Я мог бы быть честным, я мог бы быть человеком

      В последнее время в саду стоит отвратительный запах. Вонючий, мускусный, едкий. Ночью к дому Барби приходило какое-то животное. Вероятно, именно оно съело корм, оставленный для соседской кошки, и испортило лужайку перед домом другой соседки. Барби попыталась смыть вонь из шланга и даже потёрла входную дверь хлоркой. Что бы это ни было, оно сожгло зелень на клумбе.

Х

      Кен учится есть медленнее. Он по-прежнему неуклюж в обращении с приборами, но научился разрезать еду с помощью ножа и вилки, хотя до сих пор откусывает слишком большие куски и разговаривает с набитым ртом. (Она и вправду пытается приучить его к правилам этикета? — спрашивает она себя, раздражённая тем, что продолжает устраивать для него маленькие проверки и устанавливать нормы, вместо того чтобы просто… накормить его. Она не может изменить его. Смысл вовсе не в этом.)       — На этот раз твоя очередь. Ты знаешь имена всех моих друзей, и среди них нет ни одного Кена! Кто твои друзья не-Барби?       Она заливисто смеётся, запрокинув голову, но её смех искренний. Откровенность его вопроса так странно легка в этом городе, полном скрытого смысла, уличной ярости и пассивной агрессии. И звучит так ободряюще после того, как он вёл себя пару недель назад.       — Ну, я всё ещё дружу с Глорией, хоть она и живёт на другом конце города. Так что мы видимся не чаще пары раз в месяц, если только мы обе не слишком заняты. Она уволилась из Маттел и работает модельером! Ещё она иллюстрировала книгу. Мы так гордимся ею. Это потрясающе! Как-нибудь я разыщу оставшийся у меня экземпляр, чтобы ты сам мог взглянуть.       Уголок его губ слегка приподнимается. У Барби всегда есть наготове какая-нибудь причина, по которой он может вернуться. Иногда она его смущает. То, как настойчиво она пытается заботиться о нём, несмотря на его заверения, что с ним всё в порядке. Несмотря на то, что они бывшие. Несмотря на то, что он установил патриархат и пытался навредить ей.       — С радостью, — говорит он, и неудивительно, что он и вправду этого хочет. Он всегда хотел быть рядом с Барби. Он не уверен, что обретённая человечность может это изменить.       — Ещё есть Дженис, Кори, и Нова. Я знаю их по работе, и мы отлично ладим. По средам мы ходим куда-нибудь выпить, а иногда зависаем по выходным, если все свободны. Боулинг, гольф и киномарафоны.       — И как твои успехи? — поддразнивает он.       — Я неплохо играю в боулинг, раз уж на то пошло. Гольф — это… не совсем моё. Мне просто нравятся коктейли, клубные закуски и мальчики, подающие мяч. И, разумеется, мило одеваться.       — А марафоны? Ты выигрывала?       Она так ошарашена его очередным вопросом, что практически завывает от смеха. Отбросив все барьеры и все маски, они смеются вместе, и это так здорово. Она дружески сжимает его руку, переводя дыхание, другой рукой вытирая выступившие на глазах слёзы. Но когда она, наконец, снова может нормально видеть, то замечает, что он весь напряжён. Губы сжаты в тонкую линию, пальцы растопырены под её ладонью, сухожилия на его руке твердеют под её хваткой. Он готов начать вырываться. Она немедленно отпускает его.       — Я сделала тебе больно?       