Мираж моих воспоминаний

Тут не о чем говорить, все слова уже сказаны.

И я промолчу, зажимая рот крепкой рукой.

Если бы знал я, знал, что судьба мне указана,

то с неволи не так сильно хотел бы домой.

— Мне жаль, что тебе пришлось это услышать. — это было первой сказанной фразой после долгой тишины, что глухо донеслась от глубоко вдохнувшего Мидории. Бакуго скомкано посмотрел на сгорбившееся тело, и, предприняв попытку приобнять и хотя бы что-то сказать — он был встречен вытянутой рукой, что остановила его и, сжавшись в кулак, опустилась вниз, вытирая что-то на лице. Брюнет так и не взглянул на него и лишь вдохнул, вставая с места и зажатым тихим голосом прося его убрать здесь, «если ему не трудно», а после пошёл в сторону ванной комнаты, закрывшись в ней. Катцуки понимающе проследил за этим, вставая и со злостью вытаскивая эту флешку с разъёма, положил ту на видное место, перетаскивая диван на его изначальное место. И всё ради того, чтобы через минут двадцать услышать, как замок щёлкает, и Мидория выходит из душевой, вновь приняв душ, выглядя весьма спокойно и уравновешенно. Как он точно выглядеть не может. — Мой принц, ты идёшь спать? Уже поздно. — он лишь выглядел таковым, но ровно до того, как Катцуки не увидел эти опухшие красные глаза. — Да… я буду ложиться. — кивая ему, Изуку аккуратно развязал на себе халат, заходя в спальню и скрываясь от Бакуго, который следил за ним, сидя на кресле в зале, — Ты тоже иди спать. — Да… хорошо. — согласился мужчина и, неуверенно подойдя к открытой двери, постучал о дверной проём костяшками пальцев, спрашивая, — Я могу… спать с тобой…? Мидория, ранее стеливший постель, замер и медленно повернулся к нему. Спросил бы Бакуго о таком в прошлом — Изуку без промедления отказал бы, закрывая дверь прямо перед чужим носом, но сейчас… стены, что он привык выстраивать вокруг — казались ему прозрачными и вовсе не нужными. Он через них мог видеть, как Бакуго пытается его поддержать, жмётся у двери, не зная, входить или отставить его в покое, но твёрдо и уверенно ловит каждый его взгляд, разглядывая, будто за этими глазами есть что-то большее. Хотя больше поражало то, что мужчина до сих пор видел за ними «что-то большее». — Конечно, — наконец прошептал он, и его голос был едва слышен, как брюнет повторил, — Конечно, можешь… Слушая, как Бакуго осторожно вошёл в спальню, он уверен, не спуская с него глаз, пока он вновь повернулся к постели, поправляя уголки одеяла, будто бы это помогало ему справиться с нахлынувшими эмоциями. Очевидно, что ему это не помогало. И когда движения стали резкими, скорее злыми, Изуку обессилено бросил ткань на матрас, садясь сверху и пытаясь глубоко вдохнуть кислород, которого ему не хватало. Забыть слова матери у него попросту не получалось. Он не мог откинуть их, как что-то мимоходное, как он делал раньше, потому что человек, которым они были сказаны — был дорогим для него человеком. Слишком дорогим. И он не мог осознать… понять и ответить всего на один вопрос, который он и задал вслух, сгребая одеяло в кулаки: — Просто… почему? — и затих, ощущая, как его тело ослабло, как в киноплёнке у него в голове прокручивались все те решения, которые он принял и которые на тот момент казались ему разумными. Сейчас, когда он осознал, что все они были преломлены кривыми зеркалами — эти решения казались ему по-детски наивными, но никак не разумными. Так подумать, он сделал много ошибок. Непозволительно много. И сколько из них получилось бы избежать, если бы он просто не доверял вслепую той, кого всю жизнь называл «мамой». Но разве стыдно ребёнку безоговорочно доверять своему родителю? Желать принимать эти слова за чистую монету, не задумываясь о том, что они могут быть лживыми? «Хотя отцу я так в жизни никогда не доверял.» — хмыкнув, Изуку невольно вспомнил время, когда они работали вместе, точнее, как отец давал ему мелкие поучительные поручения, а он их выполнял, — «Впрочем, он никогда не делал чего-то подобного. Продать меня кому-то… Если смотреть объективно, то даже свадьба с Тодороки была не его личной прихотью.» — но это было давно и давно покрылось пылью, — «Наверняка это было связано с тем, что компания была под угрозой. Возможно, я смогу найти больше информации по этому поводу в его дневнике.» — Ты не сможешь ответить на этот вопрос. — он невольно напрягся, не ожидая сейчас услышать низкий голос. — …Почему это? — Потому что ты не в силах ответить за неё. Это было не твоё решение. — Бакуго сам не ожидал услышать чего-то подобного от женщины, — Поэтому единственное, что ты можешь сделать — спросить напрямую. — и потому мог лишь представить, как скверно его принц чувствует себя после услышанного. — Ха! — непроизвольно вырвалось из его рта, — Она ведь никогда не признается в этом, а показывать записи… — Мидория поджал губы, смотря в одну точку, — …Это унизительно, — «унизительно для меня» закончил он про себя и ощутил, как на его щёку ложится тёплая рука, — Да