Мираж моих воспоминаний

«— В какую цену продаю я время? Не спрашивай, я не готов сказать.»

«— Порой оно для меня бесценно, порой готов его впустую потерять.»

И с виски за работой, и за тюремными прутьями, куда попал я сгоряча.

И с тёплой лаской и заботой, и с головой на плахе под топором палача.

— Брайн, я тебя прошу, без глупостей. — пытался достучаться до него Камута, выдыхая и стукая себя по голове за то, что забыл о такой пагубной привычке друга высказывать всё, что «не нужно», в лицо, — Рот закрой вот этим шоколадом прямо сейчас. — он попытался прикрыть чужой рот ладонью, но Брайн не дал ему это сделать, отойдя с ним в сторону и оставаясь возле сидящего рядом Бакуго. Этот мужик ему сразу понравился, а потому доверия вызывал поболее остальных. — Нет, я же правильно понял, да? — шёпотом спросил он, а Бакуго вслушался и навострил уши, чтобы разобрать последующий шёпот, — Он тот самый мудак, из-за которого Мидория на пять лет отъехал? — а после застыть как вкопанный, пытаясь обдумать то, что он только что услышал, — Так, а хули мы с таким уродом стол-то делим? — после кивка Тецу, Тамура отрезал, распахивая глаза и рыча, — Нет, я не буду. «Что значит… «из-за которого на пять лет отъехал…»?» — мужчина попытался сделать вид, что эта информация его никак не интересует, но руки непроизвольно сжались в кулаки, пока он незаметно пытался выловить что-то, уточняющее эти слова. — Ты можешь тише говорить? — схватившись за голову, Тецу никогда бы не подумал, что будет участвовать в этом сумасбродстве когда-либо, — Мидория ясно просил не распространяться об этом. — и обратил внимание, что их подслушивают, после чего демонстративно кашлянул, чтобы обратить участливость этих бесстыдных локаторов на себя. Не мудрено, что этот блондинистый ковбой хотел подслушать их диалог, коль речь зашла о том, кого он в своих сладких мечтах уже и поцеловать успел, и руки под штаны запустить, и, возможно, поиметь даже. А что? Все мы люди. Но вот такую информацию очень нежелательно, чтобы он узнал от них, а не от самого брюнета, иначе, небо ему свидетель, Мидория сначала их изувечит, а после отрежет гланды с языком в придачу. С поучительно-филигранным садизмом. Но Бакуго посмотрел на него так, словно не понял, к чему вообще был этот кашель, и спокойно продолжил пить свой сок. «Вот же ж, недооценённый обладатель Оскара.» — хотелось закатить глаза, но сейчас для этого было точно не время. — Я понимаю и всё прекрасно помню. — шикнул на него Тамура, показывая пальцем на сидящего Тодороки, а после оборачиваясь к нему всем телом, — Но с этим подобием на альфу я делить трапезу не буду, — волосы, коротко подстриженные, были приглажены рукой, а мужчина нервно хмыкнул, спрашивая остальных, которые отчего-то выглядели потерянно, — Простите, мужики, но это сучий пиздец. Вы-то как с ним за одним столом сидите-? — так потерянно, словно никто из них понятия не имел, что он имеет в виду. Как если бы они ничего не знали. Но ведь это чистой воды бред, не так ли? Разве такое может быть, если с этими людьми Мидория дружит и заключает договора? Нормально ведь обмениваться такими историями между собой, чтобы знать, с кем можно разделять трапезу, а с кем лучше даже в одной параше не ссать. Они сами при первом знакомстве так сделали. Обменялись, кто за что мотает срок, не педофил ли и по какому велению судьбы-шалавы ты сидишь. Так они и узнали о судьбах друга, прикинули, кто в чём будет полезен, да и пошли по тюремной жизни. Так Мидория узнал, что он хороший и толковый айтишник, и сел лишь потому, что суки в правительстве беспокоятся только о своих жопах, когда кто-то садится им на хвост. А он узнал, что даже успешные и, что удивительно, весьма честные бизнесмены, идя на сделку с совестью, могут продуть ей всухую, слишком поверив в людскую порядочность. И, пронаблюдав за повадками Мидории, Брайн был склонен ему доверять. Ибо за все годы их знакомства максимум, где брюнет его подставил — это забрал свой же мармелад исподтишка и отнёс Акиро — мальцу, которого обожал весь их мужской отряд. И у Тамуры тогда язык не поднялся что-то на это сказать. Ребёнку ведь. Да и Мидория часто себе сладости не брал, а всё складывал в контейнер, чтобы после устроить этому «комочку радости», как он его называл, да и как все его называли — настоящий внеурочный праздник. — Может, ты рот свой захлопнешь, челядь? — Тодороки демонстративно сморщился в отвращении, пряча ладони под стол, — Ты как разговариваешь? Я тебя впервые в жизни вижу, а ты уже рот на меня открываешь? — потому что его ладони вспотели, а дыхание перехватило, когда он понял, что эта названная им «челядь» знает кое-что, что знать уж точно не должна, — Мидория нынче с таким отребьем водится? — а потому затаил дыхание, пытаясь понять, насколько много эти двое знают о том событии уже почти шестилетней давности. — Чё, нахуй? — и встрепенулся, когда увидел на себе ненавистный взгляд чистого янтаря, — Ты на каких правах сейчас на Мидорию бычишь, а? После того, что ты с ним сделал? — этот человек резко стукнул руками о стол, указывая на него пальцем и с пеной у рта доказывая, — Да тебе бы ноги его целовать, шмара, блять. А ты ещё его грязью поливаешь? — повышая на него голос и заставляя так же встать с места в ответ, хотя всё нутро говорило, что этого делать не стоит, — Сам за свои грехи отплатить не смог и на него всё повесил, слиняв, поджав хвост, а потом кинул по телеграмме, как последняя мразь. — потому что если дело дойдёт до драки… — Весело тебе было на свободе, пока он за тебя…! — Брайн. Просто заткнись. — если дойдёт, то он не может просто не успеть дать в ответ, — Представь, что будет, если это всё услышит он. — ведь эти двое, похоже, тоже выходцы из тюрьмы, — Этот… — Шото сглотнул, стараясь не выдавать свою нервозность, — …просто недостоин такого внимания к себе. — ведь кто знает, по каким статьям сидели эти