Мираж моих воспоминаний

Хрупка кожа, не закалённая горячим станком.

Сильнее бей по ней, не жалей студёной воды.

Сердце хладное забьётся журчащим ручьём

И возгорится пламенем затлевшей вражды.

Дата была сказана, как обычно, заранее и обсуждалась уже с его участием, где они быстро пришли к соглашению, по итогу которого сейчас он и Бакуго едут по одной и той же дороге, но в разных машинах. Серьёзно, он мог выглянуть в приспущенное окно своей Феррари и увидеть в таком же окне лицо мужчины, что стоял с ним на светофоре и смотрел в окно заднего вида. Недовольным лицом, ибо убедить ехать вместе у него в который раз не получилось. Хотелось даже настрочить какое-нибудь смс, в надежде увидеть на него реакцию воочию, но Мидория сдержал этот странный порыв и просто вжал педаль газа, как только светофор стал зелёным. Только вот ему пришло сообщение уже от мужчины, который, видимо, тоже смотрел на него, но делал это так, что Мидория даже не заметил этих томных взоров. — Мой принц, я захожу в здание первым? — коротким ответом было сказано «Да». Тем временем в зале собрания уже были практически все. Кто-то молча сидел и попивал принесённый кофе, кто-то перелистывал документы, а кто-то смотрел в окно на окрылённый снегом асфальт и бурчал, что «дороги на обратном пути будут ни к чёрту». Тодороки вот недовольно косился на сына, что, молча стоя под боком, умудрялся раздражать его своим дыханием и тем, что так долго собирался с одним несчастным указанием, что теперь они вынуждены сидеть здесь и «поздравлять» Мидорию вместо того, чтобы размазывать того по стенке. «И в кого он только такой?» — отпив знатно растворённый виски, Энджи покосился на дверь, за которой до сих пор не слышались ничьи шаги. — Интересно, с каких это пор молодёжь взяла за привычку опаздывать…? — ясно подразумевая Мидорию, Энджи прищёлкнул языком, стукнув стаканом по столу. — Прошло только десять минут, а в Токио пробки. Я не был бы так удивлён. — пожал плечами Тошинори, делая глоток джина и смотря на то, как молодой Тенья в который раз тцыкает на холод на улице. — Ну мы же как-то приехали вовремя? — фыркнув, Энджи грозно стрельнул глазами на до сих пор закрытую дверь, — Неужели нельзя было оперативно это осуществить? — Лично вы, господин Тодороки, приехали за час до. — возразил ему Таками, за что получил яркие пылающие сапфиры, желающие перерезать ему глотку прямо здесь. «Ой-ой, какие мы страшные.» — улыбнулся Кейго и вслушался. Все застыли, когда, наконец, услышали грубые шаги в коридоре, и, с ожиданием уставившись на дверь — разочаровались, когда за ней показался хмурый высокий молодой человек вместо того, кого все так ждали увидеть. Бакуго хлопнул за собой дверью, смотря на жёлтый свет перед собой, что располагался прямо над длинным прямоугольным столом, и провёл взором к окну, где стоял Иида, задумчиво смотрящий на сумасшедшую метель за окном. — Мистер Бакуго. — кивнули с приветствием альфе, и тот ответил тем же, усаживаясь по обычаю возле Киришимы, что был неустанно рад его видеть. Очевидно, ведь они давно не выбирались куда-то вдвоём. И, наверное, стоило бы. Тот будто прочитал его мысли и, продвинувшись ближе, заговорщически подстёгивал: — Как насчёт баночки пива после собрания? — улыбаясь широкой улыбкой до ушей и пиная его в плечо, мол, ну же, скажи «да»! Но Катцуки не разделял его энтузиазма идти сейчас в такую погоду в какой-то бар, чтобы просто выпить. А просто купить светлое нефильтрованное и за компанию разделить его в салоне машины было весьма скучным занятием. Ибо их разговор снова зашёл бы в дебри истории, а он, выпив даже одну банку — не смог бы сесть за руль. А добираться потом с помощью Киришимы до своего дома, а после переходить пешочком к омеге — ну детский сад. А он перешёл бы. И перешёл бы пешочком. — В такой час, Дерьмоволосый? — вздёрнул бровь Катцуки, с ухмылкой пиная друга в плечо так, что он чуть не упал, — Тебя Пикачу не сгрызёт «за всё хорошее», если ты так задержишься на работе? — помогая тому удержаться, фыркнул мужчина, слушая ответное: — Я позвоню ему заранее и сообщу. — но оно уже ничего не могло изменить, — Ну давай, мы давно никуда не выбирались. Ты так активно начал работать, что тебя не вытащить в рабочее время, а после работы — сразу убегаешь домой. — это привычное нытьё, которое блондин слушал с закатыванием глаз и скрещёнными руками, было прервано сощуренным Эйджиро, — Признавайся, ты нашёл себе пару и мне не сказал, да? Кто это? Я его знаю? А может, это Мидо- — Угомонись. — отрезал Катцуки, сразу пресекая, — Можно мою личную жизнь не обсуждать здесь? Тебе поговорить, блять, не о чем? — начиная постепенно закипать, Бакуго всё ещё держал себя в руках, чтобы не начать кричать при всех. «Что за привычка в