и что она мне скажет? Что беспокоится о будущем единственного сына, просто неправильно подобрала слова, а я сразу вспылил? — рука, что повернула его бледное лицо прямо к светящимся карминам, — О, Дьявол, я хорошо знаю эту песню о том, что все вокруг плохие. — и на горькую усмешку ответили лёгким поцелуем в щёку. И, оставаясь в сантиметрах от лиц друг друга, они, переглянувшись, соприкоснулись губами, передавая через эту невинность всё то, что никто из них не смог бы озвучить вслух. Мидория знал, что Бакуго хотел сказать многое о том, что он услышал сегодня и к чему был не готов. Просто потому, что к такому невозможно быть готовым. Но ни мужчина, ни он — ни за что бы не заговорили об этом сейчас. Изуку завёл руку и нежно сжал мягкий затылок, зарывшись пальцами в волосы, чувствуя, что этот нежный поцелуй так и остаётся нежным. Широкие ладони провели по его спине, остановившись на пояснице и, чуть забравшись под футболку, сжали бок, не позволяя себе большего. Они остановились и взглянули в глаза друг друга, и Катцуки увидел, как что-то внутри его возлюбленного лелеяло надежду, что, может, всё-таки он неправильно что-то понял? Ведь он столько отдал ей, столько сделал ради неё — не может же быть такого, что она никак не благодарна за это? Что она не понимает того, сколько он ради неё сделал? Но Бакуго прекрасно и сознательно мог ответить, что да. Она никак не благодарна за это. Потому что принимает это, как должное. Так однажды сказал его покойный отец, и сейчас мужчина понимает, как тот был близок к правде. Здесь нет пространства для манёвра. Нет возможности развернуть ситуацию в положительную сторону, когда эта женщина прямым текстом смешала его с грязью, обесценив не только то, что было для неё сделано, а и то, чего его принц добился своим трудом и потом. Когда-то он глупо полагал, что Мидория — просто сынок богатых родителей, которому повезло родиться с какими-никакими мозгами, но он давно понял, что он ошибался. Так ошибается и она. И когда-нибудь она тоже это поймёт. Все понимают. Рано или поздно. Неважно, признают они это в себе или нет, но понимают все. И свою ущербность и безликость «Инко Мидория» поймёт сразу же, как только перестанет быть той самой «миссис Мидорией». Потому что этот номинальный статус намного ничтожнее, чем тот статус, который она получила, как мать этого прекрасного человека. — Тогда… поймать её на горячем? — предложил Бакуго, сильнее прижимая к себе омегу и сдерживаясь, чтобы ненароком не затянуть эти мягкие губы в новый поцелуй. — Предлагаешь использовать тебя? — губы, что спросили это с такой ухмылкой, словно знали, что он именно это и имеет в виду. — Она наверняка не оставит попыток свести… — Бакуго сглотнул, сводя брови к переносице и бурча, — …тебя с кем-то, и пусть уж это буду я, а не какой-то жирный конченный урод с тремя волосинками на сиськах. — после чего услышал тихое хихиканье у себя под боком, на которое он всё же поцеловал этого несносного дурачка в прикрытое веко, тихо заканчивая, — Да и я уже говорил, что я не против этого. Мидория признательно посмотрел на него и, склонив голову на высокое плечо, выдохнул то ли от усталости, то ли от пережитого в последнее время передоза различных эмоций, к которым он был не готов. Если бы он сейчас сидел здесь один, то был бы уже изрядно подвыпившим, а, возможно, и вовсе валялся бы где-то на полу гостиной в пьяном бреду, со смазанными в слезах глазами, засыпая под тихую грустную музыку. Перед этим потанцевав под различные треки с бокалами вина в сумерках ночи, пока ноги не запнулись бы, и он, так никому не рассказав ни о чём — на следующий день пошёл бы на работу как ни в чём не бывало. Так бы и было. Мидория хорошо знал свои привычки. Но с Бакуго, несмотря на то, что он мог — настолько пить не хотелось. Хотелось вот так и сгинуть в этих объятьях, уснуть в них и желательно проснуться через год, когда вся ситуация устаканится сама по себе. Но он, к Дьяволу, был реалистом. А потому, распахнув глаза, закинул голову вверх, смотря на заслонённое тенью лицо и пальцем проводя по аккуратно подстриженной блондинистой щетине, задавая вопрос, на который эти уста растянулись: — А ты сможешь правдоподобно сыграть? — Я учился у лучших. — горделиво ответили ему, вздёргивая нос и обнимая уже двумя руками, переманивая сесть между чужих ног. Якобы так было удобнее. И взаправду было же. Но Изуку промолчал на это, приулыбнувшись и прикрыв глаза, расплавился в этой простой близости, словно она была единственным, что сейчас могло его волновать. Тёплая, надёжная — именно так ощущалась высокая фигура, в которую он упёрся позвоночником, позволяя Бакуго разрушать его локоны носом и вдыхать их аромат столько, сколько ему заблагорассудится. И он так и уснул бы в них. Честно уснул бы, как если бы лежал на самой мягкой и удобной перине в мире, но… перина ведь тоже хочет спать, не так ли? — Тогда давай… давай поговорим об этом потом. — зевок вырвался сам по