Он устремляет на неё удивленный взгляд, вопрошающий, смущённый, и качает головой.       — Я не знаю. Это было как… Не знаю.       Он несколько раз сжимает и разжимает пальцы, сбитый с толку, затем жестом показывает, что хочет вернуть её руку обратно. Когда она осторожно опускает свою ладонь на то же место, он вздрагивает и снова выглядит смущённым.       — Ты ранен?       Он отрицательно качает головой.       — Можешь описать, на что это похоже?       — Как в «горячо-холодно»? Я не… Ты когда-нибудь прикасалась к проводам? Как будто разряд тока.       — Ты прикасался?       Он беспомощно кривит губы.       — Это как электричество, которое внутри меня. Как будто я хочу выползти из собственной кожи, чтобы убежать от этого.       — Это… это случается, когда кто-то другой прикасается к тебе?       Кен наклоняется ближе, ничего не понимая.       — Когда кто прикасается?       — Кто угодно.       — Люди меня не трогают, — напоминает он ей, будто это нечто само собой разумеющееся. Потому что куклам это не нужно, а с Кенами всё равно никто не играл. Так с чего бы ему знать, что он чего-то лишён? Ведь человечности только и нужны еда и туалет, чтобы выжить, верно? — Только если они не копы, а это всегда неприятно.       — Ты ни с кем не сближаешься?       Кен снова качает головой, и она понимает, насколько, должно быть, физически изолирована его жизнь.       — Труднее привлечь нежелательное внимание, если ты меньшая цель, — говорит он ей. Пальцы свободной руки слегка скребут столешницу. Требуется огромная сила воли, чтобы снова не отдёрнуть руку, и Барби удивляется, почему он этого не делает.       — Если тебе неприятно, не обязательно это делать, — она собирается убрать руку.       — Нет, — быстро говорит он. Его голос слегка срывается, и он переводит немного испуганный взгляд широко распахнутых глаз с руки на её лицо. Но боится он вовсе не её. По крайней мере, она так не думает. Может быть, себя самого, своей реакции. — Я не знаю, как объяснить. Как будто мне это нужно, но одновременно я это ненавижу? Как будто этого слишком много и недостаточно одновременно.       Она нежно поглаживает пальцами его руку. Он вздрагивает и прячет лицо на сгибе локтя, занимая такое положение, чтобы не иметь возможности высвободиться, как бы сильно он ни съёживался.       Что ж, хотя бы так.       Теперь, когда он бывает у неё, она прислоняется к нему плечом или же они сидят спиной к спине, пока разговаривают. Ни больше, ни меньше. Надёжное, теплое присутствие.       Иногда, если ей удаётся продержать его у себя достаточно долго, чтобы перестирать кучу белья, она заставляет его помогать с готовкой. После того как он принял душ и ещё раз вымыл руки, они стоят плечом к плечу у кухонного стола, передавая друг другу продукты и шутливо подталкивая друг друга локтями. Она учит его, как правильно раскатывать тесто, обжаривать овощи и готовить мясо. Он поддразнивает её, она поддразнивает его. Но, похоже, ему нравится делать что-то своими руками. Что-то создавать.       — И это то, что мы потом съедим! Выглядит круто!       Она видит, как напряжение покидает его. Он выглядит менее растерянным и чувствует себя комфортнее, принимая себя таким, какой он есть. Более человечным в тех вещах, о нехватке в его жизни которых она и не подозревала.

