранен, а я так переволновалась. Я просто хочу отвести его домой!       — Ладно, ладно. Только не плачьте. Просто покажите нам удостоверение личности, и мы пришлём вам штраф, хорошо?       Онемевшими от холода пальцами она достает и протягивает им удостоверение.       — Лучше возьмитесь за ошейник, — советует сотрудник службы, — он шустрый, даже с больной ногой.       — Он просто… Просто он вас не знает, — отвечает Барби, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.       Шерсть на загривке животного встаёт дыбом, когда она запускает пальцы в шарф на его шее, и она инстинктивно понимает: нет, это не собака. Это очень большое и очень дикое животное. Вполне вероятно, что оно набросится на неё, как только его освободят.       — Хороший мальчик, — говорит она ему, надеясь, что права в каждом импульсивном решении, принятом ею за последние пять минут.       Петлю удавки ослабляют, и они остаются один на один. Животное всё ещё выглядит напряжённым и настороженным, но она легонько тянет его за собой, делая шаг.       — Идём, малыш, — воркует она, и ей каким-то чудом удаётся, чтобы голос прозвучал так же уверенно, как и в тот раз, когда ей пришлось общаться с руководством буквально через две минуты после того, как она рыдала в подсобке. И ко всеобщему удивлению, все идёт довольно гладко.       Барбара старается дышать ровно и глубоко, пытаясь сохранять спокойствие, пока они вместе идут к её дому. Существо — волк? и вправду большой койот? — хромает рядом с ней, бесшумно ступая лапами по тротуару. Он смотрит прямо перед собой, не замечая её присутствия, но следует туда, куда она ведёт.       Она заводит его в дом, смирившись с тем, что миссис Бенадайн, вероятно, наблюдает за ней в щёлочку между занавесками и уже формулирует про себя многословный пост для соцсетей.       Куда же его определить? Барби пыталась что-то придумать, но теперь, наконец, оказавшись дома, она понимает, что у неё нет вариантов, кроме своей собственной кровати. Более подходящее место вряд ли найдётся. И сейчас её совсем не волнуют блохи, грязь или пятна крови. Лишь бы всё обошлось. Она ведёт его в свою спальню и чуть ли не силком втаскивает на матрас. Лёжа на розовых простынях с цветочным узором, он поджимает лапы больше из-за растерянности, чем по какой-то другой причине. Велика вероятность того, что она только что притащила в дом с улицы дикое животное и положила его к себе в постель.       Она делает попытку забрать у зверя свой шарф, потому как очень хотела бы сохранить его, но койот-собака-волк рычит на неё, обнажая очень-очень большие зубы. Она поспешно отходит, и животное снова успокаивается.       Барби трёт лицо ладонями, борясь с нарастающим чувством паники, грозящим вот-вот обернуться настоящей истерикой.       — Тише. Тише. Просто сохраняй спокойствие, — убеждает она сама себя. — Это рискованная затея. У тебя нет ответов, но есть план. Придерживайся плана и получишь ответ.       Она пристально смотрит на существо.       — Место, — командует она, тыча в него пальцем.       Немигающий взгляд голубых глаз прожигает её насквозь. Он смотрит так пристально, как может смотреть лишь хищник, и от этого голова идёт кругом. Затем он опускает голову на передние лапы, сворачивается клубком и закрывает глаза с раздражённым вздохом.       Она испытывает настолько сильное облегчение, что дыхание перехватывает, а по всему телу пробегает дрожь.       Она сделала это. У неё получилось. Теперь остаётся только ждать.       Убедившись, что зверь и вправду уснул, Барби крадётся обратно в гостиную и хватает диванную подушку. Она прижимает её к лицу и кричит долго и изо всех сил, пока в её лёгких не кончается весь воздух. Вокруг повисает дребезжащая тишина.       Отлично. С этим разобралась.       Она убирает молоко в холодильник, затем хватает с дивана одеяло и накрывает им зверя на своей кровати.       Пришло время Интернета. Её личный АНБшник будет в шоке. Но, эй, ей тоже нелегко.       Когда это начало происходить, ночь ещё не закончилась, но этого как раз-таки следовало ожидать. Дело не в ночи как таковой. Во всяком случае, не совсем в ней.       Барби дремала, сидя в розовом кресле, периодически просыпаясь, чтобы проверить, на месте ли её подопечный.       