Мираж моих воспоминаний

Железная дверь гаража немного заскрипела под своей тяжестью, когда через неё прошёл ещё один человек. Голубые волнистые волосы, что статично свисали до плеч, а спокойное выражение лица этого человека не говорило о том, что он в замешательстве. И парень, что сейчас проверял капот машины, даже не сразу заметил появление внештатного гостя в своём уютном гараже, обратив внимание на него лишь тогда, когда Шигараки демонстративно кашлянул в кулак. — Что-то ты зачастил ко мне… Даже как-то подозрительно, не считаешь? — хмыкнул Даби, очищая от машинного масла гаечный ключ. — Я не прихожу к тебе просто так. Ты это знаешь. — Но довольно странно — работать твоим личным психологом, учитывая, что меня с твоими-то деньгами легко заменили бы в этом деле. — выдохнув, альфа сел на стол, достав сигареты и пытаясь найти свою зажигалку. — А тебя так удручает моя компания? — уныло спросил Шигараки, подходя и давая огонёк. — Нет, просто… для человека с характером, вроде твоего, Шигараки, это весьма необычно. — ответил парень, прикуривая и благодарно кивая, — Знаешь, я всё никак не могу понять, что ты к нему испытываешь. На любовь это мало похоже. — А на что же это похоже? Симпатия? — хмыкнул Томура, садясь на переднее кресло массивной Бентли. — Я тебя прошу. Была бы это простая симпатия — ты даже не подошёл бы к нему. — саркастично уточнил парень, понимая, что это никак не развеет здешнюю атмосферу. — Ты прав. — Так всё же, что это? Ты хоть сам знаешь, что испытываешь? А то так и будешь ходить вокруг да около. — усмехнулся брюнет, и было в этой усмешке что-то, что отдавало горечью, — Пока желанное тобою место не займёт кто-то другой. — парень ткнул в грудь человеку напротив, на что тот лишь отвёл взгляд куда-то в пол и закрыл глаза волосами. Даби знал, о чём он говорит. Знал, каково это — смотреть на человека, которого любишь, и, запихнув свои собственный чувства глубоко в сердце, улыбаться, когда этот человек говорит об объекте своего вожделения. И когда этим объектом ты не являешься. Они не любят тебя, но нуждаются в твоём совете по поводу их якобы существующих отношений. А если что-то идёт не так, как хочется, то с остервенелым взглядом вылетают из дома, а после опустошённо смотрят мимо тебя, когда ты видишь, на что эти люди способны ради любви. Это несравненная жестокость — винить себя за то, в чём твоей вины нет. — Если ты понимаешь, что тебе ничего не светит рядом с этим человеком, то, может, лучше просто отпустить? — устало усмехнулся Даби, смотря, как в алых глазах заплясали черти, — И его, и себя? — А если я потом пожалею, что упустил свой шанс, м, Даби? — казалось, за окном шума больше, чем после этой фразы здесь — среди них. Автомеханик тяжело встал и расправил плечи, сощурившись, глядя в хитрые, но будто действительно что-то осмыслившие глаза, которые почему-то хотели услышать от него ответы на свои вопросы. И он скажет их, но скажет так, как «Паук» точно не захотел бы услышать. Потому что он ещё попросту не готов признать, что то, что он чувствует — далеко не пресловутая романтика и уж тем более не такое светлое чувство, как любовь. Он помнил, как однажды подрабатывал на этой плахе, надеясь, что его старания должным образом оценят и наградят за них, но в итоге из-за его сумбурного эгоизма — всё пошло наперекосяк, и он был в этом виноват. Только он. В ту ночь он даже не подумал бы, что одно насмешливое решение обернётся настоящим ужасом. Из-за него убили человека. Нет. Убили четверых. И пусть двое вроде как живы до сих пор, но в тот день его душа будто располовинилась, когда он с ужасом наблюдал, как кто-то, кого он любил — убивает другого. Оправданно, если не смотреть на общественную мораль. Но безудержно настолько, что он понял — у него не было даже шанса на взаимность. Его никогда не полюбили бы настолько, чтобы убить ради него кого-то. Он был обречён. И пошёл под следствие как свидетель. Хотя был единственным виноватым. Но не Даби был виноват. Нет. Тогда его называли по-другому. — То значит, ты — инфантильный ребёнок, не в состоянии быть в ответе даже за свои чувства. — отчеканив, мужчина отвернулся от друга и вытер руки от машинного масла, которое кое-где испачкало локти, — Не лезь тогда с ними к другому. Томура затих и задумался над сказанными словами. Возможно, он действительно слишком убедил себя в определённости чего-то настолько неопределённого? Но в одном он точно может согласиться с автомехаником — то, что он испытывает к «Призрачному гонщику» и к Мидории, в конце концов, мало чем напоминает ту самую книжную любовь из омежьих романов. Хотя существует ли таковая вообще? Или всё это — детские сказки?

