Мираж моих воспоминаний

Мидория искренне обрадовался, когда день начал подходить к концу, ибо силы уже покидали его, а единственной мечтой, актуальной на данный момент, было разве что вкусно поужинать дома под какие-нибудь тихие новости и запить всё это вином, не шибко разделяя вечер чем-то интересным. Вином года эдак две тысячи седьмого. Да, именно им. Брюнет был слишком замучен, чтобы выбирать себе развлечение на вечер, и к тому же не был фанатом проведения своего досуга где-то помимо стен родной квартиры и поэтому, поговорив с Хитоши на прощание, он уставшим шагом вышел из компании, направляясь к парковке, заранее доставая из кармана ключи от машины. В планах было лениво добраться домой, разлечься там на диване и утонуть в своих мыслях, но едва ли он успел подумать об этом, как его мобильный телефон зазвонил, и он, напряжённо сведя брови к переносице, вытащил его из кармана, не особо горя желанием смотреть, кто может звонить ему в такой поздний час. А когда он увидел записанный им ранее номер мужчины, то и вовсе перехотел брать трубку. Бакуго. Этим словом было всё сказано. Но, вторя сильному ветру, который вмиг разрушил его укладку, едва ли он вышел на улицу — брюнет всё-таки поднял трубку, надеясь, что ему звонили по какому-то важному делу, а желательно — по работе. Перед глазами был зелёный газон, сведённый в тень ночным небом, и аккуратно подстриженные деревья, что во тьме выглядели как-то несуразно, отбрасывая блеклые тени на асфальт. А его собственный голос, почему-то охрипший, устало спрашивал, удивляясь, когда в ответ на обыденный вопрос, который он задавал буквально всем звонящим ему, произнесли уверенное «обернись», вынуждая сперва оглянуться на компанию, а после и на металлические ворота, за прутьями которых он увидел… Бакуго? «Я, что ли, сплю? Что он тут забыл? Уже как часа три закончился рабочий день.» — Что ты… — но трубку вовремя сбросили, вынуждая его подойти и лично поговорить с тем, с кем говорить ему было попросту неловко. И он подошёл. Даже открыл ворота, собираясь поговорить с мужчиной, хотя мог бы попросту проигнорировать ночной приезд последнего, ещё и такой неожиданный, и простодушно уехать домой, на прощание помигав этому человеку фарами. Но он весьма великодушен, чтобы не делать такого с тем, с кем вообще-то ему ещё долгое время работать. Да и не по-человечески было так поступать с человеком, который ничего дурного ему не сделал. Ну, проявил симпатию не к тому, к кому стоило. С кем не бывает? Но, судя по всему, ему придётся ещё и терпеть, ведь едва ли он открыл вход, как мужчина сразу же ступил во внутренний двор компании, вынуждая его закрыть за ними проезд, а после отступить на несколько шагов обратно, пропуская его ещё дальше. Брюнет понятия не имел, что Бакуго могло понадобиться настолько срочно, чтобы он лично приехал в такой час. Хотя раньше он ждал его всю вторую половину дня, считай, чтобы просто подписать документы. Так что, наверное, сильно удивляться этой настойчивости не стоит. «Может, какие-нибудь неотложные проблемы?» — но если бы Мидория принялся судить мужчину по лицу, то сказал бы, что тот был в слишком хорошем настроении, как для человека, которого к нему сюда привело из-за проблем. Поэтому дело было явно не в этом, но тогда в чём? — Ты приехал лично… ещё и в такое время. — невольно начиная рассматривать далёкий туман за спиной мужчины, который опустился меж широких улиц, Мидория поднял голову к