Мираж моих воспоминаний

Здесь преобладал красный. В малейших деталях, будь то ковры, игорные столы или подсветка длинного бара, где разносили виски, бренди, да саке. И люди, сидящие в комфортабельных креслах — были подсвечены красным. Азартом пропахли здешние слова, вздохи и басистый смех, когда кто-то выигрывал круглую сумму, чтобы через десять минут безбожно всё проиграть. Стоп-слова не существовало. Этот смрад не нуждался в нём. Но раз здесь было так отвратительно, то что среди всей этой роскошной алчности делал Мидория, глазами выискивающий отцовскую фигуру? Он бы и сам задал себе этот вопрос. Он задавал его всякий раз, когда заставал себя в таком странном положении дел. Но в этот момент он отвлёкся на Хори-сана, выходящего из-за высоких спинок кресел и филигранно подходящего к нему, уводя от лишних заинтересованных глаз. Мидорию увидеть здесь, в казино — было настолько несказанной редкостью, что его тут же втянули бы в водоворот денег. Попытались бы втянуть. Акайо не мог себе этого позволить. Изуку послушно отошёл в сторону, но сразу же вырвал руку из аккуратного хвата, зло зыркая на умолчавшего мужчину, давая тому понять, что он прекрасно знает, что сделали с его матерью. И видя обречённость на взрослом лице и виноватый выдох, твёрдо спросил, где сейчас находится его отец. Потому что его друг всегда говорил ему, где он. В каком борделе на этот раз. — Ваш отец здесь, но… — альфа обернулся назад, кривясь на ту картину, которой омеге волей-неволей приходится лицезреть, — мистер Мидория, пожалуйста, будьте благоразумны. Всё выглядит не так, как кажется. — уверил он, но глядя в опадшие стёкла, быстро понял, что его слова не возымеют никакого веса в юной голове. Ведь как бы уважаем он ни был в тминных зрачках — Хизаши на этот раз переступил самую дальнюю грань. Грань, которую обещал не переступать. Хмыкнув на такую самоуверенную отверженность, омега медленно потёр виски, с лёгким юмором объясняя мужчине то, что в объяснениях нуждаться не должно. — Вы бы поступили так со своей женой, Хори-сан? — чужое сердце вздрогнуло, как и всё тело, и, прикусив губу, он отрицательно замотал головой, громко шепча: — Никогда… Вот таким должен быть ответ любящего супруга. Только таким. — Значит, тема закрыта. — отрезал Изуку, наклоняя альфу к себе за воротник и смотря прямо в серые повинные глаза, — Проведите меня к этому человеку. — не у того человека они были виноватыми. Не Хори-сан должен испытывать перед ним вину. Но мужчина стоял словно с креста снятый, не осмеливаясь смотреть ему в глаза. Ему будто бы было стыдно за своего друга. Но если ему стыдно за поступок его отца, то почему тогда ранее он говорил, чтобы он «не горячился»? Словно не всё так однозначно. Между тем они оба понимают, в какую цену отцу обойдётся такое своеволие. — Я вас очень прошу. Не ссорьтесь. Сейчас не время для этог- — опустив взгляд в пол, Хори искренне проговаривал это, иногда поглядывая на стоящих в стороне телохранителя и… Бакуго? «Почему мистер Бакуго здесь? В такой момент? Это не в стиле Мидории-младшего.» — в лёгком замешательстве спрашивал себя посидевший мужчина, прикусывая губу и бегая глазами по деревянному полу, слушая, как ему равнодушно отвечают: — Никогда для этого не было подходящего времени. — резонно подметил омега, думая над тем, что если Акайо вдруг решит его не пропускать, то Тецу придётся применить силу, — Я планирую закончить этот театр одного актёра. Сегодня будет последний акт. — он кивнул, будто самому себе для уверенности, но всё его нутро съёжилось лишь от мысли, что он будет вынужден видеть это похабное и спокойное лицо. Безгрешное и наверняка глупо хлопающее ресницами, пока до головы этого идиота не дойдёт то, с чем к нему пришли. — У вас есть план? — ха, план? «А какой в такой ситуации у меня должен быть план? Интересно.» — Изуку едва подавил усмешку от этих слов, скрещивая руки и будто приобнимая самого себя за плечи, продолжая поглаживать и теребить концы перчаток, — «На меня словно ушат ледяной воды вылили. О каком чёртовом плане вы говорите, Хори-сан…?» Так бы он хотел сказать и сказал бы, будь они в каком-то тихом местечке, да подальше от заинтересованных личностей, которые то и дело поглядывали на них, выходя из закрытых стеклянно-алых дверей и поднимаясь по лестнице на этажи