Аркейн: нерассказанное

Итак, Джонхан кажется становится другом отца своего парня. С одной стороны это, наверное странно (хотя Джонхан не уверен, у него нет опыта, в зауне сирот больше, чем наркоманов на "сиянии"), но на самом деле как будто естественно и правильно. У Хани нет предубеждения и затаенной обиды, и его не смущает то, что порой Вону бывает более чем странным. Да, конечно, иногда он днями не появляется, но недавно он, например, заполнил клумбы у окна Сынчоля не цветами, а кустами, которые трудно помять и в которых удобно прятаться, явно для того, чтобы Юн мог в них прятаться. Он принимает их, хотя по нему и видно, что он испытывает трудности с этим. Джонхан избегает разговоров о своем доме и семье, и почему-то Вону решает, что он прибыл из района Антресоли. Это приводит его в странное волнение, и Джонхан почти думает, что совершил ошибку, не сказав прямо обо всем, но Сынчоль говорит, что это просто неудачное время - в августе отец всегда такой, и сейчас он еще довольно хорошо держится, но к концу месяца Джонхан вообще не будет его видеть. Не то, чтобы они встречаются и видятся часто - они порой разговаривают, когда Джонхан не может влезть сразу в окно Сынчоля и выбирает путь через библиотеку (она считается кабинетом Вону, но черт возьми, это просто библиотека, там кроме окна и дверного проема нет места свободного от книжных полок!). Это хорошие разговоры, очень приятные и понятные для Джонхана. Наверное дело в том, что он не видит в Вону отцовской фигуры (плохой отцовской фигуры, говоря откровенно) и потому способен понимать его лучше, чем мог бы Сынчоль. Для него Вону такой же обычный человек, как и любой другой, он не испытывает никакого трепета перед его умом или знаниями, не считает его в чем-то особенным. Вону кривится, когда Джонхан, не испытывающий страха или стыда, спрашивает, почему тот вообще женился, если он не испытывает интереса ни к жене, ни к сыну. -Это неправда. Я был, недолго, действительно влюблен в Фей и я всегда хотел детей, - он устало потирает лицо, и Джонхан как никогда видит молодость, спрятавшуюся между морщинок от вечной нахмуренности. И, признаться честно его немного пугает то, как это похоже на Сынчоля. -Но со временем быть внимательным, счастливым и заботливым стало невыносимо. Кроме того Фей в ярости сожгла все вещи времен моего обучения в Академии, и это…были важные вещи. -И их потеря была тебе дороже Сынчоля? Дороже заботы о сыне? Вону промолчал. Иногда Джонхан хорошо понимал его, как в тот раз, когда он с удивлением случайно спросил, зачем Вону отдал свое место в Совете Мел Медарде - как будто бы, из разговоров в Пилтовере он понял, что никто не был рад чужестранке в Совете, какой бы богатой и умной она ни была. -У этой юной Медарды есть все, чтобы изменить Пилтовер, - пожимает плечами Вону. - Ей есть что дать городу, пока она еще остается в нем, в отличие от меня. -Почему? Сынчоль говорил, что твой план библиотеки был потрясающим. Про бесплатный доступ к книгам и все такое… -Только слушать его не стал бы никто, кроме Сесила Хеймердингера, а он и так слышал как я говорю об этом с тех пор, как я был его учеником. У меня нет власти, для того, чтобы менять мир. Отчасти поэтому я выбрал семью Леморган - за годы они обрели власть и влияния, но не заработали достаточно денег. Мы с Фей могли обоюдно использовать друг друга, но она всегда считала, что мои желания глупые и не стоят того. Так что я в ответ посчитал, что и ей ни к чему еще больше власти. Для того, чтобы менять мир, нужны силы и мотивация. У меня их больше нет, так что я подумал, что отдам это место той, кто готова бороться с остальными, если придет такая необходимость. Вону отвратительный отец, но он все равно нравится Джонхану. В нем есть