***

Порой казалось, что даже раннее утро для него, не шедшего на работу, как когда-то он шёл — становилось более ярким, чем за все прошедшие десятки лет. И сейчас, сидя в этом кафе снова и уже зная всех официантов поимённо — Тошинори вновь пил кофе, ненароком останавливаясь на кресле напротив. Пустом кресле, которое даже никого не ждало. Потому что он сам — никого не ждал. Когда он был юн и в самом расцвете своих сил, они с Аматой любили думать о будущем. О том, в каком доме они хотели бы жить, какого цвета там будут цвести хризантемы и как близко от их нового дома будет располагаться детский сад. Они даже присматривали себе новый дом, чтобы переехать туда, но накануне… накануне Тошинори понял, что если он сам переедет туда, то там же и умрёт. И пусть не физически, нет, но жить в доме, где его погибшая жена выбирала обои и место для комнаты желанного ими ребёнка — он просто не смог бы. Это было выше его сил. Как было и выше его сил остаться в старом доме, где порой меж стен слышался её голос. Тот, с которым она встречала его и целовала в губы, уставшего и хмурого, словно спящего на ходу. Он мерещился ему долгое время. Годы. И лишь недавно этот нежный тон начал исчезать, словно прощаясь с ним и напоминая о себе всё реже. Почему-то Яги ловил себя на мысли, что он хотел бы слышать его и дальше, но его психолог сказал, что это означает «окунаться обратно в прошлое, которое нанесло травму»… И, наверное, психолог всё-таки был прав. Прав, даже если сам Тошинори до сих пор покупал жене букеты. Приносил и домой, ставил в вазу, заботился о воде, чтобы они постояли подольше. И невольно вспоминал о той цветочной лавке, раз за разом вспоминая глаза того маленького мальчика. Они… …тоже хотели детей. Жаль, что не сложилось. — Если бы наш ребёнок был похож на неё, то я стал бы самым счастливым отцом. — тихо стуча столовыми приборами, Яги медленно завтракал и обыденно смотрел в окно, периферией замечая, как к нему подходит уже узнаваемый официант и, кивая, приветствует, протягивая и ставя на поверхность столешницы десерт. Он не заказывал его, а потому озадаченно посмотрел на парня, взглядом спрашивая, что это, а тот, улыбнувшись, проговорил, что это — «комплимент от шефа», и пожелал приятного аппетита, сразу же уходя. Тошинори приблизил к себе рукой приятно отдающий карамелью десерт, провожая официанта взглядом, а после, улыбаясь и проводя подушечкой пальца по кайме рамекина, почувствовал, как его плечи небрежно затряслись, словно в приступе холода. Пальцы он сразу поднёс к переносице, вбирая ими намокшие чувства в самых уголках своих глаз. Это был крем-брюле. Разумеется, он не был приготовлен так, как его готовила Амата. Потому что её версия напрямую относила этот десерт к испанским корням, где его готовят чуточку по-другому, и называется он не французским, а испанским «crema catalana». Тошинори до сих пор помнил этот вкус. Вкус, которым его насыщала она, каждый раз вытаскивая ароматный запах корицы, мускатного ореха и… апельсинов, да. Вот что так сильно отличало его от «классического» крем-брюле, который прямо сейчас таял у него во рту. Вкус был нежным, почти кремовым, а карамель прекрасно оттеняла молочные ноты, но он скучал по кислинке, которая при её готовке всегда чуть щекотала его язык. Но он больше не будет в силах когда-то вновь попробовать её готовку. Вновь ощутить этот запах и сравнить его с мягким голосом, нашёптывающим ему, что «ещё ничего не остыло» и «не спеши, а то обожжёшься». И этот крем-брюле, который действительно был вкусным и вгонял его в лёгкий флёр ностальгической тоски… …никогда не станет её «crema catalana».