выше. Мидория провожал их острым взглядом, но уголки губ автоматически приветственно приподнимались, вынуждая и любопытных стервятников — неловко улыбаться в ответ и прятать свои носы. — …У меня есть к нему вопрос. — сдавленно ответил Изуку, ощущая, как ком подступает к горлу и сглатывая его. Плана не было. Зато очень много вопросов, которые он задавал себе столько лет и даже сам себе отвечал, а теперь имеет честную возможность отыграться клавишами этих ножевых ранений на отце. Брюнет сам не знал, что испытывает сейчас. Была ли это обида или злость…? Он не мог ответить честно. Было ощущение, что он уже очень давно не чувствовал себя таким дураком, которого обвели вокруг пальца и сделали в этом виноватым. Но вот оно вернулось. Как в тот злополучный день, когда он понял, какую глупость совершил, садясь за кого-то в тюрьму. Дьявол, да его попутали бесы! Не иначе. Чёртовы бесы! Не мог он быть таким глупым. Таким наивным. Таким… юным…? Тем, кто наделся, что его не предадут и всегда протянут руку. Дурачок. Маленький, да наивный дурачок. — …Я проведу вас к столу, где сидит ваш отец. Ваши…? — смирившись, альфа поднял руки, будто сдавшись, при этом сразу же кивая на пришедших с омегой людей. — Они пойдут со мной. — Вы будете говорить с отцом при них? Но вы никогда не- — обескураженно и чуть нахмурившись произнёс Акайо, но его перебили туманным голосом, твёрдость которого пропадала постепенно, но таяла на глазах: — Хори-сан. Я вас прошу, прекратите задавать вопросы. — ладонь сама по себе стала массировать переносицу. Ему ещё отыгрывать, что «всё хорошо» перед теми, кто сейчас сидит за одним игровым столом с его отцом. А для этого ему понадобится твёрдый тон, с которым он и вошёл в красное помещение, сворачивая строго за мужчиной и даже не оборачиваясь на замечающих его альф, которые заинтересованно провожали его взглядами, а некоторые даже имели наглость выпустить феромоны, но те ощущались лишь мимолётно, так как быстро были перебиты выдержанным бренди. Раздражали рецепторы — не более. Но он спиной видел, как все любопытные глазки в его сторону были перехвачены Бакуго с его лёгким фирменным прищуром, когда его раздражают те, на кого наорать он не может. Хотя, он с удовольствием наорал бы, если бы его здесь не было. — Господин Мидория… — так называть было неправильно, однако Хори решил, что так Хизаши быстрее поймёт, кто к нему пожаловал, — К вам пришли. — Ты бы ещё громче вошёл, чтобы я точно убедился, что ты в комнате. — отец сидел к ним спиной за овальным покерным столом и увлечённо ставил фишки, махая рукой, чтобы Акайо подошёл ближе, а не стоял у дверей, — Кто? — Мои шаги вы не услышали, отец? — резко разразился высокий голос, и мужчина дёргано обернулся на сына, который изрядно подчеркнул нарочитое «уважение» к нему. Альфы, сидевшие с ним и отыгрывающие партию, были мужчинами средних лет, которые удовлетворённо закивали на это редкое отческое почтение и приветственно кивнули вошедшему омеге, получив то же самое в ответ. И тихие, беззвучные шаги, которые разбирались лишь по шарканью вдоль бордового длинношёрстного ковра, были скорее увидены, чем услышаны. Ибо отец ненавидел шум. Шум шагов. Он всегда говорил, что люди вокруг бесцеремонно громко ходят, при этом сам ходил ещё громче. А Изуку… Именно Изуку, а не Мидория — приучился ходить так, словно его нет. Элегантно и беззвучно. Как бездомный призрак, ищущий пристанище, не суждённое ему найти. И его отец был доволен этой тихой незаметностью. — Какая встреча. С чем пожаловал ко мне? — натянул улыбку Хизаши, перемешав её с ожиданием и горечью. — Нужно поговорить относительно рабочих моментов. Оба знали, что брюнет пришёл не за этим. Оба знали, что он сдерживается, чтобы не начать нервно поправлять перчатки и заказать себе, наконец, красного вина. Но оба отыграно делали вид, что они этого не знают. Делали вид, чтобы другие тоже не знали. Но на сердце уже скребло что-то горькое. Мужчина сглотнул, вживаясь в роль и закидывая голову назад — хотел посмотреть на сына. Увидеть, в каком он состоянии, но не смог. Кресло было слишком высоким. — А мы не можем перенести этот диалог на время, когда я не буду отдыхать с джентльменами? — улыбчивая фраза была развеяна пеплом по комнате вместе с басистым смехом джентльменов и пронёсшимся ветром, подобравшим