Мираж моих воспоминаний

Кто знает, когда заметёт снегом наши следы?

И не согреют больше нежности друг друга.

Я бы согласен был за тобою под руку идти

Знать бы только, куда заведёт эта дорога.

Сквозняк далёкой многолюдной улицы пронзил его кожу под расстёгнутой белой шубой, и он выдохнул горячим облаком, опуская плечи и медленно идя в сторону парковки. Отдалённый гул машин и работающих ресторанчиков немного успокаивал и, на удивление, холодная улица дарила тепла и расслабления больше, чем хороший ресторан позади с, к слову сказать, прекрасным вином. Остановившись посреди улицы, брюнет смотрел как всего в нескольких метрах от него проносятся машины, а люди спешат куда-то по разным сторонам, не обращая внимания ни на него, ни на омерзительно влажную погоду незаметно наступившей зимы. Он ждал кое-кого. И когда услышал тихие шаги, то обернулся, кивая Бакуго и продолжая стоять на месте, всего в нескольких шагах от ресторанного входа. В это заведение он никогда больше не придёт. И даже жаль, что хорошее вино не смогло перекрасить ощущение вечера, испорченного неправильной компанией, и ко всему прочему ещё и покачивало его мысли волнами, неуклюже советуя прикрыть глаза. Но Изуку-то понимал, что, закрыв их — скорее всего, покачнувшись, упадёт. — И что ты ему наговорил в уборной? — он смотрел на небо, видя там полумесяц, который в его хмельной голове подмигивал ему, немного плывя в глазах. — Мы просто пообщались. — спокойно произнеся, альфа посмотрел на распахнутую шубу, с этих пор не сводя с неё взгляд. — Так, что он еле уселся за стол, как тварь дрожащая? — бескомпромиссно подметил он, хмыкая и с ухмылкой смотря на, как оказалось, всё это время смотрящее на него лицо. — Его проблемы, что он не умеет общаться. — всё-таки подойдя ближе и встав прямо перед омегой, Катцуки взял в руки края одежды, — Социофоб, видимо. И это в свои года… — наигранно вздохнув, он принялся застёгивать крючки. Но перед тем, как окончательно скрыть красоту бордовой блузки за белоснежным мехом, он взглянул на неё ещё раз, невольно сглатывая, но не смея к ней прикоснуться. Насыщенная ткань цвета алкогольной вишни обрамляла бледную кожу своим шёлковым касанием, корсетом подчёркивая талию и чем-то вроде сердца обрамляя линию чуть ниже ключиц, скрывая грудь. Сверху же была накинута полупрозрачная бордовая пелерина, которая прятала практически всю зону плеч, лишь немного не прикрывая «вырезанное сердце». И она же витающей тканью гуляла на ветру, украшенная брошью у нагрудной ямки. Увесистой брошью с бордовым камнем. «Любит ли он рубины? Помнится, он надевал когда-то серьги и кольцо с ними.» — подумал Бакуго, прежде чем закончить закутывать в тепло безответственного брюнета. Было жаль прикрывать эту красоту, но во имя тепла — пришлось, однако перед тем как окончательно скрыть её от взоров других и своего собственного, он решил запечатлеть этот момент безусловной красоты в своей памяти. Когда-то он попросит надеть Изуку эту блузку только для него. Но уже без пелерины. — Я надеюсь, ты его не бил? — вынуло его из мыслей, и он неловко отвёл взгляд, чувствуя, что виски сгустилось. Чёрт, да его уже раскрыли. — Слегонца. — правдиво ответил он. Слегка не уточнив, что для него «слегонца» — это не всегда «слегонца» для кого-то другого. — Бакуго. — Не переживай, он об этой травме чисто из стыда за собственную гордыню рассказать не сможет. — пожав плечами, Катцуки придержался руками за воротник из меха, борясь с желанием притянуть за него омегу и хотя бы коротко чмокнуть того в губы. «Надо просто довести его до машины… Или, например, предложить ещё побыть вдвоём.» — И почему ты так уверен? Вы даже толком не знакомы. — вскинул бровь Изуку, закатывая глаза и странно смотря, как мужчина мнётся, упёршись взором на его губы, а после прикрыв его — смиренно улыбается, наконец, смотря ему в глаза. — Ну ты же сказал — «тварь дрожащая». — прикоснувшись к чужим волосам, Бакуго поправил причёску, беря шершавую ладонь, на которую так и не надели тёплую перчатку, и она ожидаемо — стала невероятно холодной, — Раскольников и то больше продержался, чем этот суслик. — В итоге и он сдался. — Изуку запросто повиновался медленному движению, идя за мужчиной в сторону их припаркованного авто и слушая, как, пожимая плечами, дополняют его цитату, оборачиваясь к нему и лукаво подмигивая: — Потому что, как оказалось — «права не имел». Символично было использовать именно это популярное произведение русского писателя по отношению к Тодороки. «Преступление и наказание». Кажется, так оно называлось. За каждым преступлением следует неминуемое наказание. И эта истина в особенности точно описывала его сегодняшнюю встречу с