Мираж моих воспоминаний

И снова его лицо стало беспристрастным на людях. Бакуго заметил это сразу же, как они вышли в буфет после оглашения антракта. Словно бледный лик привык автоматически перенимать облик равнодушия на себя, как только ему приходилось появляться в обществе. Не маска, нет. Брюнет сам по себе не был активным или вспыльчивым человеком. У него спокойный нрав и, быть объективным, он хорошо сочетается с этим постоянным контролем, который поглощает в себя почти все эмоции, изредка давая трещину, через которую можно было увидеть целый… …цветущий сад. Прямо как сейчас, когда в чистом расслаблении брюнет выпивал найденное шампанское из фужера, причитая, что очень жаль, что здесь не было красного полусладкого, а после тихо заедая сказанное всеми мясными закусками по очереди, даже не тревожась о том, чтобы оставить часть другим. Видимо, он был по-настоящему голоден. Впрочем, ужинает ли он вообще в компании, когда остаётся там допоздна? Бакуго захотел задать этот вопрос, но его прервали на полуслове. К ним подошла девушка — миловидная блондинка, облачённая в элегантное красное платье, с яркой улыбкой и явным интересом в глазах. Было видно, что она заметила его ещё в зале и теперь, решившись, подошла познакомиться, сразу же стараясь очаровать высокого собеседника. «Не говорите мне…» — Привет, — её голос был дружелюбным, и она посмотрела на Бакуго с откровенной симпатией, — ты здесь впервые? Я не могла не заметить тебя в ложе. К тому же богатого. И, легко прикоснувшись к его руке, она выразительно посмотрела на него из-под ресниц, пока блондин сам озадаченно взглянул в её… ах да, она не смотрела ему в глаза. Кажется, она рассматривала те наручные часы, которые были подарком стоящего сейчас неподалёку Мидории, чувствующего себя явно неловко, но предпочитающего игнорировать эту сцену, продолжая сохранять абсолютное спокойствие, как будто всё происходящее его совершенно не касалось. Брюнет продолжал спокойно закусывать мясные рулеты тягучим сыром и, расплываясь в удовольствии — отчаянно делал вид, что он стоит здесь просто по воле случая. И пока девушка с игривой улыбкой пыталась завести разговор, а её взгляд был исполнен надежды на продолжение, Бакуго, слегка нахмурившись, но оставив вежливую улыбку на лице, сделал шаг назад, убирая руку. Было странно, если эта юная особа не заметила, что он пришёл сюда не один, а значит, заметила, но всё равно подошла, решив попытать счастье? — Да, впервые, но, — его взгляд на миг задержался на Мидории, и после паузы он добавил, — я пришёл сюда не один. — и тогда и она обернулась на брюнета, который быстро увёл от них взгляд, кажется, не особо радуясь тому, что его использовали в качестве щита и слова «неинтересно». Девушка слегка удивилась его словам, внимательно осматривая Мидорию, который всё ещё стоял, как кусок айсберга, однако теперь еда ему в горло не лезла, и ему приходилось постоянно её запивать. Пока блондинка, закусив губу, попыталась скрыть разочарование за всё той же дружелюбной улыбкой, подмигивая объекту своего интереса: — Ну, в любом случае, если вдруг захочешь познакомиться поближе — я здесь. — который проигнорировал её и даже не сопроводил взглядом, продолжая стоять рядом с тем, кто, в отличие от него, впечатлился этой женщиной и, нарушая молчание, протянул, прикрывая глаза: — А она ведь была довольно милой, — произнося это так спокойно, как будто эти слова должны были рассматриваться, как обычное наблюдение, — Почему ты отказал? Бакуго вздёрнул бровь и резко посмотрел на него, словно не понимая, зачем этот вопрос был задан, но ответил на него, даже не задумываясь, чем поразил Мидорию, вдоволь наевшегося и отставившего еду подальше от себя. — Потому что я пришёл с тобой. Лишь алкоголь остался светлой жидкостью пузыриться в фужере, изредка смачивая чужие губы, след от помады которых, к удивлению мужчины, вовсе не отпечатался на стекле. Мидория же пожал плечами и предложил вернуться в ложе, опять же, подальше от людей, и там дождаться второго акта, ведь Бакуго, в отличие от него, голоден не был и обошёлся апельсиновым соком. А поскольку и он сам уже насытился, то не было смысла продолжать находиться здесь, где каждый третий был не прочь начать с ними пустой диалог. — Ты мог бы сказать ей, что мы просто друзья, — предложил омега, не глядя в лицо Бакуго, и ступил в сторону лестницы первым, — Или