Мираж моих воспоминаний

Иногда забываешься во времени. Оно летит мимо тебя, и ты просто наблюдаешь за тем, как зачёркиваются красными линиями календарные дни. Сегодня Хизаши вновь зачеркнул вчерашний день, удивлённо подмечая, что уже, надо же, Декабрь. Прошлый Декабрь он встретил на работе, расстроенный и курящий в своём кресле, а этот встречает с приглашением своей… жены. Инко не была любительницей разделять с ним время или трапезу. Иногда казалось, что они жили как два полярных пояса, неизвестно как нашедшие друг друга. За окном опять шёл дождь, хотя скорее град, грозящий ему расправой, если он посмеет сбежать из дома, дабы не видеть эту женщину перед собой. Она не звала его просто так. Сын, его личная жизнь, деньги — причиной становилось что-то не касающееся напрямую их самих. О них там даже речи не шло. И входя в дверь их собственной квартиры, которая для него выглядела совершенно чужой и холодной даже при учёте, что в столовой горел свет — он посмотрел в телефон. Новые сообщения от новых женщин. Он не стал их читать. Закрыл чаты и, сняв обувь, прошёл вглубь квартиры, видя свою жену, сидящей за столом с ужином. Ужином, заказанным из доставки. Инко не умела готовить, или не желала уметь. — Неужели сегодня солнце взошло на Западе, Хизаши? — усмехнулась та, даже не посмотрев на вошедшего, — Я думала, ты опять не придёшь, но ты начинаешь вести себя как порядочный муж? — намекая прозрачным прямым текстом, сколько раз он игнорировал её приглашения, ссылаясь на работу. Но разве она его ждала? Да нет. Она ложилась спать сразу после того, как съедала свой ужин, а его порция даже не разогревалась. Просто оставлялась в холодильнике на случай, если он соизволит прийти домой. И даже, если тот и приходил — она его никогда не ждала и спала в другой комнате. Но в этот раз она была уверена, что он согласится прийти. И он пришёл. — Не думаю, что ты сильно разочаровалась бы, если бы я отсутствовал. — пронзил он, вдыхая и замирая на секунду, внюхиваясь в странный запах, пылающий на всю столовую — аромат чёрного чая, — Здесь кто-то был? Ты что, приводила альфу? — Я похожа на дуру? — воскликнула женщина, приподнимая бровь, — Нет. Мужчина нахмурился, подходя ближе к столу и делая вывод, что пахло действительно не от стульев, стола или стен. Воздух был чистым. Пахло чёрным чаем конкретно от его жены, которая преспокойно сидела за столом и отпивала белое вино, ещё ни разу не прикоснувшись к еде. Вряд ли она ждала его. Просто, видимо, есть сразу — желания не было. Небольшой стол и три стула, серая скатерть и бутоны алых роз, стоящие в высокой напольной вазе и почти завядшие. Надо менять. На первый взгляд, кухня выглядела словно страница из глянцевого журнала о дизайне интерьера. Яркие, солнечные цвета стен и аккуратные полки, украшенные красивой посудой, приоткрытые окна пропускали свежий воздух, наполняя помещение лёгким бризом холодного ветра. Чёрт знает, почему Инко так любит настолько свежие, даже холодные помещения, но под недовольно-зоркий взгляд он всё-таки закрыл окна. Задубеть можно. Вернувшись к столу, он снял пиджак, вешая его на спинку стула и смотря, в каком же сегодня ресторане ему сделали ужин. Не найдя привычного, где-то оставленного пакета с логотипом, он прямо спросил, наблюдая, как Инко прищёлкивает в раздражении языком: — Какая разница, где это было заказано? Ешь. — закатывая глаза, женщина недовольно пробурчала, горделиво говоря, — Потом надо позвонить нашей кухарке, чтобы помыла посуду. — и, глянув в ответ на едва сдерживающий раздражение взгляд, она усмехнулась, — Или ты думал, что я посудомойкой нанималась? С новым маникюром я даже к губке не прикоснусь. — Надень перчатки. — пожал альфа плечами, запихивая в рот кусочек салата. Казалось, что тот был необоснованно пресным, хотя он уверен, что посолил его. С ней всё становилось пресным. — Ты бы лучше спросил, почему от меня чёрным чаем пахнет. — с насмешкой воскликнула омега, и мужчина незаинтересованно поднял на неё взгляд, на ту, которая словно ядовитая змея травила ему душу, — Или тебе вообще плевать? Плевать ли ему? Не было бы плевать, если бы он знал, что впереди его ждут многие годы с ней. Но поскольку ему… осталось не так долго… не было смысла ссориться. Истерить. Бить тарелки. Кричать. И заслонять этим криком игру пианино. Постойте. Какое пианино…? Его сын уже давно не играл ему на пианино. Не играл ему ничего. А Вивальди и вовсе возненавидел, и всё из-за этой женщины. И, возможно, совсем чуточку из-за него самого. — А ты мне скажешь? Мне это неинтересно. — спокойно проговорил он, опуская взор в тарелку. Почему казалось, что еда была холодной…? Он понадеялся, что она больше не откроет свой рот. Но, разумеется, его слова, кажется, даже не были расслышаны. На них поверхностно рассмеялись, равнодушно отпивая белое вино и с издёвкой рассказывая то, что раньше она бы даже не посмела сказать вслух. Потому что раньше — он бы ударил её наотмашь. И она, упав на пол, никогда бы взгляда не посмела поднять, говоря что-то настолько неуважительное. Но из-за договора с сыном и его обещания ему — он даже не думает о том, чтобы ударить её. Кулаки чешутся, но он может себя сдержать, чтобы не начинать настоящий скандал, после которого приедет врач. Боже, как же он хочет закончить этот