живым прошлым. Наказание настигнет каждого, и каждый за своё заплатит. И Тодороки. И он сам. Просто каждый своей ценой. Они уже садились в машину, когда до него донёсся неожиданный вопрос блондина, который, прогревая машину, включил дворники, чтобы «смыть» странные разводы от осадков на лобовом стекле. — Хочешь проехаться к Макдональдсу за наггетсами? — Изуку повернулся нему, пристёгивая ремень и ухмыляясь на такой вопрос. С Бакуго ему было в разы комфортнее, чем там — в тёплом освещённом заведении. Просто глядя на мужчину — тело невольно расслаблялось, а дыхание выравнивалось в свой обычный безмятежный ритм, как и лицо, вновь обретавшее спокойные изгибы. Это было чарующе и даже как-то необычно, ведь он не чувствовал и намёка на медовые феромоны, которые могли бы его так успокоить. Нет, тут дело было вовсе не в феромонах. В чём-то большем. Более сложном, чем их физическо-казуальная связь. Он сам по себе становился спокойнее просто смотря в алые глаза, словно чаруясь в них и чувствуя, что теперь он может перестать строить из себя образ всемогущего. Бакуго был таким сам по себе. Был надёжным. И эта надёжность проявлялась невзначай, даже без прямой указки, молча, но вовремя и очень эффективно. По-мужски. — Что? С чего вдруг такие несусветные предложения поздним вечером, мистер Бакуго? — поправляя правую перчатку повыше, он посмотрел на то, как они выехали на дорогу, сразу же сворачивая к ближайшему, если верить интернету, ресторанчику. И он не был против. Он позволял ему так себя вести. Быть главным. Забавно было наблюдать как со смиренной ухмылкой мужчина вздёрнул бровью на официальное обращение, хотя посмотреть на него не имел возможности из-за своих водительских обязанностей. Однако дарить тепло он умел не только взглядом — внимательным да обходительным, — а и словами, жарящими в самое сердце, каким бы холодным оно не было. Без флирта и откровенных заигрываний — он раскалял в нём неведомое приятное пламя. Пламя того, что он кому-то нужен. — Ты ведь ничего не поел там. Только выпил. — говорил Катцуки, сворачивая по навигатору и невольно вспоминая их приезд с Исландии, — Да и ты любишь фастфуд, не так ли? А что может быть романтичнее горячей картошки фри ночью в машине? — легко посмеявшись, он тут же услышал кроткий смех в ответ, расплываясь в улыбке ещё пуще и лишь на секунду кося взор на утончённые уста. «Вообще кое-что может, но…» — он сглотнул, решив не продолжать эту мысль. — Ладно, убедил. — хотя парень был убеждён с самого начала, — Пусть я и не был голодным благодаря твоему очередному ужину курьером, но из-за нервов я не против перекусить чем-то. — стукнувшись затылком о подголовник кресла, он зевнул, прикрывая глаза, но даже не думая засыпать, — Готовить в одиннадцать часов я всё равно не буду. — он просто знал, что с этим человеком он может закрыть глаза. — Тогда накормлю тебя как следует. Отдыхай пока. — постепенно склоняясь в шёпот, Бакуго увеличил скорость, видя, что им осталось не так уж и много ехать. Через минут пять они уже были у драйв-окошка, заказывая еду. Точнее, заказывал он, вслушиваясь в полусонное бормотание брюнета, который шептал ему что-то и просил передать. И когда им выдали заказ, то он ответственно передал его Мидории, который даже не подумал о том, чтобы вскрыть его, говоря, что они поедят вместе, когда где-то остановятся, ибо «есть в одиночестве он не хочет». Пришлось быстро искать красивую остановку у набережной с неплохим видом, чтобы есть со вкусом к прекрасному и к тому же как можно быстрее, ведь, судя по всему, алкоголь всё-таки ещё мог чуть покачнуть железный, твёрдый взор пылающих изумрудов. Только вот, едва ли машина остановилась, Изуку сразу собрался выходить из неё со своим заказом, и на вопросы, куда это он собрался в декабрьскую ночь — он отвечал простым «Мне нужен свежий воздух, иначе я усну». И почему-то на ответ «Можешь поспать» было видно только хмурое лицо и выскользнувшую из салона фигуру, которая бескомпромиссно уселась на капот автомобиля перед взором блондина. И ни разу не обернувшись — она вскрыла крафтовый бумажный пакет с логотипом, начиная уплетать картошку. Катцуки посмеялся в кулак: — Как же я… — «…люблю тебя?» — тебя обожаю. — тихо прошептал он, в доброй усмешке смотря на свой оставленный заказ и уже зная, что он будет делать. Сойти с ума было бы неправильно, но не сойти — было невозможно. Он смотрел на расслабленный стан сидящего в шубе брюнета, который, видимо, из-за неудобства вновь раскрыл её — и маняще гулял по своему возлюбленному взглядом. Обречённо беря собственный насквозь пропахший мёдом шарф и выходя следом. — Замёрзнешь. — он обтянул тонкую шею, благо, не полностью голую, и