что-то вроде этого. — пока блондин замедлил шаг, чтобы на всякий случай оставаться позади. Мало ли, брюнет оступится. А в таком случае он сможет его поймать? Но он всё ещё внимательно слушал всё, что говорил человек, филигранно обходящий иных посетителей театра и в итоге замолкающий, когда его бесшумные шаги остановились на правильном этаже. Они вновь зашли в ложе, отодвинув прикрывающий в него проход текстиль и оседая на всё те же кресла, но уже более уставшие из-за того шума человеческой суеты, который они вынужденно выслушали, находясь внизу. Бакуго смотрел, как его спутник поправляет перчатки, умудряясь в них перекусить и при этом не испачкать этот тонко сплетённый ажур. А ведь действительно, стоит приглядеться, так это не обычное дешёвое кружево, а весьма тонкая работа с цветочными узорами роз, змей и французских лилий. — Да, мог бы. — бордовые глаза отметили тот факт, что брюнет вновь начал прихорашиваться, — Но не захотел. — и это отчего-то выглядело не привычно раздражающе, а… мило? Он делал это не так, как другие. Брюнет крутил эту ткань вокруг запястий, растягивал по пальцам, смотрел, чтобы швы были ровными, и натягивал по её чёрному полотну изумрудные шёлковые манжеты, и это всё в совокупности с нахмуренным серьёзным взглядом выглядело самую малость — очаровательно. — Тебе просто не нравятся блондинки? — очаровательно, когда высокий голос, фыркнув, незамысловато подшутил над ним, а мужчина, потерявшись в неожиданности, рассмеялся, подмечая, что та подошедшая блондинка явно не была его типажом, даже если бы он пришёл сюда в гордом одиночестве. — Ага, думаю, чего это они конкурируют со мной. — у него вообще не было типажа. — Так бы сразу и сказал. — хотя, возможно, если просто предположить… ему нравились брюнеты. Он чуть сдвинулся в кресле, ощущая, как тишина ложи окутывает их двоих, как мягкое покрывало — мужчине на мгновение показалось, что они в пустом театре. Что весь шум зала и сцены больше не касался их. А глаза, так внимательно косящиеся на Мидорию, вновь уловили, как того пробрали мурашки, и он инстинктивно вжался глубже в кресло, видимо, надеясь, что оно сможет его согреть. Но, конечно, оно не могло. Обманчивая попытка, и вновь ни единого слова. Но в этот раз ему они были и не нужны. И он не собирался их ждать. Он смотрел, как зелёные глаза рассматривают сцену, и снимал со своих плеч пиджак. Смотрел, как чужие волосы заправили за ухо, и привстал с места, чтобы, нависая над удивлённым брюнетом, укрыть плечи последнего тканью, в которой узкие шёлковые плечи просто утонули. Мужчина почувствовал, нет, он буквально ощутил, как по телу пронёсся электрический ток, и он, отвернувшись от затемнённого его тенью силуэта, произнёс: — Здесь прохладно, а ты ведь не любишь холод, да? — блондин усмехнулся и провёл рукой по своей шее, ощущая лёгкую небритость под пальцами. Он забыл побриться, — Мир умрёт, если ты заболеешь. — Оу, спасибо? — тихо и даже как-то вопросительно пробормотал Мидория, и в его голосе было чуть больше, чем просто благодарность за жест, — Но я очень редко болею, так что вряд ли, — и пусть он тихо возразил, но голос, которым он закончил свою фразу, был неловким, как если бы он точно не ожидал того, что после его слов Бакуго решил поправить лацканы своего накинутого пиджака, запахивая на нём широкие края одежды. И Бакуго усмехнулся на эти слова и застывший взор, смотрящий прямо на него, и отвёл взгляд, как будто хотел дать Мидории немного пространства. Но в его движениях было нечто более тонкое. Улавливалось изумрудами вскользь, как свежая корка льда на поверхности водяной ряби, пока мужчина понять не мог, почему после этого и так двусмысленного движения он словно хотел убедиться, что человек напротив понимает, что совершённый им жест был не просто формальным для вежливости. Почему ему самому так хотелось, чтобы Мидория понял, что он заметил его дискомфорт, заметил, что ему холодно, и ответил на это, не дожидаясь прямой просьбы, которой, вероятно, не последовало бы? Почему ему это так важно? «Мы ведь друг другу практически никто.» И почему сейчас, когда он был к нему так близко, он заметил, как брюнет неосознанно вдохнул запах его пиджака, сделал это непринуждённо, а после осёкся, словно совершил непростительное преступление, и отвернулся от края ткани, вновь кивая ему и прося тем самым отойти, ведь, да — начинался второй акт. И