спектакль со сломанными актёрами. Их выступление уже некому смотреть. Зрителей не осталось. Даже их сын ушёл. — А я скажу. Я была на свидании. — она с горделивой ухмылкой посмотрела на вытянутое лицо, — С Тошинори Яги. «Снова с ним? Выбрала себе кого-то получше, чем я. В итоге, она добьётся своего.» — он сглотнул эти слова, словно даже не думал о них, и вслушался в такт часов. Тик-так. Тик-так. Тик-так. Бой не менялся. И эта мелодия нескончаемым потоком уносила его отсюда в тихую пустоту, где отдалённо блуждал и он сам, словно пострадавший в урагане путник. Сердце билось в такт стрелкам, но время не заживляло его ран. Он сам не мог понять, кто он в этом спектакле. Жертва? Тиран? Просто наблюдатель? Какая роль была ему отдана, если он сам её не знает? Когда всё стало таковым? Точно. Да. Он, кажется, помнит, когда она, эта милая девушка в лёгком платьице, превратилась у него на глазах во всепоедающую моль. Далёкие годы их совместной юности. Как только родился Изуку. С того времени она начала медленно меняться, а в ней начало прорастать то, чего раньше, казалось, не было. А может, действительно только казалось? — Господи… Больная женщина… — последнее он добавил шёпотом, зарываясь руками в волосы и обречённо выдыхая, — Не трогай человека, который только-только вышел из глубокой депрессии после смерти своей жены. — он зыркнул на вспылившую омегу, на губах которой отразилась ещё большая озлобленность, — Сколько лет на это ушло, представить сложно. Он устал бороться с тем, чего нельзя победить. Его словно повязали хомутами по ногам и рукам и сказали продолжать танцевать на этих стёклах. Он ведь искренне хотел как лучше. Думал, что так будет лучше. Чтобы у его сына была полноценная… но её не было. Он оплошал. «Сколько проблем ты добавишь Изуку этими своими интригами. Ты ведь всегда метишь на самых видных, но спустя столько лет я уже думал, что ты перестала страдать этой тягой. Но ты выбрала Тошинори Яги своей целью…» — он отпил холодный чай и вновь положил в рот похолодевшую утку, заедая её салатом и прикрывая в спокойствии глаза, — «Главу семьи Тошинори, который сохраняет свой статус только благодаря авторитету своей фамилии, которая давно построила себе имя… Так-то… Семьи у него давно нет.» — он хмыкнул, прекрасно понимая в этом блондина. Найти сквозь это змеиное логово хорошую омегу — удача, равная нескольким миллиардам долларов. Ему не повезло жить с такой женой, и Яги не повезло так рано потерять свою жену в автокатастрофе. Он знал его жену, как милую девушку иностранной наружности, кажется, испанки. Та частенько могла поговаривать на испанском с людьми, по-доброму смеясь, когда они терялись и не знали, как ей ответить. За этим было интересно наблюдать. К сожалению или к счастью, он сам не имел возможности близко с ней общаться. Наверное, это всё-таки к лучшему. Да и тогда он бы даже не посмотрел на неё. У него был маленький сын. И жена… Была ли тогда у него ещё жена? — То есть, тебе плевать, что твоя жена ходит на свидания с другим? — вскинула женщина бровь, оскорблённо хмыкая и ударяя ладонями по столу, привставая. — А, то есть их уже было несколько? Ясно. — он стиснул кулаки и сглотнул, он не может нарушить обещание, это всего-то свидания, да и он уже знает о них, не так ли, — Да, мне плевать. Мне жаль только Изуку, который все твои хвосты потом заметать будет, — ему действительно было жаль своего сына, который из-за них двоих не может построить свою личную жизнь, — Хотя, лично я надеюсь, что он однажды просто выкинет тебя на улицу. — Ты! — она встала, тыкая указательным дрожащим пальцем прямо в пустые опалы, — Господи, как я могла выйти замуж за такого уродливого человека? — она отшвырнула от себя тарелку с едой, и Хизаши даже ничего не сказал. Еда была сегодня просто отвратительной. Он бы тоже откинул, но он слишком голоден. И уставший, чтобы искать сейчас новый ресторан, где он может поесть. Но и есть в такой атмосфере было просто ужасно. Он скучал за теми днями, когда его, уставшего с работы, встречал заспанный сын в одиночку и протягивал криво нарезанный салат или подгоревшую яичницу, говоря, чтобы он «покушал». Конечно, он ими не наедался. Но эта еда была самой вкусной и сытной из всех, что он ел. И самой дорогой. По-настоящему драгоценной. — Ты только ради этой драмы пригласила меня на ужин? — промокнув салфеткой губы, он надменно всмотрелся в надутую венку на шее Инко, застывая при её ответе и пока откладывая мысли о немедленном уходе и ночёвке в отеле. — …Нет. Я хотела поговорить и об Изуку. Женщина отошла от стола, подходя к зеркалу и поправляя напротив него свою причёску, а после растворилась в лунном свете окна, куда она смотрела с лёгкой хитрой улыбкой. На секунду он даже замер, не веря тому, какую же давнюю и редкую улыбку он видит на её лице. Именно так она улыбалась, когда они десятки лет назад ходили на свидания. Сейчас он знал, что вскоре эта улыбка — ангельски-прекрасная — превратится в искажённую, разодранною временем ухмылку. «Надо же. Ты помнишь о своём сыне. Жаль, что всегда в убогом ключе.» — он закатил глаза на эти светящиеся азартом и предвкушением изумрудные глаза. Ему наверняка показался тот мираж прошлого. Уж более невероятным он был. — Боги Всевышние… Не говори мне, что ты опять нашла землевладельца или