***

Ноги, должно быть, сами принесли его на порог магазина, где он бывал очень редко. Настолько редко, что Бакуго не помнил день, когда он был в подобном магазине в последний раз. Не было повода, кому дарить цветы, а его старая карга была не из тех, кто любили пышные дорогие букеты, и больше принимала его подарки вещами да едой. Домашнее османтусовое желе или даже фирменный шарф — всё, но только не цветы. Она всегда говорила, что цветы ей дарит муж, а от сына она вполне счастлива получать что-то другое. Но сейчас… сейчас он снова здесь. Так неожиданно и так непривычно. Словно он стоял перед чем-то невозможным и, засунув руки в карманы, ждал, пока это здание перед ним испарится, как мираж, который он сам себе выдумал накануне. Но он сделал шаг вперёд. Ступенька за ступенькой поднимали его вверх — ко входу, и когда он открыл дверь с лёгким звоном колокольчика, то понял, что он действительно пришёл в цветочный магазин. — Добрый день, добро пожаловать. — поздоровались с ним улыбчиво и пригласили пройти дальше, что он и сделал, — Вы за конкретным букетом? Или сделали заранее заказ? — проходя в узкий проход, где со всех сторон пышали большие бутоны цветов. — Добрый день. Нет, я… Мне нужно подобрать букет. — сдержанно ответил он и мельком оглянул весь ассортимент. «Весьма широкий.» — подумал он и сосредоточился на следующем вопросе. — Кому берёте? — спросили у него, и он на секунду задумался, — Есть ли особый повод? — не находя подходящих мыслей, чтобы сразу ответить на вроде как простые вопросы. И так и застыл с озадаченным, нахмуренным лицом перед продавцом, который терпеливо ждал его ответа. Кому он берёт? А действительно, кому? Просто другу букет захотел прихватить в благодарность? Это что ж за друг такой сердечный? Разве друзьям дарят цветы просто так? Разумеется, нет, и Бакуго прекрасно осознавал, что такой ответ будет воспринят в меньшей степени с непониманием, а в большей — на него молча посмотрят, как на полного идиота, и сделают что-то посредственное. Но как ещё он может описать их отношения, кроме как «друзья»? «Коллеги по работе» звучит ещё хуже. — Одному человеку… — начал он, слегка напрягаясь, чтобы выдумать слово, которое подходило бы больше всего, — эм, близкому, да… Он много работает, так что нужно что-то, что может долго простоять. Особого повода нет, так что… — но в итоге Бакуго закрыл рукой лицо, выдыхая и удивляясь собственной глупости, — Посоветуете что-то? — Он вам дорог, верно? — улыбнулся парень, наблюдая за ним так, словно насквозь видел, о чём думают его глаза. Мужчина мгновенно ощетинился и, внимательно проследив за рукой флориста, стал рассматривать самые свежие, судя по рассказам, и отметать их раз за разом, тихо проговаривая «не то» и «не то». Бакуго казалось, что ни одни из предложенных цветов не смогли бы в полной мере подойти брюнету. Все они были какие-то слишком вычурные или такие простые, что их вдоволь было дарить тётушкам на улице для поднятия настроения, а не манерному