Х

      Сегодня Кен входит в её дом в подавленном настроении. Отстраненный, шокированный, замкнутый. Бледный, серый и пустой. Он двигается так, словно пробирается сквозь воду.       Барбаре достаточно лишь одного взгляда на него, чтобы запаниковать.       — Что такое? Что случилось?       — Фрэнки умер, — выдыхает он. Его голос скрежещет, точно гравий.       Шокированная, она вскидывает руки, прикрывая рот.       — Боже мой, — тихо шепчет она. — Мне так жаль.       Она заключает его в объятия. Он не обнимает её в ответ, но и не сопротивляется. Она слышит, как у него сбивается дыхание, чувствует, как его трясёт. И хотя он не рыдает в открытую, на его лице явственно видны следы от слёз, когда она отстраняется. Следы отчаянного, мучительного смятения.       — Всё не так, как я думал, — его голос дрожит, покрасневшие глаза через мгновение останавливаются на ней. — Совсем не так, как если бы тебя… сняли с производства. Или не так, как если бы ты постепенно таял, не совсем. Это просто… вот ты есть, и вот тебя уже нет. Из кого-то ты вдруг становишься ничем. Как голубь. Просто кусок мяса.       Сама Барбара никогда не видела смерти. Она старается не думать об этом, разве что время от времени, размышляя в темноте своей спальни. Беспомощно, отчаянно, раз за разом задаваясь одним и тем же вопросом.       — Это несправедливо по отношению к нему, — удаётся выдавить ей.       Она едва сдерживается от того, чтобы не добавить: по отношению к тебе это тоже несправедливо. Для этого ещё будет время.       Кен качает головой, горько усмехаясь.       — Он не должен был оказаться на улице. У него должна была быть возможность получать лекарства. Его родители должны были любить его. Какой смысл в семье, если это ровным счётом ничего не значит?!       После тяжёлого вздоха у него перехватывает дыхание, и он чувствует себя полностью опустошённым. Всё его тело враз обмякает.       — Люди и вправду отвратительны.       Горечь его слов повисает в воздухе, напитывая собой тишину, будто стойкий дым.       — Есть и хорошие, — бормочет Барби. — Фрэнки был таким. И ты тоже.       Кен отрицательно мотает головой. Его глаза снова наполняются влагой, нос краснеет, а челюсти сжимаются, когда он пытается бороться со слезами. Но вместо рыданий или возражений с его губ срывается прерывистое, едва слышное:       — Можно мне сегодня остаться?       Она тут же соглашается, даже не задумываясь о том, что это впервые за их долгую совместную историю, когда они проведут ночь вместе. Она устраивает его на диване, укрывает своими самыми мягкими одеялами, а звуки стиральной машинки в тишине создают иллюзию шелеста океанских волн. Он опустошён, в полном оцепенении и измождении, но рассеянно поглаживает одеяло, и она надеется, что это его немного успокоит.       Ночью она не слышит, чтобы он издавал какие-либо звуки, но когда на следующее утро выходит в освещённую утренним светом гостиную, диван пуст. На столе лежит обрывок бумажного полотенца.       «Спасибо за всё. В окружении стен всё ещё странно, но на какое-то время было даже приятно. Чувствовал себя в безопасности. Думаю, ты тоже хороший человек. Кен».       Она сохраняет записку, осознавая, что у него действительно с самого начала не было ничего. Ни образования. Ни дома. Ни самоопределения. Только имя. Имя, доброе сердце и переполняющая любовь. И эта маленькая записка, сделанная карандашом на тиснёной бумаге — единственное доказательство того, что он вообще существует.