размотанную причёску Изуку. — Предлагаете мне ждать целую вечность, отец? — сделав пару шагов, Мидория съёжился, смотря на приоткрытое окно. На улице зима. Но эти так напились, что им кажется, что жарко. Есть ли смысл разговаривать с отцом, если тот пьян? Но разве пьяные не самые честные? Поэтому он сам в стельку не напивается. — Господин Мидория, пойдите с сыном. Вы уже отыграли достаточно партий, чтобы уделить время своему единственному дитя. — сказал кто-то с чёрными волосами и серыми глазами, улыбаясь и ободряюще хохоча, стуча кого-то по плечу, — Да ещё и такому работящему! Цените это. У вас золото, а не сын! «Золото, а не сын… Ну да.» — почему-то эта фраза впилась ему инеем под кожу, но он не стал подходить ближе, избавляясь от холода ветряной зимы. Она отрезвляла. Но его прикрыли. Между ним и окном встал Бакуго, даже не посмотрев на него и жестом ничего не объяснив. Он просто встал, огораживая его от прямого холода и будто незримо сказал: «Ты не один. Я здесь.» Губы предательски затряслись, но Мидория обладал достаточным самообладанием, чтобы сомкнуть их в тонкую полоску и не выдать дрожь от той обиды, что росла в нём французскими красными розами. Звучала нежным запахом полевых цветов да чёрного шоколада. Ощущалась коричневым чаем и вкусным красным вином в бокале — «самой любимой». — Мой сын — прекрасный человек, но он так и меня работой заморочит. — не оборачиваясь, с прикрытыми веками размышлял Хизаши, тихо зашипев на ощущение острой боли в трапециевидной мышце, — Но, видимо, сейчас ему необходимо моё отцовское внимание. Прошу меня простить, господа. — Изуку только так мог намекнуть, что времени на полноценный театральный акт у них нет. Его тихо трясло. — Что вы. Ступайте. Если что, мы всегда рады вашему возращению. — кивнули Мидории-старшему, когда тот вальяжно покинул кресло, развернувшись и поправляя пиджак. Сперва он взглянул на Хори, который осуждающе смотрел ему в глаза и, опустив плечи, потупил взгляд, отходя ещё более назад. Так, чтобы в глаза бросался стоящий посреди холодной — он только сейчас это почувствовал — комнаты, смотря на него пустыми глазами. Но словно живыми где-то внутри. Глубоко опечаленными, треснутыми у самого основания — они делали вид, что всё как обычно. Вот они пойдут, поговорят, обсудят, и разойдутся, чтобы после встретиться вновь. Но времени на это у них почти не осталось. Оба знали об этом и молчали. Тишина стала частью их общения, которое никогда не началось и никогда не будет законченным. Такова их молчаливая детская колыбель. Колыбель, которую он ни разу не спел этому, в глубине души уже плачущему навзрыд, ребёнку. — Лестно слышать. — кинул он им и с недоверием взглянул на смотрящего на него в упор блондина, — Je suppose que tu es venu à cause des calomnies de ta mère, mais pourquoi as-tu amené le blond? Il comprend le français. «Я так понимаю, ты пришёл из-за наговоров своей матери, но зачем ты привёл с собой блондина? Он же понимает французскую речь.» — обратился он к сыну, который чересчур громко хмыкнул, вызвав интерес сзади и делано безмятежно улыбнулся. — C'est pourquoi il est ici. Y a-t-il des salles VIP ici? Nous avons devant nous une conversation longue et désagréable. «Именно поэтому он здесь. Здесь есть ВИП-комнаты? Нам предстоит долгий и неприятный разговор.» — Хизаши сморщился и рукой показал направление, проходя мимо Акайо и гипсового телохранителя, держащего отчего-то бокал и бутылку красного. Неужто его сыну? — Oui, mais êtes-vous sûr de devoir autant faire confiance à cette personne? «Есть, но ты уверен, что стоит так доверять этому человеку?» — пока ноги несли его в отдельную комнату, за которую он сам позже выложит трёхкратную цену, он посматривал на группу идущих за ними, двое из которых шли гораздо дальше, чем тот же наглый парнишка с алыми радужками. — Ce n’est pas à toi de me parler de confiance, père. Vous avez trahi le vôtre aujourd'hui. «Не тебе мне говорить о доверии, отец. Своё ты предал сегодня.» — ответили ему равнодушным голосом, и видя, что тот открывает дверь ему, дабы пропустить внутрь, Изуку поморщился, просто говоря, — Entrez. «Заходи.» Бакуго слушал их вполуха, занимаясь скорее чем-то вроде защиты «чести» его принца, которого буквально пожирали любопытными взглядами те, кто были старше самого