Мираж моих воспоминаний

И почему-то после столь ярких заявлений… они оба начали нервничать. Ну, то есть с виду Мидория был непоколебимой скалой, которую ни дождь, ни ветер не сломит, а Бакуго был нахмуренным спокойным мужчиной, открывающим один из своих презервативов от целой ленты, которые он, в принципе, не вытаскивал из своего небольшого портмоне. Его-то он носил только потому, что деньги нужно было где-то складывать, а сумки не любил. Но сейчас хотелось заиметь что-то подобное, чтобы была возможность и время успокоиться наконец, а не вести себя как чёртов девственник перед любовью всей его жизни. С виду всё было весьма стандартно и незаметно. Как всегда. Но когда Изуку чуть присел на стол и начал ногтями постукивать по поверхности, постоянно разглядывая всю возможную мебель в этой — как оказалось скудной на мебель — лоджии, а Бакуго сердито бил себя изнутри по лицу, дабы оклематься от дрожи в руках — всё стало очевидным, как стекло. Настолько очевидным, что когда они одновременно нервно хихикнули, а после застыли во взглядах друг друга — то скрывать это было бы уже глупо. — Нервничаете, мой принц? — первым заговорил Катцуки, подходя ближе и кидая портмоне в сторону, оставляя в рукаве лишь один презерватив. — А вы, mon cher? — это был удар ниже пояса, ещё и туда, где сейчас и так уже было тесно. Из губ вновь донеслось шаткое «ах…», задушенное их общим смехом. Оба не могли остановиться какое-то время, смеясь с ничего, как последние в мире идиоты. Неловкость постепенно стихала, и между ними образовалась нить приятной тишины, в которой ни один из влюблённых дурачков, коими они беззазорно друг друга считали, не смел посмотреть в глаза другому. Они там оба потерялись бы. Один — в безликой пустыне иссохшим путником в шаге от живительного источника. Другой же где-то в нетронутых человеком лесах, девственно чистых и только окроплённых холодным ливнем. Это не сочеталось между собой. Казалось, пустыня и дождливые леса — никогда не смогли бы встретиться. Но они здесь. Смотрят друг на друга, словно влюблённые до беспамятства и безумные в своём желании. А может… не словно? — Давай просто будем честными, — предложил Катцуки, его голос стал мягче, — И начнём, например, с…? — не договаривая, он со всей тяжестью тела обнял брюнета, зарываясь руками под складки белого хаори, сжимая его вместе с кимоно. Обычные объятия, лёгкие при первом чувстве, ощущались так, словно они нуждались в этом бесчисленное количество раз. Бакуго дышал глубоко, выдыхая куда-то мимо шеи, и прижал чужое тело так же крепко, как ранее оно обнимало его, словно хотел раствориться в хрупких объятиях. Чтобы навсегда забыть о громких салютах за окном, бледной луне и всех проблемах разом. Обо всём, что они оставили позади этой южной лоджии. Катцуки закрывал глаза, прислушиваясь к тихому биению сердца возлюбленного, который был рядом, теплом и нежностью согревая его тело и душу. И объятиями в ответ. И мужчина слышал, как это маленькое сердце начинало стучать чаще, ровно так же, как и его, дёрганное под истончёнными сейчас как никогда струнами терпения, отвечая тем же. Ладонью он мягко сжимал затылок, минуя красиво созданный пучок и, слыша звук смятых волос, прошептал прямо рядом со слегка покрасневшим ухом: — Скажи мне… Ты же не имел в виду секс с проникновением, правда…? — слегка обеспокоенно спросил Бакуго, останавливая свои похабные мысли трезвостью, как мог, — …Просто, если ты хочешь так, то я беспокоюсь о том, что потом тебе будет сложно ходи- — и когда его лицо обхватили пропавшими со спины ладонями — он почти удивился. «Он же не скажет, что хочет прямо здесь…?» — но его мысль опроверглась серьёзным: — Абсолютно нет. Мы ведь взрослые люди. — прикрывая глаза на выдохе, Изуку захотел вновь поднять их к мужским, но смущённо прокашлялся, — И сейчас мы явно не в той ситуации, чтобы полноценно… — Мидория хотел закончить фразу на этом, но выдержанный взор, смотрящий пронзительно и словно сквозь одежду, вынудил закончить, — …заниматься любовью. Да и времени до объявления… — Мидория быстро понял, что его телефон так и лежит в барсетке, потому кивнул на наручный мужской циферблат, — У тебя часы. — У нас есть час. Это довольно неплохо, но маловато, конечно… — подметил Бакуго, глядя на когда-то подаренные ему часы и подсчитывая, что в целом они могут успеть, даже с учётом прелюдии, — Я постараюсь не взлохматить тебе волосы. — поцеловав омегу в уголок глаза, он улыбнулся, замирая при следующей фразе, словно кот с расширенными зрачками. — Я попытаюсь не поцарапать тебе шею вне кимоно. — отбив этим предыдущую фразу, брюнет не ожидал, что после неё мужчина поспешит скинуть с себя верхнюю часть одеяний, оставляя её безвольно висеть на узком ремне, — …Что