почему после этой просьбы, вместо того, чтобы сразу отдалиться и усесться на своё уже охолонувшее кресло, перестав смущать своим странным поведением и себя, и брюнета — Бакуго несдержанно наклонился к напрягшемуся и внимательному взгляду, намереваясь вдохнуть… …а зачем ему вдыхать его феромоны? «Он… ничем не пахнет?» — вынес вердикт мужчина, стараясь не придвинуться слишком близком и при этом продолжая делать вид, что он вновь поправляет ткань, но уже у воротника, — «Насколько сильные подавители он принимает?» — Бакуго. — предупреждающе начал Мидория и искоса посмотрел на него, выдыхая, — Сядь, Дьявола ради. Скоро продолжение спекта- — и, замолкая, услышал незаконченное: — Почему ты ничем не- — а после увидел удивлённые собственным вопросом глаза, мельком глянувшиеся на него и виновато отведённые в сторону, — Прошу прощения. Эм, да. Театр. — Что с тобой сегодня? Устал после работы? — парень видел, как мужчина, замявшись, присел в своё кресло около него и, закрыв рукой нижнюю часть лица, отвернулся от него. — …Всё нормально. Но в то же время Мидория с большой натяжкой верил этому «всё нормально», кинутому так, словно разговор решили резко прекратить, и поэтому, уточнив, брюнет взволнованно смотрел на блондинистые прямые волосы, коротко подстриженные сзади, желая увидеть бордовые глаза, чтобы точно убедиться в том, что «всё нормально». — Уверен? — но вместо ожидаемого ответа, те резко посмотрели на него и пригвоздили к месту, спрашивая простое: — Тебе больше не холодно? — на которое Мидория ответил непонимающим «нет?», и Бакуго решил закончить на этом, твёрдо останавливая брюнета и обращая своё внимание на сцену, — Тогда уверен. Развалившись в полутьме ложи, спектакль доходил до него вполуха, как звон кристаллов одиноко висящей над ними люстры с витиеватыми спиралями и несколькими рядами красивых стеклянных бусин. Или, быть может, это был хрусталь, просто издалека выглядевший как стекло? Мужчина успел проклясть себя за то, как часто он оборачивался на того, кто всё это время внимательно следил за сюжетом, происходящем внизу, но по выражению его лица Бакуго видел, что тот обдумывает с мягкой сосредоточенностью то, что случилось недавно, выглядя при этом, как обычно. Если так подумать, то была ведь веская причина, почему он захотел пригласить его в театр, хотя сам бывал здесь лишь добровольно-принудительно, верно? Да, байка, чтобы «узнать получше», в его голове первоначально была весомой, но дело обстояло куда серьёзнее, чем он полагал. Он понял это, когда впервые вступил в вечнозелёный, как ему казалось, сад, смотрящий на него с опаской, словно в руках у него была зажжённая спичка. Сад, где было до невозможности холодно, но при этом он цвёл пышнее тех, у кого постоянно было солнце над головой. Сад такой чистый, как… Хрусталь. «Верно я не… я не просто так захотел узнать его получше.» — Бакуго осторожно взглянул, как Мидория улыбнулся краем губ на очередное начало песни, и замер, — «Но есть ли у меня шанс с ним…?» И в момент, когда он, задумавшись, украдкой посматривал на притихшего брюнета, тот резко встал с места и с его же пиджаком на плечах — подошёл к балюстраде, опираясь на каменную изгородь и выглядывая на актёров с нескрываемым восторгом. Бакуго не мог не встать тогда за ним. Не мог, засунув в руки в карманы, не прильнуть к низкому силуэту плечом, слушая, как этот силуэт тихо произносит, наверняка неосознанно говоря эти слова на иностранном. При этом так тихо, словно омега не хотел мешать ему слушать знаменитую композицию. — C'est tellement merveilleux. L'heure est venue pour la cathédrale. Quelle délicieuse idée d’imaginer la fin comme un nouveau départ. «Это так прекрасно. Пришла пора соборов кафедральных. Какая восхитительная идея представить конец новым началом.» — Бакуго прислушался ещё лучше, чтобы под конец услышать улыбчивое и искреннее, — Eh bien, Hugo n'est-il pas un génie? «Ну разве Гюго не гений?» И почему-то это простое мнение, которое мог сказать каждый — вынудило мужчину сделать то, что он никогда в своей жизни не сделал бы, даже если бы его слёзно попросили. Но эти восторженные глаза били его без промаха, вытаскивали из сердца то, что он никогда не позволил бы себе показать кому-то другому. Это ощущалось лёгким покалыванием, замиранием дыхания и чёрт его знает чем ещё… Но когда они, удивившись, обернулись на него в чистейшем