Мираж моих воспоминаний

Всё-таки следовало учитывать совет Бакуго о том, что лучше бы он ничего не дарил. А то сам блондина ругал, а в итоге наступил на свои же грабли. И теперь в их неловкой тишине сидит молча удивлённый Глава семейства с качественным свитером в руках, застывшая в полуслезах счастья тётя Митцуки, едва ли не смеющийся в голос Бакуго и он — виновник сей неловкой до ледяных вен ситуации. Благо, благодарностями его засыпали весьма искренне, чтобы не повышать градус «Боже ты мой, он точно просто к родителем друга приехал?» А то он точно не выдержал бы. Мидория молча осмотрел то место, где они будут гостить перед Новым годом, который уже завтра в полночь. Здесь, в зале, где когда-то стояло два уютных коричневых кресла с остальной подержанной мебелью — теперь был новый ремонт. Правда, всё с теми же двумя креслами. Плазма висела на стене, а по центру был поставлен стол, явно разложенный здесь специально для гостей и уже трещавший от количества ароматной пряной еды. Масару, а так звали отца Бакуго, прерывался на телевизионную программу, накручивая за столом рулетики из рыбы и внимая наставлениям жены, улыбаясь ей и напевая, что «они всё успеют, не тревожь детей». Детьми они назвали два старых лба, один из которых, как и почитается, сидел и молча нарезал вяленое мясо, а второй места себе не находил, ибо гостю нож не положен. И вообще — сиди и жди. — Как я могу к вам обращаться? — спросил брюнета мужчина в очках, докручивая рулет, по счёту уже шестой. — Как вам удобно, мистер Бакуго. — послышался тяжкий выдох, — Бакуго-сама…? — ещё более тяжкий выдох донёсся до ушей, и Катцуки, сидящий рядом, начал тихо трястись от смеха, — Но вы же сами ко мне на вы обращаетесь, куда ещё неформальнее…? — Просто Масару-сан. — приветливо улыбнувшись, старший Бакуго кивнул, когда ему сказали, что он может обращаться к нему так же по имени, — Изуку-кун, значит… До сих пор не верится, что время так быстро летит. Ты такой взрослый. Сколько тебе будет в новом году? — Двадцать семь. — отвечая, Изуку проследил, как Катцуки принесли на резку ещё и овощи, и он засомневался в том, смогут ли они это всё съесть даже при учёте трёх дней празднества, — Вы правы, время летит незаметно. — Всего двадцать семь… Прекрасный возраст. — утвердил Масару, выдыхая на новую свежую перепалку жены и сына, к которым мужчина уже, видимо, привык. Впрочем, так было и на дне рождения Бакуго-младшего. «Наверное, я бы так не сказал, конечно.» — Может, давайте я помогу? — на него посмотрело две пары алых глаз. Что сын, что мать. Два сапога пара. И после недолгих уговоров — оба сдались под натиском непробиваемого желания заняться хоть чем-нибудь, а не сидеть на стуле ровно, не зная, куда деть глаза. Мидория же быстро вписался в эту суматоху, которая ощущалась чём-то тёплым на самом кончике языка, словно имбирный чай, и чем-то родным в самой глубине души, как если бы там разлили то самое молоко с мёдом. Причём, что интересно, здесь ему тоже его предлагали, но он отказался, смиренно нарезая огурцы на салат и почему-то постоянно натыкаясь плечом на чужое плечо, одетое, как оказалось, в обтягивающую чёрную водолазку. «Мышцами тут своими хвастается.» — хмыкнул Изуку, непонимающе косясь на мимолётные прикосновения, которые вообще не должны были никак возникнуть. «Хочу его обнять и унести в комнату.» — искоса глядя на расслабленное лицо, Бакуго невольно засмотрелся на то, как омега чётко и быстро режет овощи, словно соревнуется с ним на скорость. Но это было совсем не в его характере. — Изуку, мальчик мой, ты любишь желе из османтуса? — спросила его Митцуки-сан, когда они перерезали уже всё, кроме друг друга и Йору, для которого специально привезли всё необходимое из дома и тонкой дрессурой пояснили, что теперь он ссыт в новых местах. Ай вообще не рассматривался во всём этом галдеже, так как был априори выше этого. Змей всё-таки. — Я был бы не против его попробовать. — примирительно плеснул ладонями омега, тепло отзываясь, — Бакуго-кун часто рассказывал мне о том, что