последнее время у всех лезть, куда их не просят?» — раздражённо прищёлкнув языком, альфа отвернулся от ноющего голоса, не желая его больше слушать. — И всё же- Внимание обратилось на открывающуюся дверную ручку, которую легко дёрнули, и с лёгким протяжным скрипом отворили дверь, за которой возник силуэт виновника здешнего торжества. По сравнению с массивностью и широтой дверного проёма — Мидория казался таким утончённым, что Бакуго невольно улыбнулся, но сразу стряхнул улыбку с лица. Жёлтый свет комнаты отбивался от кожаной матовой поверхности надетого брюнетом костюма — обычного костюма-двойки с длинным пиджаком, из-под которого выглядывала шифоновая полупрозрачная белая сетка, спускаясь до самых щиколоток. Весь костюм был сделан под текстуру змеиной кожи. В ушах сверкали золотые извилистые серьги, а волосы были заколоты всё той же элегантной заколкой, что и в новогоднюю ночь. Змеёй. В ней всё ещё изящно поблёскивали глазки-изумруды, как и тогда, когда мужчина впервые заприметил её в вороньих волнах. Мидория был полностью в белом, и лишь один цветок, заколотый у переднего кармана пиджака — отдавал кровью. Роза. Французская красная роза. Вновь это была она. Словно кровоточащая рана, у самого сердца распустившая бутоны. Помрачённое зрелище, стекающее тёмно-алыми лепестками по белому траурному полотну. — Прошу прощения за опоздание. — все встали с мест, но брюнет этому даже не удивился, — Нынче пробки просто ужасны. — размеренно пояснил Изуку, небрежно закрывая дверь носком лакированной, кожаной туфли, — Приветствую всех здесь сидящих. С этого дня обращайтесь ко мне «господин Мидория». — поклонившись в уважительном жесте, брюнет сразу поднял голову и, даже не улыбнувшись, изрёк, — Позаботьтесь обо мне. Тодороки скрипя зубами подметил изумрудное кольцо, так ярко восседающее на тонком пальце, но сидящее там, как влитое. Оно напоминало ему о том, «с кем он сейчас говорит», но всё же так же уважительно ответил, вспоминая, для чего они все тут собрались. Смерть Хизаши была неожиданной, но отчасти в ней не было ничего необычного. По этому человеку Энджи давно мог сказать, что тому не здоровится. И пусть они никогда не находили общего языка и всегда были друг другу кем-то дальше друзей, но ближе врагов — всё же дань уважения отдать этому человеку он мог. Вопреки тому, что он был никем, но смог стать кем-то. И помочь в этом своему единственному ребёнку. Как родитель, Тодороки не может назвать его никчёмным. Пусть во всём остальном — он полное ничтожество. — Приветствую, мистер Мидория. — деловито улыбаясь, промолвил Тодороки, кивая, — Мы уж думали, вы не почтите нас своим присутствием. — и рукой предложил присесть на специально поставленное кресло. Таких «особенных» кресел было всего три. И на двух из них уже сидели люди. Несложно догадаться, для чего были эти вырезанные дизайны в ножках, подлокотниках и вдоль спинки каждого из них — подчеркнуть свой статус. И Мидория знал, каковым будет его. Он сам разработал приблизительный антураж этого предмета мебели, отправляя чертёж нужным людям, чтобы те в кратчайшие сроки и, конечно же, за дополнительную плату вырезали ему прекрасный, обшитый качественным изумрудным бархатом стул. Змеи струились по каждому сантиметру деревянного полотна. А на спинке, по бокам от неё, словно подглядывая за всеми, возвышалась двуглавая кобра, так же сияя окрашенными камнями, которые не были драгоценными. Изуку вздохнул, не желая даже вспоминать, сколько денег было спущено на этот никому не нужный фарс, и всмотрелся в чужие стулья. Те стояли здесь и в прошлый раз, но должного внимания тогда — Мидория на них не обратил. А сейчас он лишь мимолётно просмотрел напыщенные резные элементы, хмыкая и отвечая: — К сожалению, не в моих полномочиях было остановить дорожное движение, чтобы приехать сюда вовремя. — пожав плечи, омега уселся в кресло, подмечая, что за такие деньги оно хотя бы удобное. — В следующий раз выйдете из дома с их учётом? — с напускной доброжелательной улыбкой спросил Энджи, прикрывая глаза и облокачиваясь на голову льва, что была аккуратно сплетена с подлокотником. Говоря вот так и смотря, как ему так же натянуто улыбнулись, повернувшись к нему — Энджи невольно вспоминал молодого Хизаши, когда они впервые встретились. Молодые энтузиасты с горящими глазами, мечтающие и желающие мечтать. Тот был успешным юристом со своей растущей компанией и хорошей репутацией, а Тодороки тогда желал добиться хорошей и устойчивой позиции в обществе. Они неплохо сошлись в характерах, но со временем Хизаши стал мешать своей верой в справедливость. Раскрывать его клиентов, которых трогать было нельзя. Неосознанно, возможно, неосознанно — ставить палки в колёса. Тогда у них обоих уже были дети. У него — Шото. У Хизаши… этот молодой юноша с уставшим лицом. Сейчас на вид он был, как некогда свой отец, когда Тодороки перекрыл кислород его процветающему бизнесу и навсегда погрузил куда-то под пол. Чей-то пол — это твой потолок, не так ли? Знай своё место. Жаль даже, что он так рано покинул этот мир. Он был забавным примером того, как кто-то пытается прыгнуть выше своей головы. — Не вам мне это говорить, вы ведь сами любите приходить заранее и сидеть здесь самым первым, чтобы остальных принижать своей пунктуальностью? — даже не посмотрев на собеседника, Изуку поправил бутоньерку. — Ха. Вы как всегда. Только теперь, должно быть, рады своему положению? — Тодороки фыркнул и всё же привлёк внимание змеиных зрачков, что, бездушно скосившись на вздрогнувшего Тодороки-младшего — вернулись к его отцу. Слегка приподняв подбородок и прищурив глаза, омега посмотрел на собеседника сверху вниз, нос едва заметно сморщился, словно он уловил неприятный запах, а губы сами по себе растянулись в противной улыбке, словно растягивали удовольствие от собственного долгожданного превосходства. Глаза, лишённые теплоты, блестели до иронии тёплым светом, оценивающе окидывая каждую деталь на вздувшемся гневом лице. Одной рукой Изуку небрежно подпёр подбородок и, глядя вперёд, проигнорировал красноречивый арктических холод: — Теперь я имею право с вами говорить в таком тоне. — омега пожал плечами, прикрывая глаза, — Как и вы со мной, или вы не из-за этого решили начать этот диалог? — это был очевидный вызов, и Энджи уже был готов продолжить перепалку под напряжённым взором Шото и молчаливым ожиданием остальных, как в диалог вмешался Тошинори: — Дорогие мои, предлагаю вместо этого вместе поприветствовать третьего Главу семьи. — доселе тихо сидевший мужчина поднял глаза на Изуку, встретившись с ним взором, — Мистер Мидория, рад, что теперь вы с нами, пусть и выражаю искренние соболезнования вашей утрате. — и, протянув руку, скорбно улыбнувшись, будто почувствовал, что все слова, сказанные брюнетом ранее вслух — были не более чем щитом, — Ваш отец был прекрасным человеком. — и он оказался прав тогда, когда его руку пожали в ответ. — Благодарю вас, мистер Тошинори. — и признательно ответили, с этих слов начиная приветственный ужин. В его честь. Праздновать особо не хотелось, да и не праздник для него это вовсе, ведь построен он был на смерти одного одинокого человека, которого, оказывается, он за всю свою жизнь так и не смог должным образом узнать и понять. Но как сказала Эмили — его отец буквально лёг костьми, чтобы сейчас он мог сидеть здесь — среди Семёрки — и чувствовать себя по-настоящему одним из них. И стоило уважать эту возможность хотя бы за то, что благодаря ей — Мидория мог идти дальше несмотря ни за что. Им вынесли блюда. С пылу с жару. Свинина, птица, морепродукты — разнообразие было царским, но вопреки всему, Изуку учтиво взял себе лишь лёгкий перекус из своих самых любимых закусок и, спокойно проследив за тем, как садится Тодороки-младший — начал есть, изредка поддерживая диалог о планах на предстоящий год, мечты и бушующие молодые амбиции. Или, если брать другую половину стола, курс доллара, инфляцию и растущие налоги. Так прошло полчаса от силы, как за шумными диалогами вновь вклинился уже более весёлый голос старого мужчины, который, не смотря на брюнета, жевал мидию, а после, беря новую и смочив её лимонным соком, спросил: — Вы планируете выходить замуж в скором времени? Или, не знаю… жениться? — Изуку замер и медленно с недопониманием покосился на подвыпившего альфу, — Я думаю, вы прекрасно понимаете, что для продолжения рода вам нужен наследник. А вы теперь Глава семьи и к тому же единственный ребёнок в семье. — словно не замечая на себе вопросительных взглядов, Энджи посмеялся в голос, с иронией смотря на шокированного таким выпадом брюнета, — Так что, я полагаю, скоро нам всем стоит ждать приглашения на свадьбу Мидории? — и на это омега мог лишь дёргано усмехнуться, кожей чувствуя, что теперь все взгляды обратились на него. Кто-то даже поперхнулся едой, и после тихого «Баку-бро» было понятно, что этим человеком был Бакуго. Впрочем, остальные, так же затаив дыхание, шокировано уставились на насмешливые глаза того, кого, видимо, всё же задело, что Мидория посмел разговаривать с ним в таком тоне. Раньше Тодороки никогда не позволял себе таких вольностей, а сейчас, когда черта была пересечена упрямой ногой — пошёл ва-банк? Желая подмять под себя не только разговоры за столом, а и голос, что едва прорезался и начал говорить что-то, что могло не понравиться? В крайнем случае, именно так всё видел Катцуки, который нахмурено перевёл взор на сияющие пламенем изумруды, что обозлённо скривились на этот апломб, но пока