вдохнул тонкий шлейф духов, которые были теми, что он подарил. Внутри что-то удовлетворённо завиляло хвостом. — …Пахнет мёдом. — украдкой прокомментировал Мидория, подмечая, что как раз таки мёда было слишком много. — А ты вишней. И я не про духи. — упёршись в чужую блузку, он всё-таки запахнул шубу, просто не застёгивая её, кажется, это было бесполезно, — Вкусно? — ему ответили довольным «Да», продолжая смотреть на открывшийся вид океана и светящийся в ночи мост, расслабляясь ещё больше и постепенно вновь начиная мыслями закапываться в прошлое. Как же иногда хочется уметь не думать. Но он так не умел и всегда завидовал тем, кто умел. Вновь и вновь он возвращался к недавнему диалогу с Тодороки, который так остро сейчас резал его сердце мелкими кусочками. И даже не из-за самих фраз, просьбы или чего-то ещё. Он просто впервые за долгое время задумался о том, что бы было, если бы он тогда всё-таки за него вышел замуж? Без любви, без надежд на будущее? Или вышел уже после тюрьмы, как и надеялся, наивно тогда полагая, что тюрьма никак его не изменит. Не изменит их. Смог бы он, как его мать, смириться с изменами? Наверняка бы смог. Смириться с тем, что никогда не будет в счастливом браке? Может быть. Смириться с тем, что его жизнь будет отдана на алтарь человеку, для которого он не важнее стоящей в углу вазы? Достаточно красивой и уникальной, чтобы хвастаться ею друзьям, но достаточно обычной, чтобы была надобность покупать новые. Возможно, и с этим он бы с годами смирился. Вопрос только в том, какие бы тогда связывали их отношения с Бакуго? Они были бы друзьями? Или простыми знакомыми? Делили бы чашку кофе или просто кивали, холодно смотря на друг друга в знак приветствия? Кем бы они были тогда? Кем угодно, но точно не «возлюбленными». Себя он знает слишком хорошо, чтобы утверждать это. И как же тошно лишь от этой мысли. — Если бы тогда… Я всё-таки вышел за него, кем бы я стал…? — Катцуки повернулся к нему, необоснованно грустно сидящему на капоте и смотрящему на воду, — Я иногда задавался этим вопросом, когда сидел в тюрьме. Был бы я счастливым? Смог бы так жить…? — он замолк, нахмурившись, — Но сейчас, наверное, ни к чему их задавать. — Я думаю… — Катцуки поправил его шарф, смотря куда-то вскользь расплывчатых в нём волнистых волос, — Что мне невероятно повезло с тем, что, когда мы встретились — ты был свободен. Иначе было бы очень трудно. — Катцуки взглянул до одури честно, влюблённо смахивая большим пальцем масло от еды с лица, после слизывая его как ни в чём не бывало. Изуку лишь проследил за этим, неловко улыбаясь и впервые не думая о том, что он зря поднял какую-то заботящую его тему. В этот раз он знал, что стоило бы обсудить. Им обоим. Возможно, потому что он видел, что его бывшие отношения с Тодороки сильно волнуют блондина, который пусть и смиренно молчит об этом, пытаясь не лезть в его жизнь, но всё же всегда хочет услышать от него больше. Просто ждёт, пока он сам захочет рассказать. И это… было чертовски приятно. Приятно знать, что его готовы подождать. Потому что он знал, каково это — ждать, не зная, сколько времени понадобится для ожидания. — Трудно…? — он усмехнулся, поворачиваясь к альфе боком и непреднамеренно оголяя плечо из-под съехавшей шубы, — Было бы невозможно строить между нами не дружеские отношения, будь я замужем, Бакуго. — он подхватил пальцами наггетс, аккуратно откусывая и смотря, чтобы он не осыпался крошками на белый мех, — Мы были бы максимум близкими друзьями. И Катцуки не мог не согласиться с этим. Наверняка бы они даже на кофе не смогли бы пойти — просто из-за того, что у омеги в паспорте была бы печать. Этого бы хватило конкретно для этого человека, чтобы хранить верность до последнего. Он знал это. Он видел и слышал, как Мидория это делает. И уверенность в том, что этот Двумордый урод попросту не заслуживал такого высокого отношения к себе — была непоколебимой. Однако перед ним Мидория. Мидория, который способен в себе нести свет долгие годы, самолично поджигать его, даже если уже нет углей и древесины, и остался лишь пепел. И лишь тогда, когда он сам поймёт, что гореть больше не для кого и всё напрасно… Бакуго действительно боится увидеть, как он погаснет. И погаснет уже навсегда. — Знаешь, от нашей встречи с Двумордым один на один я кое-что понял. — в глазах так и читался вопрос, и альфа послушно закончил, — Что увести тебя у него было бы весьма просто. А вот увести тебя от него — безумно сложно. — он залюбовался как мягкие щёки хрустят корочку куриного мяса, — Но я бы дождался твоего развода. — омега едва ли не поперхнулся. Изумруды застыли, а зрачки сузились настолько, что даже в сравнительной темноте — он