Х

      — Барби, где предел? — как-то неловко спрашивает её Кен, нахмурив брови.       — Ты о чём?       — О том, что я мало что понимаю в границах. Как их устанавливать. Как видеть. Как понять, что уже достаточно. Ты делаешь мне много одолжений, и я не считаю, что так и должно быть, понимаешь? А ещё я знаю, что знаю не так уж много. Я не знаю, когда это перерастёт в злоупотребление или станет чрезмерной зависимостью. И я не… не чувствую себя правильно. Это меня тяготит.       Барбара задумчиво смотрит на него, но не более секунды. Даже не имея возможности обеспечить себя, он по-прежнему думает о прошлых ошибках и о том, как стать лучше. Лучше по отношению к ней.       — Меня всё устраивает.       — Я дорого тебе обхожусь?       Она понимает, насколько тревожит его этот вопрос. Ведь он живёт той жизнью, где важен каждый цент.       — Нет, Кен, никаких непозволительных затрат.       Должно быть, этого для него уже достаточно, потому что выглядит он так, будто готов вот-вот выскочить из комнаты, чтобы его больше никогда не видели, но она упрямо продолжает:       — Каждую неделю, когда мы встречаемся в баре, я ставлю Нове первый бокал, потому что ей трудно отключиться от рабочих проблем после напряжённого дня. Я покупаю миллион Сквишмэллоус для коллекции Дженис, потому что они вызывают у неё улыбку. И я плачу за ужин Глории, потому что люблю её и с радостью провожу с ней время. Я могу позволить себе немного увеличить счёт за продукты, если это позволит мне видеться с тобой, а тебе — не беспокоиться о еде. Я делаю это, потому что ты мой друг.       И всё же его глаза округляются от чувства вины. И, возможно, он был прав: их дружба всё это время была почти чисто деловой.       — Можем заняться чем-то другим, если хочешь, — не сдаётся Барбара. — Не обязательно должны быть только еда, мыло и бритвы.       Он пристально смотрит на неё, и угроза его немедленного бегства, кажется, миновала. Она распахнула перед ним двери своего дома, лишь только увидела его, и теперь продолжала открывать всё новые и новые двери. Она хочет, чтобы он был рядом, и это кажется самой безумной вещью, которую она когда-либо говорила за всю свою жизнь.       — Хочешь посмотреть фильм? +       Кену редко удается усидеть на месте достаточно долго для того, чтобы как следует во что-то вникнуть, но он интересуется поп-культурой. Вот только ему трудно выбрать, и его вкус трудно определить. Ему нравится музыка и яркие цвета, но некоторые вещи просто не дают ему сосредоточиться. Драмы для него ничего не значат: она замечает, как он начинает обводить взглядом линии стен и углов её дома, а затем с тоской смотрит в окна.       Фильмы ужасов и триллеры — это слишком. Он вжимается в спинку дивана, кутаясь в одеяла, и просит её выключить телевизор. Вид у него при этом виноватый и смущённый. Барби понимает, что в такой незащищённой жизни, как у него, и без того много поводов для страха. Желание избежать дальнейшей паранойи вполне объяснимо и разумно. Однако по какой-то причине он просто без ума от дрянных фильмов о монстрах, особенно от чёрно-белой классики.       В комедиях он понимает не так уж много шуток, но, похоже, они ему более или менее нравятся. Но от чего он действительно в восторге, так это от фильмов про ограбления. Фильмы про друзей Оушена? Вне конкуренции. Сокровище нации? Истинное сокровище.       Романы либо доводят его до слёз, либо раздражают. Он люто возненавидел Дневник памяти , и в этот раз Барбара полностью с ним согласна. Они проводят добрых два часа, разглагольствуя о том, какими ужасными были отношения героев фильма и насколько неполноценным было всё то, что удалось выстроить на их основе. Особенно в контексте их собственных отношений. Как будто они наконец-то анализируют ситуацию, не вороша старые обиды. На самом деле это даже весело. Возможно, в этом и есть настоящая ценность фильма.       Барби украдкой смотрит на него посреди фильма с Джоном Уэйном и видит, что он заснул. Длинные тёмные ресницы опущены, отросшие волосы упали на лицо, когда он неловко откинулся на спинку дивана. Внезапно он вновь становится юным, невинным созданием, не подозревающим об ужасах реальности. Он в безопасности, жив и любим, словно гусеничка, завернувшаяся в свой кокон и ожидающая нового мира, в котором появится. Кукла в коробке, не тронутая ни злобой, ни жестокими руками. Барби осторожно опускает его голову к себе на плечо, устраивая поудобнее, и с печальной нежностью убирает волосы с его лица, больше всего на свете желая, чтобы однажды он смог вернуться в те дни.       Кен начинает ворочаться, когда по экрану уже идут титры. Он садится, трёт глаза, не подозревая о неосознанной близости, и начинает выпутываться из-под одеял. Она отпускает его, потому что он ей не принадлежит. Он живёт в мире, настолько отличном от того, в котором живёт она, что они почти несовместимы. За исключением вот таких коротких моментов единения.

Х

      Вместе они узнают, что у Кена трудности с чтением. Ничего страшного — он выучил буквы и, по крайней мере, немного научился грамоте, когда был куклой. Но то, как читают куклы, больше похоже на мгновенную загрузку информации. Он же читает на уровне второго класса, и у него не так много возможностей для совершенствования навыков. Барби пользуется случаем и ведёт его в местную библиотеку. У них множество услуг, которыми он мог бы воспользоваться: помимо того, что это хорошее место для занятий чтением, здесь сухо, тепло и безопасно. Есть бесплатные программы для обмена различными навыками и доступ к Интернету. А это означает, что можно завести электронную почту и подавать резюме, а также искать ответы на любые вопросы. Есть брошюры из множества мест, предлагающих помощь по множеству направлений, и общественные комнаты отдыха, где можно поваляться на надувном матрасе или поиграть в настольную игру. Здесь есть вай-фай и место для зарядки телефона. А ещё здесь есть пара гитар.       Дежуривший в тот день библиотекарь проявил изрядную долю сострадания и охотно показал Кену волшебство этого места. Он даже выдал ему читательский билет, и дела, кажется, действительно пошли на лад. Для него это отличное приобретение. Особенно на тот случай, если с ней что-то случится.       Просто на всякий случай. Кое-что из того, о чём он говорил, заставило её задуматься. Если он чувствует себя слишком виноватым из-за того, что зависит от неё, и вдруг решит, что хочет справляться самостоятельно, это подходящее место, откуда он мог бы начать.