вам нравится этот десерт. — в то время как сердце Катцуки сделало такой кульбит, что он чуть ли не выронил из рук взятый нож с доской. — Так всё-таки ты рассказывал о своей дражайшей мамочке, засранец? — посмеялась Митцуки, не понимая, почему сын так обескураженно покосился на брюнета. Но благоразумно решила промолчать. Бакуго же немигающим взором всмотрелся в резковатые черты, не понимая даже собственной резкой реакции на это. Но та была словно суммарным рефлексом на крошечные моменты, за которыми он, как невольный зритель, имел честь наблюдать. Странным чувством обрастало его сердце, когда Мидория сидел тут, в кругу семьи, шутил и улыбался, но вместе с тем не сделал ни одного лишнего движения в его сторону, ни кинул ни одного взгляда и нарочито по-дружески обращался к нему как к «Бакуго-куну». …Как он понял, это обращение родилось из желания брюнета быть вежливым и попутно не перестараться с официозом, потому что уже даже он понять успел, что старуха на дух не переносит всей этой светской заморочки. Только вот в его голове «Бакуго-Кун» — словно обращение вовсе не к нему, а к какому-то закадычному «просто-другу», с которым можно выпить пиво по выходным. Да даже когда омега это произносит, это всем его нутром воспринимается как что-то противоестественное. Ни разу за всё время их уже продолжительного знакомства Мидория не обращался к нему так, нарекая простым «Бакуго», и в очень редким случаях разбавляя это чем-то… на градус интимнее. Мужчина хотел бы открыть рот и воспротивиться такой несправедливости, сказав, что лучше бы его продолжали звать просто Бакуго. А ещё лучше более ласково… Тот же «Mon cher» ему очень по душе. Но если он это скажет, то придётся объясняться, почему такая мелочь вызвала у него — взрослого мужика — такую бурную реакцию. Поэтому, спокойно отнеся разделочную доску на кухню, он молча вернулся и сел, стараясь выкинуть недавний эпизод из головы. — Бакуго-кун, тебе насыпать салат? — опять резануло ухо, и Катцуки раздражённо глянул на вопросительное лицо, — Уже секунд пятнадцать в одну точку смотришь, всё нормально? — шёпотом переспросили его, пока родители отвлеклись на программу в телевизоре, и он не стал лукавить: — Нет, не нормально. Позже расскажу. — Изуку удивился такому ответу, поджимая губы, но смиренно кивая. Брюнет словно проводил черту между ними ради его родителей, тем самым поясняя последним, что ничего кроме дружбы и пресловутого «Бакуго-куна» меж ними быть не может. И да, они на это и договаривались, но это чувство оказалось в разы неприятнее, чем альфа мог себе предположить. Словно он для Мидории действительно просто друг. «Что уже произошло…?» — Понял. — тихо закончив, Изуку вновь спросил обычным голосом, — Так ты салат будешь…? Альфа глянул на него, сидящего вполразворота с предложенной миской овощного салата, и молча вынул тарелку из рук, которые были в бежевых перчатках, спрашивая уже его и видя, как замороженная гримаса безмятежья треснула на секунду, реагируя вздёрнувшейся бровью. — А ты, Брокколи, будешь салат? — выделяя обращение непривычным натиском и кривоватой улыбкой, он предложил угостить его блюдом. Ребячество? Да, это оно и было. Но зато по умному выражению бледного лица Бакуго понял, что брюнет уже догадался о том, что же ему так не понравилось. Потому, тихо фыркнув, принялся доедать ранее предложенное желе, отвлекаясь на тёплый чай и спокойную атмосферу, оставляя желание Бакуго поговорить на потом. У них ещё куча времени на всё это, и на самом деле завтра вечером, когда они оба должны удостоить своим присутствием Новогоднюю встречу — он уверен, Бакуго по носу ещё получит. Сейчас же не было смысла начинать драму, и он, как послушный сын, молча уплетал сладости, неловко отказываясь от новых и искоса смотря, как по телевизору крутят программы о нём и о плане постройки нового отеля. Интервью с Шинсо вышло очень занимательным, и он почти залип на него, мысленно соглашаясь со всеми доводами его исполнительного директора и отвлекаясь лишь на непривычно и по странному