молчали, видимо, всё ещё не осознав, что их же перчатку вызова буквально кинули обратно в лицо, думая, что этим заставят их замолчать. Ведь чем больше молчишь, тем больше со всем соглашаешься. Но первым после такого явного неуважения оклемался Тошинори, что, вскинув бровь, со смешанными чувствами посмотрел на того, кто хочет воевать с таким уязвимый сейчас человеком. Ребёнок только потерял отца. Только встал на его место, а его уже хотят задушить так яростно, чтобы он более никогда не смел заговорить? Как жестоко. В духе этой старой семьи, и Яги никогда не мог понять, почему даже спустя столько лет, когда Энджи добился того, что его имя стало нарицательным — не останавливался, пытаясь бороться с совершенно новым поколением. — Мистер Тодороки, что с вами сегодня? Впервые вижу вас настолько не в тему разговорчивым, — скрестив руки на груди, Яги не до конца понимал причины столь явной нелюбви, ведь лично Мидория не сделал ничего такого этой семье или самому Энджи Тодороки. «Может ли это быть зависть? И то, что он видит в нём… соперника?» — это ответило бы на многие неозвученные вопросы, но пока задавать их вслух было бы слишком рано. Они только сейчас встали на одну ступень. — А вы почему его защищаете, мистер Тошинори? — донеслось до него, и пальцы сжали собственные руки сильнее, — Видите в этом мальце кого-то вроде сына? — до красноты кожи, и все ощутили, как наполнились горечью и раздражением обычно спокойные и ласковые феромоны чёрного чая. — Вы переходите границу. — черкнул альфа, скалясь. — Это факт. — исподлобья приметил Энджи, и это… …вызвало у Мидории некое чувство дежавю. Не зря он всегда был Третьим. Прятался за спинами первых двух и жил припеваючи, прикрывая чужие спины. Но двое, что никак не могли поделить первое и второе место — никогда не обращали в своих баталиях внимание на третьего. Им интересны только они сами, разве не так? Верно. Так всё и было. Так и должно было быть. Если бы он… до сих пор считал себя третьим. Но нынче он хотел стать Первым. И пора напомнить, что больше ничьи спины он прикрывать не намерен и будет сражаться на передовой. Поэтому из уст, искривившихся неприязнью и жгучей монотонностью, вырвалось жёсткое: — Достаточно. — что разрезало начинающуюся перепалку на «до» и «после», — Мистер Тодороки, если вам так нравятся разговоры о «наследниках», то, может, вы просто хотите понянчить внуков? — разводя руками, с юмором предположил омега, подпирая свой подбородок, — В вашем возрасте не мудрено. И если так, то спросите об этом у своего вечно помолвленного сына, что никак жениться не может. — отмахнувшись рукой, Изуку равнодушно закончил, — У меня с этим точно проблем нет. Он словно стрелял в своё же сердце и ждал, пока то начнёт кровоточить. Казалось бы, почему нельзя было промолчать? Не резать свою же рану, которая и так никогда не заживёт? Но по-другому Мидория не знал, как жить. Он привык, что ему нужно было бороться за место под солнцем. И неважно, какими методами. Но никогда нельзя было показывать слабину, позволить себя прогнуть, сказать что-то, на что он смог бы лишь промолчать. Никогда. Иначе… А иначе они… что? Убьют тебя? Уничтожат всё, чем ты дорожишь? А что осталось из того, чем ты дорожишь…? «Мама.» — попытался заглушить Мидория и вслушаться в весёлую речь, что специально била по его самым неогрубевшим местам. Но более всего, при взгляде на эту опухшую от старости рожу — он вспоминал то, что услышал в аудиосообщении от своего отца накануне. И в этот момент, сидя здесь за столом, за одним столом с этим человеком — Мидория понял, что сейчас он искренне понимал отца. Понимал, пусть и не прощал. Тодороки-старший всегда казался другим достойным и смелым на идеи человеком, продолжающим дело своей долгоиграющей семьи. Но теперь Мидория знал, что это всё — постыдная ложь, и никакой храбрости в этом человеке отродясь не было, ведь иначе он не стал бы «душить» молодую юридическую компанию, что раскрывала общественности то, с кем он ведёт свои дела лишь для того, чтобы добиться вершины. Потому что сейчас Энджи Тодороки защищается. Плюётся ядом, что сделан его предшественниками, и защищается. Думает, что сможет победить, не сталкиваясь с ним в будущем. А лев, который защищается — это лев, который знает, что ему грозит опасность. — Ха. Не беспокойтесь. Мой род не остановится на нём. — Тодороки скучающе отвёл глаза, и Катцуки почувствовал, как его собственная кровь начинает подогревать его вены, — А вот ваш на вас вполне может быть. — но он никто, чтобы вставать и защищать. Он — никто. Эта мысль проедала ему мозг и капала разъедающим ядом, и Бакуго был не в силах сделать вид, что не замечает её. Сейчас он мог лишь беспомощно сидеть и посматривать, как и все остальные, на Мидорию, чьи