Х

      Кен возникает на её пороге, оборванный и раздражённый, после того как не объявлялся почти две недели. Барби кажется, что он снова под кайфом или что-то в этом роде. Это уже третий раз, когда он пропадает, а затем появляется в таком состоянии: оголодавший и практически одичавший.       На этот раз она держится подальше, пока он ест, отворачиваясь, чтобы не видеть, как он набрасывается на поставленную перед ним тарелку и мгновенно сметает с неё абсолютно всё. Барбара борется с закипающим у неё внутри негодованием. Он продолжает это делать! Это продолжается, и она не знает, как ему помочь. Если только она откроет рот, то всё, что у неё накипело, выплеснется наружу. Но она боится, что тогда он перестанет приходить и однажды умрёт где-то там, а она даже не узнает.       — Расскажи мне, — требует она, оглядываясь через плечо на него и его пока-ещё-не-облизанную тарелку. — Я просто хочу знать, что происходит. Ты должен мне хотя бы это!       Он поднимает голову, устремляя на неё свирепый взгляд. Его подбородок перепачкан соусом. Да кто этот незнакомец, который продолжает красть у неё друга?!       Она раздраженно вздыхает, хватает мокрую тряпку и, сев напротив него, протягивает руку, чтобы вытереть ему лицо. Он напрягается, выражение его становится суровым. Затем внезапно его глаза наполняются слезами, переполненные неожиданной нежностью, и он прерывисто выдыхает.       — Кажется, я схожу с ума, Барби, — признается он срывающимся шёпотом.       — Что случилось? — настойчиво спрашивает она, не желая это так оставлять, потому что знает, что если представится такая возможность, он больше ничего не скажет.       Тряпка тихо скользит по его подбородку, немного цепляясь за щетину. Его взгляд устремлён куда-то внутрь, а голова всё больше склоняется к её рукам. Она обхватывает его лицо ладонями, успокаивающе поглаживая впалые щёки большими пальцами, уверяя его, что он в безопасности и что он может открыться ей. Он накрывают её руки своими, умоляя её не останавливаться. Умоляя не уходить.       — Я теряюсь во времени. Я чувствую себя таким голодным, даже если только что поел, и таким злым. А потом у меня начинает дико болеть голова. Я совершенно не помню, как засыпаю, а когда просыпаюсь где-то, не понимаю, как я туда попал. Моя одежда порвана, я чувствую вкус крови во рту. Мне снятся странные сны. Всюду движущиеся тени и белый свет. Ветер завывает, а я все время куда-то бегу.       Он что, страдает от приступов? Судорог? Галлюцинаций? Может, у него передозировка? Она не знает. С ним что-то ужасно, чудовищно не так, и она должна помочь, но не знает, с чего начать. Она притягивает его к своему плечу, и его тело напрягается, когда он прижимается ближе, находясь лишь в одном шаге от паники. Она гладит его по волосам, удивляясь тому, какие они мягкие, несмотря на то, что последние несколько недель он провёл неизвестно где. И это хорошо, что она уже успела привыкнуть к его запаху: грязи, немытого тела, нечищеных зубов и чего-то тёплого, животного, мускусного, что вызывает воспоминания о таксидермической коллекции Кори. Запах, отдалённо похожий на то, как может пахнуть поношенные кожаные вещи или стародавние шерстяные пальто.       — Мне страшно, Барби. Боюсь, я делаю что-то плохое, но даже не могу вспомнить, что именно.       Она обнимает его, пока он не успокаивается, умоляет его остаться, сходить с ней к врачу, да что угодно.       Он не хочет идти к врачу. Когда он об этом заявляет, в его словах сквозит агрессия. Он даже скалит зубы — явно ещё не пришёл в себя, не вернулся в обычное состояние того самого дружелюбного Кена.       И хотя он соглашается остаться на ночь, снова устроившись на диване, спустя час или около того Барби слышит, как открывается и закрывается входная дверь. До глубокой ночи она льёт в подушку горячие слёзы от отчаяния и чувства собственной беспомощности.