Она слышит звуки — шуршание простыней, треск костей — около четырёх утра, и поднимает голову как раз вовремя, чтобы увидеть редеющую проплешинами шерсть, съёживающуюся кожу, выворачивающиеся суставы. Существо скулит во сне, мечется, стонет, а затем снова затихает. Барби садится на корточки возле кровати. Но сейчас какие-либо подтверждения нужны ей не больше, чем в тот раз, когда он был грудой тряпья на скамейке в парке.       Там, где только что был зверь, на её кровати лежит Кен. Без сознания, полностью обнажённый, не считая розового шарфа, повязанного вокруг шеи. Она надеется, что любимое одеяло его успокоит. Ему это понадобится.       Мрачная и угрюмая, она открывает ящик прикроватной тумбочки и достаёт одолженный Глорией подстраховочный вариант. Металл холодит ладони.       Так просто продеть цепочку через поручни в изголовье и защелкнуть наручники на его незащищённых запястьях. Даже кажется, что ему всё ещё комфортно лежать, устроив голову на сгибе локтя.       Она идёт в ванную, чтобы набрать в миску воды и захватить кое-что из набора для оказания первой помощи. Не проходит и пяти минут, как она возвращается, но Кен к этому времени успел проснуться. Он в панике, пытается освободиться, дёргается, рвётся, вцепившись зубами в собственную руку, с шокирующим, животным отчаянием.       — Прекрати! — умоляет она.       Наконец-то она попадает в поле его зрения. Этот взгляд полон ужаса. Глаза, в которых на этот раз видны едва ли не одни зрачки, широко распахнуты. Рана на руке начинает сочиться кровью.       — Перестань! — она поспешно ставит миску на тумбочку и ищет ключ. — Я сниму их, хорошо? Я их сниму.       Он пытается отпрянуть, когда она тянется к его руке. Его губы окрашены алым. У него перепуганный вид, а смотрит он так, словно его предали, будто он не может поверить, что она оказалась способна поступить с ним так подло. Что ж, это уже второй раз за вечер, когда он оказывается связан, так что в чём-то она его понимает. Он издаёт истошный вопль, когда она хватает его за здоровую руку.       — Успокойся, я ничего тебе не сделаю!       Несмотря на хрипения и отчаянные брыкания, ей удаётся расстегнуть наручники.       Он смотрит на неё широко раскрытыми глазами и дрожит, а она крепко сжимает его руку.       — Я сейчас тебя отпущу, хорошо? Я хочу, чтобы ты успокоился и на этот раз не убегал.       Как только она отпускает руку, он вскакивает с кровати и бросается к выходу.       Но его повреждённая нога подкашивается, прежде чем он успевает добраться до двери. Он падает с громким вскриком, обхватывая рану обеими руками и сворачиваясь на полу клубочком. Его лицо искажается от боли.       — Кен, — зовёт она, плюхаясь рядом с ним, с миской и тряпкой в руках.       Его глаза широко распахнуты, словно он пристально вглядывается в темноту, линия между губами горит ярко-алым. Она помнит, каким взвинченным и нервным он бывал, когда возвращался к ней после очередного длительного отсутствия. Если на восстановление требуются часы или даже дни, неудивительно, что сейчас он так дезориентирован.       — Ты — Кен, а я Барби. Тебе больно, а я помогаю. На этот раз тебе не удастся отвертеться. А если попытаешься, я снова надену на тебя наручники.       Он продолжает молча смотреть на неё, ничего не предпринимая, поэтому она решается отцепить его руки от его же ноги и начинает осторожно промакивать кровь. Он больше не сопротивляется, только вдыхает сквозь стиснутые зубы и крепко зажмуривается, корчась от боли.       Кожа от колена до лодыжки разорвана в клочья. В некоторых местах порез такой глубокий, что задевает мышцы. Барбара плохо разбирается в сухожилиях и анатомии, но, по крайней мере, ей не кажется, что повреждено что-то важное.       Она уверена, что ему нужно в больницу, но теперь она знает, почему он не может туда поехать. Так что лучшее, что у него сейчас есть — это она.       Это безумие. Она просто кукла.       Чем больше подробностей ей открывается под отходящей лоскутами кожей, тем сильнее её начинает тошнить. У неё кружится голова, и она начинает переживать, что может оказаться одной из тех людей, которые падают в обморок от вида крови.       