владеющего нефтяным бизнесом, чтобы познакомить его с моим сыном. — Хизаши уже сам отставил тарелку, понимая, что он не сможет нормально поесть за таким диалогом, а говорить они явно будут о чём-то подобном. — Нашим сыном. — ядовито брызнула она, закатывая глаза и разводя руками, нарочито театрально улыбаясь, — К сожалению, таких у нас нет, тем более подходящего возраста, он ведь никого выше тридцати пяти не рассматривает. — она остановилась на равнодушном лице и поучительно пригрозила пальцем, почти стуча второй рукой по столу, — А следовало бы. Самому двадцать шесть. Неважно. — потирая виски, она выдыхала, — Ты знаешь Катцуки Бакуго? — М-м-м… Блондин с красными глазами? — напрягая память, спросил Хизаши, почему-то никак не удивляясь этой кандидатуре, — Ошивается ещё вокруг? — Да. Я думаю, что их следует свести. — подтвердила женщина и лукаво ухмыльнулась, смотря в окно. Прекрасная звёздная ночь, как для Декабря. Она всегда думала, что её сыну пора остепениться и хоть немного подумать о чём-то кроме паршивой работы. В конце концов, он единственный, кто может продолжить род, и вместо того, чтобы сделать это — страдает трудоголическим сумасшествием. Конечно, она рада, что у неё пополняется баланс на банковской карте и она может тратить его без зазрения совести, но на неё косо смотрят другие. Да весь мир будто с ума сошёл, всё время только то и делая, что говоря о его взбалмошных успехах на работе. Совершенно забывая, что перед ними стоит она, а не её сын. Постоянно. Везде. В любой компании. Все почему-то считали своим долгом напомнить ей, что она стоит рядом с ними только благодаря своему сыну. Даже не мужу — тот ничего не добился. А сыну. Спрашивая о нём чаще, чем о ней. Предлагая своих отпрысков ему в пару, на что она сама смотрела высокомерно. И, насмехаясь, отказывала, даже не предлагая таких никчёмных, бедных кандидатур в пару к Изуку. В какой-то момент её сын, всегда плетущийся в тени — стал путеводной звездой. И она не успела проследить за тем, когда он научился сиять ярче неё. — А я думаю о том, что ты опять лезешь, куда не просят. — донеслось до неё и она вздрогнула, пока уголки губ вновь поползли вниз. Почему этот урод никогда её не понимал? Неужели так сложно посмотреть на мир её глазами? А не своими косыми. — Не надо поучать меня. — остервенело выкинула Инко, иронизируя своими словами и буквально иголками протыкая ими уставшую душу супруга, — Сам почти выдал его за Тодороки, как только твою компанию прижучили. Не тебе святым притворяться. — самое страшное, что мужчине нечем было крыть эту карту, — А я просто хочу, чтобы события произошли быстрее. — Я не буду устраивать им помолвку. — отрезал он, беря в руки бокал и хватая открытую бутылку белого сухого, которое он даже не любил, — Не имею права. Если он начнёт заставлять, то ничем это хорошим не закончится. Изуку никогда не любил, когда им командуют и говорят, что ему делать. Тем более с кем жить, кого любить и с кем спать. Они просто поссорились бы, он отдалился бы от семьи ещё больше, зарылся в работу и порвал даже маломальские дружеские связи с этим Бакуго. Оставив только рабочие моменты, и то, вынужденно. Он бы стал похожим на выжатую до основания вишню, выкинутую за ненадобностью под ноги. Один раз он уже согласился на свадьбу с Тодороки, и во что это вылилось? Какая плата была отдана за эту ошибку? Его жизнь. Его молодость. И, возможно, что-то ещё, о чём ему даже не рассказали. Взглядом не намекнули. В этом весь его сынок. В этом и весь его Изуку. — Кому ты нужен? — ответили ему, и он даже усмехнулся, пока не услышал следующее, мгновенно смотря в глаза этой женщине, — Я лишь хочу, чтобы ты мне дал денег на одну вещь. — в пустые зелёные глаза. — …Какую ещё вещь? — с нарастающей тревогой спросил он, вставая с места с бокалом вина. Инко лишь на секунду подумала, что ей следовало соврать и в этот раз. Сказать, что это на сумку, плащ, в конце концов, драгоценности, коих и так была тьма в её столе. Но при лжи ей ещё маловероятнее бы дали такую сумму денег. А покупать то, что она хочет купить — дорого. — Просто денег дай. — закатывание глаз, и он уже чувствует, как у него на лбу вздувается вена. Знает он, какую вещь она может купить, притворившись, что выбивает себе бюджет на что-то сугубо «омежье», в особенности, когда смотрит на него такими глазами и не называет, что именно хочет купить. Просто какую-то «вещь». Знает какие лекарства она любит покупать. И, судя по их диалогу — речь идёт именно о них. Это уже не в первый раз. И раньше он даже не знал, куда они деваются и используются, и наивно полагал, что они нужны для чего-то другого, чем для прямого своего предназначения. Возбудители. Или афродизиак. Именно так их называют, и своим бесцветным и безароматным нутром — они могли снести крышу уже спустя несколько минут. Смотря, какая доза. Раньше она покупала их весомыми партиями, когда Изуку с Тодороки были помолвлены, но как только первого поглотила тюрьма — покупки резко прекратились. Возможно ли, что она и им что-то подсыпала? Но, если да… То чего она хотела добиться? И смогла ли чего-то добиться. — Нет. — грозным тоном пронзил он, срываясь на крик, — Ты не будешь ему что-то подливать, чтобы они переспали, Инко! Ты же всё-таки мать! — подходя ближе, он даже не