губы вновь и вновь из скорбной тонкой нитки прорывались в ядовитую усмешку, ожидающую бурные овации. Изуку был израненной коброй, только сбросившей чешую. Он словно смотрел на противника в трое больше себя и ухмылялся. Хотя и знал, как никто лучше, что сейчас он ему не соперник. Что ещё рано тягаться с кем-то вроде него. Но упёршись в стену, ему оставалось лишь биться. Так, словно от этого зависела бы его жизнь, шипя изо всех сил. Было ли это так? С сожалеющими глазами, Катцуки не посмел бы ответить на этот вопрос. — Вас это так заботит? — промокнув губы салфеткой, Изуку отпил вина из бокала, ведь кусок в горло и так ему не лез, — Мне казалось, что вы будете только рады тому, что опять сможете монополизировать рынок Токио. — и выстрелил точно в голову, беззвучно хмыкнув на вздувшуюся венку на виске. — На что вы намекаете? Изуку мельком посмотрел на Тошинори, что, хмурясь, словно не мог понять, что нашло на старшего Тодороки, но учтиво отступил назад, когда ему сделали замечание о том, что он слишком «впрягается за него». Сидя в кресле, украшенном изображениями дельфинов, альфа выглядел оскорблённым до глубины души. И злым. Невероятно злым на те слова, которыми умело прорезали самые глубокие, белыми нитками зашитые раны. Всем было известно, что Тошинори Яги буквально мечтал о детях, когда была жива его жена. Но после автокатастрофы — похоронил эту мечту с концами, не видя возможности. И напоминать об этом вот так — было попросту бесчеловечно. О каких манерах и чувстве такта можно говорить, если этому человеку оно, как и его сыну, было свойственно только перед многочисленной публикой? Они были актёрами, которых в реальной жизни ни один фанат не предпочёл бы знать лично. — Я говорю весьма прямо. — пожал плечами Изуку, чувствуя, как безмятежьем покрываются собственные глаза. Словно пеленой, через которую он ничего не видел. Если говорить откровенно, то Мидория знал, что его ждёт на том посту, от которого он так желал откреститься, как бы иронично это не звучало. Неописуемо долго находясь в этом рассаднике змей, он давно понял, что далеко не он тут — змея. Но какая-то часть его надеялась и верила в то, что сегодня он обойдётся малой кровью, и прямая конфронтация возникнет значительно позже. Но ощущение было, будто его вновь и вновь погружали в чан с дерьмом и заставляли наслаждаться тем, что для него вообще этот чан поставили. Брюнет не мог вспомнить и одного раза, когда с такими словами обращались бы к кому-то из его знакомых. Да, наследники были важны, но чтобы об этом говорили так настойчиво и насмешливо — он слышал впервые, и будь его воля, прямо сейчас он с размаху влетел бы ногой в челюсть этому человеку, после «мило извинившись» за то, что нога соскользнула. Но noblesse oblige. И именно это «положение обязывает» и спасало сейчас такого беспардонного альфу, почему-то думающего, что он имеет право так откровенно втаптывать его в грязь. «С каждым разом я всё больше думаю, что работать безвылазно — моё призвание.» — фыркнув на это горькой усмешкой, Изуку проглотил обиду и вновь упрямо взглянул в эти рассуждающие глаза, суждения которых были никому не интересны. — Вы ещё молоды, мистер Мидория, и многого не учитываете, но статус, что вы приобрели — это не только про власть и ресурсы, знаете? Я забочусь не о вас, а о будущем. — омега вскинул бровь, а на губах заиграла глумливая улыбка, — К тому же, Глава семьи не может существовать без семьи. Тем более, если фамилия так же молода, как ваша. — нарочито подчеркнул Энджи, слыша, как в зале образовалась полная тишина и негодование после его слов, а сын рядом, всё это время шокировано смотрящий на него — закашлялся. — Не думал, что вы так озабочены будущим. — развёл руками брюнет, намереваясь поставить в этом диалоге жирную точку, — В любом случае, не в вашем положении лезть в личные дела моей семьи. — выделяя, Мидория недовольно понизил тон, — Сейчас я спущу это вам с рук, ведь мы не в формальной обстановке, но впредь я надеюсь, что это первый и последний раз, когда я слышу от вас нечто подобное в свой адрес. — а после, беззаботно рассмеявшись, упрекнул, — Или, Дьявол, вы настолько разочарованы в себе и своей семье, что лезете в мою? Как низко вы пали, мистер Тодороки. Омега давил на больное и ощущал садистское наслаждение. «Не сможешь.» — холод пронизал его кости и шёл по венам вверх, — «За мной будет последнее слово.» — Да вы- Изуку приготовился к новой волне конфликта, но внезапно нахмурился, слыша помимо терпкого запаха имбиря, что угрожающе исходил от старшего Тодороки, феромон… знакомый феромон бренди, который Изуку ощущал довольно редко на себе, но знал, кому тот принадлежит. А потому взор сам устремился на помрачневшего мужчину, что в упор глядел