ты? — Царапай. — к чёрту посылая своё чёрное хаори и кидая то на кресло, Бакуго беззастенчиво произнёс, — Можешь вообще делать с этим телом, что хочешь. Я давно тебе говорил, что твои прикосновения мною только желанны, помнишь? — Мидория неуклюже кивнул, смотря, как альфа осторожно снимает с него хаори, что скатилось по рукам и плюхнулось на стол, — У меня есть идея, что мы можем с тобой попробовать. — Я весь во внимании… — это было сказано слишком эмоционально, будто сиплым голосом. Былая уверенность рассосалась, как сахар в тёплом вишнёвом чае. Что, если он поспешил? Что, если это неожиданное желание просто его взвывшая омежья сущность, которая попросту изголодалась по настоящему человеческому теплу, вместо игрушек и бесчисленных видео из глубин порно-сайтов? Может, вовсе и не он хотел этого. Может, тогда это «хочу большего» было сказано в состоянии аффекта, и после это всё будет ошибкой, которая потянет за собой кучу проблем? Он ведь сам знает, чем в итоге всё закончится. Каким холодным будет финал. Так почему перед тем, как вступить на морозный трон, он предпочитает сдаться в объятия лавы, которая обещает ему, что он не обожжётся? Уверен ли он в своём решении? Точно ли всё рассчитал? А пути отхода? А что, если их увидя- — Я хочу, чтобы ты доверился мне, — прошептал Катцуки, словно угадывая все его штормовые мысли, говоря мягким голосом, — Позволь мне показать тебе, как я могу любить тебя. — и признавался раз за разом, — Ты не ошибся в этот раз, мой принц. Слышишь меня? — Катцуки подхватил утончённые щёчки в свои ладони, поглаживая их большими пальцами, и, наблюдая за расширившимися зеницами, проговорил, — Ты ведь помнишь, что одно твоё слово, и я… — И ты прекратишь. Да, я помню. — кивнул Изуку, но по-прежнему ощущал, как лёгкий холод гулял в сердце, — Просто иногда всё кажется… таким нереальным. Будто правда для меня не может быть такой хорошей. — он хихикнул, — Ты слишком… — «слишком влюблён в меня?» хотелось закончить, но брюнет осёкся, — Ты… — голос Изуку затих, оставляя недосказанность висеть в воздухе, а Бакуго смотрел на него, ощущая, как от этого горестного лица внутри цветут гиацинты. Мужчина редко говорил слова любви напрямую. Очень редко. Он мог показывать свои чувства действиями, флиртовать или делать комплименты, бежать сломя голову следом, но сказать простые три слова… было для него отчего-то неописуемо сложно. Он и сейчас, стоя перед тем, ради кого готов был на многое, чувствовал, как слова застревают в горле, не позволяя вырваться наружу даже простому признанию. Признанию, коим раньше раскидывался как разменными монетами, лишь бы от него отстали с вечными расспросами, «а любит ли он в ответ?» Мидория же никогда об этом не спрашивал. Не ждал и не требовал. Он просто был рядом. Мягко и требовательно подчиняя его своей воле, видимо, даже не мечтая о том, что когда-то услышит его чувства, обёрнутые в слова. Слова, которые Катцуки не спешил говорить, словно из-за них — он мог стать таким уязвимым, что малейшая реакция его принца могла бы подкосить всю уверенность, которой он так долго гордился. «Хотя, важна ли она сейчас, когда передо мной он?» А Бакуго всегда боялся её потерять. Уверенность — это авторитет. Это его сила. И вот так просто отдать кому-то другому в руки нож, что может её пронзить насквозь… ну разве это не глупо? Тогда почему вопреки этой глупости в голове прозвучала словно законченная брюнетом фраза: «Ты слишком любишь меня…?» — так вопросительно и откровенно, словно продолжило за брюнета, — «Я люблю…? Я его люблю…» — будто молнией ударило сердце, отчего оно не умерло — нет. Оно стало биться чаще. Ведь, кажется, он позабыл, что об этом он думал уже достаточно давно. Так что, да. Да, определённо. Он. Его. Любит. — …Слишком… — подбирая слова, альфа нервничал, мгновенно краснея, — …влюблён в тебя? — Бакуго был уверен, что после всего недавно сказанного брюнет был бы просто не готов к настоящим его мыслям. А свою любовь к нему он может показать. И так она почувствуется намного ближе. — Ты… — Изуку нахмурился, вглядываясь в его лицо, и неосознанно положил ладони на чужое оголённое тело, почему-то не вздрагивая после от осознания этого действия, как ошпаренный, — Ты впервые говоришь мне это вот так. И знаешь, возможно, я так переживаю отчасти потому, что… Мидория застыл, когда его шею стали покрывать лёгкими следами поцелуев, чуть щекотливых, как крылья бабочки, из-за чужой короткой щетины, которую перестали брить после того, как он сказал, что она ему нравится. Кимоно было поддёрнуто умелыми пальцами и невольно приоткрывало кожу и нижнее белое ханьери, которое отодвигали всё дальше от кожи, попутно заставляя ещё глубже придвинуться к центру стола, где небрежно зазвенел полный