двое. Будет плохо, если за убийство. — Да, его посадить мало. Я таких, как он, на фарш пускал. — раздосадовано разглагольствовал Брайн, ударив по столу кулаком, — Ты бы знал, сколько у таких «вылизанных» порнухи за плинтусом, с ума сойти. — и, вскинув руки, отвернулся, сжимая и разжимая кулаки, — У меня слов нет. Потому что Мидория точно не хотел, чтобы он начистил морду этому ублюдку здесь. Здесь — точно нет. А Шото, поняв, что до драки дело не дойдёт — выпрямился, поправил воротник белой рубашки и блеснул глазами на этих двоих, прежде чем повернулся к ближайшей стоящей охране, попытавшись сохранить лицо и не акцентировать внимание на сказанном в таком тоне, ведь, скорее всего, остальные к словам какого-то ублюдка даже не прислушаются: — Видимо, мне стоит позвать охрану. — уже отодвигая стул, Тодороки недобро посмотрел на тех, кто замер от его слов, и оглядел с ног до головы отребье, одетое в плотные ткани костюмов, которые им не шли, — Раз Мидория не смог научить своих шавок должному поведению в обществе. — и поклонился перед молчаливо сидящими с ним за столом людьми, — Прошу прощения у остальных за сквернословие. — не обращая внимания на крик: — Да ты урод последний, блять! — и порыв, который Камута еле успел пресечь, дабы друг не совершил непростительную ошибку, — Сука, отпусти меня, Тецу! Я сейчас ему нос подправлю и вернусь, как Третьему поправляли из-за этого мудака! — пока Бакуго тихо наблюдал за этим странным диалогом и глубоко задумался о том, что в нём было сказано. Камута вскользь посмотрел на него и вздохнул. Вздохнул и вздрогнул, когда из-за своего же плеча услышал знакомый голос, говорящий что-то на испанском и обращающийся к Брайну. — ¿Qué está pasando aquí, Brian? «Что здесь происходит, Брайн?» Кажется, в этот момент время остановилось. Остановилось в такт тому, как все обернулись на Мидорию в полном непонимании происходящего, а этот разукрашенный идиот остановил свою попытку подойти к охране и так же повернулся к стоящему, словно истончённому призраку, брюнету. За столом все уважительно приподнялись с места в знак приветствия, и он кивнул им, вновь сосредотачивая внимание на тяжело дышавшем Тамуре. Тот устало и медленно подошёл к ним, оставляя гостя, пришедшего с ним, позади и, сложа руки впереди, лишь выдохнул на них, желая, кажется, взяться за голову. — Хвала небу. — выдохнул и Тецу, продолжающий держать друга за руку. — ¡Midoriya! ¿Es este tu ex, por quien cumpliste condena en prisión? «Мидория! Это что, твой бывший, за которого ты отсидел в тюрьме?» — обратился к нему уже тот, кого он держал, и с его резкого движения освободил из хватки, когда тот подошёл к брюнету вплотную и был встречен холодной и монотонной прохладой. — Estoy preguntando qué está pasando aquí, Brian Tamura? «Я спрашиваю, что здесь происходит, Брайн Тамура?» — повторил Мидория, обходя спутника и садясь на то пустующее кресло, которое словно ждало его в своих объятиях всё это время. — …No saben nada. Déjame adivinar, ¿no les dijiste nada sobre ese imbécil? De lo contrario, no puedo justificar la tranquilidad con la que se sientan con él en la misma mesa. «…Они ничего не знают. Дай угадаю, ты им ничего не рассказал об этом мудаке? Иначе я не могу оправдать то, как спокойно они сидят с ним за одним столом.» — вслед за ним повернулся и Тамура, усмехаясь и кивая на молчаливых друзей, которые, к счастью омеги, испанского не знали, спросив чересчур эмоционально: — ¿Son realmente tus amigos, Midoriya? «Они точно твои друзья, Мидория?» — También me siento en la misma mesa que él. Y no, no lo hacen. «Я тоже сижу с ним за одним столом. И нет, не знают.» — пропустив мимо ушей всё сказанное после, Мидория повернулся к нему нарочито медленно и вкрадчиво спросил, — No dijiste nada innecesario, espero? «Ты не сказал ничего лишнего, я надеюсь?» — надеясь услышать твёрдое «нет». Потому что людям, что тут сидели, незачем было знать о таких деталях его тюремного заключения. Он подписывал акт о неразглашении, и, Дьявола ради, Тодороки Энджи не упустит возможности стрясти с него дань, если узнает, что этот договор был нарушен в одностороннем порядке. Этот человек только и ждёт его промаха. И он не должен ему его дать. — Dije la verdad. «Я сказал правду.» — вместо желаемого ответа, Изуку услышал совершенно не то, что ожидал, и уголки губ раздражённо поползли вниз, когда он медленно повернулся к Тамуре, невинно смотрящему в ответ с насупленными бровями, и, натянуто улыбнувшись, произнёс: — ¿Quién de los aquí sentados lo necesita en su opinión? «Кому из здесь сидящих она нужна, по-твоему?» — настойчиво не давая увести от своих глаз взгляд. И Брайн словно почувствовал даже через полотно прикрывающей шляпы то, насколько Мидория был зол на него. Он не ругал, не кричал, но то, каким тоном было это сказано — ясно давало понять, что такому самовольству не рады. И эта перемена настроения ясно почувствовалась всеми, кто сидел за столом и в молчании отводили от этого разговора глаза, всё равно не понимая, о чём он ведётся. Мидория сказал бы, что их пытались внимательно слушать лишь два человека: Тодороки, который быстро сдался после того, как не услышал ни в одном предложении своей фамилии, и Бакуго, который, ожидаемо, был заинтересован в их иностранном секретном разговоре и, скорее всего, был разочарован тем, что тот вёлся на испанском, который он не знал. Мужчина не смотрел в открытую и уж тем более не пытался что-то сказать, но благодаря тому, что он сидел прямо сбоку от него — Изуку без проблем мог заметить, как часто он кидает на них взгляды. Тот глуп не был, да и Мидория был уверен в том, что какую-то ненужную для огласки информацию Брайн всё-таки выдал. Иначе как ещё можно понять эти укоризненные алые глаза, смотрящие на него с немым вопросом и словно говорящие, что между ними позже будет разговор. «Я хочу понять, что за информацию только