восторженный голос Митцуки-сан. — О, это ведь ты будешь строить, Изуку? — женщина повернулась, и Мидория, неловко почесав затылок, кивнул, стремясь изменить тему разговора как можно быстрее, но омега уже была заинтересована в другом, — А как вообще происходит процесс строительства? Наверняка, это очень трудоёмко и долго… — он миленько кивнул, чувствуя, что его «рабочая улыбка» трещит по швам, — Договариваться со всеми… Сейчас это не проблема, но раньше ведь было туго, да? — А? — уловив переживающие нотки в чужом голосе, он так же вежливо спросил, — О чём вы, тётя Митцуки? — Я просто подумала… — призналась женщина, слегка погрустнев, — Помню, как Катцуки вошёл в большой бизнес. Постоянно нервничал, орал на всех, говорил, что какие-то уроды срывают ему контракт… — перечисляла она, выдыхая и ощущая, как по спине прошлась ладонь мужа, поддерживающе успокаивая, — И я думаю, что в какой-то мере тебе было ещё тяжелее, не так ли? — сперва Катцуки хотел остановить этот явно не особо приятный диалог, но замер, — Говорить с незнакомыми влиятельными мужчинами, у которых чёрт знает что в голове… — замер, понимая, что никогда даже не задумывался об этом, отчего-то наивно полагая, что у Мидории таких проблем попросту быть не могло. — Я понимаю, к чему вы клоните, но для избегания таких ситуаций со мной всегда был мой хороший друг. Кстати, он сейчас и даёт интервью по поводу нового отеля. — презентуя ту самую «панду», омега, потускневши, объяснял, смотря в экран телевизора задумчивым немигающим взором, — Да и с влиятельными людьми всегда сложно найти общий язык. Понимаете, они ведь все высокомерны, хоть и не мне это говорить. Пожимание плеч, подёргивание кистей рук — это не бросалось в глаза, если не знать, на что смотреть. Но мужчина впервые задумался о такой очевидной вещи. Что каким бы богатым омега не был с рождения — его наверняка пытались спихнуть с карьерной лестницы ни один десяток раз, и кто знает, какими способами. Очевидно, что такой человек — будет мозолить глаза. Словно мошка, назойливо крутящаяся над сладким блюдом, которая раздражает. Которую хочется прихлопнуть, едва ли она попадает в поле зрения. Которая… не может в случае чего дать серьёзный отпор. Когда сам Бакуго пришёл в бизнес, то он частенько прислушивался к Киришиме, выполняя его светские заморочки по поводу того, как он должен себя вести, как он должен говорить, есть, пить, да, чёрт дери, даже дышать. И тогда блондин частенько ощущал на себе волчьи взгляды. Словно ждущие, когда он потеряет бдительность, оступится и даст возможность поизмываться над дружком богатенького человечка. Его не трогали лишь потому, что с виду он был угрожающим высоким мужиком в хорошей форме и с недовольной на всё и вся гримасой. Но у Мидории нет таких данных. Неудивительно, что он был вынужден стать холодным ко всем. Об этом и говорил тот его телохранитель… Лёд ведь просто так не разобьёшь. — Хорошо, что у тебя был человек, который мог защитить тебя от такого ужаса. — Митцуки выдохнула, наливая брюнету ещё сока и пожимая плечами, ненароком очень тихо продолжая, — Из-за подобного, мне кажется, омеги и не хотят идти в бизнес. — Пробиться сложно всем. — равнодушно протянув, он сделал глоток, — Просто одно дело, когда речь идёт о простых избиениях и угрозах, а другое… — после чего губы поджались, как если бы он вспомнил что-то нелицеприятное, и уже через секунду он моляще улыбался, не в силах продолжать эту беседу, — Давайте не будем о плохом за семейным столом? Всё-таки скоро праздник. — за столом на мгновение образовалась тишина, после разрушаемая демонстративным кашлем старшего Бакуго и взволнованными возгласами женщины, что, махая рукой, быстро согласилась, в итоге вручая омеге красный конверт, на который он настолько шокировано покосился, что автоматически взял его в руки: — Это…? Что вы, зачем? — язык заплетался, и он неловко протянул подаренные деньги обратно, — У меня есть деньги, вам нужнее- — его руки накрыли женские, сжимая ткань неловких бежевых перчаток. — Молча