бокал, едва ли не разлившись после неаккуратного удара. Мидория почти обратил на это внимание, желая передвинуть его подальше, как почувствовал, как на его колени положили ладони. Развернувшись, он увидел, как удобно… и как развратно мужчина устроился меж его ног, играя с его поясом. — …я тоже влюблён в тебя…? — тихо признавшись, омега удивился собственному откровению, поспешно отворачиваясь и машинально прикрывая себе рот рукой, ощущая, как Бакуго остановился после его слов. Это чувствовалось «прыжком веры» в неизвестную темноту. Он не знал, что его ждёт впереди после сказанных слов, но точно знал, что не хотел вернуться туда, где они сказаны не были. Будет забавно в будущем после того, как их любовь иссякнет до сухих краёв, казалось бы, бескрайнего океана — вспоминать о мужских словах и о своей повторяющей глупости, когда он произнёс их в ответ. Забавно будет проходить мимо друг друга и делать вид, что никто из них не слышал от другого сказанных в желанном бреду признаний. Забавно ли будет тогда в новом одиночестве пить красное вино? И смотреть, как Бакуго тоже его пьёт? Ранее не любящий привычный винный алкоголь и предпочитающий шотландский скотч? — Ты в меня… влюблён? — почему-то чужой голос дрожал, — …Скажи это ещё раз. Мидория на секунду замолк, смотря всё ещё куда-то в сторону, а не в такое беззащитное лицо, сглатывая при этом до безумия шумно, хотя тишина морозной лоджии слышалась в разы громче. Настолько, что Бакуго, упёршись рукой о стол, закрыл продувающее окно, выдыхая и прося его ещё раз «повторить то, что он только что сказал.» И всё. И время остановилось, продолжая как бешённое заставлять его сердце стучать лишь от осознания той мысли, что он только сделал и в чём он признался альфе, что как зачарованный ждал. Только вот ждал чего? «Может быть, не стоило этого говорить сейчас…?» Краем глаза Изуку видел, как хмурое лицо разгладилось и поражённо смотрело на него, после чего шея покрылась мурашками от низкого и растерянного, но настойчивого: — Повтори, — дрожь которого теперь казалась молящей, и Изуку знал, что у него есть выбор. Он бы мог промолчать и вновь спрятаться в своём ледяном царстве, но на самом деле ещё немного, и его царство само его заморозит. «Возможно, судьба даёт мне последний шанс?» — наивно предположил он, и от этого осознания глаза намокли, словно бы он шёл по минному полю, проросшему цветами, дабы в конце обязательно подорваться на последней мине, — «Это так жестоко на самом деле.» Изуку глубоко вдохнул и, наконец, осмелился посмотреть в глаза Бакуго. Они были полны ожидания, напряжения и чего-то ещё, чего он не мог сразу распознать. Может быть, это была надежда. И судя по взгляду в ответ, что-то такое сейчас пылало и в его безмятежных и серьёзных глазах. Изуку почувствовал, как его сердце сжалось от страха и одновременно расширилось от желания. Его слова, так сложно рождающиеся из горла, звучали как эхо, настолько долго отбивавшееся от стен его замершей цитадели, что он уже, вероятно, потерял надежду, что кто-то когда-то ответит на них. Но сейчас его лёгкий кивок согласием для Бакуго был расценён как что-то драгоценное. А для него это — было последней его попыткой. — Да. Я влюблён в тебя… — голос задрожал и в конце стих, шепча слезливо и так искренне, что Бакуго молча обнял его, сжимая в тиски, — Катцуки… Он давно не верил в любовь, но в этот момент он хотел её испытать больше всего на свете. Он хотел, чтобы эти объятия, эти поцелуи, эти слова — были реальностью, а не жалким ранним солнцем, будящим его в холодной постели. Он никогда не жаловался, но с годами понял, что холод его кровати перестал его просто бодрить. Кофе не был таким горячим, а утренние новости стали фоновым шумом, которому он даже прекратил давать комментарии. И Бакуго сейчас, обнимающий и шепчущий ему что-то неразборчиво — был его теплом в кровати, вкусным кофе и жаркой темой для обсуждения ранним утром. Он был нужен ему. И сейчас… сейчас в нём тоже нуждались. — Я тоже влюблён в тебя. Как же я рад это слышать… — брюнет, наконец, стал разбирать шёпот и неожиданно столкнулся с целой волной поцелуев от висков, до глаз, которые остановились только тогда, когда Бакуго, отстранившись от него — спустился вниз, к его животу. А после склоняясь к объёмным штанинам, приподнял его ноги выше, держа их под коленями и ставя носки на самый край стола. Только чтобы после скользнуть руками вверх по ноге и остановиться на полпути, заостряя внимание на висевших на самих носках дзори, не упавших только благодаря ловкости напряжённого брюнета. Бакуго осторожно приблизился к ним, нежно проводя ладонью по ступне, вызывая тем самым дрожь и лёгкое закипание бурлящей крови зажмурившегося Мидории. — Я их сниму. — и сразу же