что услышал.» — вот как ощущался мужской взгляд, молча и упрямо ожидающий конца мероприятия, чтобы задать этот вопрос вслух. И, быть честным, Мидория не знает, как ему отвечать на него после. — Midoriya… Está bien, me equivocaría, ¿vale? Esta es tu decisión y tu vida. «Мидория… Ладно, я был не прав, хорошо? Это твоё решение и жизнь.» — Брайн быстро остывал и к тому же не привык всерьёз ругаться со своими близкими друзьями, поэтому Изуку ожидал, что и в этот раз всё быстро сойдёт на нет, — Pero ni siquiera me pidas que me disculpe con este monstruo. «Но даже не проси меня извиняться перед этим уродом.» — пусть и со своими последствиями. — No lo haré. Pero esta es la primera y última vez que vienes con nosotros a un evento de este tipo. «Я и не буду. Но это первый и последний раз, когда ты идёшь с нами на такое мероприятие.» — на этом диалог был закончен, и Мидория перевёл взор на Тецу, поблагодарив, — Тецу, спасибо, что не допустил драки. — и, наконец, обратив внимание на того, кто сморщил нос, но при его взгляде вынужденно разгладил лицо, — Тодороки, я надеюсь, этот разговор не задел тебя? — Это не- — хотел возразить он, но у брюнета не было лишних нервных клеток обсуждать его хрупкое эго. — Не задел, верно? — и он повторился. Шото замер, недовольно скривившись и кивнув: — …Всё нормально. — чтобы услышать желаемый ответ. — Grossier… «Неотёсанный…» — тихо произнёс брюнет, что услышал только Бакуго, сидевший рядом, и усмехнулся, ловя некую иронию и смотря на явно не понявшего эти слова Тодороки. Но это было неважно. Тодороки уж точно не захотел бы выходить против Мидории. Учитывая, что ответил он уже так, как от него потребовали. Хотя было видно, что тот ответил скорее вынужденно. Конечно, его гордыню задело бы, что с ним так обратились в его глазах «недостойные люди», но одной лишь своей гордыней в этой компании он ничего не добьётся, и, похоже, Тодороки с досадой, но прекрасно это понимал. Понимал, а потому сел, так и не позвав охрану, и, прикрыв глаза, отвернулся, делая вид, что не слышал ничего из того, что было сказано ранее. Потому что если бы он сейчас всё-таки позвал кого-то из охраны, чтобы увести Брайна, то по приказу ажурной руки — увели бы только его. И, должно быть, это — Тодороки тоже понимал, пусть и не признавал до конца. Ибо статус того, с кем он говорил, был такой же, как и статус его отца, которому он, в основном, беспрекословно подчинялся. — Отлично. — устало кивнул Мидория, глубоко внутри мечтая уйти отсюда прямо сейчас, — Тецу… а теперь пойди и возьми мне алкоголя. — и с безжизненным лицом обратился к телохранителю, который часто подрабатывает ещё и его личным помощником, — И Брайна с собой прихвати, на балконе постойте и остыньте. — махая ему рукой, чтобы те шли подальше от шумного места, коим было всё закрытое здание. — Красное полусладкое… — закивал Камута, привыкнув брать этот вид вина при каждом удобном случае, уточняя только, — Какого года в этот раз брать? — и получать в ответ, зачастую, выдержанные цифры. — Виски медовый. — но в этот раз, он удивился, — Возьми двенадцатилетний. Просто со льдом. — и притормозил, чтобы обернуться к нему, придерживая Тамуру за плечо на всякий случай, и переспросить: — Виски? — У меня сегодня траур. — кратко отмахнулся Изуку, и все понимающе отвели взоры с его белоснежной скорбной фигуры. Очевидно, что они подумали, что он имел в виду отца, и, как почтительный сын, решил почтить его память, но сегодня совершенно не по нему он будет нести этот траур. Нет. По нему он несёт его до сих пор и в память пьёт исключительно красное полусладкое, которое они оба любили, когда тот был жив. А виски… виски он выпьет за мать. По-хорошему, он мог бы взять белое сухое вино, которое та любила пригубить вечерами, но Мидория уверен, что вино абсолютно никак не повлияет на него, и он останется почти трезвым, а глушить его бутылками он не хочет. Виски он напьётся гораздо быстрее. Напьётся и сгинет в небытие, надеясь, что проснётся он… что он проснётся. Сложно сказать, но отца стало понимать гораздо легче. Его привычку выкуривать несколько сигарет, а то и пачку в день — тоже. Всё познаётся в сравнении. Вот познал и он. И когда через десяток минут пред ним показалась первая стопка крепкого спиртного — он невольно усмехнулся, поднимая её в руки и рассматривая янтарную жидкость с круглым шариком льда. Та переливалась струнами виолончели, проносилась в сердце сквозной пулей на вылет и жарила душу на медленном огне. Так ощущался медовый виски. А после он пригубил стопку, желая выпить её залпом, но зная, что после этого он точно не придержит свой язык, чтобы не рассказать людям за столом всё, что он о них думает. Поэтому в довесок пришлось заказать ещё и морепродуктов, как закуску, иначе он вырубился бы прямо в кресле. Так и прошёл конец вечеринки его триумфального восхождения, как Главы семьи. Скомкано, грустно и весьма пьяно. Мидория поаплодировал бы, если бы имел на это силы, но после достаточного количества виски — он не хотел уже абсолютно ничего. Проводя по кайме стакана пальцем и тяжело выдыхая — он не желал доедать даже вкусные любимые устрицы на столе, а допивать алкоголь подавно, ибо с каждым новым глотком — ощущение горького чувства только росло, а губы ещё совсем немного, и начали бы дрожать. Глаза невольно скользнули по кольцу, которое, вторя им, отдавало зеленью, и дрогнули. После чего Мидория пальцем пригладил украшение, задумчиво хмурясь и виновато отводя от него взор. И отставил в сторону стакан, откинувшись на кресло и подставляясь под удары навесных страз, желая, чтобы те ударили его поощутимее и стрясли это щемящее чувство с его лица. Он ощущал на себе красноречивые алые глаза, которые были бессильны перед тем, чтобы остановить его, и почти фыркнул на это искреннее желание, которому так и не суждено было превратиться в действие, но до ушей донеслось тихое: — Мидория, тебе хватит. — и он ждал, пока кто-то из них это скажет. Кто-то всегда говорил. В этот раз этим человеком оказался Тецу. Это иногда заставляло чувствовать себя на месте отца, которому то он, то Хори-сан — часто говорили бросать сигарету. И сейчас ему это сказал Тецу, приблизившись и отставив в сторону последнюю на сегодня недопитую стопку, а после обратился к Брайну, спрашивая: — Сколько времени? — и тот обыденно ответил, глядя на наручные часы, — Так поздно? Слушай, тебе уже пора домой. А то у тебя работа и в будний, и в выходной. — Камута помог Изуку встать, но тот ещё хорошо держался на ногах, и нести под руку его не пришлось, — Дай хоть обычным смертным отдохнуть, ладно? — это было сказано не всерьёз, и, кивнув Тамуре, Тецу хотел повести его к выходу, но Изуку обернулся к остальным, размашисто кивнув и громко объявив: — Хорошей ночи вам, господа. — после чего обернулся и к тем, кто вёл его домой, тихо говоря, — Идём через чёрный ход. А то нас точно не выпустят с их привычкой постоянно желать со мной поговорить. — и свернул в дверь, стоящую неподалёку от лестницы вниз, где через несколько пролётов была уже благоговейная тишина да холод. — Не переживайте, я взломаю его, и мы спишем все деньги с его карты, а потом передадим их Мидории. — заводя руки за голову, Брайн выполнял роль того, кто открывал им все двери, — И этот петух быстро оклемается, кто тут «шавка». — попутно закатывая глаза. — А чего мне? — выдохнул Мидория, фыркнув, и невольно улыбнулся. — Ты самый финансово грамотный из нас. — спускаясь вниз, Тамура первым открыл входную дверь, выглядывая из неё, а после всё же придержал брюнета, пока Тецу слетал за верхней одеждой, — Сможешь приумножить, а потом мы все вместе махнём на Таити. — Единственное место, куда мы с вами махнуть сможем, это дружненько и на кладбище. — на это Брайн лишь рассмеялся, шутливо пиная омегу в плечо и вскрикивая, когда тот пьянчуга леший чуть не упал. Камута подал ему шубу и сам накинул на себя куртку, прощаясь с Брайном, который в какой раз спросил, «точно ли им не нужна его помощь», и только после пятого «нет» ушёл восвояси догонять последнее метро или на крайняк, по его словам, заказывать «незаслуженно дорогущее такси». Так они и пошли по тускло освещённому двору в сторону парковочных мест, дабы найти желанную изумрудную машину, да уехать отсюда подальше. Лично Камута об этом мечтал уже второй час, зная, что уже всё, что он выпил — давно выветрилось. И он готов был сесть за руль после того, как брюнет снял сигнализацию, но голос позади остановил его, и оба стоящие в холоде улицы увидели Бакуго, который, выдохнув, повторился, видя по глазам, что в первый раз его не услышали: — Говорю, я поведу. — мимолётно он просканировал состояние брюнета, который, опёршись на кузов машины, пытался ровно стоять, — Тецу, от души спасибо. Дальше мы сами. — и перевёл глаза на того, кто, поставив руки в боки, согласился с ним: — Да без проблем, только Мидория мне сначала сам это скажет. Без обид. — но уточнил, поворачиваясь к Мидории в такой же самоуверенной позе, — Мидория? — Камута обратился к зевнувшему брюнету. — …Была бы моя воля, я бы сам сел за руль, честно. Но раз так, то… — но тот был не в состоянии долго объяснять причины и следствия, которые, казалось, его друг хотел услышать, — Тецу, отлично поработал сегодня, поезжай домой. — ведь он знал, что за руль его автомобиля садятся только по-настоящему избранные люди. Не мудрено, что ему стало интересно, с каких пор Бакуго относится к этой группе людей. — Ты уверен? Если не я, то тебя довезёт Бакуго. — Камута ясно акцентировал внимание на мужчине, обращаясь к нему с вкрадчивым намёком, — Ты ж довезёшь? — Довезу, не переживай. — и Катцуки невольно растянул губы в улыбке. — Смотри мне. Я ж узнаю, где ты живёшь, если что. — и с нескрываемой забавой кивнул, улыбаясь и засовывая руки в карманы своего пальто, слушая Камуту, — Всё тогда, если что звоните, пишите, шлите телеграммы. Я ушёл. Мидория, до встречи. — отсалютовал Тецу, угрожая Катцуки пальцем и причитая, — А с тобой мы должны выпить когда-то. Хотя и с тобой тоже. — вместе с этим испаряясь где-то между ночной хворью выхлопных газов и светом полуживых ламп. Бакуго машинально провёл уходящего взглядом, помимо этого обращая внимание, что на улице было уже почти пусто — настолько сильно было поздно. Раньше он никогда не задерживался на таких вечеринках настолько долго, предпочитая уезжать в самый подходящий момент — через час после того, как он туда приходил. Но поскольку его возлюбленный оставался до последнего и к тому же пил, то Бакуго просто не мог себе позволить уехать первым. Он не смог бы спокойно уснуть. И сейчас, вдыхая зимний воздух, Катцуки устало вздохнул с облегчением, радуясь, что этот день наконец-то закончится. — Хороший человек. — поделился своим мнением блондин, слушая ответное «согласен», и категорично повернулся к словно спящему стоя, — Сколько пальцев я показываю? — и выставил два пальца перед чуть покрасневшим сонным лицом, что закатило на него глаза. — Я тебя прошу. — Мидория был не в настроении шутить эти шутки, но перед ним опять тряхнули пальцами. — Ну, сколько? — Два. — сдавшись, выдохнул он, и Бакуго улыбнулся. — Тогда поехали. Понемногу, как-то невольно он начал замечать, что его принц стал выпивать больше обычного, как только подставлялась удобная ситуация. Раньше это было лишь вино, да и не пилось оно в тех количествах, чтобы хоть как-то ощутимо повлиять на его самочувствие, поэтому и должного внимания мужчина на бокал-второй не обращал. Но виски…? Чистый виски со льдом уже был явно ступенью повыше, и к тому же брюнет на одной стопке не остановился, а замедлился лишь тогда, когда опустошил почти полностью третью. И вот это уже пугало. И как не странно, пугало ещё и то, что после такого количества спиртного — он ещё мог здраво стоять на своих