странная, почти знакомая мудрость и надлом. Порой он думает, что это слишком напоминает ему Докема. Ну, за исключением того, что Докем способен быть родительской фигурой для всех сирот в Зауне, которых он только может поймать за шкирку, а Вону не способен быть родителем даже собственного сына. Порой Вону начинает беседу первым, и долгое время Юн чувствует, что он просто боится приблизится к теме, которая его по-настоящему волнует. Они заговаривают об этом поздней осенью, когда Джонхан, вопреки обыкновению не сидит к нему лицом, а завороженно пялится в окно. В Зауне нет снега и не бывает настоящей зимы. Потолок города высок, но в химическом Сером Небе, к счастью, не собираются тучи. Хани не хочется быть слишком сентиментальным, но это первый снег, который он видит. -Как ты думаешь, сейчас уже слишком поздно извиниться перед Сынчолем? Удивленный вопросом, Джонхан даже открывается от снегопада (снежинки огромные, как хлопья, и причудливо окрашивают весь мир, как будто сам воздух от белых пятен выцветает). Вону неловко мнет в руках одну из плетенных закладок, уже давно наполовину распутанных. -Докем говорит нам, что извиняться не поздно никогда. Просто извиняясь не стоит ожидать прощения. Это право остается у Сынчоля, навсегда, и принимать решение опоздали вы или нет будет он. Для вас же любое время подходящее, - он чувствует себя почти неловко, рассказывая вещи, которым Докем учил его, когда он был еще маленьким. Есть в этой ситуации что-то комическое и одновременно очень грустное. -Я понимаю, - серьезно говорит Вону и улыбается ему. Это первая настоящая, очень робкая, но все же теплая улыбка, которую Вону дает не только губами, но и самой глубиной глаз и Хани кажется, что это многое значит. Он не пытается поддержать Чона - сказать, что тот был неплохим отцом значит солгать. Возможно, Джонхан мог бы поблагодарить его за то, что он бросил Совет и не сделал Сынчоля наследником кресла. Это точно спасло его от еще большего давления матери. И учитывая, что Сынчоль и так был полностью раздавлен ответственностью как наследник кланов Чон и Леморган, Джонхану было бы трудно представить, насколько хуже бы ему было с еще одним титулом на плечах. Но то, что Вону видит необходимость извиняться - это хорошо. Это правильно, и Джонхан не хочет говорить ему, но он прекрасно знает, чем это закончится. Сынчоль любит его, а значит простит. Он прощает всех, для кого в его сердце есть место, безоговорочно. Он не ненавидит мать, которая до сих пор пытается манипулировать им, как только находит для этого возможность. Он любит отца, который перестал быть ему отцом, когда ему было три. Джонхану трепетно думать о том, что Сынчоль любит и его, а это значит, что в его жизни есть человек, который навсегда на его стороне и который будет готов принимать его таким, какой он есть. Он далеко не первый парень в жизни Юна - сложно жить в Зауне и оставаться невинным, все равно, что быть пилтошкой и не думать, что зауниты какие-то люди второго сорта, серьезно - но определенно, самый, самый особенный. В нем все особенное, его запах, вкус его губ, даже то, как шершавые от оружия руки оказываются самыми нежными руками, которые когда-либо прикасались к Джонхану. Рядом с Сынчолем невозможно не чувствовать себя особенным. Рядом с ним Джонхану порой кажется, что он расцветает во что-то особенное, в лучшую версию себя, которую из него всегда пытался добыть Докем, но никогда не имел возможности дотянуться. И это при том, что старший во всем потворствует его плохим чертам. Он, все-таки, не полный идиот (лучший комплимент, который Хани может дать любому пилтошке), и он понимает, что клептомания это не что-то, что Джонхан может просто «не делать». Он прячет для него безделушки, так, чтобы Юн мог вытащить