заметил, как омега стала отходить от него, продолжая возражать: — Мать?! А когда я говорила, что хочу ею быть?! Это было твоё решение! — в ответ донеслось до его ушей, отчего сердце невольно сжалось. Да, но… как можно родной матери так говорить о своём сыне…? «Как у неё язык поворачивается…? Она ведь видела, как он растёт.» Разве ему рассуждать, какими должны быть матери? Ха. Ему-то откуда знать? Возможно, именно такими они и должны быть, но… Он же помнит её собственную мать. Бабушку Изуку. Прекрасную, солнечную женщину, жившую с мужем на средние деньги в деревянном домишке, пьющую чай и любящую смотреть, как муж делает вишнёвый сок для вина. Помнит, как сын любил оставаться у них на всё лето, постоянно улыбаясь, когда жил там и когда Хизаши приезжал ещё к ним. Так почему она так не похожа на свою маму? — Да даже если бы ты не была матерью, это аморально! — откинув мысли, он вновь приблизился к ней, с грохотом кидая бокал с невыпитым алкоголем в стену, услышав ответный вскрик. Надо было успокоиться. Вдох-выдох, вдох-выдох… К чёрту. Инко мгновенно повернулась на звук разбитого стекла, невольно пятясь назад и чувствуя от душного чёрного шоколада, что у неё медленно начинают подкашиваться ноги. Руки тряслись, словно от собачьего холода, глаза смотрели лишь на осколки где-то у вазы с чёртовыми розами. Тело напряглось, а в ушах зазвенело точно, как в колокольне. Она сглотнула раза три, смотря в бесконечные, наполненные выдержанной злобой глаза, прежде чем осмелиться ответить: — Аморально трахаться со всеми подряд, а мне выносить мозг за каждую мелочь! — справившись с дрожью, Инко с озёрными глазами полными злобой посмотрела на мужа, продолжая говорить, — А если Изуку понесёт от этого Бакуго, то он наконец-то сделает хоть что-то полезное! Чёртов эгоис- — пока её не заткнули звонкой пощечиной. Она застыла, словно каменная статуя, смотрящая вниз, и Хизаши видел, как жгучей досадой и обидой наполнялись светлые глаза. Не смотрящие на него, но он чувствовал их взгляд. Ненавистный. Проклинающий его до самых костей. Она терпела его. Он терпел её. Ради чего? «Ради сына…» сказал бы он, вот только сын уже сам предлагал и не раз, чтобы они развелись и не мучали друг друга. Не мучали его. Он хотел. Даже пусть и со вздохом подготовил бумаги, но она не захотела развода. Сказала, что пусть он хоть вешается, но только она будет его законной женой, учитывая, сколько здоровья она отдала за это. Тогда он подумал, что это призрачный признак того, что она его всё ещё любит, но и это было ошибкой. — Единственный наследник этой семьи — Изуку, Инко. — Хизаши не хотел поднимать руку, он обещал, что не будет, но тело само это сделало, а слова сами вылетели изо рта, — И только он будет решать, кто будет после него. Только посмей его трогать своими грязными ручонками. — взглянув на красный кровяной след на щеке супруги, он прищёлкнул языком, отворачивая лицо и поглаживая одной ладонью другую. Он действительно не хотел её бить. Но он ударил. И он не сможет придумать себе оправдания. Как по-другому ей это донести? Он по-другому не умеет. Он не знает как. — Не говори, что у тебя заиграли отцовские чувства. — ему выплюнули эти слова, и он видел, как пылала злоба в женских глазах, пока чужая рука держалась за покрасневшую щёку, — А за то, что ты меня ударил — ты ещё поплатишься. Я всё расскажу Изуку. — сердце вздрогнуло, но он быстро смирился, — И сфотографирую всё. Или и того хуже! «Конечно, она расскажет. И я снова стану чёрным на её белом фоне.» — в конце концов, между ними вновь встанет Изуку. Словно стена, прошибленная запалами как решето. Еле стоящая. Бесполезная. Но всё ещё защищающая их обоих друг от друга. Любяще, верно и самоотверженно. — Ха. — он зарылся руками в волосы, гневно зыркая на глумливое лицо своей когда-то горячо-любимой жены, — Опять будешь использовать его, лишь чтобы повлиять на меня? Как ты уже сделала когда-то, когда мы были на грани развода? — он подошёл к ней и схватил её за руку, опасно щурясь и сгущая феромоны, — Ты же мне сама его и не дала, сука, а ему сказала, что я был против. Месть движет тобой спустя столько лет?! — И кому он поверил? — сквозь дрожь спросила женщина, ухмыляясь и выдыхая слова с привкусом победы, — Любимой ма-мо-чке. Да. Изуку поверил ей. Даже без доказательств. Они были не нужны. Он поверил её слезам, её дрожи и её глазам быстрее, чем Хизаши смог что-то объяснить. А после всегда припоминал этот случай, спрашивая, почему он продолжает изменять, если может просто развестись? И он объяснял, но ему снова не поверили, отмахиваясь, как от назойливой мухи, ищущей себе оправдание. Не слушали. Его слова опустошались, как только были вымолвлены ним. И не стоили ни иены в глазах его же ребёнка. — Я надеюсь, что однажды наступит день, когда он откроет свои глаза относительно тебя. — откидывая отвратительную руку, Хизаши вытер её о лежащее на столе полотенце, одним движением забирая пиджак и уходя. Он не желал её больше слушать. — Ты не доживёшь до того дня. — сказала Инко пустоте и почему-то ощутила тревогу после этих слов. В доме вновь стало по-могильному тихо. Лишь часы тихо продолжали свой ход. Время никогда не стоит на месте. Это его лучший плюс и его худший минус одновременно. Тик-так… Тик-так… Чёртовы часы. Чёртово время.