двоих и даже связно разговаривать с ним. Это уже не просто толерантность к алкоголю. Это могла быть первая ступень к алкоголизму. «Всё начинается с малого.» — мужчина усадил его на переднее пассажирское и сам сел за руль, обеспокоенно косясь на то, как Изуку тяжело дышит, и специально приоткрывая окно, чтобы ему стало легче. У брюнета было много не самых лучших привычек и, если быть совсем уж откровенным, то зависимостей. И сейчас, когда они ехали по ночному шоссе вдоль широкой трассы и мостовых фонарей — Катцуки невольно вспоминал каждую из них. Начиная от работы, что бросалось в глаза больше всего, и заканчивая хроническим употреблением кофе, который варился в кофемашине круглосуточно, даже сейчас, когда его принц потихоньку стал выходить в свет и работать из рабочего кабинета. Но алкоголь… с этим следовало что-то делать, пока эта привычка не превратилась во что-то действительно страшное. И Бакуго весьма трезво может оценивать потенциал развития этого блядского спиртного допинга на фоне всего того пиздеца, что творится в жизни человека, который уже берётся за флягу с содержимым покрепче. Что будет дальше? Саке? Сразу русская водка? «Можно ли это как-то поумерить?» — спросил себя альфа и не смог должным образом ответить, но зато услышал уставшее и слегка раздражительное: — Это была единоразовая акция. Я не фанат виски. — как будто Изуку прочитал его мысли, вынул из головы и прошёлся по буквам глазами, — Просто вино меня сегодня не спасло бы. — а после изрёк, смотря, как они едут сквозь светофоры по пустым дорожным поворотам, — По тебе было видно, что ты переживаешь из-за этого. — и бросил удивлённым глазам напоследок, как жвачку для раздумий. Они уже подъезжали к жилому комплексу, когда об этом зашла речь, и Бакуго, слегка сбавив скорость, чтобы выиграть больше времени, вдохнув, ответил, пальцем постучав по рулю, зная, что «учить» чему-то его принца практически бесполезно, ведь тот всё равно всё сделает так, как считает нужным: — Она не стоит таких сожалений, пусть и каждый скорбит по-своему. — и про себя отмечая, как медленно на лобовом окне стали появляться капли зимнего дождя, — Как теперь ты будешь с ней общаться? Обрубишь все связи? — и как в такт этим стучащим каплям, александриты, смотрящие на него — захлопали, словно услышали несусветную чушь. — Что? Зачем же так рубить сгоряча? — брюнет отмахнулся, слегка посмеявшись и отвернув от него взгляд в окно, признаваясь, — Нет конечно. Она не должна знать, что я узнал это. Иначе начнёт сильно бултыхаться со страху и нагонять шума возле себя. — и делая неопределенную паузу, казалось, потерявшись в звуках новорождённого дождя, — Мне сейчас ни к чему лишние глаза. А ведь раньше он дождь терпеть не мог и сразу же включил бы музыку, лишь бы его не слышать. «Сегодня даже небо плачет за ним.» — вот, что думали эти болотные тусклые глаза, — «Возможно, оно плакало всегда, ха…?» — Значит, ты собираешься просто оставить всё как есть? — Бакуго искренне удивился этому заключению, думая, что Мидория, как минимум, поговорит с этой женщиной начистоту, дабы та поняла своё место, но вместо этого омега плюхнулся спиной на спинку кресла, смотря, как он достаёт копию ключа и заезжает на парковку. — Просто сперва нужно разобраться с желаниями Тодороки-младшего, который теперь точно точит зуб именно на меня. — внезапная темнота парковки слепила глаза и клонила в сон, — И уже после этого думать, как… лишить мою мать… того влияния, которое у неё сейчас есть, — которому брюнет сопротивлялся, доколе автомобиль не был остановлен на своём законном месте, — И в этом, скорее всего, поможешь мне… — а он, непроизвольно зевнув, вяло покинул салон машины, — …ты. — Я? Хорошо, и каким образом? Тем, что мы думали? — мужчина встал вслед за ним и подошёл к нему, помогая стоять, а после, поставив чужое авто на сигнализацию — хотел поднять на руки, но его жестом остановили. — Тем, каким она хотела тебя завлечь в партнёрские отношения между вами. — чуть потерянно посмотрел на него Мидория затуманенными изумрудами, но те ясно дали понять, что лучше им обойтись без привычных «рыцарь спасает принца», иначе принцу точно сегодня станет очень плохо. И отчасти Мидория подумал, что сейчас ему было бы весьма кстати — пройтись по этой безлюдной местности и остудить голову, что кипела от переизбытка чувств и гудела, как старый, дряблый паровоз, которого пора было бы уже давно отправить в утиль. Брюнет честно хотел бы иметь суперспособность выключить все мысли в своей голове и побыть пустым, ничего не смыслящим роботом, который односложно отвечает на все команды. Хотел бы уметь не просто делать вид, что его ничего не тревожит, а действительно не тревожиться. И, поднимаясь в подъезд под тихий гул фонарных столбов, Изуку уже поднёс ключи, что звякнули около домофона и на которых Бакуго мельком заприметил тот самый брелок-акулу, который когда-то его принц выиграл, когда они были на свидании в парке развлечений. Теперь он смотрел на неё более глубоким взглядом, ведь, кажется, он догадывался, «кто» любил подводный мир и в честь кого эта акула была повешена на крючок. Мидория услышал, как сзади терпкий голос озвучил вслух его невысказанную идею, которая, очевидно, обладателю этого голоса ой как не понравилась: — Ты хочешь, чтобы я согласился на… — Мидория буквально слышал, как морщится загорелое лицо, — …такое омерзительное- — и усмехнулся, размеренно отвечая и пресекая возможные расспросы: — Не сейчас. Но, в перспективе, да. — проходя внутрь и говоря, чтобы блондин сам закрыл дверь, пока он вызывает им лифт. — Обязательно идти на такие сделки? — слыша, как к ним опускается кабина, Бакуго полностью повернулся к спокойно стоящему на первый взгляд омеге, который завёл руки за спину и просто смотрел, как меняются цифры этажей, горящие красным. В чужих глазах алый отблеск виделся чужеродным сиянием чего-то проклятого