что-нибудь каждый раз, когда у него начинают чесаться руки, и черт возьми, это почти трогательно, когда эти предметы оказываются не просто мусором, которого Сынчолю не жалко. Он «позволяет украсть» гребень для волос и потом с такой нежностью расчесывает его волосы заставляет Джонхана перестать жалеть о том, что они больше никогда не обретут натуральный цвет. Он не говорил Сынчолю, но его лекарства странно подействовали на него, видимо с головы до ног пропитанного Серым Небом Зауна - его волосы выцветают за считанные дни, и теперь Юн знает, что они странным образом выцвели в своей сути и отрастают тоже белыми. Наверное, у этого есть и какие-то другие помехи, но Джонхан их не заметил. Он проводит в Пилтовере больше времени, чем в Зауне - Докема это, судя по всему устраивает. Джонхан может понять: в верхнем городе вне зависимости от того, кто может его случайно поймать, он едва ли сразу убьет его. В Зауне у него много врагов (и было что-то особенное в том, как они с Сынчолем вдвоем петляли между бараками, пытаясь запутать следы очередных головорезов, охотящихся на Юна). Он спит в кровати Сынчоля, ест с ним из одной тарелки и наслаждается книгами и музыкой из старого граммофона Вону, когда Сынчоль на службе. Он мог бы жить так вечно, и ему нравится, как все налаживается в их быте. Как Сынчоль и Вону (после принесенных и искренних извинений) делают шаги навстречу друг другу - Юн понимает, что многое из этого не только потому, что они нужны друг другу сами по себе, но и потому что он, Джонхан, приятно влияет на каждого из них. Даже если первое время это значило передавать их неловкие сообщения, подобно почтовому голубю. Вону учится улыбаться снова и Джонхан боится сглазить, но ему кажется, они могут все исправить. А потом Джонхан находит Вону трясущимся и грязным, тревожным и совершенно разбитым - хуже, чем он когда-либо видел. В какой-то момент, на одну жалкую секунду он предполагает, что это дело рук Сынчоля и их ссоры, но понимает, что это глупо. Сынчоль не значит столько для Вону. Он помнит это по красноречивому молчанию тогда, в одну из бесед. -Что случилось, Вону? -Кто-то разграбил колумбарий. Они тронули мемориал Мингю. Это еще одна полузапретная тема - Джонхан старается не спрашивать, потому что это очевидно значит слишком много для Вону. Сынчоль говорил ему, что так звали папиного лучшего друга в Академии, и что он рассказывал ему о нем в детстве много удивительных историй (Мингю всегда был представлен как могучий волшебник, способный слышать голоса домов, и это помогало ему в его многочисленных приключениях). Джонхан думает, что слишком нахваливал интеллект Сынчоля, потому что тот дурак. Один раз услышав то, как Вону произносит «Ким Мингю», невозможно ошибиться. Это даже страшно, насколько сильная это любовь - такая, которую Вону смог пронести через столько лет своей жизни, которая продолжала согревать и отравлять его жизнь каждую секунду времени. Даже воспоминания о Ким Мингю для Вону дороже, чем его сын. Как можно думать, что он был просто «университетским другом»? В этот момент в первый и последний раз Джонхан кристально ясно понимает Фей Леморган, которая попыталась сжечь все напоминания о Мингю, которые Вону хранил в их доме. Он бы тоже не перенес того, что его партнер гораздо больше любит человека, который умер, чем его, живого и дышащего. -Сынчоль работает миротворцем, он может решить эту проблему, - говорит Джонхан куда увереннее, чем является на самом деле. Он искренне не знает, сможет ли Сынчоль сделать с этим что-либо, но гораздо волнительнее то, что он не знает захочет ли Сынчоль что-либо с этим делать. Даже если он не понимал прежде, он точно поймет сейчас правду о том, как много значит для Вону Ким Мингю. Черт возьми, из колумбария