***

Здесь вновь начинается его новая идея. Кто знает, почему именно сейчас в голову ударила эта мысль, но он решил воплотить её в реальность, чего бы ему это не стоило. Его костюм был пропитан ароматом свежей бумаги и холодного кофе, а глаза слипались при каждом новом контуре карандаша, который так плавно возился по бумаге. Его руки двигались механически, проводя линии и создавая контуры будущего второго отеля, словно автоматически подчиняясь внутреннему импульсу. Глаза, уставшие от бесконечных часов работы, переливались отражением света монитора, где была цифровая версия того здания, которое он видит в своей голове. Но и в них, горящих идеей и вдохновением — читалась глубокая исчерпанность. Линии на чертеже становились живыми, будто дышащими от его усилий, но они не стоили и половины того огня, с которым он чертил чертежи своего первого здания, которое он захотел построить. Своего первого отеля. Он был не особо вычурный и оригинальный, где-то дилетантский и простой для современного строительства, но в этом и был весь шарм того места, коим он гордился, зарабатывая с него деньги. Это была его первая, задуманная от начала до конца, постройка. Первое мечтательное возведение стен и обдумывание интерьера. И когда он перерезал ленту — у него дрожали руки от гордости за себя, а на глазах едва не выступили слёзы. Он был горд. А это… Это всё не то. У него есть идея, но… она и рядом не стоит с той, которая однажды уже перешла с бумаги в реальный мир. — Я могу лучше… Так почему у меня ничего не получается? Что я делаю не так… — его тихую речь прервали стуки в дверь, даже без особой надобности, ведь в компании они остались одни. Сомнений не было, что это был Хитоши. — Доброй ночи. Не думаешь ехать домой уже? — без долгих вступлений заявил альфа, хмыкая на цифру висящего настенного циферблата, — Я помню, ты говорил, что сегодня хочешь сделать чертёж, но уже за полночь. Ты должен поехать сегодня домой и нормально поспать. — зыркнул Шинсо, приближаясь к полуспящему брюнету и, обходя его, посмотрел в экран, а после выразительно и в уставшие глаза, — Тебя Йору уже второй день не видит дома. Мидория выглядел… потеряно. Словно он делал что-то важное и нужное, но без особого интереса — по нужде. Чертежи выходили хорошими, чёткими. Рёберные стороны перчаток были испачканы грифелем, а на мониторе, противно-ярком, что резал глаза — отдалённо был накинут общий макет, в сущности, не представляющий ничего цельного. Над этим ещё работать и работать, и сегодня у Мидории явно нет уже на это времени, но тот ведь никогда не заканчивает что-то первым, пока его носом не ткнуть, что уже пора заканчивать. Изумруды смотрели безучастно, словно не слышали тех слов, которые услышал сам Изуку, внутренне не желая отвечать на них. Это правда, что он уже сравнительно давно не бывал дома, ночуя на работе и с утра уезжая в юридическую компанию, а вечера и ночи коротая здесь. Он — белка в колесе, ждущая своей гибели. Но это только цветочки, что будет, когда все обязанности лягут только на него? Не сломается ли он? Сможет ли он? Есть ли у него выбор, чтобы сказать нет? Сказать, что не сможет? — Хитоши… Я… — язык уже заплетался, и он зажмурился, массажируя веки, — Просто хочу сделать что-то стоящее, но получается какая-то тривиальная ересь. — всплеснув руками, он широкой напыщенной улыбкой посмотрел на тот бред, что занял у него три часа, — Как я уеду, когда здесь такой кавардак? — рукой демонстрируя свои провалы, он закатил глаза, запуская руку в волосы. Это плохо. Это всё очень плохо. Он может лучше. Он обязан уметь лучше. — Ты вырубишься от усталости, если не уедешь. — сказали ему, и он почти усмехнулся этим словам, жмурясь и слыша, как организм поддакивает Шинсо, в надежде сегодня поспать в нормальной кровати, в спокойствии. — Посплю, зато. — он пожал плечами, иронизируя. — Мне позвонить Хори-сану? — Шинсо прекрасно знал, что это единственный человек, которого Изуку беспрекословно уважает, что было весьма логичным. Иногда казалось, что именно лучший друг его отца был его отцом, а не наоборот. — …Это подло. — отмирая, Изуку укоризненно посмотрел на торжествующего альфу, выключая компьютер и тяжело вставая, опираясь на стол и попутно собирая сегодняшний, пришедший ему доставкой ужин, уже ставший ледяным, но, благо, съел он его ещё до этого. — По-другому ты бы не встал. Хорошенько отоспись. — с улыбкой говорил альфа, следуя за Изуку, который начал застёгивать пиджак, а после накидывать на себя пальто, откладывая мусор в сторону, чтобы после его забрать. Хитоши прищурился, вглядываясь в логотип, и странно посмотрел на безмятежного омегу, который уже много времени ему не рассказывает о том, почему он сам начал заказывать себе ужин, ведь обычно он даже не задумывался об этом, принимая всё, что Хитоши приносил ему. Ему нравилось, а сейчас вдруг что-то новое? Да ещё и ресторан, который явно не находится в квартале от них? — Ты полюбил новый ресторан? — А? — не поняв