бери, Изуку. — огорошили его, и, похлопав ресницами, он встретился с непреклонным материнским взглядом, с которым сражаться ему не хватило духу. — …Спасибо. — тихо произнёс он, глядя на старшего Бакуго, чьи суровые черты смягчились под светом жёлтой лампы. Он посмотрел на протянутый ему конверт и поджал губы. Это было очень странное чувство, будто вместе с этим красным конвертом ему вручили кусочек чего-то обжигающего, к чему он не привык. Брюнет попытался снять дрожь с собственных рук и бросить трусость гадкую долой, но почему-то по спине так и дрожали мурашки до той поры, пока он всё-таки не оторвал взгляд от конверта. Тишина вновь окутала стол, как пушистое одеяло, приглушившее все звуки, кроме глухого стука его сердца. — Ну что ж. — прервал молчание старший Бакуго, — Давайте выпьем за предстоящие праздники. За семью и за то, чтобы у всех нас было меньше поводов говорить о плохом. Изуку кивнул и поднял свой стакан, который был в некоторой спешке залит красным полусладким, чувствуя, что вовсе не из-за алкоголя внутри него разливается тепло. Оно было похоже на то, как холодная зима постепенно уступает место весне, будто он познал что-то очень простое и то, что вроде бы давно знал, просто на себе не чувствовал. Изуку огляделся вокруг. За семейным столом, в окружении этих людей, он впервые за долгое время почувствовал себя частью чего-то важного, чего-то настоящего. Он видел лица, озарённые светом родительской гордости и счастья, слышал смех и ощущал прикосновения добрых рук. На миг ему показалось, что даже вьюга за окном притихла, уступив место этому маленькому уютному местечку. Где его вечная личная вьюга затихла, желая на мгновение задремать в тепле.

***

Замотаться после душа в тёплый, данный ему уже здесь, халат, перед этим размяв плечи горячей водой — было райским наслаждением. Удивительно, что он даже не встретил Бакуго на пути из ванной к себе — в гостевую комнату, ведь обычно тот караулил его как штык. Ему же легче от этого, потому что в таком виде ему не хотелось бы ему показываться. «Наверное, он зайдёт ко мне позже…» — вытирая мокрые кончики волос полотенцем, Изуку задумался. Кто же знал, что блондина так оскорбит обычное вежливое обращение? Или правильнее будет сказать расстроит…? Не мог же он называть друга, который является ему настолько близким, что тот пригласил на семейный ужин — просто Бакуго. Его бы не поняли. Да он бы сам себя не понял. Это слишком холодное обращение. По имени обращаться ему не позволило бы воспитание. Они знакомы меньше года, сразу что-то заподозрили бы, если бы он начал ласково называть его «Катцуки». И обыденно было выбрать что-то среднее. Но… Тук-тук-тук. Кажись, он экстрасенс. — Чего он так рано? Я даже не переоделся ещё… — тихо пробурчав, Мидория для проверки всё же спросил «Кто там?» и, подтвердив, что это Бакуго, сказал тому подождать. И какое-то время за дверью образовалась тишина, пока он как угорелый носился от шкафа к шкафу, пытаясь вспомнить, где он положил эту чёртову пижаму, которая должна была лежать на полке, а потом до него донеслось смущённое: — Ты пижаму оставил в ванной. Я её принёс. — «Так я же её забыл с собой в ванную взять, нет…?» — Какого чёрта только ты её повесил под полотенцами? — «А, Дьявол. Я идиот.» — Правда, что ли…? — потеряно говоря это самому себе, Изуку глянул на всё ещё закрытую дверь. Для приличия поверх халата нужно хотя бы простыню накинуть, плед там… Да что угодно! И он едва успел это сделать, перед тем как она всё-таки открылась, и внутрь вошёл мужчина, торопливо закрывая её за собой. А после, застыв перед ним как вкопанный, начал анализировать происходящее с космической скоростью, выдыхая так, словно он упустил сейчас такую хорошую возможность, и отдавая ему при этом его коричневую тёплую пижаму. Приняв её, Мидория настойчиво посмотрел на Катцуки, который, видимо, даже не планировал давать ему время, чтобы он переоделся. Вместо этого принимаясь расхаживать по комнате и продолжая говорить: — Мой принц… — обратился он к нему шёпотом, — Тут