силуэту, который на такой подарок поднял бы бровь и молча отвёл глаза. Нет, все они были попросту неподходящими. Розы, даже бордовые или красные — выглядели как-то вульгарно и пошло, нарциссы, наоборот, вводили его в тоску, когда он смотрел на них, а камелии… кстати, вот они были неплохим вариантом, но почему-то и они не приглянулись его глазу настолько, чтобы он сразу захотел их купить. — …Хочу впечатлить. — выдохнув, признался блондин и услышал, как флорист задумчиво протянул «О…» и ушёл куда-то за витрину, откуда через самое мгновение был взят красивый тёмно-зеленый горшок с белыми цветами. — Я думаю, это подойдёт, как вам? — спросил бета, показывая растение и ставя его на столешницу прямо перед весьма переборчивым алым взглядом, который над цветами для «близкого человека» думал дольше, чем некоторые мужья для своих жён на пышные праздники. — Это же…? — немного потеряно переспросил Бакуго, и, словив его взор, парень утвердил: — Это орхидея. Катцуки рассмотрел цветок, а после в недоумении глянул на парня, который, видимо, прочитал его мысли и сразу объяснился, ведь ожидаемо, что изначально к нему пришли за симпатичным букетом, а не за горшком. — Я просто подумал, что раз ваш… — быстро исправился бета, аккуратно поглаживая стебель орхидеи, — тот, кому вы дарите этот цветок, много работает, то ему будет намного приятнее получить горшок с цветами, что будут цвести долгое время, вместо заурядного букета цветов, что продержится максимум неделю, простите. — и глупо улыбнулся, понимая, что такой цветок станет памятным, а не затеряется среди других многочисленных, возможно, букетов, — И ещё они символизируют утончённость и нежность… — потому что за свою работу флорист научился различать мотивы людей, покупающих цветы, по глазам. Сожаление, вина, счастье, благодарность… …или кое-что ещё, что продавец решил скрыть от покупателя, разгадав по его глазам истинный смысл этого букета. А Катцуки задумался на секунду, внимательно рассматривая цветок и представляя, как он будет выглядеть в утончённых руках, укрытых ажурной тканью. Как в течение тяжёлого рабочего дня его будут разглядывать и изредка поливать на досуге, а ночью, уходя из кабинета, перебирать пальцами лепестки и улыбаться им каждый раз, ведь… — Смотря на них, он будет вспоминать о вас… — и почему-то сердце застучало чуть быстрее после этих слов, — Но если вам не нравится, мы можем… — и несмотря на то, о чём начал говорить продавец — его тут же перебили. — Я беру. Запакуйте. — Да, конечно. — засиял бета, сразу же беря красивую красную ленту, дабы повязать привычный бант, а после беря ручку и традиционный фирменный листок-послание, где после каллиграфично написал своё «послание» блондин, чтобы Мидория уж точно узнал адресата и не подумал, что эти цветы от безымянного «тайного воздыхателя». Бакуго замер. «Тайный воздыхатель»? О чём он, чёрт возьми, говорит, если они всего лишь… Мужчина взял в руки цветок и мысленно заткнул себя. «А к чёрту.» Или к Дьяволу?