обувь была поставлена на пол, — Может быть, и таби снять…? — Я думаю, что это уже лишн- — Хотя, нет. — словно не слушая, рассудил Бакуго, остро смотря прямо в лицо, — С ними ты ещё сексуальнее. Всё нутро содрогнулось от этих слов. И брюнет не успел и слова вставить перед тем, как мурашки волнами начали скользить по его телу, которое как статуя замерло перед силуэтом мужчины. На загорелой коже гуляли лунные зайчики, а вспышки новогодних салютов то и дело подсвечивали восхищённый взор, обращённый только на него, полулежащего на локтях и томно смотрящего на чужие руки, приглаживающие его талию. Было в этом взгляде что-то дурманящее, сладкое, оседавшее тягучим мёдом в лёгких, который то и дело кружил ему голову и которому он постепенно переставал сопротивляться. — Ты такой красивый… — прошептал Катцуки, и его голос был хриплым от эмоций, — Такой прекрасный, что я с каждой минутой влюбляюсь всё больше, и это так странно… и я рад, что… — его руки неспешно подобрались к поясу, крутя его и аккуратно развязывая от всех узлов, — …теперь знаю, что ты испытываешь тоже самое. Хотелось прямо сейчас сказать — «я хочу тебя» и разбить этим все договорённости и условности между ними, выставленные раньше. Но конечно же он промолчит. Промолчит, чтобы продолжить плавиться в горячих руках и поцелуях, чувствуя то тщательно скрываемое желание, которое даже без озвучивания вслух — пожирало всё его тело. — Погоди, ты так и не сказал, что хочешь…? — сбито спросил омега, вскрикивая, когда его штаны потянули вниз, смотря на представшее нижнее нательное бельё, — Эй?! Мужчина внимательно рассматривал представленное его взору шёлковое белое нагадзюбан. Длинную, запахнутую на талии сорочку, которую многие точно перестали надевать под кимоно. И, чего утаивать, сам Бакуго видел подобные одеяния лишь мельком на каких-то очень традиционных прилавках токийского рынка, где, вероятно, поколениями шьются подобные вещи, или в исторических сериалах. Но под нагадзюбаном не было ещё одного нижнего слоя, который предполагался — он был заменён уже современным нижним бельём. «Такому человеку, как ты, безупречно идут такие наряды.» Катцуки не спешил развязывать её, вместо этого решив стянуть хакама ещё ниже, медленно поднимая ноги вверх и стягивая их полностью, наслаждаясь видом всего мгновение, перед тем как проскользнуть ладонями вдоль молочной кожи, дотрагиваясь до бёдер и нащупывая ткань трусов, пододвигая омегу поближе к себе, чтобы одним рывком убрать ту из-под нижнего кимоно, демонстративно кидая её на кресло сбоку. Изуку затаил дыхание и, глубоко дыша, смущённо сдвинул ноги, всё ещё чувствуя фантомное прикосновение тёплых ладоней на себе. Посмотрев друг на друга, Бакуго придвинулся к нему вплотную, дотрагиваясь оголённым торсом до него, едва ли скрытого за тонкой шёлковой тканью, и, легко целуя в губы, улыбнулся. Словно готовясь к чему-то. — Ты хочешь знать, чего я хочу? — Катцуки прошептал это так близко к уху Изуку, что тот почувствовал его горячее дыхание, — Mais n'est-il pas plus intéressant de simplement le regarder, mon précieux prince? «Но разве не интереснее просто смотреть за этим, мой драгоценный принц?» Снаружи продолжал падать снег, медленно укрывая мир белым покровом и, кажется, кожу Изуку тоже, когда он увидел, как блондинистая макушка скрывается под подолом его нижнего дзюбан и дотрагивается до чего-то очень чувствительного, вызывающего полный вдох. «Дьявол, что он творит…?» — закусив губу, Изуку машинально захотел отодвинуться, но его тут же остановили, приближая ближе к краю стола и раздвигая его бёдра шире, чтобы было удобнее. Жгучее тепло расплылось по всему паху. Мидория не знал, куда ему подевать взгляд от этой развратной картины и больших мужских плеч, мышцы которых так гипнотически напрягались и расслаблялись. И он решил заострить взор на них, дотрагиваясь руками и впиваясь ими по обе стороны, напрягаясь всем телом, когда горячий язык, находясь на его члене стал, будто пробовать его у самого основания. Пальцы игрались чувствительной кожей, массажируя её и нежно ритмично оглаживая, из-за чего брюнет мелко дрожал, неосознанно начиная оставлять мелкие следы ногтей на медном теле. И на секунду ему показалось, что альфа усмехнулся на это, продолжая ещё сильнее. Но на секунду отрываясь, поднял голову к нему, говоря измазанным в предэякуляте ртом: — Расслабься. — томные глаза, словно затуманенные чем-то, спокойно смотрели на него, — …Тебе же нравится? — Более чем, только… — Только что? — обеспокоенно переспросил Бакуго, хмурясь и всматриваясь в красное лицо. «Всё же нормально?» — дополнилось в голове и растворилось после мягкого: — Я хочу видеть тебя. На которое блондин смог лишь глупо хлопнуть глазами, польщённо порыкивая: — С удовольствием. — улыбнувшись, ответил он, дополняя простым, — Тогда поднимись, пожалуйста. Спина была оторвана от поверхности стола, а лёгкие ткани, ранее витиевато расположившиеся на каменной столешнице, так изящно напоминающей узор мрамора, теперь спадали по изгибам стройного тела, которое тяжело дышало, дёргано проверяя причёску. Та, благо, не испортилась. Но напрягало, что единственное, что всё ещё прикрывало его тело — это сорочка, завязанная и небрежно оставленная в качестве его «последнего щита». И сейчас, неловко поправляя, ещё и прикрывая ею бёдра, Изуку выдохнул и посмотрел мужчине в глаза, вовсе не ожидая, что после этого он увидит, как Бакуго развязывает уже свой пояс-оби, после чего на пол рухнула шуршащая ткань штанов. И снова взгляд. На мужской пах, всё ещё скрытый в серых брифах, где так чётко прорисовывались очертания вставшего члена. Мидория на секунду теряется, но быстро смотрит вверх на похабную ухмылку мужчины, который, не стесняясь, проговорил: — Не смотри так удивлённо. — а после с хмыканьем приблизился к веснушчатому лицу, — Или ты думал, я врал, когда говорил про его размер? — Обычно о таком склонны врать. «Что ж, это правда.» — Я бы о таком никогда не соврал. Особенно тебе. — простодушно пожимая и слушая спокойное «Тебе и нужды-то нет» с закатыванием после этого глаз, Бакуго понизил тон, — А теперь повторяй за мной. — молчаливое «В смысле» заставило объяснить, — Я хочу, чтобы тебе было удобно. Мужская рука прошлась вдоль ткани по животу, накреняя тело назад и вынуждая опереться прямыми руками о стол. И Катцуки не отказал себе в удовольствии принюхаться к жасминовому аромату намыленного тела, вперемешку с вишнёвыми духами и чем-то сугубо мускусным. Его принц пах чертовски хорошо. Глаза скользнули ниже, к выгнутой талии, и пальцы, будто импульсами чуть приподняли белый подол, медленно и тягуче сжимая чужое бедро, аккуратно пробираясь к ягодице, чтобы после сжать её и выудить глухой стон. Член дёрнулся только от звука, и Бакуго понял, что больше медлить они не смогут. Он не сможет. — Я буду начинать. — предупредив, мужчина приспустил ткань своих трусов, с облегчением проводя по дрожащему органу. Рука потянулась за презервативом, и он быстро открыл его, натягивая на себя, чтобы после нежно взять в обе руки чужие ноги, закидывая их на одно плечо и тихо говоря, чтобы смущённо смотрящий куда-то вниз брюнет, посмотрел, наконец, на него своими влажными глазами. Тот сощуренно приковал его к себе, смотря из-под ресниц и рвано выдыхая. О, чёртов Дьявол. Теперь он сам сожалеет, что тогда, считай, первым предложил обойтись без проникновения. Мидория под ним выглядел безумно горячо, руки вспотели неосознанно лишь от мысли того, как этот пронзительный взгляд рубит его без шанса на промедления и пощады. И когда омега хитро улыбнулся, играясь и дотрагиваясь шершавой тканью перчаток до головки, он прикусил губу. «Точно дьявольский принц. Только мой. Слышишь меня, mon cher?» — конечно, тот его не слышал, но как мог ощущать. И застывая в этой позе, Бакуго дотронулся ладонью со внутренней стороны прижатых между собой бёдер, проводя ею и внезапно ощущая, как раскрылась вишня. Мгновенье. Всего мгновенье, которое так чётко отпечаталось в его голове. Он, шумно и долго вдыхая чужой феромон, заметил, как вскружилась собственная голова, словно он, как когда-то в юности, попробовал какой-то дурманящий наркотик. Но сейчас это было такое приятное головокружение. Ноги подкашивались, словно никогда и не были твёрдыми, и он только сейчас заметил их ватность. Он млел перед ним. Замолкал и слушал каждых вздох, словно мог услышать то, что вслух ему не решатся сказать. — Её лучше раскрыть, мой принц. — мужчина говорил про дзюбан и незаметно просунул свой член между бледных ног, удовлетворённо мыча на то, как они резонируют между собой цветом, — Иначе моя сперма может её испачкать. — ухмыльнувшись, проговорил он, слыша спокойный ответ, пока Мидория смотрел на него сверху вниз, с каждых взглядом краснея всё больше. — Да… Ты прав. — развязывая собственный же «щит», которым раньше он так удачно прикрывался, Изуку задумчиво размышлял, — Значит, ты говорил про межбедренный? Что ж, хороший вкус. — Бакуго глупо моргнул, не веря своим ушам, — Я бы хотел посмотреть на тебя в процессе оргазма. — змеиный оскал пронзил душу одной бестелесной пулей. К тоненькой струнке терпения Бакуго подвели лезвие и прошлись по ней его остриём. Да он влип. И ему немного снесло крышу. «Всего секунду назад ты был таким невинным. Блять, с ума сойти.» — восхищённо отбилось в барабаны, и, подхватив настрой, Бакуго чуть шлёпнул по молочному бедру, после наклоняясь ниже, прямо к лицу, попутно затрагивая пальцами покрасневшие от ласк соски. — Надо