тебе старуха ещё передала желейные конфеты. Натуральные, она сама делала. — после говоря уже обычным тоном, на что Изуку иронично выгнул на это бровь. — Я думал, что ты будешь называть меня старым прозвищем. — пожав плечами необъяснимо мягко и непринуждённо, он больше укутался в тёплое одеяло. Оно служило его коконом от лишних глаз и от странного пронизывающего ощущения, от которого хотелось посмотреть в окно, дабы убедиться, что на улице всё ещё зима и это всё — не его пьяный сон. Ибо то, что он ощущал сейчас, находясь в чужом доме, где он был лишь единожды — отзывалось знакомой истомой домашнего лета, когда он учился делать вино. Гулял среди подсолнухов, не тревожился о том, что о нём подумают, и мог радоваться чистому небу точно так же искренне, как сейчас он бы обрадовался уменьшению налогов. И это было так странно. Он не ощущал такого тепла в своей семье. Сколько себя помнил — никогда. А сейчас чужая семья, не имеющая к нему никакого отношения — казалась ему его собственной больше, чем его семья. «Звучит так, словно я неблагодарный ребёнок. В конце концов, мне дали хлеб, кров над головой и образование. Хотя бы за это я должен быть благодарен.» — смирившись с этой аксиомой, Изуку с блаженной благодарностью взглянул на небольшую пиалу, где находился квадратный, аккуратно нарезанный мармелад. — Это было бы слишком мелочно. — стукнув посудой о стол, Катцуки осмотрелся, признавая в этой комнате свою бывшую детскую, — Просто тогда ты застал меня врасплох своим «Бакуго-куном». — А мне было забавно наблюдать за тем… — «как тебя коробит от «Бакуго-куна» как демона от святой воды», но омега решил не договаривать. — За чем? — Не столь важно. — посмеявшись в кулак, Изуку подошёл и взял мармелад пальцами, неловко приволоча за собой и одеяло. Катцуки молча наблюдал за тем, как в тишине комнаты раздавался лишь лёгкий шорох ткани и тихие шаги, приглушённые мягким ковром, а после длинные ногти стукнулись о холодную керамику, быстро поднося сладость к губам и смакуя её с таким видом, словно та была самым вкусным лакомством на Земле. Губы, пухлые после душа, испачкались в сахарной пудре и удовлетворённо растянулись в удовольствии, поднимая взгляд к нему и подцепляя пальцами новый кусочек, молча предлагая попробовать. — Разве не ты у нас любитель мармелада? — Изуку закатил глаза и прислонил сладость к холодным губам, слизывая со своих остаток сладкой пудры. «Для меня это слишком сладко. Но тебе, видимо, пришлось по вкусу…» — принимая предложенный деликатес Бакуго задумался, — «Надо бы взять у старухи рецепт. Только вот как это сделать, чтобы она не догадалась, для чего мне он…» — и вынул его из мыслей только Мидория, подхвативший посудину со сладким и почапавший к кровати, где когда-то спал Бакуго. — Потрясающий вкус. Правда. Видно, что ты учился готовить у мамы. У вас у обоих золотые руки. — умостившись на кровати в позе султана, Мидория уже и позабыл, что изначально прятался от алых глаз в складках одеяла, которое теперь безвольно стекало по его плечам. — Ну. Так, хорош меня нахваливать, змей. — «Вообще-то твою маму я нахваливал тоже», на это Катцуки лишь фыркнул, — Я рад, что тебе нравится здесь. Я беспокоился об этом, ибо моя старуха ещё громче, чем я, но, видимо, и такая же проницательная. — Бакуго на самом деле немного по-другому посмотрел на свою маму, которая отнеслась к его близкому человеку с такой учтивостью, что ему даже не пришлось ничего говорить или как-либо предупреждать её. — Вы ведь как две капли воды. — Бакуго тихо усмехнулся, приглаживая вороные волосы и садясь рядом. Мидория обернулся на внезапное сообщение в телефоне и удивился тому, что кто-то прислал ему голосовое, да ещё не абы кто, а его отец, вовсе не жалующий такого и предпочитающий сказать всё лично и в глаза, в крайнем случае позвонить или передать ему информацию через Хори-сана, а тут голосовое…? Но слушать пятнадцать минут чужую речь сейчас — абсолютно не хотелось. Поэтому Мидория просто перевернул телефон экраном вниз, отмахиваясь на молчаливый