***

Когда сегодня утром он проснулся, то почувствовал, как уже тогда не хотел вставать с кровати, едва ли мысль о том, что сегодня ему придётся свидеться с отцом, долетела до его сонного мозга и ударила по нему со всей силы. И ни завтрак, ни свежий кофе, выпитый на балконе — не смогли отвлечь его от этой мысли, раздирающей его нутро долгим и протяжным скрежетом. Вот на плечи был накинут пиджак от его — одного из множества — костюмов, а волосы приглажены набок. Всё было нормально, когда он смотрел на себя в зеркало. Но всё переставало таковым быть, когда он вглядывался в него чуть внимательнее, чем, возможно, следовало бы. Когда он ещё не успевал покрыть всё лицо тональным кремом, то это сходство было сложно не заметить. Он был похож на своего отца. Начиная от формы носа, чуть вздёрнутого, заканчивая чёрным цветом волос, который пусть и отдавал изумрудным, как материнские пряди, но всё же в большинстве своём был тёмным. А если смотреть на лицо в целом, то одна детали и вовсе скопировалась им полностью — веснушки. Да, он был усыплен ими, как едва открытое небо с мириадами звёзд на своём полотне. Лицо было от щёк до носа пропечатано этими веснушками, которые легко скрывались однородностью тонального крема, который помимо них скрывал и кое-что весьма неприглядное с первого раза, но для него ярко выраженное. Что-то, что рука потянулась закрасить жирным слоем косметики, выдыхая и припечатывая тот пудрой. Мидория попытался остановить свои мысли на этом и резвым шагом вышел из дома, закрывая обе двери квартиры и спускаясь на лифте вниз, чтобы встретиться с прекрасной весенней погодой, когда под ногами ощущался твёрдый сухой асфальт, по которому Мидория спускался в подземную парковку возле дома. Его машина стояла, как все на парковочном месте, но, не успев к ней подойти, омега услышал за спиной своё имя. Хотя точнее будет сказать фамилию. — Мистер Мидория? — мужчина, завернув руки за спину, стоял в обычном костюме-тройка, и Изуку сразу узнал в нём правую руку отца и по совместительству исполнительного директора той юридической конторы, которой уже долгое время заправляет его отец. — Хори-сан? — Здравствуйте. Я пришёл отвезти вас в поместье, где вас ждёт миссис Мидория, — слегка поклонился в своей привычной манере Акайо и закончил, зная, что лишь последние слова хоть как-то смогут замотивировать брюнета поехать с ним сейчас, — И, разумеется, ваш отец. — потому что после них — его уже не слушали. Акайо очень долго работал вместе с Хизаши и за свою долгую жизнь успел повидать многое в его скверном характере, который всё время проявлялся тогда, когда следовало промолчать, а лучше и вовсе извиниться. Но тот лишь отмахивался, а после тихо жалел об этом, когда разбирал документы допоздна при этом скуривая пару сигарет. Из-за этой странной манеры общения Хори часто приглядывал за маленьким, любопытным ко всему мальчишкой, который учился у него готовить, иногда спрашивал, как переводится то или иное английское слово, и восхищался гонками всякий раз, когда ему удавалось поймать их повтор на телевизоре. Сейчас перед ним уже взрослый юноша. Будто его собственный сын, которого он иногда сам обучал бумажной работе, пока его отец был занят делами в его собственной юридической компании. И он ни капли не удивился, когда этот человек возмущённо всплеснул рукой по своей груди, а после скрестил на ней свои руки: — А как же работа? И вообще, я думал, что мы договаривались только на ужин, разве нет? — закатывая глаза и разворачиваясь к мужчине всем корпусом, видя, как тот понимающе выдохнул, но в его силах было просто размеренно объяснить этим с каждым словом ещё более удивлённым глазам, что им попросту не оставили иного выбора. Разумеется, ему не оставили выбора, как и никогда не оставляли, а потому он мог лишь смириться и обратно заблокировать свою машину, которую он по наитию уже успел снять с сигнализации. Конечно, он мог прямо сейчас, как подросток, побежать к ней, устроить бунт, уехать на работу и забаррикадироваться там, никого не впуская… но всё это выдуманное рандеву в его голове не имело ни малейшего смысла, если речь шла о его отце. Тот просто проигнорирует эту попытку и выдохнет, после чего назначит новый день встречи. И всё повторится вновь. Так есть ли резон оттягивать неизбежное? — Так… Почему я вынужден ехать раньше запланированного времени? — спокойным тоном уточнил он, наблюдая, как за тонированным окном мелькают здания. И смотрел, как на тонированной