спокойному выражению лица, которое на удивление быстро разгладилось, будучи обычно хмурым и недовольным, — Есть какая-нибудь причина этому или ты каким-то чудесным образом заехал навестить меня? — а вот он сам наверняка выглядел сейчас как обычно. Полон чистейшего равнодушия. По крайней мере, так он хотел, чтобы его видел мужчина напротив. Но тот будто игнорировал флёр тональности, с которой с ним разговаривали. — Причина есть, но вряд ли ты её угадаешь. — и игриво подстрекнул его, пожав плечами и вынуждая сделать ещё несколько шагов назад, чтобы увеличить между ними дистанцию, которая постоянно сокращалась, — Хотя попробовать, конечно, можешь. — хоть и была приемлемой. Мидория посмотрел на него в упор и, скрестив руки на груди, устало потёр переносицу, переводя глаза со стоящего перед собой силуэта на ту молочную дымку, которой покрылся Токио за то время, что он монотонно работал. Время проходит быстро, да? Неоновые огни мегаполиса размывались в ней и, не достигая земли, словно растворялись в этой пелене, а влажный асфальт, блестевший под их светом, отражал неясные очертания зданий и вывесок, которые едва просвечивали сквозь туман. На улице сейчас, в этом отдалённом месте было непривычно тихо, и из-за закрытых ворот доносились лишь приглушённые звуки машин и редкие, шаркающие по блестящим улицам шаги прохожих, которые, казалось, затихали в воздухе вслед за их удаляющимися фигурами. Мидория прикипел взором к тому, как тонкие, едва заметные полоски тумана клубились у земли, обвивая подножия зданий и дорожные знаки, будто пытаясь скрыть их от его глаз, а после произнёс, усмехаясь и вновь обращаясь к альфе: — Я слишком устал для этого, так что… — тот ждал его ответа всё это время, но омега был слишком вялым, чтобы играть в эти подростковые игры, — откажусь. Зачем ты здесь? — и вместо этого сразу приступил к самому главному. Ведь в глубине души он всё ещё хочет есть и, желательно, что-нибудь выпить. А с каждой отнятой у него минутой времени это желание безукоризненно растёт. — Пришёл смиренно просить тебя вновь составить себе компанию. — и затихает где-то внутри, когда он, нервно посмеиваясь, переспрашивает: — Меня? — и быстро догадывается, о чём может идти речь, — У тебя нет других людей на примете или речь идёт о машинах? — потому что в ином случае его точно не пригласили бы. Мидория не мог сказать, что он аутсайдер или что-то вроде… нет, конечно. У него всегда были темы для разговоров, он всегда мог притвориться «своим в доску» и пообщаться так, что за день он станет чьим-то неплохим другом. Но вместе со всем своим красноречием и змеиной изворотливостью — он не мог закрыть глаза на то, что его не привыкли приглашать на какие-то уж слишком личные встречи. В целом на что-то, что не затрагивало работу и существовало для сугубо близких отношений и веселья. В таких местах ему были не рады. Он смотрелся там попросту неорганично. Будто вырванный из контекста. Где всё вокруг — пижамная вечеринка, а он — бутылка медового Jack Daniels'а, скромно стоящая где-то под шторами в углу комнаты. И её не тронут до конца вечеринки, ибо она не подходит под общий настрой. — М-м-м… Нет, не о них. — но мужчина, стоящий перед ним, так не считал и более того, продолжал его спрашивать с намерением действительно куда-то позвать, — Но перед тем, как сказать тебе прямо, я спрошу. — «ну что за идиот-», — Ты ведь умеешь говорить на французском, верно? — «а…?» Не то чтобы он это