омеги едва ли не на десять лет. Кто-то подозвал официанта, кивая на брюнета и прося, очевидно, угостить его каким-нибудь коктейлем, но официант поспешно извинился и ответил, что не может этого сделать. Впрочем, увидев отца Мидории, которого Катцуки случайно скрыл своей фигурой — «ухажёр» и сам стушевался, отпуская парня с подносом. «Жаль, что ты меня так не боишься, мудак. Впрочем, так и будет… просто нужно ещё немного попахать на работе.» — сощурившись, Бакуго мельком обернулся на Изуку, который был одет сегодня не как-то вычурно. Обычный офисный костюм. Чек, может, чуть выше, чем он носит обычно. Но он всё ещё выглядел шикарно. С укладкой, которая уже распушилась, со съеденной помадой и с мятым воротником. Он всё ещё выглядел как король его сердца. И, скорее всего, из-за славы этого «короля» и его отца — никто так и не осмелился подойти, предпочитая глотать слюну втихую. А ведь омега сам по себе был весьма добрым на характер. «Делать добро и пользоваться в то же время дурной славой… В этом есть что-то царственное.» — фыркнул Бакуго, искоса смотря на тех, кто, унюхав, что «здесь ничего не светит» — вернулся к казино. — Sauve-moi, Vierge Marie. Si je dis que je suis innocent, me croiras-tu? «Спаси меня, Дева Мария. Если я скажу, что невиновен, ты мне поверишь?» — донеслось до ушей альфы, когда они втроём вошли в ВИП-зал, а Тецу вручил ему бутылку вина и бокал, кивая на брюнета и сочувствующе пожимая плечами. Кажется, даже простой «телохранитель» знал больше, чем должен был. И, возможно, знал в каком-то плане даже больше, чем сам Бакуго. — Et si je dis que je m’en fiche de la cause du coup, seriez-vous surpris? «А если я скажу, что мне плевать на причину удара, ты удивишься?» — в тихом, пустом помещении голос Изуку показался даже завораживающе зловещим, — Le principal problème est que vous l'avez frappée, même si vous m'avez juré que cela ne se reproduirait plus. «Главная проблема в том, что ты её ударил, хотя клялся мне в том, что больше такого не будет.» — отрезал Мидория, первым проходя в сторону мягкого и огромного кресла и садясь на него, закидывая ногу на ногу после того, как снял пиджак. — Je ne voulais juste pas qu'elle t'utilise à nouveau. «Я просто не хотел, чтобы она использовала тебя в который раз.» — Катцуки почти фыркнул, бережно ставя бокал и вино рядом с омегой. На стол. Тот обернулся на него и на вопросительный взгляд — со вздохом кивнул положительно. Бутылка была сразу вскрыта, а жидкость полилась по стенкам журчащей струйкой. — Et fait en sorte qu'elle l'utilise? «И сделал так, что она использовала?» — кротко рассмеялся брюнет, играючи поднимая полный бокал и плеская в нём алкоголь. «Сейчас он мой единственный соратник.» — захотелось выпить. — Izuku, je… «Изуку, я…» — проникновенно начал Хизаши, зыркая волком на так и стоящего рядом с его сыном Катцуки, — Est-ce qu'il va être ici avec nous? «Он что, будет прямо здесь с нами?» По кончикам пальцев пронеслась дрожь. Он вопрошающе уставился на альфу, который, похоже, даже не думал уходить. Катцуки посмотрел на него, кротко улыбнувшись и будто взором говоря, что здесь он его одного точно не бросит. Но эта догадка была настолько ошеломительной, что брюнет не смог-таки сдержать уточняющее: — Бакуго…? «Или всё же не единственный…?» — шагнула к нему улыбчиво-обескураженная мысль, поднося палец к губам. — Я извиняюсь за то, что лезу в настолько личные проблемы вашей «дружной» семейки, но у меня нет ни малейшей уверенности в вашей сдержанности, мистер Мидория. — с наигранным виноватым вздохом говорил блондин, закупоривая бутылку обратно и становясь сбоку от сидящего омеги, чуть огораживая того от Хизаши, вскинувшего на это брови, — И доверять вам господина я не намерен. — А ты ему кто? Его телохранитель? — сдержанно рассмеялся в кулак мужчина, сразу же озлобленно хмуря брови, — Молоко на губах не обсохло, чтобы тягаться со мной и высказывать своё мнение. — Хизаши вскинул подбородок, остро смотря на наглого щенка, посмевшего решить, что он здесь что-то решает, и скрестил руки на груди. — Вас не должны волновать наши отношения. Вашему сыну двадцать шесть лет. Он как-нибудь уже сам разберётся. — пресёк блондин, даже не продолжая эту тему, — И я так понимаю, кроме «возраста» вам апеллировать нечем? — с лёгкой усмешкой