на того, кто начал весь этот диалог. Катцуки смотрел не отрываясь, хотя до этого было ощущение, что именно на нём был сосредоточен мужской взгляд. Но изумруды так и не смогли этого поймать. «Ублюдок старый.» — кипело внутри и говорило Катцуки, что этот цирк клоуна в главной роли — надо прекращать. Его принц стрелял на поражение. Воображение само за него нарисовало в тонких руках, спрятанных в кожаных перчатках — два револьвера, что так хладно крутили барабан, свистя патронами и напрасными холостыми. Это было завораживающе. Бесспорно, увереннее этой стойки и этих слов — Бакуго мало что слышал. Но смотреть, как его любовь сражается сама — ему не нравилось. Это ощущалось неправильно, и поэтому, шумно выдохнув и тяжело посмотрев на альфу, Бакуго угрожающе сощурил рубины. И Мидория не узнал бы в них тот мягкий и влюблённый взгляд, которым всегда смотрели на него. Сейчас они смотрели обозлённо и в упор, словно заживо хотели спалить того, кто никак не мог заткнуть свой рот. А на кожу медленно стал оседать запах крепкого бренди. Орехового, чем-то отдельно напоминающего миндаль или пекан, но точно не медового. — И долго мы ещё должны за этим наблюдать? — Мидория машинально повернул голову к лаве, что, будто оградив его, стремилась потопить другого, — При всём уважении, но вы трое, кажется, забываетесь, что помимо вас здесь сидят и другие люди, — мужчина не желал приплетать и обрисовывать всё вот так, — И мне, как и другим, я уверен, абсолютно не интересно наблюдать за тем, как вы пытаетесь надавить друг другу на больное. — но это не значит, что, откинувшись на кресло и злостно блеснув оскалом, он не мог уточнить, кому именно он это говорит, — Только вот вы, господин Тодороки, видимо, забыли, что помимо приветствия нового Главы — мы поминаем память его покойного отца. — Энджи сконфузился, хмурясь на обычно хмуро молчавшего мужчину, — Так не слишком ли вы разошлись? — но, удивившись такой реакции, не успел и слова сказать, как блондина поддержали: — Бакуго дело говорит. — поддержал Киришима, вскидывая бровь и проводя подушечкой пальца по стакану налитого мартини, — Почему вы так накинулись на него? — Была такая замечательная трапеза, пока вы не начали говорить о том, о чём говорить — не имеете никакого морального права. — вытерев испачканные в масле губы, Иида остро стрельнул в удивлённые холодные глаза, — Даже если это простой интерес. — и Тодороки прикусил губу. — Что ж, поддерживаю остальных. — пожав плечами, приулыбнулся Таками, заводя руки за голову и откидываясь в кресле. — Г-господа… вы не так поняли- — хотел было начать неловко оправдываться Тодороки, но его беззастенчиво остановили резким: — Приятного аппетита. — прерывая очередной круг, после чего Мидория, спокойно продолжив есть, положил в рот безвкусную сейчас креветку. Он готовил лучше, но несмотря на пресный вкус, от которого было желание сморщиться, брюнет благодарно кивнул тем, кто помог ему остановить этот фарс. Заострив внимание на том, кто кивнул ему чуть медленнее, чем все остальные. Больше Бакуго на него не смотрел, предпочитая вести беседу с Киришимой и слегка пинать того «для профилактики», но Изуку знал, что за ним присматривают. И это, к его удивлению, вызывало скорее тёплый трепет, чем недовольство и желание «поставить на место». А потому, скромно приулыбнувшись будто самому себе, Изуку пригубил бокал, посылая благодарность мысленно: «Тебе в особенности, mon cher.» Столовые приборы зазвенели, и постепенно все последовали его примеру, теперь трапезничая в основном молча, изредка поглядывая на часы. И когда ужин продолжился, Изуку на мгновение задумался о сказанном. Наследники… взаправду были нужны. В словах Тодороки Энджи, как бы он волком на него не смотрел, но было зерно истины. Теперь он единственный, кто в полном ответе за свою семью. Только вот за какую семью — вопрос прекрасный. Свет ламп освещал лицо Изуку, но тени, казалось, оттеняли его фарфоровое лицо, чуть побледневшее, но из-за косметики на лице, что тёмными тонами обрамляла глаза, отвлекая всё внимание на себя, казалось, что в цвете оно всё-таки не поменялось. Машинально проводя пальцами по краю тарелки, его мысли унеслись далеко от стола. Наследник, продолжение рода — это всегда было не просто вопросом, а своего рода обязанностью. Он частенько думал об этом в прошлом, но всегда будто знал, что дети — далёкая от него мечта. От чего-то всё равно отказываешься. Даже если отказываешься от очень многого. «Готов ли я действительно ко всему этому? Вынесу ли я?» — подумалось ему, пока он, машинально поднося вилку ко рту, вспомнил о том букете пятнистых камелий, что недавно уже полностью завяли, и губы тронула усмешка. Камелия означала «восхищение». И Бакуго наверняка об этом знал.