вопрос блондина. Тихая комната тикала ярко-синими настольными часами — его будильником, который всегда поднимал его в школу. Одеяло, свисавшее тёплыми волнами, когда-то согревало его в зимнюю стужу, а мягкий матрас, сейчас немного прохудившийся, поскрипывал от их движений. Жёлтый свет люстры падал на кричащие обои с каким-то мультфильмом, которые он не хотел снимать даже в подростковом возрасте, а шкаф, который ранее казался ему огромным и в котором он мог спрятаться — был по его рост. Когда он заезжал к родителям, то всегда останавливался здесь, но сегодня его участь спать в раскладном кресле в зале. Об этом с мамой они договорились ещё до того, как Мидория приехал. Женщина тогда даже удивилась такой уступчивости сына, которому обычно до лампочки было, где будут спать его друзья. Но молча приняла его идею. Наблюдая за тем, как Изуку, полностью поглощённый моментом, казалось, теряется в этом уютном домашнем мире, он, не привыкший просто так делиться своим прошлым, захотел рассказать то, чем никогда не обмолвился бы даже перед Киришимой, пусть тот и был ему лучшим другом. Поделиться собой. Частью того себя, которая чертовски выделялась на фоне его самовлюблённой и самоуверенной рожи минувших лет его озорства. Частью, которой было суждено так и не стать кому-то рассказанной, но которая сейчас так и рвалась наружу синим пламенем и шёпотом «ну же, ему-то можно это рассказать.» С ним можно быть собой. — Мы действительно похожи, — произнёс мужчина, подхватывая несколько упавших на кровать кусочков мармелада и возвращая их обратно в пиалу. — Но в этом есть и свои минусы. В юности я часто сравнивал нас двоих. И всегда понимал, что она лучше. — рука сжала простынь и стала играть ею, — Потому что она была моей матерью, конечно. Но тогда я всеми силами хотел сделать так, чтобы мы с ней в чём-то отличались. Чтобы я в чём-то был лучше её, м? — он взглянул в изумруды, что внимательно слушали его, но слушали не ушами, а словно сердцем, — …Именно поэтому я и хотел добиться признания. Рано начал работать, чтобы показать, что я могу быть самостоятельным. Могу быть в этом успешнее её. Я соревновался. К мужской руке вдруг потянулась бледная, растекаемая по тёплой коже льдом ладонь, сжимая его собственную и переплетаясь с ней пальцами. Мидория прекратил есть, понимающе всмотревшись в рубины так, что отразился в них, как единственный, на кого они смотрели в ответ. И тихо спросив, на пробу лаская пальцы, омега расплылся в одеяле, не разрывая взгляда: — Соревнования привели тебя к финишу? — вопрос пронзил грудную клетку, и Катцуки задумался всего на миг, после честно признаваясь: — На нём я встретил тебя. — Катцуки посмотрел на их руки, как бы стараясь увидеть в них отражение своих слов, — Ты был… словно результатом всех моих попыток перешить себя хотя бы внутренне в кого-то… кто не гнался бы за попыткой быть «не таким, как остальные». И обрести в этом, наконец, покой. Мидория посмотрел на него с удивлением и даже с лёгкой иронией, ведь при первой их встрече Бакуго сделал всё возможное, чтобы навеять ему мысли о том, что ему не рады и вообще не считают обязательным проявить ему должное уважение. Хотя, как ранее изречился блондин, говорить об этом сейчас — будет несколько мелочно. Просто это был милый сюр, подтверждающий и убеждающий его в том, как же судьба любит плести нити судеб, измываясь над ними, сколько ей благоволит. — Честно, вспоминая нашу первую встречу… Эти слова звучат забавно, уж прости. — Изуку не смог сдержаться от улыбки и поймал стыдливый и смущённый взор, — Не стесняйся так, ты ведь тогда меня не знал. — он пожал плечами, вскрикивая в замешательстве, когда одним рывком Бакуго встал с кровати, садясь перед ним на одно колено. От неловкости Изуку даже положил обратно кусочек сладости, выразительно смотря на блондина, который, беря его ладонь в свою и отдавая максимальное количество почести, скорбно произнёс, склоняя голову и прислоняясь к нежной коже бледной руки уже губами, улавливая всё тот же восточный