даже ничего не пропало - только сигареты, которые они с Мингю курили и которые Вону сложил в урну вместо отсутствующего праха, пропали. Это такая мелочь, и Джонхан мог бы поспорить, что это мог бы сделать даже какой-нибудь охранник. Сам Джонхан наверняка бы повытаскивал со временем их все, используя чужой мемориал как бесплатную заначку. Сынчоль все понимает - и кажется, даже то, что Джонхан боялся, что он поймет. Он с силой, но без боли сжимает плечи отца в руках и обещает, что обязательно разберется с этим, даже если ему, как дураку, придется дежурить у колумбария или просить выделить ему наряд и людей для этого. Он относится необычайно серьезно к такой глупости, как похищение пары блоков сигарет, но Юн уважает это в Сынчоле (и в который раз убеждается, что тот лучший человек, чем он мог когда-либо быть). На время они меняются местами. Джонхан живет в особняке Чонов безвылазно, чтобы приглядывать за Вону (и элементарно заставлять его питаться - в один день он насильно моет ему голову, заливая водой всю ванную, потому что смотреть на волосы, ставшие грязными сосульками, невыносимо даже для него, жителя самого грязного города всей Рунтерры). Сынчоль на время пропадает на работе, и лишь редкие сообщения, которые он отправляет Вону (зная, что тот не будет их читать и их заметит Джонхан) позволяют знать, что он в порядке. Когда он вернется, он все подробно расскажет и это будет глупо и почти смешно. Потому что Заун, знаете ли, не маленький город, но Сынчоль все равно находит преступника в человеке, которого Джонхан знает. И в человеке, которого Джонхан никогда бы не мог представить себе способным на кражу. -Докем, судя по всему когда-то жил в Пилтовере, - говорит ему Сынчоль, нежно поглаживая по кудрям. Джонхан лежит у него на груди, обняв его за талию, и не может представить, что когда-нибудь бы посчитал такую позу удобной. Но вот он, не может оторваться от Сынчоля ни на секунду. -Думаешь? -В Зауне нет таких сигарет, а он при мне пачку скурил. Я пообещал ему, что буду доставлять ему их сколько он захочет, если он пообещает больше не трогать урну Мингю. Я думаю они были знакомы, все трое. Докем, Мингю и папа, я имею в виду, - Сынчоль сонно бурчит в его волосы. - Когда мы общались, мне показалось, что он слишком хорошо понимает моего отца. Ну, это неудивительно. Я слышал, когда папа был молод была популярна практика «сталкивания» неугодных пилтоверцев в Заун. Их отчисляли из Академии и лишали возможности вернуться, а потом бросали в нижнем городе. Видимо, с Докемом произошло именно это. -Скажи ведь, что он хороший? - удивительно мягко отзывается Джонхан и чувствует, как Сынчоль смеется ему в макушку (что значит, что тот не был таким уж сонным, к его огорчению - он надеялся, что тот не услышит). -Он вырастил тебя, он не мог быть лучшим человеком, - просто говорит Сынчоль. Джонхан не спрашивает, но знает, что тот кривит душой. Для любого ребенка, никогда не получавшего достаточно родительской любви Докем моментально становится отцовской фигурой, лучшей, которую можно найти. У него всегда есть для тебя правильные слова и мысли, которыми он не прочь поделиться. Он относится к тебе серьезно, как к отдельной личности, даже если ты ребенок, но при этом не жалеет тепла и нежности. Неудивительно, что Сынчоль привязывается. Как и они все - дети, мимо которых Докем не проходит. Он своеобразный родитель, на самом деле. В нем нет, несмотря на его теплоту и попытку воспитать их хорошими людьми, такого уж строгого морального кодекса - Джонхан был клептоманом, когда пришел к нему и Докем никогда не пытался его изменить, но научил, как правильно прятаться и не позволять другим его обидеть. Он никогда не ругал Минхао за очередную драку - лечил все его раны, учил