Но уткнувшийся носом в ковёр Кен издает слабый и жалобный звук, и этого оказывается достаточно, чтобы она нашла в себе силы сделать глубокий вдох, преодолевая приступ дурноты и головокружения. Она неумело накладывает марлю и перебалтывает ему ногу, точно мумию. Ей никогда в жизни не приходилось иметь дела с настоящими ранами, кроме мелких порезов и царапин, которым хватало антисептика и лейкопластыря. А её смутное представление о том, что можно сделать в такой ситуации, кроме как наложить швы (что находится далеко за пределами её понимания), ограничивается чем-то вроде этого.       Укус на его запястье промыть легче. Он больше не кровоточит, поэтому Барбара просто смывает засохшую кровь и оставляет всё как есть — нет смысла снова тревожить рану.       Она берёт миску и тряпку и, пошатываясь, идёт обратно в ванную, чувствуя себя словно пьяной. Она подставляет руки под горячий кран и держит их там, пока вода не становится прозрачной, а жжение таким сильным, что кажется, будто на самом деле вода холодная.       Это и вправду слишком для неё. Всё это.       Но теперь он с ней. Возможно даже, что у неё есть ответы, которых нет у него. И он никуда не уйдет, пока они во всём не разберутся.       Когда она возвращается в комнату, он по-прежнему лежит там, где она его оставила. Она стаскивает с кровати его одеяло, набрасывает на него, а затем валится на чистую сторону матраса и выключает свет, будто ставя точку.       Несмотря на то, что в её спальне находится грёбаный оборотень, она мгновенно проваливается в сон, слишком крепкий для того, чтобы услышать, даже если он вдруг начнёт шуметь.

Х

      Почти целых три секунды Барби пребывает в блаженном неведении, наслаждаясь теплом своей постели, и всё ещё находясь в полудрёме, подумывает о том, чтобы снова заснуть, поскольку до сих пор не чувствует себя отдохнувшей. Взошло солнце, и её дом заливает мягкий тёплый свет. Он наполняет всё кругом особенным уютом, который можно почувствовать, лишь оказавшись в домике посреди замёрзшего леса, когда приходит приятное осознание того, что снаружи трещит мороз, но внутри тепло и комфортно.       Затем она вспоминает холод, парк, шарф, волка, и то, что Кен находится в её доме и вполне может оказаться чудовищем. А она только что спала, совершенно беззащитная.       Она резко садится, и на это движение голова тут же отзывается пульсирующей болью. Кен по-прежнему лежит на полу, свернувшись калачиком под одеялом. Его лицо бледное в утреннем свете. Уловив её движение, он открывает глаза. Слишком яркие и слишком настороженные.       Видя, что он не ушёл, она позволяет себе немного расслабиться, но хмурое выражение не спешит сходить с её лица.       — Говорить уже можешь? — спрашивает она хрипловатым голосом.       — Ага, — сипит он в ответ едва слышно.       Барбара заставляет себя встать с постели и направляется на кухню, чтобы сварить кофе и поджарить несколько рогаликов. К тому времени, когда она возвращается в спальню с подносом, Кен уже принял сидячее положение. Он немедленно поворачивается ей навстречу и смотрит с некоторой тревогой.       — Не надо на меня так смотреть, — ворчит она. — Я не собираюсь тебя донимать. — Она ставит поднос рядом с ним и садится с другой стороны, чтобы разделить с ним завтрак. Его хищный взгляд уже сосредоточен на рогаликах. — Погоди секунду, — говорит она. — Хочу забрать свой шарф, пока ты не загваздал его крошками.       Кен откидывает одеяло ровно настолько, чтобы был виден шарф. Он не снимает его сам — лишь слегка наклоняется к ней. Она постепенно разматывает ткань, и её взгляду открывается его обнажённая кожа, которую она впервые может внимательно рассмотреть. Шрамы, которые он скрывал. Веснушки на плечах, россыпь родинок на торсе. Его мышцы уже не такие рельефные, как когда-то. Он всё ещё слишком худой: видно, как выпирают рёбра, но уже не так сильно, как было раньше, когда она впервые встретила его в реальном мире. Конечно, у него нет ни доступа в тренажёрный зал, ни, как она предполагает, желания его посещать. Не на кого производить впечатление, нет повода покрасоваться. В каком-то плане так даже лучше. Если ей удастся нарастить немного мяса на этих костях, он, пожалуй, снова будет выглядеть вполне здоровым. Он собирается натянуть одеяло, чтобы прикрыться, но она останавливает его руки, когда замечает застарелый шрам в форме подковы в том месте, где шея соединяется с плечом. Выглядит так, будто что–то очень массивное оставило на нём след от своих челюстей.       — Когда это случилось?       — На вторую ночь, — отвечает Кен.       — Вторая ночь?       — После того, как я стал человеком.       Барбара чувствует, как у неё в груди что-то сжимается.       — Значит, ты пробыл человеком всего два дня? — уточняет она, встречаясь с ним взглядом.       — Ага.       Она осторожно касается неровностей на его коже, ведя пальцами вдоль выпуклой линии. Он принял непростое и опасное решение, отказавшись от своей кукольной сути, а что-то просто взяло и лишило его человечности ещё до того, как он смог прочувствовать её в полной мере.       На его горле и груди есть и другие отметины — поменьше. Они покрасневшие и воспалённые, похожие на свежие ожоги. Она дотрагивается и до них, но он тихонько шипит в знак протеста и поспешно отстраняется. Прикосновение оказывается для него весьма болезненным. Ожоги в точности повторяют узор украшений на её шарфе. Вплоть до того, что она легко узнаёт формы своих серёжек, отпечатавшиеся у него на груди. Его кожа покрывается мурашками, и Барби с виноватым видом поправляет на нём одеяло, принимаясь разглядывать свой шарф.       Точно. Она читала что-то об этом в интернете.       — Прости, я не знала про серебро.       — Шарф всё время был на мне?       Она кивает, понимая, что знает о прошлой ночи больше, чем он.       — Я пытался тебе навредить?       Она качает головой, задумчиво потягивая кофе.       — А как же кандалы?       — Наручники, — поправляет она.       — Наручники, — кивает он, принимая такой вариант.       Барбара смотрит на него изучающе, про себя прикидывая, насколько хорошо он сможет понять её мотивы.       — Их не было до тех пор, пока у тебя не появились руки, на которые можно было их надеть. Я просто хотела, чтобы на этот раз ты не сбежал.       Он обиженно хмурится.       — Теперь я в курсе твоего секрета, Кен. А то, что ты поступал так всякий раз, когда что-то выводило тебя из себя, здорово мешало нам сдвинуться с мёртвой точки.       — Я не знаю, что это значит. Сдвинуться с точки.       — Помочь тебе. Разобраться в том, что происходит, чтобы ты мог сам распоряжаться своей жизнью. Ты ведь из-за этого не можешь удержаться на работе? Из-за этого не остаёшься в приюте и не можешь провести ночь здесь, не будучи прикованным к грёбаной стене. Вот почему ты спишь в пустыне до тех пор, пока от жажды у тебя не потрескаются губы, и возвращаешься домой, обезумевший от голода, — она многозначительно кивает на пустые тарелки, не понимая, когда он успел съесть и свою, и ее порцию.       Он смотрит на неё, переваривая услышанное. Его мир только что изменился. Снова.       — Ты можешь… можешь рассказать мне, что случилось? Раньше у меня никогда не было… э-э-э… Свидетелей.       Приятно осознавать свою правоту, но не в таком контексте. Он и вправду ничего не помнит. Должно быть, это так страшно, когда кто-то другой знает о тебе больше, чем ты сам. Когда ты теряешь контроль над собой настолько, что уже не осознаешь себя.       — Ты знаешь, что превращаешься в волка?       Кен поджимает губы. Он очень серьёзен. Ничего общего с той глупой куклой, которая постоянно ходила за ней по пятам.       — Не потому, что я что-то помню. Просто, знаешь, однажды я понял это. Полнолуние, ноги пахнут кукурузными чипсами , волосы на одежде. Библиотека здорово помогла.       — Значит, ты совсем ничего не помнишь? А как же сны?       Он ерошит волосы на своей голове и задумчиво чешет в затылке.       — Понимаешь, Кен-Человек и Кен-Волк не общаются между собой. Они не знают друг друга. Они не могут сказать: «Эй, чувак, может, не стоит сегодня копаться в саду, а то ещё кому-нибудь навредишь» или «эй, приятель, прошлой ночью мы опИсали три гидранта. Новый рекорд!» Они оба думают, что играют главную роль.       — Значит, ты не знаешь, кто тебя ранил?       Он беспомощно качает головой.       Барби рассказывает, как она наткнулась на него, как освободила от службы контроля над животными и привела его домой, пока он был волком.       Слушая её, Кен разглядывает шарф.       — Думаешь, серебро могло помочь?       — Серебро обожгло тебя, — напоминает она ему.       — Да, но зато ты до сих пор жива. И ты всё ещё человек, — заявляет он с кривой усмешкой, и Барби успевает заметить, что зубы у него чуть острее, чем им положено быть.       