без труда это заметил. Похоже, омега не ожидал, что он скажет что-то настолько откровенное. Возможно, александриты даже до конца не поверили таким громким словам, однако уже спустя пару минут Мидория смутился, отводя взгляд в сторону и молча съедая новую порцию картошки, после задумчиво предлагая её ему, протягивая несколько продолговатых кусочков. При этом даже не удосужив его взглядом, будто о чём-то он всё ещё ему не рассказал. Катцуки посмотрел вниз, прямо на руку, усмехаясь такой душевной доброте и невинно протянутой ему еде, которая дрожащей руке была всё-таки нужнее, чем ему. Себе он картошки не заказывал. Но раз ему предлагают есть из рук, то почему не воспользоваться такой вопиюще прекрасной возможностью? «Но почему у тебя так подрагивают руки…?» — Развода…? Зная эту семью… Не думаю, что ожидание стоило бы того. — продолжая держать еду, Изуку горестно рассмеялся, а после закатил глаза, — Да и Дьявол, о чём мы говорим? Я не уверен, что развёлся бы с ним. — пожав плечами, он двинул рукой, не понимая, почему картошку до сих пор не забрали, — Всё же, думаю, что если бы всё сложилось так, то мы бы не смогли вот так сидеть с тобой сейчас и просто есть. — он улыбнулся, всё же поворачиваясь к Бакуго, который только этого и ждал, — Удивительная случайность. Дождавшись, пока их глаза встретятся и омега посмотрит на него, Катцуки наклонился к чужой руке, с которой была снята чёрная перчатка с самого начала трапезы, и откусил половину протянутого угощения. Кисть вздрогнула, и он взял её своей рукой, медленно и растянуто пережёвывая, смотря при этом в такие сияющие звёздами глаза. Они манили необъяснимо, и сопротивляться своему желанию было всё сложнее. Но он укусил ещё раз, съедая всё и быстро сглатывая — лизнул солёные пальцы, смеясь лёгкому писку. Изуку одёрнул руку, быстро найдя салфетку и вытирая ею руку, видимо, не желая продолжать есть какое-то время, ибо еда была отодвинута подальше. — Случайности не случайны, мой принц. — низко проговорил мужчина, придвигаясь ближе и отодвигая от них еду, кладя её в пакет и ставя тот на асфальт, — Возможно, я был послан тебе небесами. И как раз для того, чтобы ты не попал в руки такого ничтожества, как твой бывший. «Привычка бросаться цитатами, похоже, передаётся воздушно-капельным путём.» — усмехнулся Мидория, подхватывая нарочито самоуверенное поведение блондина, который правой рукой приобнимал его за плечи. — Так вы были посланы мне небесами? — вскинув бровь, Изуку игриво улыбнулся, рассматривая то, как красиво падает холодный свет уличного фонаря на бронзовое лицо. — Как и вы мне. — легко парировал мужчина, аккуратно накидывая рукой мех на оголённое охладевшее плечо. Зависнув, Изуку удовлетворённо хмыкнул, даже похвально при этом кивая и отводя взгляд. Умело блондин вышел из ситуации, ничего не скажешь. Да и следует всё же сворачивать курс их беседы во что-то более отвлечённое, иначе он рискует вновь попасть в собственную мысленную тюрьму. А оттуда ни взятками, ни временем у него выбраться не получится. Она сковывает прутьями. И пока он раб этих воспоминаний — они главенствуют над ним. «Смогу ли я когда-то рассказать ему всю правду? И не пожалею ли я тогда…?» — на эти вопросы отвечать ему совершенно не хотелось, поэтому вместо этого он продолжил стряхивать эти мысли, словно надоедливую пыль. — Умеешь выходить из каверзных вопросов. — Это был каверзный вопрос? — с лёгким смешком спросил Катцуки, придвинувшись настолько близко, что их бедра соприкоснулись, а тёплый мягкий материал щекотал шею. Вот он. Прямо под боком. С ним, а не с этим уродом. Сидит в полном спокойствии, не бегая глазами и не глуша несколько бокалов спиртного к ряду, просто чтобы выдержать противную компанию. И в этом их главные различия, которые Тодороки осознает очень поздно. Но осознает обязательно, и эта мысль знатно ударит по его и так расшатанному эго. Человек, который думал, что Мидория души в нём не чаял — выглядел весьма взбудоражено новой абсурдной идеей, когда выходил из уборной как ни в чём ни бывало. Наверняка хотел его уговорить согласиться. И у него это, разумеется, не получилось. Бакуго посмотрел, как ветер трепетно развеивает отросшие волны, которые спускались уже ниже плеч и которые Мидория собрал в хват одним движением, перебрасывая их на одну сторону. Длинные ресницы медленно смахивали былую задумчивость и серьёзность, постепенно возвращая холодную ясность глазам, вновь не смотрящим на него, хотя он желал видеть их взгляд. Но их взор был пленён океаном, который, как он помнит, нравился Мидории. «Ощущение спокойствия и предсказуемости, ха…? Ты ведь поэтому любишь такие места. Любишь океан.» — он прикусил щеку, прищёлкивая