же, как вы умеете выражаться, мой принц. А ведь секунду назад были смущены донельзя. — влюблённо и плутовато заканчивая, Бакуго рукой обвил длинные ноги, медленно проталкиваясь вперёд и слыша вздох. — Моё настроение меняется довольно быстро. И когда я расслаблен, я именно такой. — тихо признавались ему, словно делились чем-то сокровенным, вздрагивая от очередной фрикции, — Ты ведь и раньше это замечал, верно? — Это блядски возбуждает. — честно ответил блондин и нарастил темп. — Так чего же ты ждёшь. — лукаво хихикнув, Изуку невольно посмотрел на дверь за мужской спиной, слыша отдалённые шаги, — У нас осталось не так много времени- — чёрные окрашенные ресницы затрепетали, и Мидория закрыл себе рот, поглощая все стоны на ползвуке. — Ты доведёшь меня до греха, мой принц. — глухо пробасил Бакуго, видя, как изогнулась спина напротив, подставляя его взору шею. Совершенно беззащитную шею, которую тут же стали покрывать поцелуями, лаская собственный слух тихими стонами. — Буду рад быть твоим змеем-искусителем. — забито выдохнул Мидория, дрожа от быстрого темпа и, забирая к себе Катцуки поближе, выдохнул тому прямо на ухо, утягивая в новый поцелуй, — Mon cher… «Я слечу с катушек.» — Катцуки задержал дыхание, — «Когда-то точно.» Катцуки хотел жадно впиться ладонью в чужую макушку, но вовремя остановился, вспоминая о причёске и раздражённо прищёлкивая языком, но, сдавшись, прислонил свою горячую руку к такой же горячей и багрово-розовой шее, прощупывая затылок, где обычно располагалась бы метка. Метка партнёра. Но сейчас там была лишь гладкая кожа. Это слегка разочаровывало, но радовало, что там не было чьей-либо ещё. И изучая мягкие изгибы, он отдался тёплому языку в плен, в голове подтверждая, что этот змей уже давно его искусил. Хотя, сложно будет сказать, кто из них сделал это первым. Чужие бёдра стали медленно краснеть из-за недостатка лубриканта, которого было не так много на презервативе, и, выдавив остатки из упаковки, Бакуго подумал, что можно было бы распаковать другие, чисто ради смазки, но чужая рука остановила его, а тихий голос сказал продолжать. На вопрос же, не больно ли ему, ответили, что наслаждаются этим теплом, и всё нормально. Альфа вдохнул и, загущая феромоны мёда, мягко зарычал, словно извиняясь за то, за что и не должен был. И когда ему ответили рычанием, Катцуки просто прислонился к чужой грудной клетке, прижавшись щекой к вздымающейся груди, и, прикрывая глаза, тихо попросил: — Дай мне услышать это ещё раз. — и, Дьявол, чужое сердечко застучало ещё чаще, — Пожалуйста. Просьба была странная. Да, наверное, и не подходящая. Но вместо вскинутой брови и насмешки мужчина почувствовал, как его волосы приглаживают рукой, целуя макушку, и «рычат» специально для него. Так нежно и так любовно, что Бакуго невольно улыбнулся, наслаждаясь родным теплом, которое, как оказалось, было ему таким необходимым. Ему не верилось, что когда-то он мог без зазрения совести прожигать свои дни без этих мягкий поглаживаний и спокойного тембра. Вот бы он и ему спел ту колыбельную… — Чёрт, почему мы не встретились раньше? — расстроенно вырвалось из его рта, и он с улыбкой прошептал, — Я бы любил тебя так уже долгое время. — Бакуго, ты… — игриво начал Изуку и замолк, настороженно смотря на дверь, за которой он явно что-то услышал. Они напряжённо застыли, вслушиваясь и оглядываясь на злосчастную стеклянную дверь, откуда очень тихо — прям за синей шторкой — слышались чьи-то радостные возгласы и вопли, проходящие мимо и, видимо, решившие засесть в уголочке, чтобы «поговорить». Судя по времени, этими внезапными «бабками на скамейках» были те, кто так же предпочёл провести время здесь, в так названной «личной зоне», прежде чем вернуться в яркий свет основного зала. Здесь свет был приглушённый, почти сумрачный, и полюбился многим, особенно тем, у кого в кармане было несколько сотен баксов забронировать заранее личную лоджию. — Блять… Приспичило уродам. — мужчине нежно похлопали по плечу и тихо ответили: — Нам стоит заканчивать. Бакуго разочарованно обернулся к Мидории, выдыхая и нутром понимая, что тот прав. Они между делом позабыли, где сейчас находятся. А самое главное, что ни одна живая душа не должна знать, что они были здесь вместе. Да, это уже походило на паранойю. Паранойю, что обеспечивала принца перед ним идеальной репутацией, настолько вылизанной, что многие в неё даже не верили. Бакуго хмыкнул, понимая, что это может быть конец, и возобновил движения с новой силой, приближаясь чуть ниже, чем обычно, чтобы доставить удовольствие и покрасневшему члену, касаясь его своим. И, чёрт возьми, у основания на нём тоже были веснушки. «Дьявол… Это слишком х-хорошо…!» — сказать это вслух сейчас — у него не хватало