себе, и Изуку прикрыл рот рукой, — Спать. Сейчас нам нужно поспать. — и с сонным бормотанием вздохнул, потирая один глаз, — Завтра встреча. — Разве она какая-то особенная? — умилился этому Катцуки, тихо помогая брюнету перелезть через него и забраться под одеяло, после чего услышал твёрдое: — Уже да. — и почти мгновенное сопение. Что-что, а засыпал брюнет моментально. Как только голова касалась подушки, и с его работой и обязанностями — Бакуго этому не удивлялся, но он не желал, чтобы Мидория жил так всегда. Тем более, когда он был рядом. Потому что эта привычка лишь доказывала, как на самом деле устаёт его принц, с виду всегда выглядевший бодрячком. И это при учёте, что мужчина кое-как контролирует его сон и утягивает его за собой всякий раз, как предоставится возможность. Или специально приедет под ворота компании, чтобы вывести его оттуда под десять часов вечера и заставить ночевать дома, а не у чёрта на куличиках. И с выдохом полусонный омега всегда встречал его, бурчал, чтобы он так не приезжал, но всегда выходил, утыкаясь ему в плечо и невесомо обнимая при встрече. Со временем бурчать он стал меньше, но даже ночуя дома — он брал работу уже на дом, засиживаясь допоздна за ноутбуком и, не отрываясь от него — проводил там часами. Ну, то есть реально часами. Без блядских перерывов. Тогда-то Бакуго и понял, как по-настоящему выглядит всеми восхваляемый трудоголизм. Точнее поощряемый. Раньше, когда он не жил с брюнетом бок о бок — это несильно бросалось в глаза. Да, он замечал, когда Мидория был уставшим, когда зевал больше обычного, когда поглощал слишком много кофе или вина, даже замечал его поздние выезды с работы или вообще ночёвки там. Но когда он реально столкнулся с этим лоб в лоб, он осознал, какой уровень у этой огромной проблемы. Даже при учёте, что они скупались, по сути, пополам, и то Бакуго настаивал, чтобы хотя бы пополам, а то и не спрашивая мнения принца, тратил больше, оплачивая расходы помимо еды и квартиры — Изуку всё ещё пахал, не щадя себя, будто по-другому попросту не мог. Иногда он даже умудрялся брать в руки пылесос, но в такие моменты Катцуки уже попросту не выдерживал и забирал из родных рук технику, говоря, что «завтра он закажет и оплатит клининг, а он пусть идёт, наконец, есть!». Мидория шёл. А на следующий день вновь работал, как проклятый. «Трудоголизм — такая же зависимость, только социально-приемлемая.» — мужчина лёг рядом, прижимая к себе тёплое тело в мягкой пижаме, и уткнулся в макушку, вдыхая чистую ненавязчивую вишню, которая странным образом навевала на него сон. Они спали без распылителя. Так уж вышло, что его феромонов оказалось вполне достаточно, чтобы Мидория спокойно засыпал, так что устройство было запихнуто в дальний ящик, как нынче невостребованная безделушка. Как никогда невостребованная больше безделушка. И быть честным, такой сон Бакуго нравился в разы больше, чем когда он спал один в своей квартире с зашторенным окном и раздражённый вставал утром, отвечая Киришиме криком на его не доброе «доброе утро». Возможно, потому что ему нравилось вот так лежать со своим возлюбленным в обнимку и слушать его дыхание, засыпая и повторяя размеренное сопение. А, возможно… Возможно, потому что он любил. Однако утром Катцуки проснулся в пустой постели. Аккуратно заправленной со стороны, где спал Изуку, но всё же — пустой. В руку был сразу же взят телефон, и Бакуго взглянул на время, видя там раннее утро, звенящее о том, что ему тоже пора было вставать на работу. Чему он с недовольным лицом повиновался, застилая общую постель и подходя к милому в каком-то смысле туалетному столику, смотря на свою заспанную рожу через отражение зеркала. Что ж, он всё ещё был бородатым, почти тридцатилетним мужичком. И он всё ещё не может привыкнуть к тому, что ему не двадцать. Чёрт, и быстро же летит время. «Но где мой принц? Рано ещё на работу.» — иногда Катцуки стал замечать, что даже у себя в голове называет этого змеёныша «принцем», — «Сбежавшая золушка, ей-богу. Лучше бы спящим красавцем был.» Дверь в спальню, на удивление, была оставлена настежь, и, пройдя сквозь неё, Бакуго невольно глянул на узкий проём — в гостиную, видя за столом преспокойно сидящего брюнета, попивающего что-то ароматное из чашки, судя по запаху, кофе, и листающего что-то в телефоне. Брюнет был полностью собран, накрашен, с укладкой и, тихо сёрбая, разглядывал иногда что-то в пакетах, которые стояли у его ног, сравнивая содержимое с чем-то в телефоне и одобрительно кивая, находя сходства. На этом же столе лежал дневник. Дневник его отца, что был раскрыт, и Мидория, в конце концов, взял его в руки, откладывая телефон и перелистывая страницу, где была закладка. Мужчина мог ещё долгое время вот так, в тихую, наблюдать за ним, пока его не заметили бы, но всё же, решив поприветствовать омегу «добрым утром», Бакуго, зевая, подошёл к нему, целуя в макушку и отмечая знакомый парфюм. С ним утро было определённо «добрым». — Читаешь