Х

      — Дерьмово выглядишь, — говорит ей Дженис на следующий день, когда они встречаются на работе.       — Чувствую себя так же, — вздыхает Барбара. — Личная драма. Макияж в порядке?       — Вроде. Это не скрывает дерьмовости, но в остальном нормально.       — Сучка, — ласково усмехается она. — Такое чувство, что я несколько дней толком не спала.       — Захвачу тебе латте по дороге с обеда. Но постарайся по возможности не попадаться на глаза боссу.       Женщины обмениваются долгими понимающими взглядами. Ни одна из них не обманывала себя, полагая, что её взяли на работу только за профессиональные качества. Большинство женщин в офисе — красотки, хотя Барбара и уверена, что во многих случаях они вполне подходят для своих должностей. Они создали свою маленькую сплочённую группу, чтобы поддерживать друг друга в делах, где царит стереотипная мужская офисная культура.       — И? — Дженис нетерпеливо подаётся вперёд. — Колись уже.       Барбара хотела бы, чтобы это было чем-то обычным. Расставания, семейные ссоры, предательства друзей. Но это… не то. То, что происходит с Кеном, кажется таким далёким от реальности. Проводить с ним время — всё равно что ходить по острому лезвию.       — Недавно появился кое-кто, кого я давно не видела. И, кажется, у него проблемы.       — Он пришёл к тебе, чтобы это исправить?       — Нет. Не думаю, что он вообще собирался говорить об этом.       — Ты… близка с этим парнем? Боже мой, он твой бывший?       — Пожалуйста, не перевозбуждайся. Я и вправду беспокоюсь за него, — в подтверждение своих слов Барбара показывает на своё определённо-не-идеальное лицо. — У меня не получается убедить его пойти к врачу, и я не знаю, что ещё можно сделать.       Джен гладит Барбару по руке с сочувствием, которого в этом жесте гораздо больше, чем в её словах.       — И вправду дерьмово. Но ты не можешь спасти всех, Бибс. Насколько я могу судить, исходя из практически ничего не сказанного тобой, лучшее, что ты можешь сейчас для него сделать — это просто быть рядом. Может быть, однажды он ухватится за этот спасательный круг, если ты продолжишь тянуть его за собой.       Барбаре удаётся выдавить из себя угрюмую улыбку признательности. Иногда Дженис напоминает ей странную Барби.       — Ведь ты не собираешься мне больше ничего рассказывать, так?       — Может быть, за выпивкой. Только если Кори будет вести себя адекватно. Ты же знаешь, что она сходит с ума из-за сплетен, особенно о парнях.       — Можешь заглядывать ко мне. Я никогда не против устроить приватную сучкинскую вечеринку. Я живу вроде как в противоположной от тебя стороне, но там проходит ветка метро.       — Скажешь, когда детей не будет дома. Вероятно, я буду рыдать, — от одной мысли об этом её лицо начинает кривиться.       — Ох, детка. Я отвлеку босса. Салфетки нужны? А что насчёт того койота, о котором все говорят, а? Как думаешь, есть койот Сквишмэллоус?