скрывал, но брюнет не особо-то и говорил вслух на французском, чтобы невнимательный человек мог вот так просто это подметить. Складывалось ощущение, что Бакуго наблюдал за ним ещё задолго до их недавнего разговора на балконе. И настолько внимательно, что смог различить в его шёпоте и бурчании французскую речь? Но его потерянное: — …Да? — переменилось догадливым, — Слушай, если ты хочешь повести меня на какое-то мероприятие, где нужно говорить на французском, то нет. Я, пожалуй, откажусь. — а после неловкой улыбкой и разворотом в сторону паркинга на носках обуви, — Мне жаль, что ты потратил своё время, чтобы приехать сюда. — когда он, предположив, к чему всё идёт, решил уйти, не желая тратить своё время на рестораны, даже если он хочет есть, и на бары, даже если он хочет выпить. Тем более, если там придётся всю оставшуюся ночь стоить из себя аристократа девятнадцатого века из Европы. Только вот прежде, чем его тело сделало несколько шагов, перед ним на уровне груди внезапно возникла широкая медная рука с закатанным рукавом угольной рубашки, показывающая два билета, содержание которых на глаз он сразу понять не смог. Уж слишком мелкий был шрифт. — А если так? — Что это…? — и, не сумев вглядеться в него должным образом, Мидория повернул голову к Бакуго, слегка напрягаясь, когда заметил, что тот стоял почти вплотную, приблизившись к нему со спины, — Билеты? В кино, что ли? — но вместо того, чтобы отойти, брюнет лишь приблизился. Про себя отмечая, что в ночном свете эти алые глаза выглядят — он не будет лукавить — достаточно гипнотически. В особенности сейчас, когда он может рассмотреть их в такой близости. — В театр. — «Я правильно услышал?», — Вполне. — подтвердил Бакуго и размеренно продолжил, передавая билеты в чужие руки, — На «Собор Парижской Богоматери». Где, как я посмотрел, все песни будут исполняться в оригинале. На французском. — перчаткам, которые аккуратно огладили лакированную бумагу и вздрогнули, когда он добавил, — Я взял последние билеты в ВИП-ложу. Сегодня премьера. — …Я, конечно, люблю этот мюзикл, но… — Мидория слегка нахмурился, стараясь понять, как Бакуго мог выбрать именно это мероприятие, — Тебя-то как туда занесло? Ты настолько любишь французский? — но в ответ на его вопрос ему тут же вспомнились слова мужчины о том, что из Франции он любит только их десерты и язык. И, возможно, тогда он не соврал? Но разве можно настолько любить чужой язык, чтобы, не понимая его, всё равно идти на спектакль, где пели бы на нём? Разве песни — не самое главное в мюзикле? Они раскрывают сущность пьесы. И к тому же, пусть в оригинале они и самые чарующие, но перевод был бы хотя бы понятен, нет? Или он чего-то не знает? — Мне всегда нравился Гюго. А тут премьера… — неловко отводя от омеги глаза, Бакуго не ожидал от себя того, что ему будет столь неловко ему врать, — Купил билеты на эмоциях, едва успел, а потом понял, что мне не с кем туда идти. — хотя, скорее всего, просто недоговаривать правду, но по его тону брюнет сделал вывод, что на самом деле мужчина нервничал, — Дерьмоволосый не ценитель такого искусства. Вопрос был в том, почему он нервничал перед ним, когда просто просил его по-дружески выручить? — Да я и тебя в ценители никогда не додумался бы записать… — и, не задумываясь, Мидория буркнул, а после неловко прокашлялся, надеясь, что эти слова всё-таки не прозвучали слишком грубо, — Но слушай, даже если не Киришима, больше никого подходящего