записи? — риторический вопрос, на который лишь кивнули, выдыхая, — Есть что-нибудь интересное? — Это ранние даты. Тут мне, судя по всему, только три-четыре года. Или и того раньше. — не отрываясь от текста, произнёс Изуку, сощурившись на угловатый почерк, — Особо ничего такого нет, только… — Только что? — Кажется, уже в этом возрасте начали трещать по швам их отношения с матерью. — губы сомкнулись в тонкую полоску, и Изуку заметил, как Бакуго тоже беззастенчиво стал заглядывать в изувеченные временем страницы, — Например, он пишет: «Я вновь поссорился с Инко, когда та отказалась сидеть с ребёнком и ушла из дома к подругам, выключив телефон. Благо, Хори смог с ним побыть, пока я на совещании. Изуку его любит. А таскать ребёнка на работу — не лучшая идея. Ему всего ничего. Он ещё находится.». — прочитав фразу, парень не сдержался, чтобы не фыркнуть на последние слова, проводя такую вопиющую иронию с настоящим временем, — Честно, я ожидал здесь увидеть немного другое. — и пожал плечами. Про название он вообще промолчал. То выглядело более свежим, чем сам блокнот, который начали вести как ежедневник. Но, кажется, он понимал, что заставило его отца всё-таки почтить свои записи именно этим именем, назвав их «Дневником Неудачника». Никогда в жизни он не подумал бы, что когда-то его отец вот так охарактеризует себя, перечеркнув и то, чего он добился, и то, чего добиться так и не смог. Но оказалось, что тот человек, которого он считал, по крайней мере, уверенным в своём деле, был глубоко разбитым человеком. И с каждой новой прочитанной строчкой — омега в этом лишь убеждался. — Другое? Вроде того, где он описывал бы свою «историю успеха»? — Катцуки подметил старую кляксу кофе, размазанную в угле записи, решая, что в свои молодые годы отец Мидории был не менее трудоголиком, чем его сын сейчас, — Но для этого не ведут личные дневники, мой принц. — Он был человеком, по которому я так не сказал бы. — отбил Изуку, устало разваливаясь на стуле и прикрывая глаза. Так уж вышло, что из-за плохого сна он встал сегодня ещё раньше обычного. Успел съездить за своим заказанным нарядом на сегодняшнее вечернее мероприятие и даже прикупить ради него особый аксессуар, случайно увиденный на витрине одного из магазинов головных уборов. Продуктивное утро, ничего не скажешь. И это при учёте, что в такое время люди зачастую только встают на работу. Впрочем, именно из-за этого факта он и сидит собранный на кухне, попивая кофе и ожидая, пока разогреется его завтрак. Мидория услышал писк микроволновки и спросил у Бакуго, будет ли тот завтракать, на что тот ответил согласием и, вопреки ожиданию, остался наблюдать за ним в стороне, а не идти в ванную, как хотел изначально. Не придав этому большого значения, Изуку поставил греться ещё одну порцию, пока мужчина осторожно рассматривал мелкий угловатый почерк в тетрадных листах, отчасти проникаясь этой атмосферой некого «наследования» чужой истории. Было что-то по-странному приятное в том, чтобы иметь возможность соприкоснуться через годы со своими молодыми родителями. Узнать, о чём они грезили, чего желали и чего смогли добиться в итоге. Посмотреть на мир их тогдашними глазами. Что-то подсказывало, что юный Хизаши Мидория был тем ещё энтузиастом. И это натолкнуло на мысль спросить: — Кстати… — и поднять голову к брюнету, обернувшемуся на вопрос, — А ты сам никогда не думал начать вести дневник? — Я? — ресницы затрепетали, — Хм. Я не поклонник вести записи, которые в любой момент могут прочитать все, кому захочется. — а плечи пожались, пока фигура уселась обратно за стол, но уже с ароматной тарелкой, — Да и отец начал писать его после моего рождения. Очевидно, предполагая, что в будущем он передаст его мне. — и Бакуго понял, что, вероятно, это была лёгкая форма ответа — «нет», — Для чего — я ещё не понял, но, по крайней мере, читать эти будни мне приятно. Потому что там было всё наивно. Всё ярко, солнечно и по-своему пастельно-уютно, словно он читал эти строки не в пасмурном Токио, а на солнечной веранде под шум прибоя океана. Читать мечты отца, его планы, некоторые из которых превратились в жизнь… в конце концов, будто слышать его через эти желтоватые страницы было приятно и тепло. Словно Мидория действительно мог познакомиться с тогдашним улыбчивым мечтателем, который был так рад появлению своего сына. — Видишь в нём его молодую версию? — спросили у него, и Изуку ответил тёплой улыбкой. «Вижу в нём себя.» — заключил он, нежно проводя пальцами по пожелтевшим страницам, как если бы прикоснулся к чему-то священному. Странное чувство, что грело и резало его душу одновременно. — Да, в моей детской памяти, когда мы были наедине — он казался мне, наверное, весьма приятным человеком. Совершенно другим, не похожим на себя. Он словно менялся, как только выходил из своего рабочего кабинета. Но со мной он был таким… любящим? Не знаю. — вспоминая об этом, Изуку выдохнул, начиная не спеша есть и запивать