изумлении — только тогда он понял, что спел эти строчки вслух. Спел на французском. И он не сразу понял, каким это было открытием для Мидории, который, медленно обернувшись на него, спросил прямо: — Ты тоже знаешь французский? — почему-то сильно напрягаясь на эту мысль. И именно это неописуемое напряжение заставило застыть и, секунду что-то обдумав, искренне сказать: — Если быть точнее… — неловко проговаривая и решая смотреть не на удивлённое лицо, а вниз, на актёров, которые заканчивали представление своими репликами, — то я знаю этот куплет. Он был моим любимым из всей песни. Я не очень хорош в пении, верно? — Бакуго не поднимал глаза на брюнета, чтобы не видеть, как это бледное лицо исказилось бы… ох, чёрт. До его плеча легко дотронулись, как бы говоря таким образом, что «вообще-то он спел очень даже хорошо для человека, не знающего язык». И он должен гордиться этим. Чужие пальцы поддерживающе постучали по его плечу, пока омега не решил, что этого хватит, и не отстранился на почтительное расстояние, продолжая говорить с ним полушёпотом и неловко наклоняться в его сторону, чтобы в этой тишине их слова никому не мешали, кроме них двоих, слушать мюзикл. — У тебя практически нет акцента. Это чудесно, я серьёзно. — и альфа видел, что эти слова были сказаны от всего сердца, с тоскливой улыбкой признаваясь, — Мне понадобились годы, чтобы я научился разговаривать на нём, не коверкая слова. — а потом резонно закончил свою мысль, прикрывая глаза и разводя руками, — И лично я считаю, французский идеально подходит под твой голос. Да и песня ведь поётся низким тембром. Так что ты был хорош. — словно не видел, как каждое точное телодвижение врезается в память мужчины, тихо стоящего рядом, как безликая тень, пока Мидория сиял в свете театрального света. Может, он действительно изумруд? К чёрту хрусталь. — …Ты успокаиваешь меня? — поднял одну бровь Бакуго, не сдержав доброй улыбки, устремлённой к замершему омеге, чей запал сразу же приутих. — Скорее поддерживаю? — и он, заправив за ухо прядь, не смотря на него слегка неуверенно произнёс, — Или… тебе, наверное, это не очень нравится, да? Прости, если что. — а после начал аплодировать, как и весь зал, кланяющимся артистам, сдержанно крикнув, — Браво! «Мне очень даже по душе.» — подумал Бакуго прежде, чем самому начать благодарить тех, кто подарил ему не просто хорошее выступление. А ещё и прекрасное место для того, чтобы он уверился в том, что этого человека стоит добиваться. И когда они оба вышли из театра и договорились, что Бакуго отвезёт брюнета домой, Мидория, зевая, кивнул согласием, чувствуя, что он настолько устал, что уж точно не будет сегодня продолжать работать хотя бы потому, что его глаза стали окончательно слипаться, когда Бакуго заехал внутрь подземной парковки, вставая на его стоянку и с ним выходя из машины, молча выслушивая все его мысли о том, что выступление было потрясающим, а вечер прекрасным, а после перенимая неловко наконец-то отданный пиджак, отвечая: — Мне тоже очень понравилось. — после чего мужчина, накреняя голову набок, предложил, смотря на лестницу, ведущую из парковки во внутренний двор, — Может, тебя проводить? — Не стоит. — слушая мягкий отказ, и омега чувствовал, провожая его до тех пор, пока он не испарится, поднимаясь наверх, — Доброй ночи. На улице была поздняя ночь, но фонари всё ещё освещали его подъездную дверь, когда он заходил внутрь, и всё ещё подсвечивали остроносые офисные туфли, которыми Бакуго ударил близлежащий камешек, улыбаясь, и, засунув руки в карманы, развернулся к своему автомобилю, не спеша в него садиться и уезжать. Сейчас, конечно, он не мог побежать, подняться к Мидории и поговорить с ним. Хотя… быть честным, очень хотелось. Он мог сказать лишь в мягкую пустоту: — Доброй ночи. — и, выдохнув, всё-таки сесть за руль, уезжая домой. Жаль, что, даже ощутив этот взгляд, Мидория, уже зашедший в квартиру и уставши снявший обувь, не смог и подумать о том, какие планы мужчина уже построил на него всего за их один случайный поход в театр. Только вот о том, что он был не совсем уж и случайным — брюнет так и не узнает. И, ступая в ванную, даже не задумается, почему из всех многочисленных знакомых, друзей и близких — у Бакуго не нашлось ни одного человека, с кем бы он смог пойти на это представление. Никого, кроме него. Но дверь в ванную комнату закрылась без единой мысли.