он взглянул на раздражённого отца Мидории, который вынужденно выдохнул и сел на диван, что стоял напротив них. Антураж сам по себе здесь был довольно томный и явно не подходящий к той теме диалога, которую они хотят тут поднять. Краснь кровавых искр сверкала светодиодами по полу в тишине и джазовой музыке, которая чуть слышалась из-за двери — они сидели молча какое-то время. И пока Изуку не отказывал себе в противной привычке запивать такие встречи алкоголем, Хизаши всё никак не мог решиться выкурить сигарету. Часы тихо напоминали о времени, а лёгкий сквозняк ворошил ткани их одежд, неловко поддевая кожу, которую Изуку, с плохо скрываемой злостью, поправлял. Хоть куда-то эти эмоции должны были вылиться. — Он будет вступать в нашу с тобой полемику тоже? — кивнул на неприглашённого Хизаши, намекая равнодушной змее напротив, что пора прекращать этот фарс в защитника и командира, — Почему он имеет право так свободно со мной разговаривать? Ты что, замуж за моей спиной вышел? — и пусть мужчина понимал, что мелет несуразицу, но попросту не мог смириться, что третий лишний будет присутствовать на семейном разговоре. Где ему не место. Кем себя возомнил этот «Бакуго»? И с этим мужчиной Инко хотела, чтобы Изуку- Да, чёрт его дери! — Не мели чушь. — Тогда пусть выметается отсюда. — вильнув пальцами, Хизаши указал ими на альфу, но так и не отвёл взор от фигуры, которая, закинув ногу на ногу, выглядела так, словно её совершенно не волновали его слова. И почему-то ему казалось, что сейчас это вовсе не та ледяная лазурь, слившаяся с юным ликом так, словно она была уже частью этого глубоко печального и расстроенного лица. Нет. Сейчас это был его сын. И, похоже, его действительно мало волновало то, что он ему говорит. Он слова не сказал этому щенку и, казалось, наоборот, встал на его сторону. Его сын…? На чью-то сторону? «Я бредить начал, что ли…?» — Я буду молчать. И смотреть. И просто держите у себя в уме то, что я могу понимать всё, что вы говорите. — вместо Изуку ответил Бакуго, учтиво делая пару шагов обратно за спинку кресла и заводя руки за спину. — Щенок. — процедил он сквозь зубы. — Закрыли рты оба. Раздражаете. — прекратив новый круг ада, Изуку смочил губы в вине, непроизвольно сгущая виски, — Отец, ты прекрасно знаешь, о чём пойдёт речь, хватит сводить тему к моим личным отношениям. Иначе я начну разбирать твои похождения. У меня целый список твоих ночных бабочек. — закончил он, обращаясь к Бакуго и стукая ногтем по бокалу, — А ты… слейся со стенкой, будь добр, раз уж решил здесь присутствовать. Катцуки поджал губу. Да уж, что-то он разошёлся с линией защиты, учитывая, что он сам же её и навязал. Он здесь просто слушатель, если дело не дойдёт до измерения силы и криков. Хотя вряд ли Мидория-младший себе это позволит, но вот в старшем как раз таки уверенности не было никакой. Послушно кивнув, хоть и зная, что его кивок не увидят, Бакуго замолчал и втянул виски поглубже, тихо выдыхая этим горьким ароматом, который пах дорогим дубовым отливом и редкой нотой запаха сигарет. «Ночь уже глубокая. Не самое лучшее время обсуждать такие вопросы.» — но даже если он это скажет, на эти доводы омега махнёт рукой, мол, и что теперь, утра дожидаться? Да и разговор этот явно не терпел замедлений. Взгляд сам устремился на объект мыслей — на омегу, который сидел как король на этом, не под стать поставленном, кресле. Уже сейчас можно было сказать, что даже его отец — ему уже не ровня. Парень всё ещё боялся его, неуютно вжимался в спинку, кривил губы, но стойко сидел так, словно он, окружённый врагом сильным, возгордившимся победою — совершенно не чувствовал угрозы. Словно на его руках все карты, будь то тузы или джокеры. Но корона, которую на него надевали другие, была снята им с головы. Он не выглядел беззащитным, но и гордецом назвать его — не поворачивался язык. Похоже, сам он не считал себя тем самым «королём», нарекаемым другими. «Как я устал. Когда взойдёт солнце? Лучше бы я работал сейчас…» — горестно глотая горькое вино, Изуку усмехнулся, глядя на недовольный лик отца. Когда-то он верил, что этот человек изменится. Но то было слишком давно. «Какой послушный.» — фыркнул Хизаши, глядя на притихшего Катцуки, всё же доставая пачку с сигарами. — Прикурить хочешь? — полное отвращение было встречено