Кажется, он не берёт в расчёт то, что может навредить себе, если другие при этом останутся невредимы.       — Может быть… Может, в этом вся суть, так? Способ удержать меня, чтобы я не создавал проблем.       — Почему ты считаешь, что от тебя какие-то проблемы?       — Барби, я почти уверен, что я и есть местный койот.       Она сама уже давно пришла к такому же выводу.       — Но ведь ты уходишь в каньон в полнолуние, верно?       — Да, — Кен беспомощно пожимает плечами, — но я не знаю, насколько далеко я ухожу. Знаю только, что когда я просыпаюсь где-то, то всё еще могу найти неподалёку свою одежду. Иногда кое-что из вещей даже вроде как остаётся на мне.       Неудивительно, что он всё время выглядит таким потрёпанным.       Но здесь что-то не сходится.       — Почему в этот раз ты был не в каньоне?       — Как ты и говорила, там намного холоднее. А ещё они что-то делали там с целой сворой собак. Они были повсюду. Думаю, что-то там есть. Думаю, возможно, они… охотились за мной.       Барби пытается представить, что было бы, если бы его поймали. Картина выходит не больно-то радужной. Если бы собаки немедленно не разорвали его на части, его бы схватили, узнали, что он такое. А что потом? Его бы заперли? Проводили бы на нём опыты? Уничтожили?       — Я не позволю им найти тебя, — говорит она отрывисто и встаёт, чтобы приготовить себе ещё один рогалик. +       Они вместе идут в ванную, чтобы сменить повязку. Барби всё утро изучала инструкции о том, как обрабатывать раны, и готова соорудить что-нибудь получше из того, что осталось от её запасов. Располагает она не так уж и многим: у неё есть аптечка первой помощи только потому, что муж Глории работает фельдшером. Неотложная медицинская помощь, как правило, должна оказываться в больнице. Но они здесь, так что… Она почти уверена, что прежде чем перевязывать рану, ей стоило остановить кровотечение. А значит, тут есть над чем поработать.       Кен сидит на мягкой крышке унитаза, а она — на коврике у ванной, положив его ногу себе на колени. Он прижимает к себе одеяло и аккуратно приподнимает его край до бедра, чтобы ей было видно лишь то, на что нужно обращать внимание. Можно сказать, он смущён. В основном из-за отсутствия одежды, но она думает, что ему также стыдно за то, что ей приходится с ним возиться.       Она пытается снять напряжение, когда, стирая засохшую кровь вокруг раны, театрально принюхивается.       — И правда пахнет кукурузными чипсами!       По крайней мере, он посмеивается, но смех переходит в вопль, когда она начинает промывать саму рану. Он размахивает руками, пытаясь обнаружить что-то, во что можно вцепиться — раковина, занавеска для душа, хоть что-нибудь — извиваясь всем телом, но при этом стараясь не двигать больной ногой. Это выглядит очень драматично, но такая реакция, по крайней мере, не слишком мешает процессу. Он зажмуривает слезящиеся глаза и прислоняется затылком к прохладной стене, хватая ртом воздух.       — Прости, — бормочет Барбара. — Кажется, эта Барби не доктор. +       — Я не стану занимать твою кровать, — протестует Кен, одной рукой придерживаясь за дверной косяк, а другой — за своё одеяло.       — Ты не будешь лежать на полу.       — Кажется, раньше ты думала, что для этого вполне сгодится диван.       — Ты не сможешь вытянуться на диване в полный рост, — терпеливо объясняет она. — У тебя покалечена нога. Нужно достаточно места, чтобы она ни обо что не задевала.       — А где ты собираешься спать?       — Тоже на кровати.       — Именно. Потому что это твоя кровать. Это кровать Барби, а не кровать Кена.       — Но я же тебе сама предлагаю.       — А не могу это принять.       — Кен, — тяжко вздыхает она. — Тогда я посплю на диване!       — Ты будешь спать в своей постели!       — Но ты не хочешь меня там видеть!       — Я не хочу видеть там себя!       — Очень жаль! Потому что это мой дом, моя кровать и мои правила, — она угрожающе тычет пальцем ему в грудь. — Слушай, я не позволю тебе спать где-то в другом месте. Ты же не хочешь, чтобы я спала где-то в другом месте. Компромисс заключается в том, что мы оба спим на кровати. Она достаточно большая.       — Ты не… — Кен не оставляет попыток найти достойное оправдание для отказа. — Тебе никогда не говорили, что нельзя пускать собак на кровать?       — Кен-Волк уже был в этой постели, и ему это очень даже понравилось. Так что я не понимаю, почему ты решил, что для тебя это менее приемлемо, чем для него.       Он склоняет голову к плечу, задумчиво щурясь.       — Ты определённо достоин большего, чем животное, Кен, — продолжает убеждать его Барби.       Он усмехается.       — Я не перестал быть животным только потому, что сменил обличье, — бубнит он.       — Забирайся в постель.       У него хватает ума, чтобы понять, что не стоит и дальше развивать эту тему. А может быть, он чувствует, что стоит ему сказать ещё хоть одно слово против, и она по-настоящему расплачется. Он неуклюже влезает на кровать, стараясь при этом как можно меньше задействовать больную ногу, и позволяет ей возиться с подушками, когда она устраивает их так, чтобы он мог сесть. Она запрещает ему двигаться без особой необходимости и для пущей убедительности грозит наручниками. +       Она находит кое-что из его одежды неподалеку от того места, которое описал Кен, но ветер уже давно разметал всё по округе, а ей слишком холодно, чтобы гоняться за одеревеневшими носками и нестиранным исподним. Она идёт в ближайший магазин и покупает целую охапку всего, чтобы ему было чисто и комфортно, пока он выздоравливает. Или чтобы ему было тепло, если вдруг он уйдет. Она надеется, что он этого не сделает, но… Но лучше быть готовым ко всему заранее.       — С нижним бельём пришлось угадывать. Надеюсь, ты не против боксеров. Я даже не знала, что есть нечто подобное.       Кен не комментирует. Он с благодарностью принимает одежду и поспешно натягивает на себя вещи, торопясь прикрыться. Должно быть, из-за того, что его секрет оказался раскрыт, самого его заперли в ненавистных четырёх стенах, да ещё и ранили, он должен испытывать серьёзный стресс. Сейчас она в состоянии помочь ему разобраться только с одной из этих проблем, но это уже что-то. Он осторожно расправляет штанину спортивных штанов над повязкой.       — Я верну тебе деньги, — бормочет он.       — Отлично, спасибо, — спешит подбодрить его Барби.       Его гордость и так задета. И если прежде она не уделяла этому должного внимания, что ж, она всего лишь человек. +       Большую часть дня они оба просто валяются. Барби сворачивается калачиком на диване, улучив немного личного времени и, пользуясь возможностью, просматривает уведомления в телефоне. Даже после того, как они наскоро перекусили фрикадельками быстрого приготовления, она чувствует себя измотанной, и, честно говоря, Кен выглядит ненамного лучше. Не считая всего остального, метаморфоза всего тела и вправду здорово выбивает из колеи.       До вчерашнего дня Барби практически ничего не знала об оборотнях. Она успела увидеть ровно два Хэллоуина и, кроме разве что основных моментов («О, да это же мальчик-волк! Так мило! Вот твоя конфетка»), не особо вдавалась в подробности. Теперь она знает многое. Она знает о том, как это происходит и когда это происходит. Знает кое-что из основанного на этом явлении культурного фольклора. Однако нигде нет руководства о том, как ухаживать за ними. Зато есть множество рекомендаций о том, как их убить. Так что здесь ей придётся справляться самой.       Но это ничего. Ведь она же Барби. Она может всё на свете.       Например, пойти спать в половину восьмого вечера.       Она забирается в кровать, понимая, что Кен явно испытывает от этого неудобство, даже несмотря на то, что он лежит к ней спиной.       — Лучше бы тебе не исчезать в ночи, как обычно.       Он не отвечает, и ей это не нравится. Она придвигается ближе.       — Пожалуйста, не надевай на меня наручники, — его голос звучит приглушённо из-за того, что он уткнулся лицом в подушку.       — Как же мне тогда удержать тебя? Вот так? — Она обнимает его за талию.       Он быстро накрывает её руку своей и убирает с себя.       — Не надо так делать. — Он поворачивается к ней лицом, удерживая её руку в своих ладонях, и несколько мгновений рассматривает их, прежде чем положить так, чтобы они оказались между их головами. — Хорошо?       Она улыбается, кивает и закрывает глаза, сжимая в темноте его ладонь.       — Спокойной ночи, Кен.       — Спокойной ночи, Барби, — он слегка сжимает её руку в ответ.       Впервые за почти шестьдесят лет они засыпают вместе.