***

Когда его вновь позвали на теперь уже ужин — Мидория долго смотрел на экран телефона, где звонивший ему абонент теперь уже тонким мужским голоском говорил, что они его ждут в уже забронированном для всех месте, за столиком с потрясающим видом у окна, который, даже если там было бы что-то несусветное в стиле киберпанка — вряд ли его особо удивил бы. Он насмотрел за свою жизнь на красивые здания. И настроился ими на всю оставшуюся жизнь. Тем более, когда «достойными восхищения» его знакомые называют обычный прекрасный проспект Токио, где неоновых вывесок настолько много, что за ними порой и неба-то не разберёшь. И отказаться он не успел. Ведь как только ему сообщили все детали поездки, то сразу же отключились, ставя скорее перед фактом, чем предлагая в действительности хорошо провести время. И почему все в последнее время так взлюбили ставить его просто в известность? Может, он слишком часто начал соглашаться на такие внезапные абсурдные предложения? «Хотя не скажу, что театр мне не понравился. Но всё же театр это не…» — Мидория замолк, пытаясь в интернете найти информацию о том ресторане, куда его внаглую пригласили, хотя он планировал сегодня заказать доставку со своего любимого круглосуточного ресторанчика с курочкой и рисом, — «О Дьявол, рядом ещё и бордель. Они же не решат и туда на огонёк зайти?» — А то ума хватит. — уже вслух закончил он и продолжил перебирать бумажки, беззаветно думая над тем, что раньше подобные выходки были ещё чаще. И раньше… они ему всё так же не нравились. Но тогда выбирать ему никто не давал. Дружба — весьма древний способ обзавестись хорошими связями. Даже если она совсем тебе не подходит. Но порой приходится делать что-то, что тебе не нравится, чтобы получить то, что тебе будет необходимо. Так говорил ему отец. Мидория сам не заметил, как огни в компании, и в особенности в его кабинете — потухли, и он, опять раздражённый тем, что ему придётся корячиться над проектами дома — сел в свою чёрную машину, в единственное, что своим кожаным салоном, несмотря на свою относительную старость, приносило ему удовольствие только при взгляде на себя. Хитоши даже не спрашивал, куда он идёт. Ему и так всё было понятно, а потому, оставив на него закрытие компании, брюнет с чистой совестью подъехал к спокойному зданию, невольно заостряя взор на рядом стоящий бордель. Да, Google Maps не врали, и тут действительно весь светящийся сердечками и зазывальными фразочками, стоял бордель под видом лав-отеля. Неудивительно, ведь официально в Японии проституция запрещена законом. Он вышел из автомобиля и поднялся по лестнице вверх, входя в тепло освещённое помещение, которое сделано в стилистике некого полумрака, а потому помимо тёплых ламп было также ненавязчивое неоновое синее освещение в некоторых местах, как точечная подсветка для атмосферы некой сказочности, которую разрушила хостес, сказав, что его столик расположен неподалёку от пианино, за которым действительно сидел молодой человек, отыгрывая что-то из современной классики. Он плохо знал современных исполнителей. Привык изучать только то, что бессмертно. Так для него и начался вечер, вперемешку с бессвязными разговорами, в которых он не участвовал, а также отчаянных попыток выполнить какую-то часть работы, если получится, то хотя бы на телефоне. И у него почти получилось организовать себе хоть мало-мальски полезный досуг, как его вновь вплели в скучный диалог, спрашивая у него мнения о том, что он даже не слушал, но для приличия улыбнулся и попросил повторить, ведь «от усталости его до безумия клонит в сон». И что-то он всё-таки ответил, чтобы его ближайшие десять минут не трогали, и он смог бы проникнуться, а, собственно говоря, чем? Он мог бы сказать, что своей дружеской компанией, но в обществе этих людей он почему-то чувствовал себя лишним в последнее время. Хотя нет, так он себя чувствует постоянно, просто именно сейчас это стало замечаться им чаще обычного. Замечаться, что, что бы он ни сказал — его не