его собственным вздохом, — Зря… Сигареты хорошие-то. Мои любимые. Дорого выглядят, правда? — хмыкнув, Хизаши всё-таки решил закурить, перед этим открыв окно, — У меня многие спрашивают, где я такие купил. Мидория сразу поёжился на это. Пусть он и был в плотной костюмной ткани, но зимний мороз пробирал его до костей. Даже малейший холод встречался его телом, словно снежная лавина на голое тело. Колющие мурашки волнами прошлись по всему телу, и он с усилием не скривился, злостно стреляя исподлобья: — Давай мы не будем говорить о причине твоего рака. — бокал был оставлен с присущим ему звоном. — …Он что и об этом знает? Чёрт, Изуку. А если вы потом разойдётесь, как информацию будешь удалять в его голове? Дикий сюр. — возмущался Хизаши, удивлённо смотря на сына, который никогда не открывал их семейные тайны кому-то извне, — Но ты прав. Возможно, это — наша последняя встреча. Кто знает. Я бы предложил тебе лучше улун вместо вина, но здесь мы его не найдём. — стоя около окна, он втянул проклятый дым, с удовольствием пропуская его сквозь себя. Зачем бежать от смерти, которая уже пригласила тебя за стол? Она лишь дожидается, пока ты решишь сесть. — Не пытайся вызвать во мне ностальгию по давно минувшим дням. — откинув прелюдии, Мидория начал твёрдо, — Я хочу знать, почему ты нарушил наш договор. — но к концу голос всё-таки предательски стих. — Ты о том детском листике? Он, кстати, до сих пор где-то лежит у меня с твоей подписью… Да уж. — в груди что-то глубоко кольнуло, и омега поджал губу, хмыкая, — Прежде, чем я смогу рассказать тебе это… Я хотел семью, сынок. Как и ты. Но не умел её строить. Хотя упорно делал вид, что следую чертежу. — Хизаши, рассуждая, облокотился на оконную раму, хмурясь на режущий ветер, что исполосал ему лицо, — Знай, что я сожалею о своём поступке. Он — и сожалел? Может ли в нём таять раскаяние? Глаза, исполненные вины, могли бы пронзить его сердце, но что значит для него этот взгляд? Извинения — всего лишь слова. Но допустить ошибку — это совсем другое. И Мидория мог сказать, что отцу отчасти никогда и не было интересно то, как он живёт. Выполняет должное и ладно. А теперь ему говорят, что сожалеют? «И что теперь? Мне великодушно простить тебя?» — брюнет тихо, забито рассмеялся. Как же всё-таки хотелось его ударить. Отрезвить. Так же, как он ударил его мать. Чтобы синяк посинел на всё это противное и явственно-безвинное мужское лицо. Но чем тогда он будет отличаться от него? Отличаться от того себя, сидящего за железными прутьями безвольных окон? — Чертёж следует перепроверять. Мне плевать на твои слова, честно. — Изуку встал с кресла, чувствуя, что если продолжит сидеть, то эмоции захлестнут его, — Я вырос с этого дерьма. Просто скажи мне почему? Почему, отец…? — кто-то внутри него повторил: «Почему, папа…?» Как давно он не называл его «папой»… У него подтёрлись памятью даже те редкие воспоминания. Но когда-то он точно звал его так. Но сейчас пред ним едва ли стоит его папа. Это кто-то чужой в его шкуре. Не тот человек, учащий его ходить и не тот, кто научил его считать. Нет. Его «папа» давно уже мёртв. Желание спросить напрямую, из-за ревности ли он ударил свою жену, росло, но Изуку уж точно не хотел бы поспешно придавать огласке такие двоякие отношения его матери с Тошинори. С которым они настолько близки, что тот уже может приходить с ней в качестве спутницы на псевдо-официальные мероприятия. Чёрт знает, знает ли об этом отец. Но это в любом случае вызовет негативную реакцию, учитывая, настолько он может быть ревнив к другим. «Но главное, что к ему эти стандарты не относятся.» — голову медленно мутило, но Изуку стал ровно, с усилием отводя взор от желанного глотка алкоголя. Ему нельзя сейчас пить. Он расплачется. И, заводя руки за спину, он поднял подбородок, секундно поджимая губы, дабы не дать влаге застелить собственные глаза. — Она хотела сделать то, что сделала уже однажды с тобой. Я не мог снова этого позволить. — сказали ему, и Мидория нахмурился, расхаживая со стороны в сторону и вынуждая: — Конкретнее. — Так любя свою мать — ты хочешь знать правду? — мужчина снова втянул дым, выбрасывая сигарету в разбушевавшийся заоконный снегопад. — Лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Хизаши сложил пачку в карман, искоса смотря на спокойно