не нашлось на роль сопровождающего? — но, кажется, альфу они только позабавили. — Увы. И мне уж очень не хочется сдавать такие хорошие билеты. — тот даже глазом не повёл на его несдержанное примечание, — Я мог бы пойти один, но идти в театр в одиночку как-то уж больно грустно, не находишь? Поэтому… — и, наклонив голову набок, обошёл его так, чтобы быть вновь прямо перед его глазами, — …выручишь меня? Бакуго прекрасно помнил слова своего друга о том, что, чтобы завоевать чьё-то доверие и симпатию — ему нужно натурально сыграть в той игре, которую ему предложат. И с человеком перед ним это была игра вежливости, двойного дна и изворотливости в речевых оборотах. Игра на грани высокомерия и недоступности, учтивости и натянутой улыбки. Брюнет владел этим искусством, в отличие от него, в совершенстве. И если он не хочет проиграть, то должен противопоставить что-то стоящее этому. То, перед чем этот человек остановится и протянет руку в согласии. И ему стоит быть более решительным. Стоит… — Быть честным, я удивлён, что тебе по душе такой… трогательный сюжет. — но почему тогда его плечи так расслабленно опускаются, едва до ушей доносится улыбчивый голос, — Любитель иностранной литературы? — голос, искренне интересующийся его личностью? — Ты удивишься, узнав, какая моя любимая книга, но… — фыркнув, Бакуго невольно запереживал, аккуратно смотря на часы и переводя тему, — мы не об этом, верно? Ты… согласен пойти со мной? — потому что время поджимало, и они могли не успеть. — Я бы рад, но тут время… — подметил Мидория, после чего неловко оглядел свой офисный замыленный наряд, обречённо выдыхая, — Через час начинается выступление, и быть откровенным, я не особо сейчас подхожу для похода в театр. — после чего он виновато улыбнулся и поправил воротник своего удлинённого пиджака. — Но я был бы рад сходить, спасибо за предло- Но ему не дали закончить. — Поедем к тебе домой. Сколько времени тебе нужно на сборы? — вмешиваясь между строк и упрямо спрашивая таким спокойным тоном, что по бледной коже невольно пробежали мурашки. — …Минут двадцать? — он сориентировался не сразу, чуть замявшись, будучи удивлённым столь неожиданной настойчивостью. «Почему он так себя ведёт…?» — Отлично. Пошли? — слух уловил то, как Бакуго фыркнул и протянул перед ним руку, будто подзывая идти за собой. — Погоди, ты серьёзно? — Мидория глупо моргнул, ощетинившись и смотря на протянутую ладонь, как на что-то инородное, пока его мозг всё ещё пытался уловить логику происходящего. — Я никогда в жизни не был так серьёзен. — и вновь уверили его, подгоняя, — Ну же. Подгоняя его так же, как ветер подгонял его волосы, вьющиеся в оковах весны и её обманчивого тепла. — …Значит, мы должны поспешить. — наклонив голову вниз, из-за чего лицо закрылось волосами — Мидория, сдавшись, согласился, сжимая пальцами два бордовых билета. Он не понимал, почему его лицо, специально скрытое от блондина, вдруг тронула нежная улыбка, которая сошла лишь тогда, когда он вновь сел в красный автомобиль на переднее пассажирское сиденье. И проблема была в том, что у него ведь была своя машина. Были свои права и водил он в разы лучше, чем Бакуго — он уверен. Но тот всё равно решил довезти его сам. «Придётся завтра вновь вызывать такси…» — рассматривая в боковых окнах туман, Мидория попросил опустить стекло, после чего подставил лицо этой влажной дымке, как если бы кто-то несколько часов к ряду курил сигары. Нотр-Дам, говоришь?