тёмной поверхности мерцают его зелёные глаза, отвлёкшиеся от окна, когда до ушей донеслось простодушное: — Если бы я мог понять вашего отца, то никогда не смог бы стать его лучшим другом. — и мужчина пожал плечами после этих слов, продолжая размышлять, — Могу лишь сказать, что, вероятнее всего, эта инициатива полностью его. Но вы ведь едете туда ради миссис Мидории, верно? — Я её ещё не видел после того, как вышел из тюрьмы, — хмыкнул Мидория, уставившись в окно, и с лёгким нажимом задал вопрос, — С ней же всё в порядке, верно? — Она прекрасно себя чувствует. — ответил ему мужской голос, и Изуку улыбнулся этой уверенности и, к счастью, не заметил, как в этот момент поджались эти тонкие губы, с которых так легко соскользнул понравившийся ему ответ. Медленно выдохнув, Мидория положил свою голову на боковое стекло машины, чувствуя, как оно начинает стучать по его лбу, но почему-то это его больше успокаивало, чем раздражало. Он мог бы и вовсе уснуть так, если бы с одним вздохом не почувствовал терпкий, пряный и, что самое важное, знакомый запах, который он помнил ещё с далёкого детства. Это был запах бергамота, и нет, это был не чай, это было кое-что другое, во что Изуку так не хотел верить. Да и звучало это комично даже в его голове. Разве можно так быстро привыкнуть к мирской жизни? Это ведь такой абсурд. «Надо сходить в больницу. Это не дело.» — но при этом он настороженно заключил, сминая пальцы. Ведь бергамот — это феромоны его сегодняшнего водителя. Они доехали до семейного коттеджа даже быстрее, чем Мидория мог себе представить. И в одну секунду такие родные и одновременно с этим холодные сердцу коридоры, комнаты, да даже картины на стенах стали выглядеть как-то чуждо, будто их место не здесь. Этот противный красный длинный ковёр, явно неуместные резные тумбочки и лампы с желтоватым подтоном, которые подсвечивали золотистые таблички на дверях. Всё это не сочеталось даже мало-мальски с современной архитектурой, в стиле которой он, например, разрабатывал чертежи. Но его отец всегда любил старинный стиль в интерьере, полюбив роскошь настолько, что даже обычные фужеры в этом доме — выглядели как произведение искусства, стоящее огромных сумм. Хотя пусть Мидория никогда и не интересовался настоящей стоимостью стоящей здесь мебели, он не удивится, если так и есть. Ведь иначе разве не странно, что они стоят здесь? Если они ничего взаправду не стоят, то среди их семьи — им не место. — Изуку…? — его силуэт вздрогнул, когда он услышал, казалось, позабытое даже собой имя, тихо сказанное из-за угла коридора, — Изуку, мальчик мой! Ты всё-таки приехал? — низкая женщина подбежала и обняла его так крепко, будто неимоверно скучала за ним все эти годы. И он тоже был невероятно рад видеть её, обнимая так же в ответ, пусть эти объятья и не продлились долго, но… что-то внутри призрачно пробуждало в нём перевязанный ком, вставший в горле, когда он посмотрел в материнские глаза. Единственное, что он в полной мере перенял от неё во внешности. Те тоже были чистыми изумрудами. Как мокрый мох после дождя. Но он соскучился за ними не потому, что долго их не видел, а потому, что не видел их вообще за эти пять прошедших лет. Его мама ни разу так и не пришла его навестить. Приходил Хитоши, приходил человек, который сейчас стоит позади него, но она… …Руки аккуратно сжали материнские плечи, и он улыбнулся, глотая это странное ощущение, пока оно не проросло в нём и не дало корни. — Я дома. — но был ли он дома на самом деле? Он не смог бы сказать этого наверняка. Но их прервали, без особых прелюдий напоминая, что вовсе не обнимающая его женщина пригласила его на семейный, получается, обед, и вовсе не она ждала его в зале, по словам учтивого Акайо, который всё ещё держал в руках борсетку и ждал, пока они решат сделать шаг вперёд. Пока решит его сделать он. Потому что его мама всегда следовала за ним. Да, он был прав, когда эти стены, словно воском измазанные, пробуждали в теле резкое желание убежать, и когда они же заставляли всмотреться в натуралистические картины, которые сразу закончились, как только его беззвучные шаги подошли к входу в зал. Он был прав, когда не считал этот дом своим родным. Потому что тот уже давно таковым не являлся — он знал уж точно. Знал, когда делал шаг вперёд. Знал, когда застыл в дверном проёме. Знал, когда нос предательски уловил запах горького чёрного шоколада. И этот запах он узнает из всех, даже если его заслонят тысячами парфюмов.