языком и слушая, как брюнет вновь смешивает основную тему с чем-то лёгким, — «Перестань молчать. Хватит уже.» — Ты мог ответить весьма грубо. Но бывают вопросы похуже. — сказали уже стёртые от помады губы, расплываясь трепетной ностальгией, — Например, у меня однажды спросили, дружил бы я с ними, если бы они были червяками. — И что ты ответил? — Бакуго улыбнулся даже горько, обнимая омегу уже двумя руками и, помимо шубы, стараясь накинуть на него собственные края пальто. — Что дружил бы только в случае, если сам был бы червяком. Ибо я их побаиваюсь. — Мидория пожал плечами, а блондин упёрся ему в изгиб плеча, вдыхая то ли свой медовый шлейф, то ли вишню. — То есть, рыбалку я в качестве свидания не предлагаю? — межстрочный вопрос «А ты хотел, что ли?» почти заставил рассмеяться в голос. — Я вовсе не умею рыбачить. — А если научить? — Как в бильярд? — Бакуго всё-таки не смог сдержаться, смеясь прямо возле зардевшегося ушка, на что Изуку слегка дёрнулся, осуждающе-смущающе смотря на его добрый взгляд, который так молча и извинялся. Замечание было резонным, поэтому Катцуки не стал продолжать свою идею с рыбалкой, чувствуя, что отвращение к червякам всё-таки не такое уж и мелочное, раз Мидория признал его и прямо сказал об этом. Если так подумать, то это первый страх, о котором он узнал от омеги? Ранее ему казалось, что брюнет способен сделать вид, что «всё сносно» даже в случае полнейшей безнадёги и, наверное, он прав. Он мог бы сделать вид и даже не упоминать о том, что чего-то он может «побаиваться», но он сказал. Доверился. Ему. А не кому-то другому. «Чёрт, мне следует выкинуть слова этого урода из головы.» — хрястнул он себя, тем временем застывая при таком требовательном, бархатном вопросе развёрнутого к нему в профиль Мидории. — Тебя что-то тревожит? — распознать странный шлейф, какой-то уксусный, вместо медового, не составило особого труда, — Этот идиот всё-таки наговорил тебе лишнего, да? Он никогда не умел держать за зубами, когда нужно. — Изуку выдохнул, рукой массажируя висок, — Не обращай внимания на его слова. Скорее всего, он соврал. — он повернулся всем корпусом, чтобы было удобнее смотреть в чужое лицо, которое, казалось, вовсе не успокоилось от его слов. «Серьёзно, что он ему наговорил?» — нахмурился Мидория, машинально кладя руку на шершавую щёку, невольно наслаждаясь этим ощущением больше положенного и внимательно вглядываясь в рубины после следующих слов их владельца: — Боюсь, насчёт этого он соврать не мог, мой принц. — откровенно сказал Бакуго, взаправду не зная, как преподнести эти слова Мидории, — Но это слишком неприлично говорить вслух даже для меня. — Даже для тебя? — удивился омега, прикрывая рот другой рукой, неуклюже и разочарованно хмыкая, — Дьявол, какой грязью он меня поливал? — Êtes-vous sûr de vouloir savoir cela, mon prince? «Ты уверен, что хочешь это знать, мой принц?» — услышав вопрос, Мидория с лёгким смешком ответил, навострив уши, на самом деле чувствуя холодок по спине от такого внезапного, откровенного, приватного разговора между этими двумя. Он бы вообще не хотел, чтобы они общались, тем более без его фигуры рядом. — Passerez-vous toujours au français maintenant lorsque vous aurez besoin de me dire quelque chose d'étrange? «Ты теперь всегда будешь переходить на французский, когда требуется сказать мне что-то странное?» Ему было жаль, что он не может узнать, о чём они там говорили дословно и что такого Тодороки мог сказать, что получил от Бакуго под дых? Это тревожило. Ведь тех тем, которые Шото смог бы легко раскрыть — множество. Из-за того, что по своей молодой глупости — он доверял ему слишком много. И Тодороки был явно не тем человеком, которому бы следовало их доверять. — Je suis juste inquiet. Je ne veux pas que tu sois blessé par les paroles d'un connard comme lui. «Просто беспокоюсь. Не хочу, чтобы тебя задевали слова такого мудака как он.» — признался Катцуки, спускаясь рукой с плеч на талию и придвигая брюнета к себе, попутно осматривая, чтобы никого не было рядом, кроме них двоих. Иначе его бы вмиг спихнули с машины. Это бледное, какое-то призрачное лицо так и манило к себе взгляд, который с борьбой, но спускался на губы, сглатывая каждый раз, когда зелёные радужки ловили его на этом. Хотелось попросту взять, обнять его и сбежать куда-то далеко-далеко, да так, чтобы их никто не смог найти. Где не было бы этой странной борьбы за первенство, в которой Мидория невольно начал участвовать как действующее лицо, и постепенно это участие стало сказываться на нём. Где не было бы ничего, что бы селило на лице усталую гримасу, чем-то смирившуюся со своей участью. Синяки под глазами, пусть и