***

Свой последний раз, когда он был в театре — Мидория уже и не вспомнит. Возможно, он ни разу и не был в подобных местах и, возможно, по этой же причине оделся так, словно он идёт на светскую вечеринку. Это был единственный пример его «не рабочей, представительной» одежды, так что, основываясь на своих нарядах, он и подобрал себе изумрудную блузку под горло, высокие чёрные штаны, и в завершении попытался сделать из своих распушенных волос низкий пучок, закрепив тот своей любимой змеиной заколкой. А для пущей драматичности и потому, что у него не было времени, исправил макияж на небрежный смоки, просто растерев пальцем черный карандаш на веках. И когда он зашёл в здание, поблагодарив Бакуго за то, что тот придержал ему дверь, то замер пред тем, как в Синдзюку смогли построить этот освещённый теплом зал, который встретил их украшенными бетонными скульптурами и бежевыми стенами с деревянной отделкой. В глаза бросились высокие потолки, но от них его сразу же отвлёк мужской голос, направляя его к стойке для проверки билетов. Мидория кивнул и незатейливо начал доставать из своей борсетки кошелёк, чтобы оплатить своё место, но мужчина, явно только что отплативший оба, рукой накрыв его открытое портмоне, сдержанно проговорил: — Они уже оплачены, — а после, смотря уже ему в глаза, добавил, — Я и так вытащил тебя на спектакль почти ночью, так дай возможность извиниться за это. — и продолжил, словно пытаясь объяснить, что это вовсе не навязывание, а, скорее, символическое извинение за его спонтанное предложение. — Я сам на это согласился, так что извинения ни к чему. — и при этом не спешил принимать всерьёз сказанные в ответ слова. А Мидория не мог отдать цену за билет, не зная его стоимости, поэтому мог лишь кивнуть, неохотно принимая такой жест. Когда они вошли в зал, омега невольно замер пред величественным полумраком, бордовыми бархатными занавесками и широкой лестницей, которая была будто только для них. По сторонам она была словно пропитанная лёгким ароматом дерева и дорогого текстиля, а поверх длинного свода ступеней лежал бордовый ковёр с золотыми кисточками по краям и прикреплённый ковродержателями. Поднявшись выше и увидев то место, где сегодня он будет слушать отголоски Франции — Мидория поправил бант, подвязанный, как украшение на его шее, и ощутил, как его тело возгорается пламенем, когда он, подошедший к балюстраде, посмотрел вниз, на партер, радуясь, что наполненный до краёв зал не застанет его тут. В тишине и сравнительном уединении. И он один будет наедине со сценой и теми актёрами, чей лёгкий шум из-за занавеса уже слышался ему в затихающем зале. — Ты часто бываешь в таких местах? — Бакуго показалось, что парень чувствовал себя как дома, в такой роскошной обстановке нового театра. Но ответ удивил его. — Впервые, я сказал бы. — не задумываясь, брюнет посмотрел на него, облокотившись на молочные перила, — По крайней мере, в том возрасте, когда начинаешь понимать, что такое настоящий театр. — и, похоже, ощущая лёгкий холод, ведь шея была тут же утоплена в утончённых плечах, — А ты? Выглядишь так, словно это твоё первое выступление. — В школе я ходил в небольшие театры, но по сравнению с этим… — Бакуго и сам ощущал, что здесь даже прохладнее, чем на улице, — Так что боюсь, что мы с тобой схожи, ведь для меня это тоже в первый раз. — Вот оно как… — но решил подождать, пока Мидория всё-таки обмолвится об этом хотя бы шуткой, чтобы после резонно предложить свой пиджак, — Никогда бы не подумал, что окажусь в подобном месте… с тобой. — но тот молчал, продолжая говорить с ним так, словно чувствовал себя не в своей тарелке здесь. Точнее, с ним? И этот вопрос мужчина задал прямо. — Тебе настолько непривычно быть рядом со мной? — полушутливо фыркнув и скрестив руки на груди, пусть внутри он и с лёгкой нервозностью ждал медленного ответа. А ему долго ничего не отвечали. Мидория был словно не до конца с ним в этой в тишине, когда они вдвоём ожидали начала