аромат, переплетающийся с их собственными, перемешанными в воздухе. — Я был ужасно неправ, мой принц, — театрально взвыв, его брови взлетели домиком, — По глупости своей я был жертвой бурных заблуждений и необузданных страстей. — Где-то я слышал эту фразу, изучая зарубежную литературу, — щёлкнув альфу по носу, Мидория отставил свободной рукой лакомства, тоже оседая на пол, — Значит, Бакуго-кун, ты признаёшь, что был ведомый предрассудками, и сейчас всё-таки заслуженно пожмёшь мне руку? — Изуку протянул пылающим глазам уже закованную ладонь, поворачивая её под другим углом, так, будто он предлагает рукопожатие. Лёгкое рычание донеслось до мужчины, и он захлопал глазами, думая, что он уже очень давно не слышал это тихое и спокойное порыкивание, видимо, Мидории попросту неловко общаться с ним так в рядовой обстановке, даже когда они одни. Всё-таки подобное — весьма и весьма интимное действие, и уж точно не брюнет будет направо и налево разговаривать так на улице. Однако слышать было приятно, особенно от сразу зардевшегося, хоть и упрямо держащего руку омеги. Руку, которую он с радостью и уважением пожал, отвечая с таким же лёгким рыком: — Признаю и каюсь пред вами, mon prince. — Изуку усмехнулся, склоняясь к нему, невесомо целуя уголок губ и вставляя в мужской рот кусок мармелада, когда тот потянулся за поцелуем ещё раз. — Принимаю ваши извинения. — ответил брюнет, без слов намекая, что ничего эдакого не будет между ними, тем более в родительском доме. …Вот только Бакуго всё равно украдёт этот поцелуй, рукой разворачивая к себе отвернувшееся лицо и смакуя сладкие губы, измазанные мармеладным послевкусием с особым наслаждением.

***

Прикрыв дверь аккуратным движением, Бакуго вышел по коридору на кухню, где стояла его мама уже в домашнем халате и с собранными крабиком волосами и размеренно попивала воду из стакана, провожая сына взглядом и смотря, как тот без лишних слов моет за гостем посуду. Хотя обычно он эту тарелку опрокинул бы на чужую голову, припахал бы человека за раковину и дал подзатыльник за то, что он сам не сообразил это сделать. А тут добровольно. Сам. Это наталкивает на некоторые мысли. — Ну как, ему понравился мармелад? — ненавязчиво спросила женщина, отставляя кружку, облокачиваясь на холодильник и скрещивая руки на груди. — Более чем. Сказал, чтобы я тебе передал спасибо и что у тебя золотые руки. — словно отрепетированно произнёс Бакуго, выключая воду и ставя тарелку на сушку, вполуха слушая продолжение чуть грубоватого женского тембра. — Боже, ну какой милый ребёнок. А ты что думаешь? — Катцуки уже почти вышел из комнаты, но, услышав слова матери, замер и, повернувшись, вопросительно приподнял бровь. — В каком смысле? Её ребёнок, похоже, взаправду считает, что умеет скрывать свои порывы и мысли в себе. Однако, что в детстве, когда он виновато прятался при разбитой кружке, что сейчас — его всецело выдаёт его поведение. Конечно, в силу возраста он стал контролировать себя лучше и не так просто стало ловить его на чистых эмоциях, однако то, как он смотрит на Мидорию, Митцуки не могла не заметить. Этот влюблённый взгляд она знает по себе очень хорошо. Малейшие порывы помочь, оградить, пояснить, позаботиться — всё это явно не из дружеских побуждений. И как бы её уже зрелый сын ни пытался скрыть что-то подобное — очень очевидно и прозрачно он следует за омегой тенью, искореняя в зачатке все проблемы и возможные затруднения. Легко и незаметно. Но всегда вовремя. — Катцуки, ну я же вижу, какими глазами ты на него смотришь. — выдохнула она, подходя ближе, а Бакуго напрягся, оборачиваясь в коридор, дабы их ненароком не услышал тот, о ком они говорят, — Он ведь… нравится тебе, правда? Почему ты тогда не предпринимаешь никаких действий? — это было не её дело, но он знал, почему она об этом спрашивает. — …Потому что он чётко дал понять, что не ищет сейчас отношений. — напрягаясь, проговорил он, закрывая дверь на кухню и оставаясь внутри со скрещёнными руками на груди. Бакуго не врал, когда говорил, что раньше был весьма