сил. Мидория широко открыл рот, глубоко дыша, стараясь не издать ни звука, даже малейшего намёка этим стервятникам о том, чем они тут занимаются. Не было сил прикрывать рот ладонью, и, требовательно постучав по чужому плечу кулаком, Изуку настойчиво попросил ему помочь сохранить эту дьявольскую тайну в секрете. В этот момент Бакуго посмел ухмыльнуться, склоняясь под властью его красноречивых, крепко сжатых ногтей, и застывая так на мгновение. И Мидория не выдержал, чтобы не притянуть это лицо ближе к себе, прикасаясь губами и приоткрывая свои. Катцуки с лёгкостью повиновался его приказу, с наслаждением слушая их общие пошлые причмокивания, пока их языки сплетались так быстро, как только могли, и будто боялись не успеть. Не закончить. Оторвавшись друг от друга, Бакуго прервал нить слюны между ними своим языком, склоняясь к грудной клетке и тихо спрашивая: — Можно…? — на него посмотрели долгим, томительным взглядом, после прикрывая веки, словно соглашались с той авантюрой, которую он хотел провернуть. Прислонившись к коже чуть ниже ключицы, блондин провёл по ней языком, приоткрывая губы, чтобы оставить после себя хотя бы лёгкий след. Маленький, едва заметный, но напоминающий ему — и после самому брюнету — о проведённой ими ночи. Об их объятиях, тёплых как шерстяной свитер, о поцелуях, жадных и мокрых до беспамятства, о сладких фразах и полустонах, с которыми он будет засыпать ближайшие пару недель. В новый год сбываются мечты, хах? Видимо, это была чистая правда, в которую он, дурак, не верил столько лет. — Мне так хорошо… — прошептали ему на ухо, и этого оказалось достаточно, чтобы его тело ощутило разрядку. Крупные мышцы, кожу, дыхание — всё охватило пламя, и он, застыв лёгкой дрожью, с выдохом расслабился, ощущая, что презерватив теперь ни к чему, после чего тот был поспешно им снят и завязан. И казалось бы, стоило закончить. Но Дьявол в его голове приказал ему посмотреть на беззащитно лежавшего оголённого брюнета, незаметно дышавшего и отвёрнутого в сторону с затуманенными глазами. Это картина подтолкнула Бакуго вновь потянуться к разомлевшему возлюбленному, целуя его и вздрагивая, когда его так же стали покрывать поцелуями. Уставший Изуку делал это мягко, почти лениво. С висков до щёк, уголка губ и в кончик носа. Они напоминали пингвинят, которые ухаживают друг за другом в холодную стужу, перебирая друг другу плотные перья. Милые маленькие пингвинята. И мужчина неловко покраснел, подставляясь под поцелуи. Он всегда это делал, когда брюнет проявлял ответную ласку, что очень забавляло и подстрекало последнего. Покрывая нежными поцелуями мужское лицо, столь грозное с виду, Изуку улыбался каждой дрожи и покрасневшему уху, дотрагиваясь до которого кончиками пальцев — он будто без слов попросил, чтобы его остановили. Новым поцелуем, инициированным словно лишь для того, чтобы прикрыться им от собственного смущения. Бакуго с удовольствием принял эту эстафету, защищаясь тем самым от слишком мягких нападок, перед коими он был совершенно бессилен. — Не один я здесь милый, верно? — тихий смешок переменился вздохом, и, обратив внимание на мужскую руку внизу, он напряжённо зажмурился, тяжело дыша. Ощутив мандраж, Изуку удивлённо посмотрел вниз, мгновенно выгибаясь в спине и изо всех сил смыкая губы, ощущая, как его глаза слезятся, а на живот плеснуло что-то тёплое. Это была его сперма. Только что он… Шокировано всмотревшись в густую белёсую жидкость на своём и чужом торсах, Мидория, вздрогнув, встретился с алыми, не менее удивлёнными, чем его собственные, глазами. — Надо же… — улыбка попыталась быть задушена блондином, но тот лукаво продолжил, шепча, — Тебе было так приятно? — Заткнись… — …Je suis très amoureux de toi, mon cher. «…Я очень сильно в тебя влюблён, мой дорогой.» — ответили на это милым и смущённым шипением и тихим «Дьявол Всемогущий…» Но оба понимали, что на этом всё. И, оглянувшись на всю одежду и на всю липкую грязь, которую они оставили после себя, омега вздохнул. Мидория понимал, что у него есть не так много времени, чтобы привести себя порядок, поэтому стал поспешно оглядываться по сторонам, вновь желая свести ноги вместе, но чужое тело не дало ему это сделать. — Ты не мог бы отойти? — Я помогу. — эта фраза прошлась мелкими шажочками по спине, вызывая электрический разряд. — Я могу сам. — Сделай мне одолжение. — альфа коротко чмокнул омегу чуть ниже уха, аккуратно забирая у того из рук уже открытую пачку салфеток. Доставая одну, блондин сосредоточенно провёл ею по чужому торсу, рельефно проходя пальцами по всем ложбинкам мышц, убирая уже высохшую сперму, а позже обтирая и сам орган, невольно сглатывая и мельком смотря на Мидорию, который от неловкости даже не посмотрел на него в ответ. А после