и по-своему печального. Мидория стоял нерушимо и молча смотрел. И казалось, ничего его не волнует, ничего не приносит боль, ничто не заставляет сердце болезненно скрипеть, как потрёпанная в столетнем механизме шестерёнка… а потом его губы задрожали. И он резко опустил глаза и голову вниз, как раз в тот момент, как писк лифта оповестил их о прибытии, а тихий голос после паузы монотонно проговорил, пытаясь не сорваться не в одну из крайностей, в которые сорваться очень хотелось. Он ведь тоже человек. Нет? Разве это не так? — Не мы эту сделку предложили. — пожимая плечами и подтверждая, — К тому же — да. Это ведь бизнес, Бакуго. Семья тоже своего рода наследие таких отношений. — говоря нечто жестокое обыденным голосом и плотно сомкнув губы на распахнутый звук дверей, Изуку прошёл внутрь, слегка покачиваясь и желая тут же нажать на кнопку «девять», чтобы поехать наверх, но его в этом опередили. — Допустим, я это сделаю. — тихо сдав позиции, Бакуго убрал палец от кнопки, придерживая за плечо, пусть в этом и не было острой нужды, ведь он вполне себе твёрдо стоял на земле, — Но зачем тянуть конкретно с этим? А если она найдёт кого-то посговорчивее меня? — и, похоже, мужчина действительно переживал по этому поводу. Больше, чем брюнет мог себе представить. «Тебе было позволено слишком многое. Остальные ко мне даже на пушечный выстрел не подходили, и она знает это.» — он фыркнул, задирая голову к жёлтой лампе в лифте, — «Так что ты… просто растратил всю свою удачу на меня. У остальных таких запасов точно нет.» — Не найдёт. — уверил он и несдержанно зевнул, заспанно поправляя свою элегантную шляпу, надевая её на голову лишь потому, что ему было неудобно нести её в руках, — Такого кандидата, как ты, будет сложно найти так быстро. Она прекрасно знает мои высокие запросы. Хотя высокие они лишь по её мнению. — омега неопределённо хихикнул и стукнулся головой о чужое плечо, слыша, как хрустит край шляпы, — Поэтому и нацелилась на тебя. Да и ты сам согласился на то, чтобы я бесстыдно тебя использовал, не так ли? Не сказать, что эти слова не польстили его душу, но это не утихомирило её, его нутро, говорящее, что, «а вдруг» произойдёт что-то непоправимое из-за её непомерных амбиций. Что тогда ему делать? Как смотреть на разбитого вдребезги… его принца? Как- Нет-нет. Этого не будет. Бакуго тряхнул головой. Он ведь спросил об этом всём, зная, что не это было тем необходимым диалогом, который сегодня должен был между ними возникнуть. Не на этом хотелось закончить этот разговор. И вот он дождался, как они зашли в квартиру, встретили Йору, обыденно закрыли всё на замок и прошли на кухню и в гостиную, где Изуку устало завалился на диван, тяжело дыша. Наверняка как раз таки он надеялся, что на сегодня все мысленные ураганы кончились и в его штурмовых водах наконец образуется штиль, но, повернув голову к нему — в зелёных глазах промелькнуло понимание чего-то, и, горько хмыкнув, брюнет обречённо сел, словно на каторгу. Но он ждал, просто ждал, когда же он его об этом спросит. А Бакуго молча смотрел на него нечитаемым взглядом и, поджимая губы, так же устало вздохнул, оседая в кресло напротив, чтобы тихо обратиться: — Мой принц. — М? — и почувствовать себя виноватым под этим змеиным взглядом. — Ты же понимаешь, о чём я хочу с тобой поговорить, правда? — …Хотел бы я не понимать. — сдавленно проговорив, уводя пойманные зеницы в сторону, Мидория фыркнул, но скорее от усталости и неизбежности, — Но, к сожалению, я понимаю. — уходя в шёпот и, развернувшись к нему, посмотрел ему прямо в глаза. — Мне кажется, пришло время это обсудить. — и да, наверное, время всё-таки пришло. Они оба это понимали. Кажется, оба. Просто Мидория предпочёл бы этого не понимать, как он и сказал. Он так-то многое предпочёл бы никогда не понимать. Может быть, и жил бы счастливее, чем он живёт, будучи «всеведущим». — …Может быть, сделаем это, когда я буду трезв? — омега сделал последнюю попытку, желая отсрочить этот тяжёлый разговор, который к тому же ему пришлось бы вести без привычного бокала вина в руке. Но его пресекли, а он быстро сдался. — Разве потом ты просто не убежишь от меня? — без колебаний Катцуки спросил и, к чёрту, он был уверен, что он прав. Потому что это было в его стиле. В стиле сидящего напротив. — Я постараюсь бежать медленно. — с усмешкой Изуку пожал плечами, хотя ему сейчас было совершенно не смешно. Ему не смешно было даже вспоминать об этом, словно стыд до сих пор не сожрал его с костями с того злополучного дня. И каждый раз, когда судьба заставляла его возвращаться к этим воспоминаниям, язык словно жгло чем-то кислым, и он сам невольно морщился на собственную глупость. И обсуждать её с кем-то было даже не неловко — было позорно. Но вернуть назад он уже ничего не мог, а потому, прикрыв глаза, ждал этого вопроса, надеясь, что его сформулируют помягче. — Ты… — альфа запнулся, сглотнув ком в горле, — …на самом деле эти пять лет должен был отсидеть Тодороки Шото, верно? И кражу совершил именно он, а не ты…? — чтобы после взглянуть в помрачневшие и опустошённые глаза, в упор смотрящие на него. — …Я не хотел, чтобы ты это знал. — которые прикрыли, встав с дивана и подойдя к балкону, чтобы хоть ненавистный холод отрезвлял пьяную насквозь душу. «Блять.» — первая мысль заполонила глаза, — «…Ёбанный урод, блять. Надо было его в том ресторане и грохнуть нахер…!» — а вторая нашёптывала прямо сейчас узнать, где этот ублюдок живёт, и отпиздить его прям на глазах у потенциальной жёнушки. — Почему? — альфа сжал кулаки, поворачиваясь к тоскливо стоящей белой фигуре, которая настежь открыла стеклянные двери. И встал вслед за ней. Этот вопрос интересовал его, волновал, как сухой осенний лист на ветру, который вот-вот сорвёт потоком ветра. Ярость полыхала глубоко в сердце, но Катцуки не позволял ей выйти наружу сейчас. Холод быстро проник в тёплую обитель и