телятину кофе, — Папа всё-таки, что тут попишешь. — Бакуго подчеркнул, что раньше брюнет никогда не сказал бы ничего такого в сторону своего отца. Взор снова уткнулся в строки, и Мидория, словно молча спросив разрешение у алого взгляда, кивнул, начиная зачитывать содержимое вслух о том времени, которое в силу своего возраста он запомнить не мог. А от этого сердце обливалось кровью и счастьем ещё гуще. Он шёл к нему двадцать шесть лет, и, оказывается, его ждали всё это время. Изуку читал о многом. О снежных войнушках, о сожжённом ужине, о кривых рисунках и не самых лучших оценках. Читал он и про слёзы, и про синяки, и про в обиде поджатые детские губы, когда отец заставлял его играть на пианино и учил, что «это в будущем будет прекрасным и полезным умением». И тихо в утреннем свете, который мягко падал через окно, где их тени сплетались на полу — Бакуго слушал. Отвлёкшись лишь на писк микроволновки — он слушал, замечая, как метаморфозы на бледном лице сменяют друг друга от удивления и радости до смутной тоски и разочарования. В этих страницах сменялись годы, и вот они дошли до времени, когда Мидория первый раз пошёл в школу. Ему уже было шесть. И, по словам самого Изуку, отец тогда опоздал на его первый звонок, и это его сильно расстроило, а теперь, читая, как он сорвал ради него собрание — парень улыбался, сдерживая нахлынувшие чувства где-то внутри, чтобы не испачкать тушью щёки. — Может, он хотел, чтобы ты понял его лучше, — тихо намекнул Бакуго, сев напротив и потянувшись за собственной чашкой с тёплым кофе, начиная так же размеренно завтракать, — Мы часто видим родителей только с одной стороны, особенно в детстве, — и поддерживающе сжал чужую ладонь, — Не кори себя за то, что не замечал этого. Ты был ребёнком. А для него, судя по всему, останешься им навсегда. — Катцуки сам едва смог выговорить эти слова, когда с ним сплелась чужая ладонь, благодарно поглаживая его в ответ. — Возможно, — и Мидория всё же закрыл дневник, касаясь обложки так, словно эта простая книга стала чем-то неожиданно сокровенным, — Иногда мне кажется, что, читая эти записи, я вижу не его, а человека, которого он скрывал от всех. Даже от меня. — обречённая улыбка прорезала лицо, а изумруды засияли в свете утренней зари, когда уставились на балкон, — И, возможно, так оно и было. — На всё есть свои причины. — жаль только то, что о них было узнано слишком поздно.

***

Бакуго настоял на том, чтобы они ехали вместе. Мидория сперва хотел сослаться на то, на что ссылался всегда — их могут заметить вместе, и это вызовет никому из них не нужные лишние вопросы, но мужчина не хотел слушать эти, по его мнению, «устарелые» доводы. Почему-то для Бакуго было важно ехать вместе. Брюнет попытался ненавязчиво спросить, в чём дело, но ему не смогли внятно ничего объяснить и в итоге просто поцеловали в щёку, помогая застегнуть блузку сзади на шее и без слов прося завязать после этого себе галстук. И да, альфа вполне себе мог сделать это сам, и у него вышло бы даже быстрее, чем просить о помощи, но, по словам самого Бакуго, завязанный им галстук — выглядит аккуратнее. Конечно, он ему не поверил, но спорить об этом с этим мужчиной — себе дороже, так что он лишь с улыбкой промолчал, фыркнув. А этот высокий негодяй, поцеловав его в затылок, улизнул в ванную под его смущённые крики, выходя оттуда уже с ароматом стойкого горького парфюма. Они собирались вместе гораздо медленнее, чем если бы собирались по отдельности. То он от внезапных объятий рассыплет пудру на пол стола, то в отместку решит замучить мужчину кисточкой с хайлайтером, от которого тот со смехом убегал, а после шёл на него с другой кисточкой, но уже в румянах. Их битва была легендарной, пока будильник не сообщил, что им, двум дурням, пора покидать свой мир и окунаться в тот, который оба сочли бы разумнее игнорировать. — Ты точно хочешь поехать? Может, дома останемся? — Бакуго стукнулся спиной о стену прихожей, наблюдая, как его возлюбленный обувает белые лакированные туфли, стоя к нему спиной и так нагло показывая кружевной вырез на спине. Вырез был чисто номинальным, через него даже кожу нельзя было увидеть, но Катцуки не мог отказать себе в том, чтобы не рассмотреть его в деталях, а после спуститься взором на упругую задницу, обтянутую в чёртову белую кожу, мать вашу…! Мужчина поспешно отвёл взгляд и вернул его лишь когда омега выпрямился и, оттряхнув манжеты своего пиджака, подобрал с пакета, стоящего всё это время с ними в прихожей, шляпу. Белую, как свежевыпавший снег, и звенящую нитями страз, что свисали с её полей, сияющая так, что каждый кристалл переливался радужным светом. Восхитительное зрелище. Но оно стало ещё более восхитительным, как только брюнет надел эту белоснежную шляпу, и изысканные нити страз заиграли в свете, будто сотни крошечных звёзд, что вдруг сошлись в одном месте. Его лицо скрывалось за сверкающим дождём, но Катцуки не мог не почувствовать, как всё в нём напряглось