стоящего сына и, покачиваясь, медленно подошёл к нему. Изуку смотрел снизу вверх, словно ждал шквальный огонь, но его не последовало. Вместо этого мужчина потрепал его по волосам, периферией видя, как дёрнулся тот самый Бакуго, желающий подойти ближе, но застывший в полудвижении. Кажется, этот парень испытывает не просто «влечение» к его сыну. Можно ли говорить, что желание «защитить» исходит от более сильного чувства? — Нет, сынок. Все так говорят, но эти люди зачастую не хотят услышать правду. Неудобно жить той правдой, которую создал не ты. — рука аккуратно перебирала локоны, а размеренный тон разливал тоску, — Ложь значительно вкуснее. «Тем более, как ты будешь жить, если узнаешь правду?» — Хизаши знал, что его сильный мальчик просто не выдержит такого предательства. Только ни от своей матери. Только не сейчас. — Я жду доказательств. — отмахнувшись от руки, Изуку скрестил руки на груди и сделал пару шагов назад, — Доказательств, которые имеют вес, чтобы перечеркнуть многолетний уговор. — …Проверь камеры. Наши домашние камеры. — уточняя, Хизаши фигурально взмахнул пальцами, — Ты знаешь от них пароль наизусть. Постоянно бормочешь, когда нервничаешь. «Двадцать первых цифр числа Пи. Самый отвратительный способ забить мне память этими дрянными цифрами, которые мне пришлось зубрить.» — недовольно заключил брюнет, слыша тяжёлые шаги за спиной и обеспокоенно скосив взгляд на Катцуки, что спокойно стоял на месте, но уже значительно ближе. На вопрос, что там может быть, ему ответили, что он всё увидит сам и поймёт. Мидория хотел продолжить расспросы, но осёкся, думая, что, возможно, ему действительно стоит увидеть это своими глазами. И после этого тишина вновь разбилась между ними, прерываясь лишь щелчком закрытого окна и смахиванием налетевшего на подоконник снега отцовской ладонью. Изуку смотрел на молчаливого мужчину долгое время, прежде чем понял, что, вероятно, тот ничего сам не скажет. — А извиниться перед ней ты не хочешь? — Хизаши дёрнулся, из-за спины слыша насмешливо прогорклый тон. — Я не был не прав. Как же хотелось сейчас его так же ударить, как он ударил её — вновь его пронзила эта мысль. С размаху, чтобы остался красный, яркий след на бледной щеке. Чтобы он почувствовал хоть раз в жизни, каково это, когда тебя предаёт человек, который должен тебя любить. И видел названный Бог, что ещё немного, и он бы действительно влепил ему оплеуху. Единственное, что его останавливало от этого — его собственные принципы и некоторая доля сомнений, которая цвела, словно ядовитый цветок в сердце, подсказывая, что далеко не всё может быть так однозначно. Неужели он начал сомневаться в словах своей любимой мамы? Да что за бред. — Ты ударил свою жену и мать своего ребёнка. — кулаки сжались, и, шумно выдохнув, брюнет впился в развернувшуюся к нему фигуру, что отчётливо проговаривала: — Я ударил змею, желающую навредить моему ребёнку. Ты на моём месте поступил бы так же. — упрекнув, он недовольно покосился на вновь заслонившего фигуру Изуку Бакуго, желая плюнуть в эту нахмуренную рожу прямо сейчас. Какого чёрта какой-то мужик считает, что имеет право выступать, когда он говорит со своим единственным сыном?! — Не сравнивай нас, мы разные люди. «Яблоко от яблони.» — фыркнув на эти слова, Хизаши потёр переносицу, ощущая, как к горлу подступает ком. — Ты слишком идеализируешь её, Изуку. Она твоя мать и, возможно, все дети так делают, но она, к сожалению, далеко не так невинно любит тебя, как должна была бы. — спокойно говорил он, понизив голос, — Это проявляется даже в мелочах, разве ты не замечаешь? Позвонила ли она тебе, например, когда приехала с Испании? — и он уже знал ответ, ведь эта женщина уже никогда не поменяется. Она была таковой многие годы. И, возможно, он сам виноват в том, что она изменилась, заставив ту сделать кардинальный выбор в своей жизни… но теперь та отыгрывается на результате этого выбора. Искренне жаль было смотреть на то, как Изуку предпочитает в упор игнорировать все её действия. Прикрывает её, жертвует всем ради неё. А взамен получает лишь «Хороший мальчик». Как долго он сможет быть этим «хорошим мальчиком»? Знает он, в каких чудовищ такие дети могут превратиться. Знавал он одну пословицу, гласящую, что «Ребёнок, которого не обнимала деревня, сожжёт её дотла, чтобы