спектакля, который заставил позабыть о том, что за пределами этого зала начал сочиться лёгкий дождь, смешанный с густым городским туманом. Токио дышал неспешным ритмом ночи, а они, двое практически незнакомцев, сидели в маленьком мире на виду у целого театра, разговаривая полушёпотом между собой. Этот момент показался мужчине даже интимным. В особенности тогда, когда изумруды всё же блеснули в тёплом свете люстры, а тёмные губы приоткрылись, чтобы ему возразить: — Нет, я не о том, — Мидория покачал головой и снова посмотрел вбок, на сцену, чувствуя, что вот-вот, и заиграет третий звонок, оповещающий начало представления, — Просто… театр — не то место, куда меня часто приглашают. Даже если больше некого. Обычно это конференции или деловые ужины… а тут целый Notre-Dame de Paris. — и, как-то тоскливо приулыбнувшись, закончил на французском с соответствующим акцентом. Сложно было не подметить тот факт, как складно брюнет говорил на этом языке. Тот словно лился из его губ, как тягучий мёд, с лёгким причмокивание от помады, и растекался по губам, заставляя красные глаза спуститься к ним и заострить своё внимание на том, как они поджались от досады. Мужчина смотрел, как парень уселся в своё кресло, расслабляясь и готовясь к тому, чтобы спокойно и размеренно посмотреть выступление, и как он даже не подозревал, что после его слов в крепкой груди разгорелось что-то непонятное. Что-то шепчущее на ухо. Подталкивающее в спину. Заставляющее сесть в рядом стоящее кресло и начать: — Знаешь… — опираясь одной рукой на бордовый бархатный подлокотник, который разделял их, — я тоже долго думал, кого пригласить. Но в итоге понял, что… мне хочется, чтобы это был ты. — и вот тогда-то Бакуго и увидел, как красивы эти глаза, распахнутые в чистом изумлении и смущении. Эти слова повисли в воздухе. И Мидория замер среди них на мгновение, пока его пальцы крепче сжали бархат подлокотника, и он медленно скосился на мужскую улыбку, которая словно обозначала, что разговор окончен, ведь прозвенел третий звонок, и что теперь они всецело будут поглощены выступлением. Но вместо предвкушения от увертюры Мидория почувствовал, как по телу пробежала лёгкая дрожь, но он не стал в угоду ей продолжать этот странный диалог, решив, что на сегодня двусмысленных странностей ему достаточно. Он наслаждался началом театральной постановки, и мужчина, как ему показалось, тоже, но ровно до того времени, как он не почувствовал чужие пальцы около своего затылка, которые нежно убрали его волосы в сторону, оставляя их на боку. Он не стал резко оборачиваться, но невольно напрягся, чувствуя какой-то пристальный взгляд на своём загривке. Словно там что-то искали. «Ему ведь нравится?» — не задумываясь о своих действиях, спросил себя Бакуго и обнаружил, как бледная оголённая шея стала медленно краснеть, — «Жарко, что ли, стало?» — и только спустя мгновение он панически одёрнул свою ладонь от брюнета, тихо проговаривая тому «Прости». Он сделал это неосознанно, и признать честно… это было очень грубо. Мужчина сам это признаёт. Грубо было вот так нагло искать на чужой шее метку и проверять, есть ли она вообще, а после, осознав, что участок шеи никем не был тронут — продолжить играться с маленькими завитками волос. Бакуго даже не понял, как не получил по лицу со всей дури за такое своеволие, и вместо бурной реакции услышал лишь слишком громкое молчание. Это сравнимо с тем, если бы к нему ни с того ни с сего начали бы лезть в пах. Он за такое точно дал бы по лицу. Но брюнет продолжил сидеть на месте, вслушиваясь в песни и захватываясь репликами героев, отвечая ему простодушное «прощаю» так, словно его никак не волновало произошедшее накануне. Одно простое слово, сказанное так мягко, что оно отозвалось у мужчины внутри, как только что заигравшая в мелодии скрипка. Протяжной звонкой нотой. Бакуго был не готов к такой реакции к этому почти невидимому жесту, который легко отпустил его, снисходительно выдохнув. О да, он слышал этот