скрутил их в свой капкан, не давая должным образом вдохнуть, где они стояли на определённых позициях, как заводные куклы в музыкальной шкатулке, и смотрели на далекий холодный свет. Мидория смотрел на луну, оперевшись на прохладный косяк двери, и словно видел кого-то там — на небе, и вновь надел на голову шляпу. Ту, которая доселе была у него в руках, как звенящее украшение. А мужчина смотрел на него. Смотрел, как эти в луне сверкающие льдом стразы закрывают его тело вуалью, но позволяют смотреть через неё и видеть все очертания чужой фигуры. Чуть сгорбившейся, чуть потерянной… но всё ещё стойкой. Да, она ещё стояла. Пыталась стоять. И Бакуго упрямо сделал шаги ему навстречу, игнорируя то, что от него, вероятно, специально отдалились и специально надели этот головной убор, скрываясь от него за ним, как в кольчужной броне. Почти выставили на него меч, обессилено держа тот дрожащими руками. И он подошёл к нему вплотную, подставив шею. — Потому что тяжело раскрывать свои глупые ошибки. — ответили ему, и он сделал шаг вперёд, — В особенности, когда в твоих глазах я всегда умён и расчётлив. Мне… — ещё шаг, и замер пред томной мягкой улыбкой, внутри которой разлилось чистое счастье, и казалось, что и тепло от прошедших дней с ним, — …не хотелось ломать эту сказку. — и поэтому он сделал последний шаг, — Сказку, в которой я впервые стал принцем. — чтобы руки, что приобнимали предплечья и сжимали их крепче, желая согреться — утонули и погрязли в его жарких руках. — Ты никогда не был в моих глазах однобоким, знаешь? — объятия казались правильными, пусть его и не обняли в ответ, как делали обычно, — Я не скрою, что мне нравится твой ум, да, блять, я тащусь от него, но я никогда не считал тебя эдаким гениальным злодеем или чем-то вроде. — поэтому он сам сжал мягкое тело ещё крепче, утыкаясь в волосы и с волнением чувствуя кислую, до горечи кислую вишню, — Ты… — эмоций не хватало, как и слов, чтобы описать это спокойно и доходчиво, — блять, ты для меня гораздо больше. «Почему ты не можешь этого понять?» — спросил Катцуки, но ему ответили лишь про себя. «Не изнеживай меня, пожалуйста.» — останавливая себя в который раз, чтобы не обнять мужчину в ответ, — «От этого больно отвыкать. Я не хочу проходить через это снова.» — такого тёплого, такого… любимого…? Ох, Дьявол. Может, его уже изнежили? — Больше? Ох, Бакуго… — это всё, что смогло вырваться с его языка, — Ладно, да. Хорошо. Я… правда отсидел эти года за Тодороки. — а это всё, чем он мог ответить, и, не поднимая глаз, он сдавленно спросил, — Разговор окончен? — спросил так, что Бакуго сказал бы, что ему было физически больно об этом говорить. И раньше он отступил бы назад после этих слов, возможно, даже на несколько шагов назад. Но сейчас не имело значения то, что было когда-то. Он хотел знать правду. Хотел, чтобы понять его лучше, чтобы в утренних заспанных глазах видеть больше, чем он видел, чтобы в движениях, сдержанных и манерных, ощущать больше, чем ощущали другие, чтобы в их поцелуях и ласках — чувствовать больше, чем ему отвели. Чтобы стереть эту грань, которую он до сих пор замечает краем глаза, когда они ложатся в одну кровать. Но чтобы её стереть — он должен сперва понять, откуда она взялась. Он не особо удивлялся тому, что Мидория пошёл на это. Постепенно он и сам пришёл бы к этому выводу, ведь с этими «Тодороки» его принца связывают намного более прочные отношения, чем «неудавшаяся свадьба», о которой, будь дело только в ней, уже позабыли бы и закрыли глаза. И теперь очевидно, что дело было в том, что вопиюще несправедливая сделка, которую эти семьи идиотов заключили между собой — не окупила себя. И если выгоду Тодороки прочитать Бакуго мог ясно, то не задаться вопросом, почему на эту чушь согласился умный… ах, вот почему он сам считает себя дураком, да? — Нет. Не окончен. — Катцуки не позволил ему разорвать объятия и, наклонившись к уху, спросил, — Почему ты это сделал? Ты его не любил, так зачем тогда? — верность истекает из любви, разве нет? Из уважения. Тогда какого блядского чёрта? Если этого ублюдка уж точно нельзя ни любить, ни уважать. По крайней мере искренне. — …Я просто надеялся, что смогу сбежать за его счёт. Ну, знаешь. Перестать гробить себе здоровье? — нездоровый смешок, непроизвольно вырвавшийся изо рта, заставил Мидорию понять, что сейчас он ходит по очень тонкой грани, — Избавиться от контроля отца и в то же время иметь возможность его приструнивать, чтобы он ничего не сделал с матерью… И я был готов тогда на многое. — после всего сегодняшнего дерьма разговаривать об этом он хотел бы в последнюю очередь, — Сейчас это звучит очень глупо. Но тогда… — не хотелось вспоминать ничего, ни своих тогдашних мыслей, ни проблем, ни прошлого, что вцепилось ему зубами в раненную ногу и пытается её отгрызть, — …тогда мне было двадцать, и я думал, что этот мир поможет мне, если я молчаливо протяну к нему руки. Теперь я понимаю, что он не помог бы мне, даже если бы я рыдал, стоя у него в коленях. — так это ощущалось, даже спустя столько лет, и, кажется, будет ощущаться всегда. Стыд в нём живёт очень долгое время, пусть со стороны по нему и не скажешь. — Но ты ничего мне не сказал, и… — Катцуки вспомнил реакцию Дерьмоволосого и Очкарика на те слова этого ходячего сладкоежки и нахмурился, — …другие тоже не знают? — нахмурился на то, как из его рук незаметно сбежали, увеличивая между ними дистанцию. — Нет, не знают. — подтвердил брюнет и уточнил, — Я подписал договор о неразглашении. Тебе… — и, коротко подняв на него глаза, быстро опустил голову вниз, — …не говори это никому, — «хотя на слово тебе точно никто не поверит» хотелось добавить, но Мидория услужливо промолчал, — Это не та информация, которой я хотел бы поделиться. И в этот момент паркет под ногами показался липким. Бакуго смотрел и обречённо застыл перед, казалось бы, таким же обречённым человеком