услышат. И что бы он ни ответил — это воспримут как шутку или закатят глаза и, взмолившись, попросят его об этом не говорить. И ведь он не скажет. Замолчит. И в этом молчании пройдёт весь ужин. Так думал Мидория до того момента, как в глубину его радужек не попался знакомый образ мужчины средних лет, что сидел неподалёку от них и в полном одиночестве ел десерт, чем-то похожий на крем-брюле. Но в меню здесь этой сладости не было, так что омега предположил, что это что-то очень похожее. Очень похожее, как и образ, который его память невольно считала по обрывкам воспоминаний и который ненавязчиво возник перед его лицом. Давненько он его не видел. Сидящий за маленьким столиком на синем замшевом диване и наслаждающийся цветами в белой продолговатой высокой вазе, стоящей на поверхности его стола. Это были хризантемы. Ну, конечно же, это были хризантемы. Господин Тошинори просто не мог любоваться другими цветами. Ведь эти — любимцы его покойной жены. И, в отличие от только что зашедшего в зал человека, с которым брюнет невольно пересёкся взглядами, Яги оставался верен своей почившей супруге уже второй десяток лет, в то время как другой изменяет своей живой примерно такое же количество времени. Может, чуть меньше. В даты углубляться в таких патовых случаях брюнет не хотел. «Вот почему я не люблю никуда ходить.» — ему в действительности иногда казалось, что его преследует злой рок, норовящий то и дело напакостить ему и испортить настроение. И человек, который виновен в этом, казалось, даже не до конца понял, с чьими ядовитыми глазами встретился, раз на этих же глазах начал ухаживать за девушкой в фиолетовом коротком платье и с рыжей копной густых кудрявых волос, отодвигая той стул и предлагая потом заказать определённые блюда. Прямо-таки джентльмен в своём лучшем виде. — Quel salaud. «Вот же ублюдок.» — одними лишь губами произнёс омега, усмехаясь и в наглую принимаясь рассматривать бесстыдное лицо отца, которое так нежно смотрело на свою очередную любовницу. Никто и никогда не был у него постоянной. Даже в этом эта ходячая проблема — не могла найти себе пристанища, постоянно перебирая женщинами, словно все они были какие-то не те. А, может быть, он был какой-то «не тот»? Так иронично, что именно в момент этих прокажённых мыслей, брюнет встрепенулся, когда пианист игриво начал наигрывать мелодию из знаменитой сказки, скорее даже драматичной… «Маленького принца» Антуана де Сент-Экзюпери. Наигрывать, пока в тёмной макушке, освещаемой одним лишь синим неоном, который отвратительно закрашивал все натуральные цвета, звучала только одна единственная цитата, которую он помнил из этой книги. Книги, что когда-то ему читала бабушка. «На твоей планете люди выращивают в одном саду пять тысяч роз… и не находят того, что ищут…» И брюнет невольно вслух закончил, аккуратно выделяя свои слова шёпотом: — Mais ce qu’ils recherchent se trouve dans une seule rose… «А ведь то, чего они ищут, можно найти в одной-единственной розе…» — а после опустил взгляд и тоскливо хмыкнул, поедая ужин, который в его глазах вновь стал пресным, как и та погода, которая разбушевалась за окном дождём и порывистым ветром. Он не хотел даже мысленно заканчивать и вспоминать под лёгкую музыку пианиста некогда прочитанный сюжет сказки, которая в детстве произвела на него неизгладимое впечатление. Тогда он верил во многое. Сейчас он понимает, что людям не хватит и полей роз, чтобы унять свою жадность и любопытство. Им всегда будет этого мало, какими бы прекрасными лепестками не обладали бы эти прекрасные цветы. Такова уж человеческая природа, и не ему это осуждать, ведь он такой же. Раньше он верил, что всем нужно просто найти свой цветок, и им будет счастье, даже если цвести у них в руках будет лишь одна красная французская роза. Но это было раньше. И, возможно, так же подумал и тот турмалиновый, рассматривающий его взгляд, обладатель которого промолчал и вскоре сделал вид, что вовсе не слушал и не смотрел на него всё это время.