от одного лишь вида этого роскошного силуэта. Он, конечно, пытался казаться спокойным и сдержанным, но не мог скрыть того, что творилось у него внутри. Его взгляд скользил по стройной фигуре Мидории, задерживаясь на той проклятой коже, что обтягивала его фигуру, подчёркивая изгибы тела. Белая кожа. Бесстыжая. — Мне ещё больше начало нравиться своё предложение. Так что, м? — спросил он с лёгкой хрипотцой в голосе, явно забавляясь, хотя каждый мускул его тела подсказывал ему оставить все эти планы и закрыться дома, — Я уверен, что мы найдём занятие поинтереснее. — Перестань свои шуточки тут шутить. Я что, зря красился, что ли? — рассматривая себя в зеркале, он накренил головной убор чуть вперёд, — Кстати, я думаю, что всё-таки придётся опять надевать шубу. — поправил нити страз и хмыкнул, — А я хотел пальто… — развернувшись на низкий голос того, кто оценивал его с ног до головы жадным взглядом. — А если мы никуда не поедем, то я с удовольствием согрею тебя в своих объятиях. — и с некоторой лукавинкой предложил, подходя ближе, но был тут же легко стукнут в плечо. Хотя мотив был явно в том, чтобы вовлечь его в очередной за сегодняшний вечер поцелуй. Мидория не обратил на это внимания сразу, но сегодня объятий и поцелуев будто бы было больше, чем обычно. Их и в обычные дни хватает, и мужчина даже немного «перебарщивает», но после их совместного просмотра тех записей… эти мимолётные ласки напоминают желание успокоить? Или, возможно, поддержать? Это было странно, ведь мужчина и так делает для него свыше нормы, но отказываться от этого брюнет не стал. Ему этого не хватает. И очень часто. Так что… он просто восполняет недостачу, верно? И вовсе не жадничает. Он не стал бы. — Я с бесстыдниками переговоры не веду. — с улыбкой возразил Мидория, слегка ударяя Бакуго в плечо, чтобы тот не приближался слишком близко. Его голос звучал уверенно, но в глубине глаз промелькнула искра игривости. Быть честным, брюнет наслаждался тем, как мужчина терял контроль над собой в его присутствии. Это подстрекало. Увлекало. Это зажигало желание размазать помаду пополам с этими мужскими устами. Бакуго со смехом принял поражение, понимая, что с такой решимостью не поспоришь. Омега, прижав шляпу к груди, сделал последний шаг к выходу, вынуждая, как и раньше, следовать за собой по пятам, не взирая ни на ступени, ни на приглушённый свет лестничной площадки. А когда уличная прохлада сменилась салоном изумрудной Ламборгини, Катцуки даже не стал настаивать, чтобы они поехали на его жёлтенькой, сильно заметной тарантайке. В конце концов, его принц уже успел сочинить целый рассказ о том, что он великодушно подобрал его, как бродягу помойного, с обочины, когда его машина сломалась… и всё это на случай, если их увидят вместе. Да и за руль сел также он, вручив в его руки эту интересную шляпу, которую захотели примерить, но размеры салона не позволили. — Всегда поражался твоему вкусу. — медные пальцы крутили убор, рассматривая стразы, — Эта шляпка… впервые вижу что-то подобное. — чтобы восхититься и услышать простодушное: — Это из-за статуса. Я теперь должен привлекать внимание. — словно оно было само собой разумеющееся, — Я ведь теперь Глава семьи. И к тому же… — он расплылся в горькой ухмылке, — …судя по всему, мама в своей работе «красивой марионетки» больше не хочет участвовать. — «а ведь ей шла эта роль» подумалось ему. — Думаешь, кто-то из этих уродов посмел бы на тебя пасть открыть? — «Не посмели бы.», и оба это знали, поэтому Бакуго не стал продолжать мысль, а уж тем более возвращаться к теме разговора об этой названной матери. — Не стоит недооценивать силу толпы. Это как стихия. Сметёт и даже глазом не моргнёт. — они ехали по прямой дороге, когда Изуку приоткрыл у себя окно, — Будто и не было тебя. Они любят наслаждаться шоу. — всего маленькая щель, но от неё стало легче дышать перед предстоящим вечером. Где все будут смотреть на него, как раньше. — К чёрту всех этих ублюдков, — Бакуго повторил за ним, так же приоткрывая окно и тихо продолжая, смотря на утончённый профиль, — Не переживай особо из-за них, хорошо? Они ничего тебе не сделают. — а после с фирменной зловещей ухмылкой добавил, — А если попробуют, то мгновенно передумают. Мидория усмехнулся, слегка повернув голову к нему, и сдавленно рассмеялся, журясь на то и дело мелькавший свет уличных фонарей, что попеременно проникал через тонкие прорези приоткрытых затонированных окон. Дорога перед ним была просторна и редко радовала столпотворением машин, которому сейчас он был бы очень рад, а потому совсем скоро они уже были на въезде на мост, белый и недавно построенный, который своими огнями в ночной глади почему-то напомнил ему «Забытую трассу». Ох, и как же давно он там не был. — Будет тебе. Людей не изменишь. — спокойно отмахнувшись, он притормозил, пропуская машины, — Из толпы стоит выделяться в меру. Она не очень любит, когда ты слишком хорош или слишком плох. — а улыбка на фоне