Х

      В свой выходной Барбара выходит из дома не по сезону тёплым утром, чтобы заняться, как она надеется, последней в этом году работой во дворе. Ей нравится, что у неё есть свой двор и всё такое. Но она терпеть не может ухаживать за ним. И хотя она могла бы позволить себе нанять кого-нибудь, ей не нравится мысль о том, что появится незнакомец и начнёт всё делать по-своему. Есть некое удовлетворение в том, чтобы сделать это самой, вместо того, чтобы с головой погрузиться в интернет-зависимость, правда?       Соседка, живущая слева, тоже вышла на улицу. Пожилая женщина с редеющими волосами, уложенными химической завивкой, чей двор полнится статуями гномов и дорожками, выложенными каменными плитками. Всё это уже давно и безнадёжно заросло сорняками и травой, с которыми она пытается бороться, надеясь дождаться того момента, когда у её более молодой родственницы найдётся время навестить её и помочь с этим. Она высвобождает гномов из зарослей с помощью ножниц.       — Ты уже слышала о Мескалях?       Барбара качает головой, откладывает грабли и подходит ближе. Миссис Бенадайн часто мимоходом упоминает имена тех или иных людей, а Барби в большинстве случаев понятия не имеет, о ком она говорит. Её соседка живет одна и всегда не прочь поболтать, и Барбара решает, что сегодня она может уделить ей время и немного подыграть. По крайней мере, это хороший способ узнать о том, что происходит в округе. Эта женщина в знает всё и обо всех.       — Через две улицы отсюда курятник развалили на кусочки пару ночей назад!       — Это ужасно! — Барби округляет глаза. — Цыплята живы?       — Нет. Перебиты все до одного. Выглядело словно декорация к дешёвому фильму ужасов. А ведь я говорила им, что задний двор — не место для кур. Могу поспорить, что их соседям жутко не нравился весь этот шум.       — Думаете, это сделали соседи?       — Ты что, совсем меня не слушаешь? Это всё чёртов койот, который сеет панику и хаос. Эта тварь — настоящий монстр. Не могу поверить, что никто ничего с этим не делает.       Сама Барбара уверена, что служба контроля за животными делает всё от них зависящее, чтобы изловить эту бестию. Но Шерл Бенадайн относится к тому типу людей, которые скорее пожалуются ради жалобы, чем скажут что-нибудь значимое. Весь их стиль общение сводится к тому, чтобы жаловаться, при этом щедро приукрашивая.       — Кстати, о монстрах, — говорит между тем Миссис Бенадайн. — Этот твой бездомный. Бродяга.       — Пожалуйста, не называйте его так.       — Ты что, его кормишь? Даешь ему деньги?       — Он мой друг… — сердито начинает Барбара и сама удивляется жгучему порыву защитить его.       — Ты ведь знаешь, что это незаконно. И на то есть веские причины. Такие люди опасны. Он следит за твоим домом по ночам, я сама видела.       Барбара была уверена, что он просто уходил всякий раз после неудачных попыток остаться на ночь.       — Такие люди могут только брать. Они не знают, когда остановиться. Именно так они и попадают в передряги. Он сидит на наркоте?       — Не думаю, что корректно такое спраш…       — Могу поспорить, что да, раз он докатился до такого. Будь осторожна с ним, милая. Такая красотка, как ты, не сможет удержать его, если вдруг дойдёт до чего-то нехорошего.