вопроса проголосил Изуку, зыркая на пакет и забирая его в руки, выдыхая, — Это не я покупаю. — видя немой вопрос, он спокойно проговорил, — Бакуго. — Вы стали общаться ещё ближе? — с явным акцентом вопрошал обладатель пышных фиолетовых волос, стреляя глазами. Брюнет вздёрнул бровь, смотря на Хитоши, который с нечитаемым выражением лица глядел на него, словно нашкодивший щенок, смотрящий, как у него отбирают сладость. Только вот никакой «сладости» Изуку ему и не давал. У них были весьма близкие дружеские отношения, и он многое ему рассказывал, в особенности в порывах эмоций, но с каких пор его начала настолько интересовать его личная жизнь, к которой он никоим образом отношения не имеет? Не слишком ли бестактные вопросы он начал задавать? И Шинсо будто прочитал его по лицу, сразу же исправляясь: — Это твоё дело. Просто я переживаю. Ты никогда не был ни с кем так близок. — он нервно посмеялся, почёсывая шею и уводя взгляд, — Пойми мою реакцию правильно, хорошо? — Я и сам не думал, что начну. — сощурившись, спокойно ответил омега, выводя альфу и закрывая кабинет на свой ключ, — Я пошёл. Удачно тебе добраться. — он махнул рукой, не слыша, что напоследок в тишине коридоров был сказан тихий обречённый мат. Мидория не услышал бы, даже если бы слух уловил это, потому что мыслями он был в другом. Он всегда блуждал где-то, и в этот раз речь в голове зашла о детях. Точнее о ребёнке. Когда он, стоя на светофоре, увидел, как один мужчина проходит по пешеходному переходу с девочкой около восьми лет, что держала его за руку и весело подпрыгивала, что-то оживлённо рассказывая. Мужчина же её внимательно слушал и с нежной улыбкой отвечал. Возможно, это её отец? Или «папа»? Он частенько отсылал подарки Акиро, с поводом и без, передавая их через подручных или просто отсылая по почте. Но никогда не мог приехать сам. Точнее мог, но это бы повлекло за собой слишком много переменных. Даже со статусом «временного» Главы семьи — он всё ещё им не является. Но даже если бы в этот же момент у него была возможность взять малыша из детдома — он бы не смог взять его сразу. И дело даже не в том, что рассмотрения заявления пришлось бы ждать полгода — чёрт с ним, заплатить, и дело пойдёт быстрее. И не в том, что он не замужем. Благо, в их стране не обязательно быть женатым человеком, чтобы иметь возможность усыновить ребёнка, тем более к омегам проявляли всегда больше снисхождения в этих вопросах, чем к альфам. Дело было в нём. Сможет ли он взять на себя воспитание? Полное воспитание? Сможет ли сам поднять на ноги Акиро и уделять тому достаточно родительского внимания при учёте, что он работает, считай, в две смены? Сможет ли он стать для него… хорошим отцом? Таким, которого у него самого, к сожалению, не было? Разве не иронично? По всей их семейной мужской линии были проблемы с отцами. Отец его деда воевал и погиб в бою, сам отец сирота… Какое-то проклятье. «Надо же. И не заметил даже, как приехал домой за всеми этими мыслями.» — подумал он, глуша мотор авто и направляясь к своему подъезду. Он поднялся на лифте, открывая дверь и читая записку от Нейто, которые те с недавних пор начал оставлять, описывая там, что «его пёсель не голодный, нагулянный, резвый и напугал Таймса до смерти, бегая за ним как угорелый по всему парку и пугая детей.» Судя по тону записки не то, чтобы Монома не словил от этого удовольствие. Он тоже любит пугать детей. Хмыкнув, Изуку расслабился в кресле, попутно заходя в чат с Бакуго, думая о том, что он был бы не прочь выпить чего-то крепкого. Но выпьет вина. Будет наливать его в бокал, читая про то, что Бакуго спрашивает его за время, которое он установил Тодороки для их встречи. И он ответил, закупоривая бутыль и ставя тот к остальным, сразу же видя, как ему отвечают: — Хорошо, значит, я заеду к тебе и заберу тебя. Ты как сегодня? Понравился ужин? Всё хорошо? — он словно слышал его обеспокоенный голос и, кротко улыбнувшись, ответил, пока от чего-то стали мокнуть его глаза: — Хорошо. Я нормально. Всё понравилось, спасибо. Буду тебя ждать. Спокойной ночи. Вроде бы ничего такого. Он не должен себя так чувствовать. Но в сердце разливалась горечь и тревога перед предстоящей встречей с человеком, ради которого он потратил лучшие свои годы. Он должен быть зол, предвкушать, насмехаться, но он лишь молча пьёт вино на балконе, к чёртовой матери посылая погоду и начало зимы, которая, благо, пока не радовала его осадками. Он должен. Но в сердце такая пустота, что он размяк в кресле, как жидкость, смотря на вечные огни ясной ночи. — Нет никакого желания видеть его. Слышать. Думать о том, что он говорит. — запив слова алкоголем, он закутался в одеяло ещё пуще, хмурясь и тихо-тихо, на самом выдохе говоря, — Знать его не хочу. Губы вновь поджались и затряслись, а пред глазами медленно начал смазываться пейзаж города, утопая в выступившей солёной пелене, которую он тут же попытался вытереть подушечками пальцев. Но той словно конца края не было.