самообороне и боевым искусствам (теперь Джонхан понимает, откуда бы он мог их знать, раз он вырос в Пилтовере) и пытался научить выбирать себе противников по зубам. Он не раз вступался за них перед другими людьми и однажды даже вступил в стычку с химбаронами (Джонхан впервые видел, как он дерется в полную силу, и это было ужасающе прекрасно. Они с Эйтом были все в крови). Джонхан слышал, что многие в Зауне считали Вандера великолепным человеком, который хотел привести город к счастливой жизни. Юн считал, что Докем ему ничем не уступает, даже если он не пытался создать новую политику и изменить мир, он спас больше сирот, чем Вандер мог бы сосчитать. Некоторые получали одноразовую поддержку и сбегали. Вторые приходили и уходили (и их всегда с теплом и без вопросов принимали и не пытались сдержать). Третьи оставались надолго, пытаясь жить за счет Докема, и Джонхан никогда не знал, как тот справлялся с ними, что в итоге паразиты отпадали. Самой малочисленной группой были такие как они с Эйтом. Они оставались с Докемом и становились его семьей. Она им не была нужна (также, как и любому путнику в пустыне не нужна вода, ведь они способны напиваться вымышленной водой из миражей), но они ее берегли. И Докем значил для них многое. И было что-то потрясающе трепетное в том, что Сынчоль тоже стал относиться к нему с теплом и нашел в нем того, кого на самом деле давно искал - это даже улучшило их отношения с Вону, потому что он смог отпустить все свои надежды на то, что Чон станет для него «настоящим» отцом, потому что все эти ожидания с удовольствием принял на себя Докем. Именно поэтому в их головах созрел план дать Докему и Вону встретиться. Джонхан на минуту задумался, почему они не сделали этого сами и гораздо раньше, но с другой стороны он уважал тайны Докема и никогда не ставил их под вопрос. Тот был волен делать то, что хочет сам, правда. И если он из страха или стыда не пытался встретиться с Вону, то это его дело. Только продолжаться так не могло, потому что Джонхан не хотел этого - и он старательно готовил сцену для их встречи. Докем был счастлив узнать, что Сынчоль и Джонхан связаны, и он с радостью согласился устроить им вечер в его баре. Сынчоль даже предлагал арендовать все, но старший отмахнулся, сказав, что это его место. Уговорить Вону отправиться в Заун было на удивление легко - после того, как Сынчоль заверил отца, что мемориал Мингю больше не тронут, и что он установил за ним какую-то хитрую систему наблюдения, тот медленно вновь приходил в себя. Это был очень волнообразный путь, не сказать больше: эпизоды апатии сменялись яркой деятельностью, и Сынчоль с Джонханом решили просто дождаться очередной стадии «просветления», чтобы побудить любопытство Вону следовать за ними. В баре их ждало вкусное пиво и лучшие закуски из тех, что Джонхан знал. Сынчоль нежно переплетал и пальцы, пока они шли по бесконечным шахтам-трубам, и Юн впервые чувствовал себя таким взбудораженным за долгое время. Для него было необычно делать что-то настолько альтруистическое, но это не значило, что ему не нравилось. -Докем, мы пришли! - крикнул Джонхан от входа и с любопытством уставился на реакцию Вону. Совершенно отсутствующую реакцию, знаете ли. Как будто тот никогда и не слышал этого имени. -Я спускаюсь! - отозвался низкий голос и Джонхан с легким подозрением и любопытством прислушивался к звуку его механической ноги, стучащей по ступенькам. Сынчоль сжал его руку и Джонхан почувствовал его учащенное сердцебиение. Он пытался понять, почему тот так отреагировал, и до него дошло, наверное, до глупого поздно. Поэтому он так и остался стоять с открытым ртом, собираясь шепнуть свое предположение Сынчолю на ухо, когда услышал удивленный и надломленный голос Вону. -Мингю?..