напротив. Вокруг них образовался вакуум, что поглощал в себя каждый вдох и выдох, каждое недосказанное слово и даже то молчание, которое Мидория так и не смог разорвать коротким «давай спать», продолжая смотреть куда-то вниз, надеясь, что эту фразу скажет кто-то ещё. Кто-то кроме него, чтобы он не чувствовал груз этой безмолвности у себя на плечах, зная, сколько мыслей ютится в их головах. Неозвученных. Возможно, никогда не суждёнными быть озвученными. А этот «кто-то ещё» даже не думал заканчивать диалог, хоть и видел, что брюнет вымотанный и к тому же пьяный, но сейчас — вот этот самый принц перед ним — самый настоящий из тех, которые могли бы быть. Правдивее уже не будет, Бакуго знает. А потому и не позволяет себе сказать, что на этом разговор окончен, ибо если сейчас он сдаст назад, то в последующие месяцы они не вернутся к этому разговору. А потому из его губ вылетело тихое и слегка неверящее: — …Сколько ещё подобного ты скрываешь ото всех? — которое он сам и пресёк, отмахивая эти слова рукой, — Нет, похуй на остальных. — чтобы резко убрать эти мажущие лицо стразы в сторону и встретиться с распахнутыми глазами, — Я хочу знать, сколько ещё ты скрываешь от меня. — Вряд ли тебе в самом деле хочется это узнать. — которые увели в сторону и фыркнули, желая отойти. — Я хочу. — он сделал слишком рискованный шаг. Развернув брюнета обратно к дверному проёму на балкон, Бакуго аккуратно впечатал его в это прозрачное стекло, коленом пригвоздив между ног, дабы у него не возникло и мысли сбежать. Всё это нагоняло некое дежавю с того дня, когда они впервые вдвоём отдыхали на его даче и почти поссорились. Тогда он ещё чувствовал себя блядски виноватым и влепил себе пощёчину, наверняка напугав этим шокированный взгляд, который после спокойно отвечал на все его вопросы. Да, схожесть определённо есть. Изменились только детали. Обстановка, их взгляды, эта чёртова шляпа, вмиг сорванная одним его движением с чужих волос, которые тут же рухнули водопадом на бледные плечи пиджака. Они стали растрёпанными, но внимание с них быстро забрали себе глубокие радужки, потемневшие на несколько тонов и сопровождающие выброшенный головной убор, который остался где-то на полу. Мужчина на него не смотрел. Ему было не до этого. Но вот его принц, наоборот, посчитал, что эта шляпа сейчас достойна большего внимания. Или просто хотел отвлечься на неё, как на что-то простое и не требующее лишних мыслей. — Ты будешь жалеть об этом. — после чего процедил, смотря на это всё исподлобья, — И вообще отпусти меня. Какого Дьявола ты- — Мой принц, не решай за меня, блять, о чём я буду жалеть, хорошо? — бесцеремонно перебив его, Катцуки, не давая возможности ответить на этот вопрос, вкрадчиво договорил, словно вкладывая эти слова в чужие уши, — Не нужно постоянно думать, как я отреагирую, что я подумаю и что я хочу «в действительности», — которые, порой казалось, совершенно не хотели его слышать, — Ты не угадаешь. Просто скажи. Всё. — но ему лишь казалось, что те не понимали, что от них хотят. В самом же деле они просто боялись последствий своих же решений. Лишь однажды столкнувшись с айсбергом — ты начинаешь высматривать его даже на суше. Мидория знал это не понаслышке, знал, почему он так поступает и почему так говорит, и знал, что хотел бы не говорить об этих мыслях Бакуго, который уже успел построить их совместное будущее кто знает до какой стадии. Но, видимо, ему придётся. Недомолвки не спасут его от страха. Не спасут от того неизвестного «завтра», которое пророчит ему не самую простую жизнь. А значит, пора уже выложить эти опасения на стол, подложить их прямо к мужским рукам и ждать, пока кто-то из них встанет первым из-за стола, чтобы после другой в память — выпил вина. А кто из них встанет? Разве есть разница, если итог будет один и тот же? Они не клялись друг другу в вечности. Но иногда Мидории хочется сдаться этим уверенным глазам. В плен или в сказку — куда-нибудь. Ощутить вокруг медовый запах пасеки на огромном тихом поле и сдаться на нём без боя. Не думать, как Бакуго и сказал, о том, что будет дальше и что было раньше. Просто жить. Жить с полной грудью воздуха и провожать закаты, собирая виноград, как это делал дед. Он многое желает, и многие его желания уже никогда не исполнятся, но он хотел бы сдаться этим глазам. — Я многое не говорю с учёта своей безопасности, Бакуго. — всё же решив объяснить это вслух, Мидория вобрал в себя больше воздуха, скрещивая руки на груди и смотря прямо в ядра спящего вулкана, — Сегодня ты со мной, а что будет через месяц? Или год? Пять лет? — перечислял он, загибая пальцы, и видел, как с каждым новым словом злость в этих ядрах так же гасла, — Где гарантии, что тогда ты также будешь со мной? Их нет. — и, пожимая плечами, Мидория заканчивал, отворачиваясь от этих глаз и смотря теперь на одиноко лежащую на полу шляпу, — А слова, которыми я откроюсь, могут стоить мне очень дорого. Поверь, ты и так знаешь больше, чем остальные. — хотелось её поднять и оттряхнуть, но чужая нога, почти теревшаяся о его пах, не позволяла даже сдвинуться, — И я говорю правду. — Почему ты… считаешь, что я брошу тебя? — сердце набатом стало биться чаще, а Бакуго непонимающе всмотрелся в зеницы, которые отвели от него, и тогда, скорее на эмоциях, у Мидории вырвалось: — Потому что все бросают…? — и, кажется, брюнет сам не ожидал, что скажет подобное, и потому, поджав губы от досады, быстро убежал из его рук, закрывшись в спальне, судя по щелчку, который отбился в мужских ушах. Казалось, что в этих словах пряталось гораздо больше, чем было сказано. И эти слова ясно говорили почти прямо, что «всё не в порядке». Как если бы он, спрятавшийся, был огнём, начинающим пылать бессмертной яростью, но старающийся делать вид, что он — невзрачная масляная лампа. Но обмануть любящее сердце гораздо сложнее, чем то, которое не бьётся с тобой в унисон.