Х

      Барби, Глория и Саша решают устроить девичник и провести его в государственном парке Топанга , который расположен недалеко от города. В воздухе чувствуется прохлада, но солнце припекает, и всё, что им понадобится — это толстовки или лёгкие куртки (в зависимости от вкуса), когда они окажутся в тени каньона.       Всё шло прекрасно до тех пор, пока они не наткнулись на группу людей, которые отчаянно искали пропавшую девочку. Детсадовского возраста, розовый вязаный свитер, жёлтые штаны, за спиной рюкзачок с Бинго . Сотрудники парка уже были привлечены к поискам, но приветствовалась любая помощь. Некоторые обрывы были достаточно крутыми, и риск падения с любого из них был весьма высок, не говоря уже про обитающих здесь диких животных. Или про вполне реальную вероятность похищения. Три женщины не смогли остаться в стороне.       С тех пор, как они присоединились к поисковой группе, прошло уже с полчаса. Они шли, выкрикивая имя малышки, стараясь разглядеть следы на песке или кусочек розовой ткани на кустах и кактусах.       Барби огибает небольшую скалу, потому что лазание по скалам — это как раз то, чем могла бы увлечься маленькая девочка, и неожиданно сталкивается лицом к лицу со знакомым блондином.       — Кен?!       На нём приличный слой грязи и пыли, а вот кое-что из многочисленных слоёв одежды пропало: сейчас на нём только футболка-поло да изрядно потрёпанная фланелевая рубашка. Глядя на него, Барби быстро понимает, что всё это время он жил где-то здесь.       — Что ты здесь делаешь?! — спрашивает она.       Его глаза расширяются в безумном ужасе.       — Тебе нельзя здесь находиться, — выдаёт он вместо ответа.       — Так это тот самый каньон? Это то место, где ты постоянно пропадаешь?       — Ты должна уйти. Тебе нельзя здесь оставаться.       — Уйти?       Он практически выталкивает её обратно на тропу, молча и настойчиво. Она пытается сопротивляться, стараясь обойти его.       — Я не могу уйти. Маленькая девочка пропала.       Он замирает, весь напряжённый, но готовый выслушать.       — Мы должны найти её, — продолжает Барби. — Она могла пораниться. Скоро сюда приведут поисковых собак.       Кажется, Кен глубоко разочарован этим заявлением. Несколько мгновений он пристально вглядывается в её лицо, облизывает пересохшие губы, а затем направляется по тропинке к остальной группе.       — У тебя есть что-нибудь из её вещей?       Барбара ведёт его к сопровождающей, ответственной за организацию экскурсии. В руках у женщины маленькая жёлтая варежка, которую она нашла на тропинке. Кен берёт варежку, подносит к лицу, некоторое время внимательно изучает, а затем возвращает обратно. Он задумчиво обходит группу кругом, прежде чем рвануть чуть ли не бегом куда-то в сторону.       — Она пошла сюда! — кричит он, оборачиваясь на ходу, уверенно и нетерпеливо, и группа спешит вслед за ним.       — Откуда ты знаешь? — кричит Саша ему вдогонку.       — Арахисовое масло!       Без всяких промедлений он продирается сквозь кустарник. Несколько шагов вправо. Нет, не то. Возвращается назад. Сворачивает налево.       Барбара начинает различать следы крошечных ног в грязи, замечать обрывки ниток и ткани, запутавшиеся в колючках низкорослого деревца. Кен чуть ли не кубарем катится вниз по крутому склону, а уже через мгновение выскакивает обратно, указывая на что-то позади себя.       Маленькая девочка и вправду сидит там, с ободранной коленкой, кусочком кактуса, прилипшим к рюкзаку, и извивающейся ящерицей в крошечных ручках. Сопровождающая и смотрители парка спешат вниз, чтобы забрать её, убедиться, что с ней всё в порядке, а также вызволить ящерицу.       Барби останавливается рядом с Кеном, глядя на него с некой досадой.       — Как ты узнал, где искать? — спрашивает она.       — Арахисовое масло, — рассеянно повторяет он. Его руки скрещены на груди, и он снова выглядит взволнованным. — Скоро они уйдут?       — Думаю, да. Как только убедятся, что она не поранилась.       — А собаки? Они всё ещё собираются привести собак?       — Что тебя так напугало?       Его пальцы теребят края рукавов, и он слегка поёживается от дуновения ветерка, поднимающегося по склону.       — Это то, о чём мы говорили?       Кен поворачивается к ней. Лицо бледное и напряжённое, губы сжаты. Его взгляд скользит дальше, к стоящим позади них Глории и Саше, которые, вероятно, хоть и находятся вне пределов слышимости, но всё равно слишком близко для него. Особенно если учесть то, как они смотрят. На мгновение он поднимает глаза к небу.       — Мне пора.       — Кен…       — Они вытурят меня, если поймут, что я собираюсь остаться, — шипит он. — Иди домой, Барби.       Он ускользает прочь, украдкой бросая взгляды на рейнджеров, которые всё ещё заняты маленькой девочкой и сопровождающей, а затем исчезает среди кустарника с ловкостью, которой она от него никак не ожидала. При этом ей вспоминается, как однажды, целую вечность назад, он незаметно спрятался на заднем сиденье её автомобиля. Возможно, он всегда умел сливаться с фоном.       Глория подходит и легонько подталкивает её в плечо.       — Ты не шутила насчет него. Всё нормально?       — Я не знаю. Я чувствую, будто всё моё счастье каким-то образом перетекает в него, а он время от времени просто выплёскивает его прочь. Хотела бы я знать, что делать.       — Человечность — сложная штука, — вздыхает Глория. — Трудно не увлечься друг другом.       — Это не… мы не… — Барби запинается и краснеет, а Глория ухмыляется, глядя на неё.       — Будь то даже простая дружба. Ведь я имею в виду не только романтику.       Барби согласно кивает в знак того, что поняла, о чём идёт речь.       — Ты либо позволишь ему жить своей собственной жизнью, — продолжает Глория, — зная при этом, что в конечном итоге он сам себя угробит, либо ты можешь принуждать его и заставлять делать что-то силой, разрушая тем самым ваши отношения. Оба варианта болезненны. Не думаю, что в этой ситуации есть однозначно правильный ответ.       Некоторое время они молча смотрят поверх ветвей кустарника, высматривая малейшие признаки движения.       — У меня есть отцовские наручники. Могу одолжить, — предлагает Глория. — Просто на всякий случай. Не смотри на меня так. Это полицейские наручники. Мой папа был копом.