сказал скомканное «Спасибо» и попросил подать ему нижнее бельё. И пусть его он надел сам, но со всем остальным мужчина настойчиво ему помог, подвязывая все узлы и пояс, дабы привести прекрасное одеяние в первоначальный вид, в котором его все запомнили. Последним шагом было хаори, которое они помогли надеть друг другу, поправляя складки, после чего Мидория устало выдохнул и обернулся назад, с улыбкой спрашивая и ногтем ударяя по стеклу: — Давай разделим оставшееся вино? — предложение касалось того нетронутого бокала вина, на который оба обратили внимание только сейчас и который чудом вообще остался полным. — На двоих? Бакуго, наблюдая, как омега вновь обувает дзори, усмехнулся, заводя руки за спину для того, чтобы не налететь на мило и неуклюже стоящего брюнета с новыми поцелуями. Это мало чем его останавливало, ведь вмиг расслабленный и обыденный взгляд изумрудно огранённых бриллиантов, которые, как назло, играли с ним, лукаво взмахивая ресницами и протягивая бокал, предлагали ему отпить первым — вновь пьянил его. Так грязно и невинно одновременно. — А как иначе? Сегодня один бокал вина был разделён на двоих. Взаимно влюблённых.

***

Когда они вышли, как шпионы, шифруясь под камерами — всё случилось так, как Мидория и предсказывал. Верхушка была как на подбор, и её озвучили и поздравили первой, начиная с третьего по первое место, после чего Энджи Тодороки скривился в чистом апломбе, нарочито скромно реагируя на все комплименты. А ниже этих трёх мест люди уже не смотрели. Их объявили вскользь, пожелали успеха в наступающем году — и всё. На этом представление было окончено. О нём же сказали почти то же самое, что и о других, и с его-то стараниями — это было даже неприятно. Мидория проводил унылым взором по залу в который раз, заостряя внимание на матери, которая прекрасно себя чувствовала в компании Тошинори, хотя и пришла сюда сегодня под крылом своего сына, что одиноко наблюдал за её улыбками, жадно глотая вино и после какого-то времени уже чувствуя, что он на этих эмоциях превысил свой лимит. Странно было то, что он нигде не видел Хори-сана, который обычно любил такие новогодние вечеринки хотя бы потому, что ему по нраву было надевать своё любимое кимоно и хвастаться им из года в год. Ведь его кимоно вышила его жена. Впрочем, жену на такие мероприятия он не брал, ибо первая их на дух не выносила, но вот показывать всем вышитые цветы и драконов — обожал всей душой. А сегодня его не было. Впрочем, возможно, потому, что не было и его отца? «Может, стоит позвонить и поздравить с наступающим?» — задумался Изуку, и со скрещёнными руками, сделал пару шагов в тень, пока начался очередной танец под скрипку, — «Хотя стоит ли прерывать его жизнь своим заурядным поздравлением?» — и фыркнув, омега неуклюже наткнулся на кого-то и, извинившись, обернулся. — О, с Наступающим, мистер Шигараки. — поприветствовал мужчину Изуку, сразу же вставая рядом. — С Наступающим, мистер Мидория. — приветливо кивнул Шигараки, — Почему не танцуете? Кажется, музыка вам по душе. — альфа заострил внимание на его ритмичное постукивание ногой. — Если не учитывать правила… — протянул он, — Не особо хочется разделять зал с такими милыми парами. — и если про семью Теньи и Денки с Киришимой он говорил со всей искренностью, то о Момо и Тодороки услужливо умолчал, отставляя вино в сторону и беря что-то похожее на канапе. Иначе он сопьётся ещё до боя курантов. — М-м-м… А старик Энджи, видимо, всё ждёт, с кем же вы выйдете. — Томуру пнули в бок на такое обращение, — Не суди меня. После его очередного оглашения «лучшим из лучших» он теперь эту корону на целый год не снимет. — фыркнул альфа, уже хмыкая на пожирающего его блондина, который внимательно за ними наблюдал. — Это чистая формальность. «Так-то оно так…» — отпив своего виски, Томура закатил глаза, устало смотря на главные часы вечера, которые ещё долго не будут бить полночь. — Ему бы кто это объяснил. В который раз в своей жизни он был организатором чего-то подобного. Справедливости ради будет сказано, что новогодние вечеринки он организовывать любил. В отличие от светских. Здесь тонкой нитью процеживался аромат какой-то элегантности и статуса, не было места пошлости и излишнего фанатизма по финансовому положению. К кому подлизаться, а с кем лучше и рядом не стоять. Всё было более душевно, чем обычно. В змеином логове — царило перемирие. Только в эту новогоднюю ночь, когда все вспоминали, что уже целый год не носили свои запрятанные в шкафу кимоно. Шигараки глянул на Изуку и вновь на Бакуго в лёгком смешке, понимающе кидая в воздух: — Он стал твоим? — и выдохнул, прикрывая глаза. — Что? — посмотрели на него с искренним непониманием. — Я про Бакуго Катцуки. И Мидория встревожено замер.