предсказуемым и очевидным человеком. Он шёл напролом, игнорировал предостережения, кричал, бурно не соглашался и гневно добивался всего, чего хотел и до чего дотягивалась рука. И ему в такие моменты было глубоко плевать на чьё-то мнение, чьё-то желание и чьи-то проблемы. Оглядываясь назад, он сам может сказать, что он был невыносимым человеком, и по-хорошему, если бы не его врождённые внешние данные и мозги, то чёрта с два у него было бы столько желающих повисеть на его шее. Но просто к Мидории… Не сразу, конечно, но на него будто открылись глаза. Звучит глупо и наигранно, и под звук шумной метели за окном — это звучало по-странному невозможно, словно чудо, но тем не менее это — правда. И глядя в материнские глаза, должно быть, он выглядел в них не так, как он уже долгое время видит себя. Он изменился. Но его родители не видели, как он менялся. И не увидели бы, если бы Мидория не продемонстрировал это тем, что смог приехать. Митцуки выдохнула, кладя руку на плечо взрослого сына и поглаживая его, расправляя футболку ровно так же, как она делала, когда он был маленьким и чумазым после игры в футбол с друзьями со школы. — Зная моего сына, не сказала бы, что тебя это остановило бы. Но это ваши отношения, я туда лезть не собираюсь. — женщина взглянула в спокойные озёра глаз, удивляясь на секунду такому спокойствию, когда даже вечно нахмуренное лицо словно разгладилось, — Просто… позволишь дать тебе совет? — …Говори. — Дорогой мой, если ты действительно думаешь, что он может стать важным для тебя, то лучше не оттягивай с этим. Помнится, когда-то ты говорил мне, что больше никогда и ни в кого не влюбишься. Но я вижу обратное. — обеими ладонями она огладила его предплечья, нежно держа их, — И даже если этот раз может стать последним — постарайся сделать его памятным, хорошо? Мама желает тебе только добра. — женщина поджала губы и проникновенно посмотрела в обескураженные её словами радужки, — И со стороны могу сказать, что Изуку замечательный человек. — Бакуго кивнул на это, улыбаясь и почему-то ощущая, как эти простые слова пробили внутри него какую-то стену, стоящую многие годы, — Но если ты вздумаешь обижать его, я дам тебе подзатыльник. — …Не думаешь, что если я начну слишком давить на него, то так его «обижу»? — с лёгким подстрекательством переспросил её Катцуки, получая щелбан, — Я в любом случае не хочу торопить его. Если он не готов, я подожду. — наконец сказал он, выпрямляясь и расправляя плечи. Митцуки замерла, а после тепло и медленно кивнула, гордясь сыном за его зрелость и терпение. Сейчас она была уверена, что её некогда маленький мальчик, а после подросток, постоянно влезающий в драки — стал совсем самостоятельным молодым человеком, который теперь может уйти строить свою семью и отношения. И от этого в сердце разливалась необъяснимая грусть вперемешку с честной гордостью, которая переполняла её при взгляде на Катцуки, который решительно стоял перед ней, будто готовый снести любой ураган, если понадобится. «Мой храбрый воин… Я так тобой горжусь.» — тепло улыбнувшись, Митцуки произнесла: — Ну ты же у меня тоже замечательный человек. Ты так не поступишь. Ты сильнее, чем думаешь, Катцуки, — сказала она, мягко приобнимая того за плечи и похлопала по спине, улыбаясь, когда и в ответ она получила тёплые объятия, хотя раньше её сын всегда держался подальше от таких нежностей с её стороны, — Ты всё сможешь. Я горжусь тобой, сынок. Услышав этот ласковый шёпот, Бакуго обнял маму крепче, утыкаясь той в макушку, ведь он уже давно перерос её, и почему-то его затрясло. После он уйдёт, так и не посмотрев ей в глаза из-за того, что его собственные будут застилаться слезами. И когда он выйдет из кухни, а она пойдёт в их общую с мужем спальню, желая ему спокойной ночи — он кивнёт и вновь зайдёт к уже полуспящему Мидории, который сонно и тихо спросит у него «Что случилось…?» и получит тёплый поцелуй в лоб и добрый, любящий взгляд: — Спасибо. — донесётся до ушей Изуку, а он так и не поймёт, за что его благодарят посреди ночи.