бордовой помады вышла какой-то неправдоподобной, выдержанной, но не доведённой до совершенства, — К тому же не один я сегодня буду мучаться. Брайн и Тецу также меня сопровождают. — и даже эти слова не смогли её приукрасить в потемневших рубинах. «Тлен какой-то.» — и Бакуго понимал, что его принц не говорит это из головы. Он действительно так живёт. Всегда жил. — Эти двое? Ладно твой телохранитель, а второй каким боком? — пусть для самого блондина эти правила стали очевидны и обрели твёрдость лишь тогда, когда о них услужливо напоминали из раза в раз, показывая, как следует делать правильно. И, удивительно, но по этой схеме проводить вечера оказалось в какой-то мере проще. — Его уговорил Тецу, да и Брайн захотел повидать мир. — пояснил Мидория с лёгким пожатием плеч, — И к тому же Шинсо я брать с собой не хочу, как отец постоянно таскал с собой Хори-сана. Да и он не любитель подобных собраний. — и махнул головой, закатывая глаза и проезжая через мост. Подсвеченный желтоватым светом, он ярко контрастировал с той ночью, в которой они ехали. И, не имея возможности посмотреть в окно на залив, Изуку мельком уставился на того, кто этой возможностью обладал, и улыбнулся чужой расслабленной улыбке, как и тому лицу, на котором так же гулял уличный фонарный свет, сменяясь тенью мостовых арочных балок. Бакуго смотрел, как мимо них едут машины, и обернулся к нему, подпирая рукой подбородок, пока локоть лежал на выемке у основания автомобильного стекла. — Можно подумать, ты от них без ума. — разрезая диалог в тишину с лёгким флёром радио-волны, из которой звучал джаз. — Не без этого, — усмехнулся брюнет, не отрывая глаз от дороги, которая вела их в ту самую ночь, что поглощала даже самые яркие бриллианты. Именно поэтому он и использовал стразы. И закрыл ими лицо.

***

Он входил сюда уже привычным громким шагом, зная, что тот всё равно не будет слышен за громкой музыкой заказанного оркестра. Пройдя мимо него, мужчина подошёл к уже знакомым лицам, кивнув им и с разочарованием не заметив среди них того, кого хотел бы увидеть. Его принц вновь испарился, прямо как в прошлый раз, но сейчас Бакуго мог узнать, где скрывается эта белая змея, благодаря словам восхищённых двоих, что всё продолжали лепетать о роскошной шляпе, в которой сегодня пришёл его возлюбленный. Катцуки демонстративно сморщил нос, но ничего не ответил. Шляпа-то была воистину прекрасной, так что грех на душу за враньё он брать не хотел даже в угоду их партизанской миссии. Вместо этого он кивнул и тоже решил подняться туда, где, судя по всему, восседал его суженый-ряженый, и под жевательный бубнёж Дерьмоволосого, который тоже говорил, что скоро подойдёт — Катцуки проследовал к лестнице на второй балконный этаж, что нависал над залом и был ограждён крепкой деревянной балюстрадой. И он почти прошёл мимо всех и подошёл к первой ступени, как почувствовала на себе цепкий взгляд женщины и, обернувшись назад, встретился с изумрудными глазами. Почти такими же, как у его принца. Но только почти. Они были такими же плотоядными, острыми и проницательными, несомненно. И схожесть этих взглядов было сложно отрицать. Но для него они были… словно небо и земля, где земля даже на линии горизонта никогда не сможет дотянуться до небосвода. Ему приветственно кивнули, но он проигнорировал этот жест, сделав вид, что не заметил этого, и поднялся вверх. «Сумасшествие. Она меня блядски раздражает.» — блондин хотел продолжить свою мысль про себя, но его внутреннюю речь остановил внезапный знакомый голосок, говорящий что-то на испанском так, словно он материт рядом стоящего новенького в этой странной компании. Похоже… Брайна? А тот уверенно ему отвечает. «Этот человек знает испанский…?» — озадаченно поднял бровь Бакуго, смотря на тихо ржущего с кривого акцента своего друга Тецу. Тот невзрачно кивнул ему в знак приветствия и удосужился того же, после чего Бакуго прошёл вглубь второго этажа и сел на ближайший диван. — Хватит ржать, скотина! — и принялся наблюдать за теми друзьями, в обществе которых, как ему показалось, Мидории было куда более привычно и комфортно, — Я хотя бы могу, в отличие от тебя, говорить с Мидорией тайком, да как и от всех вас долбоклюев! — не зря же он так быстро сбежал от их общих знакомых. Впрочем, именно знакомых, да. Вряд ли их можно со спокойной душой сейчас назвать близкими друзьями. Они хорошо ладят, но Мидория не горит желанием ходить с ними даже на те немногочисленные предложенные прогулки, которые те устраивают по выходным время от времени. Кажется, его и вовсе стала удручать их компания, когда работы стало ещё больше. «Хотя куда больше…» — блондин поднял глаза на стоящего со скрещёнными руками брюнета, что, не сдерживаясь, подстрекнул: — На ломанном испанском? Продолжай, пожалуйста…! — и, искренне рассмеявшись, стал доставать телефон, смахивая слёзы, — Я сейчас это на камеру сниму! — и Бакуго заметил, что Изуку тоже искренне улыбнулся. — Чтоб ты знал, не