***

Поездка в Камакуру вышла тихой и размеренной. Порой они останавливались, проезжая мимо на жёлтой машине, и покупали у придорожных круглосуточных магазинчиков что-то съестное или просто заезжали на заправку, вновь заполняя полный бак бензина. Дорога была не близкая. Палящее солнце, благо, не обладало способностями тридцатиградусной жары, но вот снег, оседавший на дворники, что без устали работали из-за него, иногда раздражал. Причём обоих. И как пара давно женатых — они стали бухтеть на это вероломство, а после перешли к обсуждению виллы. Рядом потихоньку менялись пейзажи. С городских высоких зданий к мелким провинциальным городкам с частными старыми домиками с перебитой досками крышей. А после и к пустым полям, что ждут следующего сезона посева, чтобы осенью вновь принести хороший урожай. Машина мчалась по крутой дороге, где с одной стороны был лес с просветами солнца сквозь голые кроны когда-то зелёных осок, а с другой — простор, где птицы сражались с высотой. Мидория затаил дыхание, глядя на восходящую красоту ещё сумрачного светила, в свете которого крутились овсянки и зяблики и оживал мир, наконец дождавшийся утра. Они выехали рано, на самом рассвете. — Нас встретит администратор? — разбирая через тёмные окна снежные долины, что протягивались вслед за ними. — Нет, я позаботился о том, чтобы просто подтвердить наш въезд онлайн через сайт. — спокойно проговорив это, Бакуго минул указатель с пометкой «Иокогама», объезжая её и потирая руль пальцами в предвкушении, — Так что на эти дни — эта вилла только наша с тобой. Ну и этого маленького монстра. — явно намекая на Йору, мужчина с улыбкой фыркнул на осуждающий лай первого. Про Айя они тоже не забыли, но змей, как обычно, спит. — Двухэтажная, значит. И с горячими источниками прямо на территории дома. — размышлял Мидория, вдыхая сбитый воздух и приоткрывая маленькую щель окна всего на мгновение, чтобы услышать рваный звук ветра, — Как сауна. Удивительно даже, что такое существует. — давненько он уже не слышал этот возглас свободы, что резал его щёки и трепетал ресницы. Время от времени он скучал по тем гоночным вечерам и даже ночам, которые так любил в своей юности и за которые готов был отдать свои сны и завтрашний рассвет. Те иногда звали его, когда он склонялся над документами, и с улыбками подстёгивали его бросить всё и полететь вместе с ними по асфальтированной дороге куда-то где-то между океаном и спящим городом. Но слыша их мольбы и зазывания — Мидория отмахивался от них, пачкая руку в ручке и запахе воска от печати с изображением змеи. Безвольно скучать за тем, что его вдохновляло — было для него весьма тоскливым занятием, ведь вернуться обратно он уже не сможет. Мост был разрушен и сожжён факелом. Факелом, который остался тлеть в его руке. И до сих пор обжигал ту, когда-то мечтой зажжённым пламенем. — Ты никогда не снимал виллу? — в замешательстве спросил альфа, следуя навигатору и слыша простодушное: — Нет, хотя иногда возникало желание всё бросить и вот так убежать. — и лицо тронула полуулыбка. Короткая, как вспышка. — Но? — Моё «но» ты прекрасно знаешь. — с усмешкой ответил омега, заваливаясь назад, и, медленными движениями разрывая упаковку с мармеладом, вытащил из неё медведя, ногтями разрывая его яблочную тушку. Встретила их небольшая вилла с опорой в несколько внушительных балок, к которой подводила тропинка выложенных замшелых камней, мох от которых пробивался даже сквозь белое одеяло снега, скрипящее под ботинками. В противоположную сторону от дома было ответвление, добротно закрытое деревом и стеклом, что-то вроде закрытой веранды на свежем воздухе, где стояли стулья, стол и даже изящно выкрашенные в бордовый вазы. В самих вазах не было ни ростка настоящих растений, лишь аккуратно сделанная икебана. Весь дом был выполнен в серо-бело-чёрных тонах с характерной японской старинной культурой Камакуры — крышей дон-гун. А как они зашли в дом, так в глаза сразу бросились классические стены, украшенные свитками с каллиграфией. В углу же стоял стол с татами вокруг него, где можно было присесть и любоваться видом из окна, наслаждаясь чашкой горячего чая или, быть может, бокалом вина. В центре гостиной, рядом с плазменным телевизором и пустым баром, стоял низкий стол, окружённый мягкими подушками, а над ним висела бумажная лампа, создавая тёплое и мягкое освещение после того, как они включили свет. Смотря на это всё, Мидория вдохновился, слыша, как сзади звякнуло стекло, и, обернувшись, увидел в руках блондина пару бутылок светлого вина… того, которое они распивали когда-то уже очень давно. — Отметим это дело сливовым вином? — предложил Катцуки, разуваясь при входе и надевая тапочки, — Давненько я не пил его в хорошей компании. — подмигнув расплывшемуся в тихом смехе омеге, что повторил за ним и прошёл внутрь первого этажа, замечая в стороне непримечательную, но зацепившую его взгляд дверь. — После меня — все были так плохи? — Изуку скрестил руки на груди, вскидывая бровь и наблюдая за тем, как бутылки кладут в бар, дабы те охладились. — После тебя никого больше и не было. — простым движением Бакуго пожал плечами, приглашая брюнета сперва осмотреть дом, а после