понимающий вздох. И так не должно было быть хотя бы потому, что он был готов к другому. Впервые за долгое время мужчина в неловкости прикрыл глаза и почувствовал себя словно оголённым перед этим человеком, чья мягкость разрушала всё, что некогда было в нём твёрдым убеждением. Всего одним лёгким движением. Он, глядя на то, как точёный профиль был устремлён на сцену, и как в глазах, отображающих свет прожекторов, мерцали огни — не желал говорить, что эти билеты в действительности были куплены для него. Что личная ложа была взята потому, что брюнет, очевидно, не любил скопление людей, а Нотр-Дам был выбран, чтобы именно он, а не кто-то ещё, послушал французскую прекрасную музыку. «Зачем я это сделал?» — мысленно спрашивал себя Бакуго, пытаясь понять, что его так влекло к этому человеку, что он дважды за сегодня повёл себя так нехарактерно. — Не думай об этом слишком сильно. — но его прервали, почти дотронувшись до его руки, чтобы, очевидно, взбодрить, — Но больше так не поступай, хорошо? — но неловко замерли, так и не совершив это действие. «Должно быть, у него мягкие руки… если снять эти перчатки, да?» — Я сожалею, это было грубо с моей стороны. — Катцуки искренне чувствовал себя виноватым, но казалось, что его слова были брюнету попросту без надобности, ведь тот понимающе кивнул: — Я вижу. — и произнёс, — А теперь вслушайся. — Что? — Сейчас будет играть одна из культовых песен — «Belle». Она одна из моих самых любимых. — произнёс эти слова так, словно Бакуго прямо сейчас услышит шедевр столетия. И быть честным, мужчина знал едва ли не каждую строку в этой песне. Её аккорды не были для него чем-то новым, а слушать её во французском варианте — он всегда слушал её только в нём. Японский аналог так и не смог передать всю драматичность этой музыки. И поэтому, когда запел Квазимодо, то мужчина прикипел к этому лишь на мгновение, слушая скорее прекрасное исполнение, а не проживая эмоции, но вот… Мидория сидел неподвижно. И когда в голосах актёров был слышен особый надрыв, его руки сжимали бархат подлокотников крепче. Бакуго замечал это, ловя каждый едва уловимый жест. Улавливая, кажется, и то, как тёмные губы начали беззвучно подпевать этой музыке. Светлые брови сами поднялись в удивлённом волнении, когда одна из самых драматичных сцен достигла кульминации, и Бакуго снова осмелился взглянуть на него. Сияние сцены отражалось на застывшем и будто проживающем все эти строки в себе лице, в то время как глаза слегка увлажнились от чувственного оцепенения, которое, казалось, переполняло его. Это тронуло Бакуго глубже, чем он ожидал. Он привык видеть Мидорию сдержанным, рациональным, всегда погружённым в свои дела, но сейчас перед ним был другой человек. Более живой и живой настолько, что он сперва не поверил в то, что в глубине этих строгих глаз проявились… слёзы? Словно то, о чём пелось, тронуло его ледяную маску, и она поплавилась в области глаз, стекая водой по щекам. Но нет. Он не плакал. Он просто… проживал это так ярко, будто сам был актёром. Не удержавшись, Бакуго вновь протянул руку, но на этот раз он не стал касаться его шеи. О нет, свою ошибку он не повторит дважды. Вместо этого его пальцы слегка коснулись края бархатного подлокотника всего в нескольких сантиметрах от руки Мидории. Это был почти незаметный жест, который, если бы Мидория его не заметил — можно было скрыть и сказать, что его не было. Но мужчина не убрал руку. Он смотрел, как его ладонь была всего в паре сантиметров от чужой, и хотел приблизиться, как вдруг ту, испачканную в чёрном кружеве — убрали. Вынудив отступить, а позже, через минут десять, неловко произнести почти неслышимым шёпотом: — Скоро антракт… Ты голоден? — и увидеть, как ему равнодушно пожали плечами. — Не отказался бы. Так уж вышло, что я не ужинал. — обернувшись с глазами, которые проживали эмоций больше, чем он мог себе вообразить. Словно на мгновение брюнет сам стал Эсмеральдом. И надо же. Он ведь в самом деле олицетворение изумруда.