все знают испанский так же классно, как я! — хвастливо произнёс мужчина, поправляя пепельные волосы, что были аккуратно зачёсаны назад, но, видимо, с подачи Мидории, ибо этот человек не совместим с образом «прилежного члена местной знати», — Кулхацкеры могут только пизд- — эту восклицающую речь перебил звонкий и демонстративный кашель брюнета, на который Брайн сморщил лицо и исправился, — …лялякать об этом. — Ну конечно, кто, если не ты. — закатил глаза Тецу, но всё же не стал снимать, и пронаблюдал за тем, как фыркнувший Брайн ускользает вниз по лестнице в поисках, по его словам, «сахарного домика», — Что за Гензель и Гретель в одном флаконе? — Брось, я удивлён, что он вообще с собой шоколада не взял. — Мидория хотел подобрать официанта, чтобы, наконец, заказать себе вина, но обратил внимание на сменившуюся внизу музыку и тихо закончил, — Рановато для вальса, нет? — Думаешь? — непонимающе вскинул бровь Камута, смотря, как брюнет встаёт с мягкого кресла и подходит к парапету, чтобы посмотреть вниз и после позволить себе тихо рассмеяться. Музыку попросили сменить, и, разумеется, заказанный живой оркестр повиновался той, кто нынче носит титул матери Главы семьи. Инко Мидория сама попросила сыграть вальс и стала высматривать кого-то в толпе, и чего уж там, явно не его, стоящего на втором этаже. Было ясно, как день, кого на самом деле она искала и нашла ведь, пусть и нарочито смущённо подошла, просто заводя разговор, но утаивая надежду, что её всё-таки пригласят на танец. А Тошинори Яги был не против поддержать с ней диалог и с улыбкой отвечал, точно делая комплимент её жёлтому платью. Любимому цвету его жены. Фиолетовый, похоже, сотрётся меж желанием и настойчивостью его матери, да? А ведь этот цвет всегда ей шёл. Она была будто бы рождена для фиолетового. Всегда звезда. Всегда сияла лучшими бриллиантами. Даже сейчас на ней был комплект именно из этих драгоценных камней. Жаль, что в искусственном освещении они не могли передать весь свой шарм, несмотря на свою стоимость. Мидория облокотился на перила балюстрады, наблюдая за этим театром абсурда и параллельно наслаждался чудесами живой музыки, которую в основном здесь замещали хорошие динамики. Но сегодня Шигараки, возможно, в честь него постарался чуть больше обычного. И он угадал. Ему нравится эта симфония из скрипки, пианино и медных духовых инструментов. Нравится слушать и наблюдать за всеми сверху. Словно он тут дирижёр, смотрящий за правильностью мелодии. И Изуку так и стоял бы, если бы его не потревожил французский, произнесённый тихо, будто так, чтобы только он смог его услышать. Пусть здесь помимо них двоих всё равно его никто не понял бы. Но, видимо, мужчина решил перестраховаться после того, как понял, что испанский, к примеру, вполне себе понимал Тамура. — Aimez-vous leur mélodie? «Тебе нравится их мелодия?» — низкий тембр по-своему мелодично сочетался с французским слогом и музыкой оркестра, вальсирующей по всему залу вплоть до потолка. — Oui, des compétences de jeu incroyables. Surtout le violon et le piano. Un paradis pour mes oreilles. «Да, потрясающие навыки игры. Особенно скрипка и пианино. Рай для моих ушей.» — признался Изуку и расслабленно стал наблюдать за всё новыми парами, которые вкруживались в общий поток танца. Мужчина кивнул и так же посмотрел вниз, смотря, как шляпа, что скрывала его принца ото всех — прекрасно смотрелась в полутени второго этажа и мелькала шумными перекатами своих искусственных бриллиантов при малейшем движении соблазнительного тела. И не смотреть — было невозможно. Выше его сил. Он смотрел, как блестит лакированная кожа у остроносых туфель, как натягивается белая ткань в сгибе локтей, когда ими опираются о перила, как мерцают чёрные волнистые волосы где-то под полями, до которых хотелось дотронуться, сжать их между пальцев и не отпускать, пока их губы не устали бы от поцелуев. Или поднять омегу под бёдра, усадить на себя и где-то в тёмном закоулке облапать всего, вдыхая феромоны- Стоп. Опять понесло. «Вкусил запретный плод, и тот вызвал привыкание, да?» — Бакуго проморгался и с готовностью посмотрел на аристократический силуэт, манерно крутящий указательным пальцем в такт музыке. — Alors peut-être que tu m'offriras ta première danse? «Тогда, быть может, ты подаришь мне свой первый танец?» — Бакуго смущённо предложил ему руку, отворачиваясь и неловко кося взгляд, будучи неуверенным в своих словах, — Peux-tu danser avec moi maintenant, mon prince? «Теперь ты сможешь станцевать со мной, мой принц?» — и эти заалевшие мужские скулы по-доброму забавляли и заставили улыбнуться. Ведь они так боялись услышать от него — «нет». Изуку повернул к нему голову, но Бакуго не увидел за нитями страз ни тёплых глаз, ни той лёгкой лукавой улыбки, с которой ему ответили, после чего он просиял, как маленький мальчик. И сжал между своих грубых пальцев — холодные и кружевные. Но дрогнувшие в его руке. А значит, льдом точно не покрытые.