уже со спокойной душой сесть за распитие общей чаши вина. На втором этаже располагалась широкая и вместительная спальня с шикарными вазами на манер той, что Изуку уже видел во дворе и с икебанами, правда, уже фиалкового цвета. Однако она была одна. Мидория на всякий случай осмотрел другие комнаты во всём доме, дождавшись, когда их экскурсия дойдёт до этой маленькой дверцы, на которую он обратил внимание ещё в начале, и спросил: — Слушай, а спать… мы где будем? — Мы же видели спальню. Там. — беззастенчиво, спокойно сообщил Катцуки, и Изуку выгнул бровь. Дело было в том, что даже сейчас, когда они вроде как пытаются понять быт друг друга — они всё ещё спят на разных кроватях. Точнее он спит на кровати, а Бакуго засыпает на диване. И Мидория действительно не понимал, почему мужчина был готов жертвовать своим привычным комфортом просто ради того, чтобы пожить с ним. Диван, конечно, был большим, но всё-таки сравнивать диван с кроватью — сравнивать абсолютно два вида комфорта. Лично брюнет отсутствие своей кровати терпит только вынужденно, ведь только на ней он зачастую засыпает без задних ног. Но в данный момент эти вопросы подтёрлись, и Изуку спросил в лоб, становясь около двери и облокачиваясь плечом на стенку около неё, смотря на Бакуго, который не смог сдержать улыбку, словно заранее задумывал эту авантюру и втянул его в неё без зазрения совести. Это было бы в его манере. — Мы будем спать вместе? — переспросил Изуку с лёгким нажимом, и к нему повернулись всем корпусом, улыбаясь и ставя руку над его головой, чтобы после склониться к лицу: — А почему нет? — прошептал Катцуки, поддевая пальцем шаловливый локон, — Мне казалось, что мы уже достаточно близко знакомы, чтобы просто делить постель, мой принц. — и ясно выделил те слова, из-за которых уши мгновенно запылали красным, который, по словам блондина, так ему идёт. Но, скрестив руки на груди, брюнет упрямо взглянул в эти горящие глаза, с усмешкой проговаривая прямо в их пламя: — Не наблюдал я раньше за тем, как ты беззастенчиво хочешь побывать в моей постели. — и поправляя свои слова после того, как увидел лукаво приподнятую светлую бровь, брюнет закончил — Ну, кроме тех случаев, когда это, якобы, было для моего «успокоения». — На этот раз можешь думать об этом так же. — склонив голову, Бакуго вслушался в неровное дыхание и, прислоняясь к шее, легко поцеловал её в паре сантиметров от кадыка. Услышав шумный вдох и безмолвие, Катцуки осторожно продолжил, теряясь в лёгком движении волос и громком сглатывании, попутно лаская пальцами едва налившуюся красным шею, прислоняясь жаром своей кожи к холоду той, что слегка покрылась мурашками, говоря честнее о своих ощущениях, чем владелец. Другой рукой он тихо прислонил руку к ручке, открывая дверь, ведущую через узкий коридор в слегка душноватый зал, где помимо пара, что витал над их головами, витал также и холод, пожирающий одиночество их тел своей извечной арктической простудой. — «Успокоение» чего тогда? — раздался тихий вопрос, которому Катцуки усмехнулся и, отстранившись от ароматной шеи, промычал: — М-м-м… — приглашая брюнета войти первым, — …Души? Изуку фыркнул на эту философию, отчётливым шагом проходя внутрь, заходя в прохладное с виду место с плывущими туманами больших облаков белого влажного дыма, где резвый ветер заставил его запрятаться в надетое и не снятое им пальто, расстёгнутое ранее из-за теплоты дома. Местность была небольшая, от силы напоминающая по размерам разве что детскую площадку, весьма скудную на качели, но в ней было всё. И вымощенные по кайме водоёма камни, словно заглазированные водой с течением времени, а там, глядя внутрь толщи воды — можно было заметить лишь ровную поверхность. И холод, так и норовящий подтолкнуть их к тому, чтобы прямо сейчас окунуться в воды, приветствующие их жаром в пустыне чистого снега. Глупостью было приезжать сюда зимой, однако что-то воодушевляло Мидорию, стоящего впереди и смотрящего, как холод сплетается с теплом, и никто из них не был в силах одержать победу. Далее, глядя сквозь пар и завывание ветра, можно было увидеть шапку горы Фудзи, величественно смотрящую на них с сотню миль. Оторваться было выше его сил и, произнося вслух, он спросил, слушая, как тяжёлые шаги были его ответом: — И что ты планируешь делать дальше в этом замечательном горячем источнике? — вопрос, вопреки хитрому плану, был произнесён спокойно и ровно, а после омега скосил взор на мужчину, что, стоя рядом, покрылся лёгкими каплями воды от пара. Мидория уверен, так же, как и он. — Вопрос ведь не в этом. — повернулся тот к нему и улыбнулся, заводя волнистые волосы за ухо и проникновенно спрашивая, — Вопрос в том, что ты мне позволишь сделать, мой принц. — Что я…? — нахмурившись, Изуку услышал лишь лёгкое: — Allons prendre une tasse de prune, mon précieux prince. «Пошли выпьем сливовой чаши, мой драгоценные принц.» — и ему протянули предложенную руку, в загар которой была вложена бархатная перчатка, сразу же стиснутая мозолистыми пальцами и поцелованная сквозь переливающуюся ткань. Словно те просто ждали его согласия. Согласия на что-то, на что Мидория обязательно его даст. С условием. Но с условием ли?