***

Хотелось закурить. Наверное, впервые вообще за всю его жизнь, ведь не курил он даже при совсем плачевных ситуациях. Его отвращало от самого запаха табака, а тут, на холоде, в голову так и стреляла эта мысля, выпучивая собой всю тревогу, что колотила его изнутри кулаками. У него даже была мысль заставить сегодня поехать с ним и Тецу, который вроде как был его телохранителем, но после он подумал, что Бакуго будет более, чем достаточно. Да и на секретную встречу ехать со всей свитой было бы очень странно. Он поёжился. Руки были холодными. Они всегда были холодными, но сейчас их холод ощущал даже он сам, то и дело косясь на подаренные Бакуго перчатки, которые сейчас почти не грели. И под которыми были надеты ещё и ажурные, ибо без них на такую встречу он бы не пошёл. Попутно ожидая, пока Катцуки поставит машину на сигнализацию и подойдёт к нему. Они уже стояли около богатого ресторана, подсвеченного огнями ламп, и молчали. И сейчас это молчание заставляло нервничать ещё больше. — Ты сильно переживаешь. — кратко подметил мужчина, — Мой принц, тебе следует успокоиться. Он не сможет ничего заставить тебя делать. — поддерживал Бакуго, кладя омеге на плечо руку и начиная поглаживать его, по-хорошему желая обнять, но со здешними сотнями глаз — делать это было глупо, — «Это я буду оказывать ему услугу, а не он мне.» — твои слова. Я буду рядом. — Изуку глянул на руку, хмыкая, и нечитаемо посмотрел на здание, зная, что Тодороки уже там. Тот уже написал ему сообщение, что ждёт его. — …Не то, чтобы я переживаю… — протянул он, искренне желая провалиться сейчас под землю, уехать и забыться об этой встрече, — Просто нет ни малейшего желания видеть этого человека в столь неформальной обстановке. Это может рубануть по моей репутации гораздо больше, чем его «предложение». — он иронично посмеялся, как-то надломлено и совсем не весело, а дыхание то и дело безуспешно пыталось выровняться, — …Хотя он, наверное, позаботился об этом. Иначе он бы не был отпрыском богатенькой семьи. — к концу тон стал монотонным, а глаза погасли в своём начале, став мутными болотами, в которых так желаемо должен был топиться этот самый «Тодороки». Зависть. Да. Именно она. Эта гостья, врывающаяся в душу неожиданно, словно зловещий призрак, и оставляющий после себя лишь следы сомнений и разочарования. Он никогда не встречал её с распростёртыми объятиями. Они были ужасными собеседниками, ибо завидовать он не просто не любил — он ненавидел. Ощущать, что кто-то лучше его, умнее его, осознаннее его. И просто по праву рождения получил то, чего он добивался годами. Чтобы кто-то был предпочтительнее его. Пока он ломал себе кости, чтобы стоять рядом, они просто родились с хорошим шансом. И когда эта тень всё-таки селилась в его сознании и сидела рядом, нашёптывая о всеобщей несправедливости — хотелось бежать. Зарыться в землю, кричать, бить кулаками стены. Но разве он мог себе позволить так по-детски себя вести? Вот именно благодаря ответу на такой вопрос он в глазах других был самым уравновешенным и спокойным человеком, которого те только могли знать. Человеком ли? Это другой вопрос. — Мы сможем обыграть это как наше свидание, в которое вмешался ревнивый-бывший-герой-любовник. — вдруг сказал Бакуго и, выразительно глянув на него со всей присущей своей гримасой «с ума ты, что ли, уже выжил», Изуку закатил глаза, — Двоим людям поверят больше, если что. — альфа пожал плечами. Может быть, в его словах было зерно истины. Но прорости этому зерну Мидория не даст. Это в разы всё усложнит. А сложностей ему и так хватает. Главное, чтобы в альфе не заиграла страсть к актёрскому мастерству в самый неподходящий момент. Мидория хмыкнул, обернувшись полностью и долго всматриваясь в лицо, которое чуть изменилось с их последней встречи. Достаточно давней встречи. — …Тебе, к моему удивлению, идёт щетина. — вдруг, словно что-то осознав, петляя по нему взором, озвучил Изуку, с юмором смотря на исказившееся в ухмылке мужское лицо: — Что за оскорблимент? Озадаченное и по-щенячьи обиженное лицо невольно посеяло на хмуром и бледном лице долгожданную улыбку, которую Катцуки не видел с самого начала их сегодняшней встречи. Уголки этих губ, окрашенных в пыльно-розовый, были опущены вниз, глаза блуждали где-то мимо его лица и слов и мычали на все его вопросы и слова, словно его и не было рядом. Мидория был сам не свой сегодня и, возможно, ещё несколько дней до этого дня. Он просто молчал. Снова. Снова молчал. Хотя казалось, что сказать хотел очень многое, но всегда одёргивал себя от этого, равнодушно указывая, что «уже зелёный свет», когда они ехали в автомобиле. И когда он подолгу смотрел в одну точку, а после быстро моргал — Катцуки хмурился. Когда ему не отвечали минутами, смотря в боковое стекло — он сочувственно поджимал губы и уводил взгляд на дорогу. Он не сможет в полной мере ощутить, что омега сейчас чувствует и, возможно, даже не понимает всей трагедии происходящего, которую