почувствовать тепло». И он боялся, что таким ребёнком может стать искренний малыш, когда-то повторяющий за ним слова, говоря их по слогам. — При чём здесь это? Я прислал ей шофёров. — И она восприняла это как должное. — ощетинившись, омега прикусил щеку. Когда его мать вернулась из Испании — он даже не имел возможности как-то встретиться с ней, а о возвращении узнал, когда сидел на заседании, не имея возможности сорваться и приехать. Лишь отослал рабочих. А она не сочла нужным даже позвонить ему — сказать, что она уже дома. Тогда он закрыл на это глаза, но, если посудить — отец был прав. Она не позвонила не потому, что была занята, уставшая, а потому что попросту не захотела. Желание может перебороть всё. А если его нет, то и незачем строить иллюзорные оправдания. Но сейчас он потряс головой и выдохнул, вновь набирая воздух в лёгкие и взглядом прося Бакуго вновь наполнить ему бокал. — Не говори это так, будто ты не такой же. Ты меня продал другой семье, как разменный товар. — делая несколько крупных глотков, он ладонями упёрся в столешницу, гневно разворачиваясь к безднам, — Вы оба виноваты, и я вас обоих не дождался. «Мне… в самом деле нечего на это сказать.» — и осознавать это было физически неприятно. Больно. Противно от себя самого. Изуку уже не мог прекратить свою речь. Он пытался остановить себя от внезапного желания исповедаться, да и кому, Дьявол?! Но реальность била по вискам слишком отчётливо. Брюнет устал держать всё в себе. Наконец-то вопросы, которые должны были быть озвучены ранее — заданы им вслух. И встречены по-детски обескураженным и удивлённым взглядом его отца, который, похоже, не знал, что на это ответить. — Как ты не дождался твоих родителей в детском доме, так и я не дождался своих. — это было грязно, но за годы своей жизни он успел осознать, что именно такие слова напоминают человеку о сердце, — За все пять лет ни разу никто не пришёл. — вновь упрекнул он, указательным пальцем тыкая в воздух между ними. «И в итоге…» — эта мысль въелась в голову, как гвоздь, прокручиваясь в неё всё глубже, — «…при своих живых родителях — я ощущал себя сиротой.» — Ты бы меня прогнал. — после недолгой тишины, Хизаши виновато отвёл взгляд, не имея даже части той силы, чтобы смотреть своему ребёнку в глаза. Холод поднял их волосы лёгкой струйкой ветра, и в тишине донеслось треснутое и сиплое: — …И ты решил даже не пробовать? — это разбило оба сердца одной стрелой. Его отец просто сдался? Так, что ли? Человек, в детстве твердящий ему, что своих целей нужно добиваться, несмотря ни на что…? А что тогда делать ему? Как ему жить после того, как его отца не станет? У него нет сына, на которого он может положиться в любой ситуации, и нет жены, что ждёт дома с недовольным лицом, но ждёт. Он один. Он будет последним. «Что же делать мне…?» — …И я решил не пробовать. — одними губами прошептал мужчина. Не нашлось сил оставаться здесь. Не было сил, чтобы продолжать этот бессмысленный спор, который ничем дельным никогда не заканчивался. Собрав последние силы в себе и одним движением допив налитое вино, Изуку отчеканил: — Я досрочно стану владельцем твоей компании и юридически вступлю в наследство раньше заявленного срока, пусть официально это озвучено пока не будет. Но знай. Я делаю это не потому, что следую той «маленькой бумажке». — процедил брюнет, похоже, сейчас в нём играла настоящая обида, — А потому что я — человек слова. Мама съедет от тебя в другой дом. С таким неуравновешенным ей попросту опасно. И до той поры, пока ты ещё со мной в этом мире… — затаив дыхание он взглянул в родные глаза, пока его собственные наливались слезами, — Я не хочу тебя ни видеть, ни слышать. — это прозвучало сдавленно, почти уходя в жалостливый шёпот.

Прошу тебя, не оставляй на мне слов красных,

Не говори, что заблужденьем оказался сон…

Хизаши дёрнулся в попытке успокоить, но мимо него прошли так резко, что даже не дали возможности что-то ответить. Дверь за спиной нежно, но хлопнула, оставив его в комнате с уже уходящим альфой, наполовину выпитым красным вином и опустелым бокалом. — Прости меня. — услышал Бакуго, ступающий следом за возлюбленным, ничего не говоря на это. Но уже с грохотом закрывая за ними дверь.

Он был мне так по-детски искренне-прекрасен,

Так почему передо мной разбитый пантеон…?