скрытые, видимо, косметикой — стали больше. Радужки темнели чаще, постоянно проваливаясь в свою темноту, а кисти чужих холодных рук, казалось, стали худее. Хотя нет. Дело было не в кистях. Сам брюнет был мрачнее обычного. И слушал его так внимательно, что сердце невольно сжалось. Он скажет ему весьма жестокие слова. Но знает, что на них — парень лишь улыбнётся, горько хмыкнет и переведёт тему, но не забудет сказанных слов. Проглотит их. Промолчит. Но не забудет. «Возможно, всё-таки не стоит ему говорить…?» — но уже было поздно сворачивать назад. — Tout va bien. Je te l'avais dit. Il est — mon passé. Je n'ai jamais eu de sentiments pour lui, mais maintenant c'est encore plus le cas. «Всё нормально. Я же говорил тебе. Он — моё прошлое. У меня никогда не было к нему чувств, а сейчас так и подавно.» — Изуку видел озадаченность и сомнения, но хотел всё же услышать то, что сказали Бакуго, оттого беря лицо мужчины в ладони, уверенно вбивая сказанную истину ему в уши, — Ses paroles ne sont rien de plus pour moi que celles d’un malade mental. Dire. «Его слова для меня не более, чем слова душевнобольного. Расскажи.» — Успокаиваешь меня, когда этим должен заниматься я? — у него не получалось улыбаться без тени сожаления, и мужчина знал, видел по встревоженным глазам, что омега прекрасно видит эту тень, не понимая её суть, — Он… Рассказывал, как прекрасно вы «кувыркались» в постели, и говорил, что мне такого никогда «не светит». Если бы я его не прервал, то он бы рассказал об этом во всех подробностях. — он почти увидел, как «выдохнул» брюнет, вздёрнув нос и расслабленно опуская плечи. А что такого мог рассказать Тодороки, если Мидория так расслабился после такой новости? — Дьявол, ну и бульварщина. А ведь он — сын прилежной семьи с долгой историей. — впервые за этот вечер с облегчением отводя взгляд, Изуку закатил глаза, выуживая из кармана резинку для волос и лёгким движением делая высокий хвост, оставляя пряди у лица, — Да уж. А мне в глаза чуть ли не слёзы лил, чтобы я его простил. Что весьма странно для человека, который сам же меня и бросил. — он пожал плечами, даже забавляясь этой истории жертвенности. — Не бросил. А потерял. — поправили его, и он на выдохе протянул, махая ногами: — Романтик ты, Бакуго. Тебя ждёт большое будущее в этом. — С тобой? — после столь двоякой атмосферы почему-то захотелось это уточнить, хотя в иной ситуации он бы даже не подумал задать такой вопрос человеку, с которым уже в отношениях. Серьёзных отношениях. — …Да. Со мной. — эти слова прозвучали неуверенно и даже надрывно, и Бакуго не смог удержаться, чтобы не развернуть омегу к себе. Смахнув его со скользкого капота одним движением руки — он поставил его перед собой, всматриваясь внимательно в глаза, потускневшие и широко распахнутые на него, пока губы почти заканчивали пресловутую фразу о том, «Что это он делает». На него смотрели сверху вниз, стоя между его чуть сомкнутых ног и в приспущенном на чужой талии кольце рук. Смотрели выразительно, почти не моргая, требуя одним лишь взглядом объяснить причину такого внезапного действия. Только вот смог бы он его вразумительно объяснить? «Почему я себя так веду…? Это ведь было в прошлом. Так почему я ревную…?» — они молчали, смотря на друг друга, пока альфа с нескрываемым наслаждением рассматривал чужое тело. Что-что, а шуба ему шла, на удивление, органично. И как влитая, что ли? Будто на него её изначально и шили какие-то знаменитые портные. Меховые, расстёгнутые края неловко задрались наверх, а пушистый воротник своей массивностью удивительно притягательно оттенял утончённую шею. Из-под белого одеяния оголилась чёрная ткань костюмных палаццо и натёртые до блеска туфли, а блузка корсетом отпечаталась в памяти прямо перед ним, чем он и воспользовался, прижимаясь к ней. Вдыхая аромат не феромонов. Аромат тела. Пахло чем-то восточным. Нотки каких-то специй и сладкого послевкусия. — Я- Возможно, я дурак, хорошо? Я понимаю, что это было давным-давно, но… — поджав губу, Бакуго обняв омегу крепче, тем самым вынуждая его наклониться к нему и руками опереться о плечи, — Знаешь, его от избиения после таких слов спасло только то, что я обещал тебе «не портить вечер». Я не рассказал тебе дословно его слова. Но я думаю, ты понимаешь, какими они были. — Изуку кивнул, борясь со своим желанием слишком открыто нежничать с этим переживающим мужчиной. Это было даже мило. Они всё ещё на улице, и стоило держать себя в руках. Мало ли. — Понимаю. Но в них нет ничего такого, из-за чего я мог бы расстроиться. Я, так скажем, привыкший к «грязным» разговорам. — пожав плечами, Изуку оторвал одну руку от плеча, кладя её на чужую щёку и нежно проводя по ней, — Но