ощущает он. Но если сейчас он вновь улыбается, то, значит, он стоит здесь не просто так. — Я вообще-то от всего сердца. — положа руку на сердце пролепетал Изуку, радуясь, что он сможет отвлечься хоть на что-то, — Я редко вижу молодых мужчин, которым идёт борода, но я так понимаю, что ты просто забыл побриться? — он почти потянулся к нему рукой, сознательно одёргивая её и, под разочарованный взгляд, опасливо оглядываясь. Никого не было. И поэтому, внимательно смотря на довольно забавную бородку мужчины, которая неожиданно добавляла ему даже не возраста, а какой-то статности — он находил её даже дополняющей хмурый образ блондина, тихо шепча, что «ему бы пошла аккуратная щетина», постоянно пытаясь при этом смотреть именно на неё, а не спускаться на, намазанные чем-то гелевым, губы. И, судя по запаху, это был подаренный им стик гигиенической помады. — Не хватило времени утром, а я до самой нашей встречи в разъездах по работе. — честно признался Катцуки, инстинктивно почёсывая пальцами неприятный шероховатый подбородок. Изуку осёкся, слегка смешанно метая взор вбок, кажется, чувствуя себя виноватым, что Бакуго, так замотавшись на работе — сейчас должен ещё и выступать в роли его эмоциональной подушки безопасности. В которой сегодня он честно нуждался. И мужчина приметил это практически сразу, уже выдыхая, даже не дослушав ту неловкую фразу, сказанную вскользь, но с таким грузом ответственности, словно сам Мидория на коленях у него ползал и слёзно просил подержать его за ручку, пока он будет у стоматолога. Он бы подержал, конечно, но суть в том, что это было его единоличное предложение, на которое омега великодушно согласился. — Надеюсь, я не сильно тебя отвлекаю? Ты не обязан меня поддерживать, если у тебя есть ещё работа, то- — и как ему объяснить, что он из-за него и начал так упорно работать, при этом не внушая ему чувство вины? — Мой принц. Я уже говорил. — безапелляционно объявил альфа, лавовыми озёрами погружаясь в беспросветные джунгли. — Хорошо. Вот и вход. — выдохнув, словно перед решающим экзаменом в своей жизни, к слову, даже перед ним он так не нервничал, он настоял, — Пообещай мне, что ты не будешь подходить к нашему столику без крайней необходимости. — увидев, что Катцуки уже начал отводить глаза в разные стороны, он вскинул бровь, — Бакуго. Пообещай. — Хорошо, не буду. — послав губами воздушный поцелуй и поймав заледеневшую его сердце полуулыбку, он растаял, как пломбир на июльском солнце. Обычно у него в такую погоду мороженое вообще не выживает. Это так, к слову. — Благодарю за понимание. — Изуку был польщён, и, возможно, потому, сделал такое глупое и подростковое действие. Поцеловав свою же ладонь и оставив там пудровый след помады, который был еле виден на чёрном ажуре, он нежно прислонил ладонь к чуть щекотной щёчке, приулыбнувшись, и, к сожалению, не увидев, как при этом тепло засветились его бесконечные изумрудные поля. Убрав руку, он проверил, чтобы на щеке мужчины не осталась помада, и проверил свою перчатку, на всякий случай оттирая даже лёгкий оттеночный цвет с неё. — Это…? — прикоснувшись к щеке, Бакуго слегка заторможенно и глупо уставился на брюнета, внутренне ликуя от инициативы Мидории, которая пусть и была сейчас такой невинной, но была настолько искренней, что ноги подкашивались. Искренность — это то, что подкупает любого. — Здесь камеры. Я не буду целовать тебя в щёку, поэтому сделал это так. — объяснил своё поведение Мидория, даже не зная, правда ли здесь есть эти злополучные блюстители порядка, или он сам себя опять накручивает, — Пошли. — Но я хочу свой поцелуй в щёку. — жалобно пронеслось сзади, и, игриво развернувшись лишь на секунду, Изуку в обороте ответил, сразу же занося руки за спину: — Потом получишь. — Ловлю на слове. — хмыкнул блондин, смотря, как игривость стирается властным, раскосым взором на подбежавшую хостес, говоря номер стола и уходя с ней так, словно единственным, кто будет сегодня вести людей на метафорический расстрел — будет он. Словно он приехал сюда с таким выражением лица. И словно не он сейчас, всего пару минут назад, был ожидающим своей пули в лоб. Теперь каждое его слово звучало с уверенностью, а стойкость, с которой он шёл с поднятой головой — казалась непоколебимой. Это было словно перерождение — мгновенное, но неопровержимое. Глаза мимовольно преисполнились удивлением и неким восхищением и устремились к Мидории, который легко кивнул ему, снял меховую шубу и ушёл в правую часть зала. Слабость сменилась силой, оставив в памяти яркий след, которому Бакуго даже не пытался сопротивляться, долго сопровождая омегу томным взглядом. И вынужденно отворачиваясь, отвлекаясь на подошедшую вторую хостес. И, чёрт возьми, главное не возбудиться. Опять. — Вы пришли вместе, мистер? Вам столик на двоих? — невинно спросила она, сопроводив взглядом взор альфы на уходящего брюнета. — …Я один. — лишь кратко ответил он, прося столик поближе к Мидории. «К сожалению.»