неужели ты ревнуешь-? Ему не дали договорить, и добрая, чуть лукавая улыбка на веснушчатом лице — сменилась удивлением, когда его же руку схватили, отводя её в сторону. Пока другой властно притянули к себе за талию, ни на секунду не послабляя после хватку. Одна рука неловко впилась в мужское плечо, сгибаясь в локте, пока он нависал над мужчиной, всё это время молчащим в ответ, но смотрящим на него. Нет. Смотрящим на его губы. И, скорее всего, это и был ответ. Самый понятный, который мог бы быть. Да. Ревнует. Мидория сглотнул, отводя взгляд в сторону, пока его не вынудили всё же смотреть в ответ. Раскалённая лава отражалась в его собственных глазах, и шумно выдохнув, он плотно сжал губы, когда мужчина стал тягуче целовать его щёки, медленно, и наслаждаясь каждым новым бесцветным следом на нежных щеках. Ворот шубы был поднят им же, чтобы другие не увидели это странное наваждение блондина, и услышав ответный «хмык» последнего, на который он недовольно зарделся — Изуку показал язык. На секунду, но этого хватило, чтобы мужчина распалился ещё больше. Он полностью доверился Бакуго, обеими руками придерживая мех, и ему не дали упасть, легко подхватывая и продолжая целовать лицо, вплоть до того, пока измазанные в бальзаме губы не нависли над пухлыми губами, пахнущими винным флёром. — Ревную. — Катцуки легко чмокнул уголок, — Но моя ревность никак не скажется на тебе. Обещаю. — розовые губы накрыли, нежно касаясь чуть дрожащих уст и пробуя на вкус то вино, которое он недавно пил, — Можно я буду тебя целовать каждый раз, когда это случится? — шёпот вышел громким, а на такой вопрос, кажется, он стал краснее макового цвета. Алые радужки медленно поднялись на него. Вызвав вздох. — Как ты себе это представляешь? Ты так постоянно можешь мне говорить, что ты к кому-то меня ревнуешь, чтобы похищать мои губы. «Похищать твои губы…? Какая ёмкая цитата, мой принц.» — кротко хмыкнул мужчина. — Я постараюсь не наглеть. — мило улыбнувшись, блондин потянулся за новым поцелуем. — Наглость — твоё второе имя. — только и успел сказать омега, вновь сталкиваясь с ощутимым напором и невольно сглатывая, едва ли их языки соприкоснулись. Они были на улице, где, несмотря на свирепствующую вьюгу, разгорелось адское пламя, в секунду охватившее их лица. Мидория оторвался от тёплых губ, переводя дыхание, и уже хотел было сказать, что «им следует прекратить», как лишь смог молча смотреть в приближённое к нему бронзовое лицо, неравномерно дышавшее и словно ждущее, что он отдохнёт и они продолжат. И самое страшное, что брюнет задумался над тем, чтобы продолжить. Снег кружил вокруг них, а холодный ветер беспомощно стучал в их сплетённые тела, будто подгоняя замершего, как холодная статуя, омегу, на реакцию которого Катцуки хмыкнул: — Не должен ли я тогда быть наглее? — он приблизился, на пробу, всматриваясь в удивлённые раскосые зеницы, пока вокруг них бушевала стихия, но было ощущение, что в ней — они стали сердцем, пульсирующим и пылающим, как раскалённая лава среди ледяного царства. И Катцуки потянулся вперёд, к винным, окрашенным губам, едва ли увидел там желание продолжить. И, защищая чужую макушку от хладного ветра ладонью, он с удовольствием расплавился в зимних прикосновениях холодной кожи, в скромных сжиманиях утончённых ладоней его пальто, в аромате той зимней вишни, от который в животе что-то радостно отзывалось теплом. С каждой секундой они наращивали темп. Ему не давали передохнуть, то и дело продолжая поцелуй, словно они прямо сейчас пытаются сжечь это мгновение и раствориться в нём. Слюна неприятно холодила губы, пока парня требовательно притягивали к себе за макушку, нежно теребя волосы пальцами. Они отрывались друг от друга лишь на секунду, и он даже не успевал попросить остановиться, как Бакуго вновь с прикрытыми глазами тянулся за лаской. Отголоски минувшего чувства, столь заметного сейчас, когда они ощущают друг друга — ярко чувствовались где-то на закоулках сознания. Ноты скромной ревности, от которой сердце дрожало как бешенное, хотя ранее он презирал ревность как таковую — окатывали его с ног до головы. Брюнет презирал это чувство. Это чувство, которое дарит ему сейчас такие смешанные эмоции надвигающейся грозы страсти, из-за предвкушения которой ему почему-то стало жарко. И, кажется, не только ему. — Может, сядем в машину? — завлекающе выдохнули. — Если мы сядем в машину, то ты опять полезешь под мою одежду. — раскрасневшиеся губы поспешно им облизнулись, а воздух высушил их. — А если я обещаю, что не полезу? — Ты мне всерьёз с таким лицом это говоришь и думаешь, что я поверю? — склонив голову набок, шикнул Мидория, с нескрываемой дрожью охладевших ажурных пальцев слушая бархатный французский баритон. На него смотрели прямо-таки жадные глаза, которые, ожидая его согласия, пытались невинно хлопать ресницами, чтобы скрыть того Дьявола, который стоял в их недрах. Но он-то мог видеть его достаточно чётко. — Je le jure, mon prince. Montons dans la voiture. «Клянусь, мой принц. Просто давай сядем в машину.» — нежно придерживая чужое тело и смотря, как брюнет не отпускает ворот — Бакуго ласково посмотрел на омегу, который вот-вот бы сказал ему ответ, и с румяными щеками он мог предположить, что ответом будет- — Si nous montons dans la voiture, tu me ramèneras tout de suite à la maison, Bakugou. Je t'ai déjà laissé m'embrasser dans la rue. Et seulement parce que nous en avions tous les deux besoin. «Если мы сядем в машину, то ты сразу же увезёшь меня домой, Бакуго. Я и так позволил тебе поцеловать себя на улице. И то только потому, что нам обоим это было нужно.» — усмехаясь, пролепетал таким же завлекающим голосом омега, выдыхая эти слова взбудораженному лицу и медленно поправляя свою шубу у лица. Он намеревался слезть с Катцуки и, коротко глянув на его шок, усмехнулся, ловя от этого выражения — странное садистское наслаждение. Но кое-что вспомнив — он приблизился к этому лицу, целуя альфу в щёку со всей нежностью, на которую сейчас была способна его беспокойная душа, и отстранился, напоследок улыбаясь ровным рядом зубов. И вздрогнул, когда где-то неподалёку заиграла знакомая музыка, сразу же являя план его ещё хмельной голове. И, протянув руку блондину, спросил: — Станцуете со мною? А то мне неловко, что я так бессердечно нарушил ваши планы. Бакуго поднял к нему взгляд, видя змеиный взор, что с превосходством смотрел на него, будто знал его ответ. И да, он знал, поэтому в мгновение подрываясь с капота, едва не зацепив стоящие пакеты с едой, Катцуки перехватил руку, делая первое движение ногой — и начиная этим танец. — Иногда я считаю, что тот «Дьявол», которого ты всегда упоминаешь — это ты сам. — подлавливая такт едва слышимой музыки из какого-то бара, Катцуки повёл Мидорию вбок балюстрады, изысканно кружась в вальсе. Другие танцы даже не рассматривались. Свет кружил вместе с ними в причудливых и спонтанных движениях, лучами играя с высокой причёской короткого хвоста, в котором они смотрелись, словно мельчайшие перья в ночном ветре. И волны этой свободы — развеивали чёлку, пока луна подсвечивала хитрый, зеркальный взгляд, который отражал в себе отражение мужчины, но никогда — живущие там мысли. — Дьявол сидит в каждом из нас. — пожал плечами Изуку, позволяя себя вести и прогибаясь в спине, даже не сомневаясь, в том, что ему не дадут упасть, — И один лишь он знает, что делают люди, когда Бог закрывает глаза. Может, в какой-то мере меня и можно с ним сравнить. — в голосе слышалась какая-то демоническая забава, и он блеснул глазами, кружась вокруг своей оси, пока его держали за одну руку. — Тогда бы тебя винили во всех грехах. — чувственно прошептал Бакуго, заводя одну из своих рук за спину. — Хочешь сказать, что я уже являюсь Дьяволом? — рассмеялся омега, отрывая руку от чужого плеча и беря в неё шлейф меховой ткани, развеивая её резкими движениями, словно та была его королевской мантией. Но он ведь принц. — Как для других — понятия не имею, — с искренним умилением следил Катцуки за этой улыбкой, зная, как приятно Мидории его вот так облапошить, но он уже и сам не знает, действительно ли расстроен тем, что они не смогли «уединиться», — Но для меня ты — мой принц. А принц ли дьявольский или нет — уже неважно. — подхватывая чужое настроение, танец стал более резким и энергичным, превращаясь в их собственный вальс. Мидория смотрел на чёрное мужское пальто, которое не следило за их движениями, как его одежда, но прибавляло мужчине странный притягательный вид, что аж захотелось… но нет, вновь целовать было нельзя. А то они переместятся в машину уже с его инициативы. «Держи себя в руках.» — подумал он, обрисовывая яркими и тающими движениями брусчатку набережной, которая, похоже, сегодня увидела что-то до безумия редкое. «Прекрасно понимаю, почему этот урод теперь кусает локти.» — прикусывая губу, впал в раздумья и Катцуки, сощуренно наблюдая за вальсированием, выученным в идеале, но при этом дающим волю на что-то новое и «неподходящее». Ночь была уже тёмной. Время было поздним. Им бы спать, но спать сейчас никто не хотел. Под лунной серенадой безлюдной набережной две тени вели друг друга, поддерживая, смеясь и отвечая на флиртующие колкости, словно кроме них и вальса — ничего и не существовало. Сменилась музыка. Но их танец остался тем же. Возможно, в этом настоящее счастье? Казалось, подумалось им одновременно.